Замёрзший старый пруд. Метёлки камышей

бессонно шелестят над спящими снегами,

бранчливо ворошит шишиговый пергамент

лютующий в глуши студёный зимовей.

Над краем горемык - гортанный враний крик…

От стылых полыней, кромимых рыбарями,

завьюжена тропа до кузницы моей,

чей сумрачный хребет слоистый дым обрамил.

 

Тори привычный путь, снежинами шурша,

влекись, душа моя, к зимующей храмине.

Пусть зверь с косым зрачком загривный клок щетинит,

и петли на дверях скрипучестью грешат,

пусть угольный божок повычернил порог –

толкни входную дверь…В зияющих глубинах

мерцают в полумгле – печь, охристо-рыжа,

и блёкнущий витраж оконной крестовины.

 

Мятущихся теней и шорохов полна,

багряных шелушин и запахов плавильных,

волшбы и ремесла дремучая бродильня

ждёт звона молотков в дремоте полусна.

И розовой волной, зыбящей, как прибой -

над плешью верстака, где шабер и напильник,

где челюсти тисов целует тишина -

кузнечный жар течёт в свету паникадильном.

 

Он, патину воды дыханьем возмутив,

в лохани пробудил стихии колыханье,

как сахар заискрил кожух ли, потроха ли

точильных жерновов - угрюмый абразив.

Волненье расточив, жар вышел из печи,

окрасил точный мир слесарных волхований,

краплачными вспорхнул на полку петухами,

зубил и бородков бока искровенив.

 

Ворчанье сквозняков да утвари долдонь -

покой разворошён сезонною заботой…

Хмельные лоскуты колебля над шамотом,

камлает и бубнит шаманистый огонь

под грай воздушных струй … В горнило ветродуй

давленье подаёт, забыв про сон и отдых, -

качает в магистраль небесные пустоты

невидимых мехов хрипатая гармонь.

 

А в угольной лузге, в пурпурном пироге

колышется желе тяжёлого железа,

ярится и дрожит в уколах алых лезвий,

покорных козням струй и грозной кочерге…

Но входит бог – кузнец, по прозвищу Скворец,

о чьих больших руках в ночи кувалды грезят,

булыжинами глаз, серьёзный и тверезый,

оценивает цвет каленья в очаге.

 

Поводит головой до лепета хрящей,

морщинит плотный лоб с косой полоской сажи

и мощно ворошит букет стальных клещей,

чьих губ изгиб ему - весьма немаловажен.

Ну, с богом!

Жаркий ком, губастыми несом,

В пейзаже мастерской вершит полёт лебяжий.

Занозистым словцом подручных будоража,

Слепящий чертит шлейф весёлый чародей.

 

Умелец! С детства он подковы рисовал…

На том конце дуги, изысканно-лекальной,

блестящий, с рябиной от чмоканья кувалд -

их ждёт калёный лоб двурогой наковальни.

Кузнец берёт ручник – первосозданья миг –

легко кладёт удар, как слово на скрижаль, и

в ответ ему гремлю c оттяжкою кинжальной…

“Подручный, не зевай!”… Кимвальной меди гвалт -

 

что козий бубенец иль звяканье колец

пред басом громовым “малышки мариванны”,

как ласково зовёт кувалду мой кузнец

за песенность души и говор нежеманный.

Сдержи слезу скупую – два молота воркуют:

“Дай-ка, Маня! – На-ка, Ваня! - Дай-ка, Маня! - На-ка, Ваня! -

Жарче, золотце, целуй! – Приударь, жених, желанный,

сладим чадо, наконец!”

 

О, тайны ремесла! Счастливый тот словарь -

гладилка, рог, шперак, протяжка ли, подсечка…

Пусть водка, глад, бунтарь, пусть разорён алтарь –

два молота гудят, как колокол на вече.

Дурны ль твои цари – твори, кузнец, твори!

Сквозь техногенный век, кровавый, быстротечный,

над родиной твоей и ныне, как и встарь,

гимн тщанию плывёт над сонмами наречий,

 

над грустью деревень и смогом городов…

В ответ, как эхо, звон: узорные ограды,

ворота, фонари, ажуры флюгеров,

и косы, и плуги, и тихие лампады -

благодарят тебя за милость бытия…

Кузнец основу гнёт и завитком нарядит:

крестьянская ль кровать, лоза ли для гербов -

рождаются в огне и грохоте, и чаде…

 

Задымленный шатёр над печью горновой

копчёною ноздрёй с гудением смычковым

вытягивает гарь на воздух слюдяной.

Дым клубами валит пуховых чепуховин -

всё выше к облакам, к небесным янтарям…

Внизу, в глухих снегах – плывут облатки кровель…

Но слышно сквозь ветра, сквозь шёпот ледяной

дыхание эпох – не спит усердный коваль…

 

Обузданных стихий угрозный говорок

бодрит Царя ремёсел – творит весёлый бог!

 

Конкурсная тема: "Славянская душа"