Вновь осень. Улица. Трава. Кусты. Собака лает, лужу пьет. Трамваи спешат. Движенье в городе. И ты в плаще, на остановке, не взирая на то, что вспоминаешь обо мне, не чаще, чем о смерти вспоминаешь, как будто я живу в чужой стране, а в ней ты никогда не побываешь. Дождь. Улица. Собака пьет как из бездонной бочки. Ветер режет листву с ветвей. Похож на прошлый год и этот год: деревья, люди те же, и птицы. Та же улица. И дом. Трамваи. Остановка. Осень. Тленье. Прошел ли год? Все тем же чередом меняет краски осень. Настроенье меняется не чаще, чем на глаз во времени: тела, движенья, лица… Лишь фотоснимки убеждают в нас, что каждою чертою изменился наш прежний мир, и будущий готов пройти сквозь стены, улицы, растенья, стихи, тела, сквозь сущность снов и слов, сквозь души, лужи, брачные агентства, террасу. И твой плащ насквозь прошит нелегким обо мне воспоминаньем, как я входил в ваш мир, в ваш дом, в ваш быт нечаянным своим существованьем. Вновь осень. Те же улица, дома… Лишь расстоянье в степень произвола возведено меж трезвостью ума и чувствами. Дождя по лужам соло, дома, пруды, аллеи, тротуар, один и тот же город, ветер, мысли, трамваи, светофоры в свете фар лежат меж нами. Все лежит. Сад истин, чахоточная дева. Мир преград для нас явился новым откровеньем. Лежит меж нами Фолкнер, Джойс, де Сад. И время. И пространство. И забвенье. И я теперь живу в чужой стране, затем чтобы тебе, не вспоминая, в плаще, на остановке, обо мне не довелось колесами трамвая меж нами расстоянье во сто раз уменьшить, ибо для увеличенья достаточно внимательности глаз и цели их, утратившей значенье. |