Семен Венцимеров Журфак-17 Предисловие к книге семнадцатой Эх, сколько лет, и сколько зим! С горы, со стороны виднее. Сокурсники! Воздастся им... Любовь! Я не расстанусь с нею... Аминем дело завершить, Аз, буки -- и конец науки. И больше некуда спешить – Дипломы положили в руки... А дальше – жизнь свое взяла -- И продолжается поныне. Заботы, праздники, дела, Ночное бденье в «паутине», Где вдруг встречаешь имена Из МГУ-шной переклички... -- Как поживаешь, старина? Не изменил своей привычке Девчонок встречных обнимать И целовать их на проходе? С таким-то хобби принимать Тебя, седого, станут вроде За чокнутого... Что теперь Тебя ведет и вдохновляет... Сообществу друзей поверь, Поведай, что тебя снедает, Неявная какая боль? Что испытал, оставив школу? Где и когда какую роль, В той драме жизни, что не скоро, Надеюсь, выведет в финал, Сыграл, мой побратим давнишний?... Я воедино вновь собрал Наш курс в сей эпопее книжной, Теперь, надеюсь, навсегда... Так вышло, что по жизни розно Мы все промчались сквозь года. Но, верю, что еще не поздно Восстановить счастливый круг Того прекрасного потока, Где мы с тобою, старый друг, И радости познали столько И побуждаемы творить Не раз восторженно бывали... Воспоминаньем одарить Кого хотим? Себя? Едва ли Игра такая стоит свеч... Но стоит ради наших внуков Из глубины души извлечь Калейдоскоп цветов и звуков, Событий быстрых чехарду... Пусть им останется в наследство, Что делали в каком году – Не воспитательнное средство, А жизнь, какой она была – И к ним по тайным капиллярам Стремительно перетекла... Я верю, станет ценным даром Непритязательный рассказ... Нам нечего стыдиться в жизни... Сим завершается рассказ О курсе, МГУ, Отчизне, О творчестве и о любви – Ведь это все неразделимо. Какой сложилась «се ля ви»? Такой – присутствуйте незримо. Последние деньки в Москве Переплавляют сожаленье О расставанье в голове В восторженное вдохновенье: * * * Из белой пряжи-паутины Сентябрь сплетает облака. Оранжевые полутени В кустах печальных у мостка. Моя заветная Москва В парче мерцающей по моде, Тепло ей при такой погоде, А что прическа коротка – Не слышно ропота в народе. Творит прическу по сезону Из небывалой рыжины. Чуть смугловата после зноя – Кто видит, все поражены Москва, о как ты молода В июньский зной и холода! К тебе – красавице красавиц, Я точно к счастью прикасаюсь, И это счастье – навсегда. Но где добыть мне мастерства, Чтобы воспеть тебя хватило? Ведь не добавишь и мазка В невыразимую картину, Судьбу по имени Москва... Стихотворение Семена Венцимерова 1974 года Поэма первая. Я, Семен... * * * Просим те, абыс на хвили, Смутку муй, тедь мне опустил, Облакем, шедым облакем Быс летел дал аж к мему дому, А летел быс к мему дому... Бржегу муй, так се укаж там Коусичкем, еном коусичкем, Бжрегу муй, бжрегу ласкавы, Алеспонь едноу бых те видел Там, за тоуто черноу-черноу млгоу... Кдеси пада дешть, кдеси пада дешть – Заслунка лагодны дешть, Кдеси у ржеки в мале заграде Уж зраи вишне, Зклонене до земи... Теплы детски сен врати памнеть тедь, Ма памнеть заховава... Вшак памнеть ми хлади тен подзимни смртелны лияк... Лияку, так уж напой мне, Напой мне, але не к смрти, Видиш, яко напоследы Дивам се к шедивему неби, А одповедь марне гледам... Просим те, абыс на хвили, Смутку муй, тедь мне опустил. Облакем, шедым облакем Быс летел дал, аж к мему дому, А летел быс к мему домову... Роберт Рождественский. Песня о далекой Родине. Чешский перевод выполнен Семеном Венцимеровым в сентябре 1974 года... Закончен многолетний труд. Что ведал, то и всем поведал. Не так уж я в писанье крут – Мой курс дерзанье заповедал. Так быстро пронеслись года, Так далеко моя столица И МГУ-шная звезда. Но в памяти родные лица Друзей студенческой поры Все также вдохновенно ярки... Мы были звонки и пестры, А новый день нам нес подарки. Мы верили в свою судьбу, Надежды воодушевляли – И гениальностью во лбу, И пламенем очей сияли... Кому-то в жизни повезло – Взошел на пьедестал высокий, Кого-то сбило и снесло. Жизнь строгие дает уроки – Не все способны сдать зачет. Не все прощаются обиды. Иной мечтаньями живет, От суетной сбежав корриды... Однажды наступает миг «Остановиться, оглянуться».... Жизнь нынче знаем не из книг... Увы, нам в юность не вернуться. Но я ее благодарю: Взметнула жизнь мою ракетой. -- Спасибо, юность! – говорю, -- Была счастливою планетой. Что журналистика? Она Романтика – для увлеченных. Кому-то – ковырянье дна И поиск фактиков копченых И жареных. Она и власть Четвертая, что к прочим тянет В попытке заграбастать, скрасть Все щупальца – и манит, манит, Приманивает молодых Аксесуарами успеха... Реальность им дает под дых.. Певичек много. Только Пьеха – Единственная. Так и здесь: В Америку поедет Зорин, А ты? Ты с электрички слезь – И по грязце, что жидким морем Взамен хайвэя разлеглась, Простуженно на ферму топай... Четвертая сякая власть? Романтика? А в лужу жопой?... Она – сенсации и ложь, Она – газеты и журналы. Ты репортер, едрена вошь, Даешь забойные подвалы! Акулы острого пера И бдительного объектива, Что выдаете на-гора? Фигню – восторженно и льстиво? Она вторична. Для нее – Деяния чужие пища. И – вдохновение твое... Успех, конечно, красотища: Ты в белом, все вокруг в говне... Но как он трудно достается. Порою удавалось мне Поймать Жар-птицу... Сердце бьется: Пришел, увидел, написал. Определись, отпетый профи: Ты – правды-истины вассал, А может – кое-кто напротив, Напортив более себе Любимейшему в эпилоге... Да, журналистика в судьбе – Так иллюзорна... Но о Боге, О совести не забывай, Не забывай о человеке, Невинного не убива, Будь скрупулезен, как в аптеке, Не продавайся... В мире есть Сверхценности дороже денег. Храни всего превыше честь/. Не жди. Ищи. Плэйбой-бездельник – Не журналист. Всегда в трудах Нормальный профи. Так сложилось. И есть всегда подспудный страх, Что не найдется темы. Живость Словесная, конечно, плюс. Оперативность – вечный жупел. Отчаянно хоть в пекло прусь Хоть ночью на церковный купол: Увидеть лично первым, снять И вставить всем коллегам клизму, А трое суток бдеть, не спать? Само собою. Журнализму Самоотверженно служа, Идешь не на такие жертвы, Когда под хвост хлестнет вожжа – Кровь износу, но тот сюжет вы Уже не можете не снять, Авансом зная, что бандиты Придут разборки учинять. Идешь по улице – гляди ты Внимательно по сторонам: А вдруг окажется напротив Тот, чьим возвышенным делам Дивится мир? И приохотив Его к беседе, почерпнешь И новостей феноманальных, С чем в каждый дом опять войдешь. У журналистов нет нормальных Смен, чтобы лишь от сих до сих. Он и во сне переживает Свои сюжеты... Помнит их? Да ни один не забывает! Вот скомпонованный сюжет В эфире или на странице. А удовлетворенья нет: Найдется новый ли – боится Подспудно каждый журналист. Но он находится, конечно. Что дальше? Снова чистый лист. Круговращенье это вечно, Как вечны на воде круги. От них следов не остается – И ты опять в плену тоски: А вдруг сегодня не найдется Сенсации не в бровь а в глаз? А вдруг ты важное прошляпишь – Замылится усталый глаз – Не опознаешь, не охватишь, Не удостоишь, не поймешь, А и поймешь, да будет поздно – Слона не увидал – хорош. Дамоклов меч над каждым грозно Висит всечасно. Отвечай За каждое в оценке слово И на орехи получай За перебор... Судьба сурово Накажет, если подогнал Улики под ответ готовый. Пусть человек не идеал, Он – человек, не туз бубновый. Семь раз отмерь, один отрежь. Отрезав, все же сомневайся. Документальнейший кортеж Добудь упорно, расстарайсся. «Доброжелателям» не верь. Ни за понюшку одурачат. Чужих ошибок и потерь Не ставь себе в заслугу... Значит, Карьеры на чужой беде Не делай, побеждай соблазны. Будь осмотрителен везде И скромен... Сильно безобразны Напыщенные «короли»... Зато трудяги симпатичны. В деньгах продажные врали, Безденежен, кто честен... Зычны И грубы хамы от пера. Просты, застенчивы, достойны, Но без кола и без двора Непродающиеся... Войны Амбиций, компроматов... Все Участвуют... Кто побеждает – Неважно... В вечном колесе Брат летописец. Он страдает Нередко вместо тех, на ком Давно клеймо христопродавцев. Вооружен лишь языком Свидетель века. У псоглавцев – Награбили – полна мошна. Любого купят за полтину. Что человек им, что строна? Кто против кривды их, тем в спину Убивец купленный шмальнет – И множится число погибших. Самоубийца-идиот – Копатель истины, бурильщик- Разоблачитель: доживет Едва ль до опубликованья... А конкурс на журфак растет. Вновь на дерзанья и терзанья Веселый молодой народ Стремится, будто в мирозданье Все идеально... Впрочем, вот Вам профи старого признанье: Все это до сих пор люблю. Еще не разочаровался. В профессии свою троплю Стезю... Давно околдовался. Разочаруюсь? Никогда. Я не был никогда богатым, Но шел довольным сквозь года И каждому считался братом, Кто слышал и читал меня. Я не был звездно знаменитым, Однако не было и дня, Чтоб к творческим моим орбитам Хоть кто-то да не подлетал. И от общения с народом Я и поныне не устал... Был в самой гуще год за годом. Я был на разных должностях – От рядовых до офицеров... Сейчас в редакциях – в гостях. Но эту должность – Венцимеров – Не в состоянии никто Отнять, меня с нее уволить. Завоевав свое плато, Могу пришедших следом школить. Мне есть что юным передать. Накоплены свои секреты. Боюсь лишь с этим опоздать. Есть в журналистике поэты, В поэзии наоборот: Есть репортеры, публицисты. Поэзии подобной род – «Журфакиада»... Желтолисты Вновь тополя на Моховой... А кто там мчится, угадай-ка, Веселой, шумною гурьбой... Прохржих задевая, стайка Влетает на знакомый двор И Ломоносову кивает... У них с журфаком договор: Он их до профи поднимает, Они его прослпвят... Вновь Вошедшим на большой фарватер, Подарит вечную любовь И вдохновенье альма матер ...В сиянье пламенных годин, Дарившей мне любовь и дружбу... В Москве я остаюсь один. Должны меня призвать на службу. Являюсь в райвоенкомат На Красной Пресне без повестки Четыре месяца подряд... -- Ну, как? Ну, что? – В ответ – по детски Упитанный старлей-пузан Синельщиков лишь сводит плечи. -- Ведь призываю же не сам – Обрадовать покуда нечем. – Я Медведовским написал. Письмо ведь тоже род общенья. Друзьям в конвертике послал Недавнее стихотворенье: «Такие чудесные факты – Удавшийся эксперимент: Вчера был солдатом – и, ах, ты! – Сегодня – московский студент! В такое поверишь не с маху, Так, вдруг, осознать нелегко... Но надо солдатскую марку, Как прежде, держать высоко. И надо учесть от порога – Мне истина эта ясна – И здесь с нормативами строго, А времени – вовсе немного, Порой не хватает для сна. Мой новый дружок Медведовский, Ракетчик, газетчик, поэт, Нарочно дубовые доски Под простыни на ночь кладет* *Гришка прислал мне обратно мое стихотворение, подписав внизу: «Где он их берет?» Где тополь густой, желтолистый Нам шепчет с рассветом «Привет!», Стоит факультет журналистский, Теперь это – наш факультет. И мы под тем тополем старым Спешим – ведь нельзя опоздать... Сегодня у нас семинары – Истпарт, диамат, совпечать...» Григорий с Нинкою уже В Ульяновске, вполне при деле, С квартирой, словом – бламанже... Письмишком подбодрить хотели, Но лишь сильнее депрессняк. Григорий -- стихо-остроумный, Чему свидетель весь журфак, Экспромтик вяжет многодумный: «Мой старый дружок Венцимеров! Живя в ожидании звезд, Ты им не предайся без меры, Иначе ты – полный прохвост. Спасибо за весточку, друже! Ты первый, кто нам написал. Мы думали: ты уже служишь, Как средневековый вассал. Идешь в сапогах и с нагайкой, А в правой руке револьвер – И в ужасе разные шайки Бегут от границ ГДР...» Проходят дни, а не служу, Без денег медленно нищая... Ну, телеграммы разношу По факультетам и общаге... Мы побывали в Черновцах, Димурку принесли в столицу. Родителям в своих мальцах Отрады столько! Золотится Кудряшками его чело... Лепечет сын: -- Ними на лучки Любимого! – Тоской свело Мне сердце... Вспарывая тучки Уносит Тому с Димой «Ту» В Сибирь – я снова в ожиданье Терплю тоску и маету В Москве в напрасном упованье... Синельщиков: -- Уже теперь, Я знаю, ждать тебе недолго: Призыв осенний – в эту дверь И ты для исполненья долга Затянут будешь... – Вдохновлен. Выписываю вновь в столицу Тамару с сыном. Он умен, Красив... Растет – и не боится На самолетике летать... Вновь в Черновцы их провожаю, Там, дескать, будет ближе ждать... -- Когда, когда же – вопрошаю... – Дружок Синельщиков молчит... Ношу по вузу телеграммы. Жизнь несусветная горчит – И я теряю килограммы. И настроенью в унисон Минорно – «Я прошу...» -- взывает К далекой Родине Кобзон, Тоску сильнее навевает... Подумалось: разведчик наш, Чей мир души вполне советский, Коль даже и впадал в стенаж, То делал это по-немецки... И песню я перевожу. Живет в немецком варианте... Немного, может, погожу – При языке и при таланте – По умолчанью – Божий дар, А вовсе не моя заслуга, С душою, устремленной вдаль И вспоминая Ярду-друга, Переведу на тот язык, На коем с ним общался в Праге – Такой вот неуместный бзик... Уже в отчаянном напряге Опять иду в военкомат. Синельщиков официален. -- Я порадеть вам был бы рад. Но вот ответ... Нет, не реален Ваш замысел вступить на путь Армейской радостной карьеры... – Все та же сталинская жуть: Барьер на входе в офицеры Еврею... Он не стал скрывать, Что призывают Иваненко... На что теперь мне уповать? Иду, контуженный маленько. Таков наш рок, что вилы в бок. Звезда надежды потускнела Я за пирог, он – поперек! Не допускаемый до дела Не ощущаю «кочана»... И вот тогда на остановке Встречаю Вовку Кривчуна... Кому пожаловаться? Вовке? Он радостен. Его дела В порядке. Он живет в столице... -- Работа есть? -- Сама нашла – Журфаковец на все сгодится... – Конечно, если не еврей... Я «избранный», в чем убедиться Пришлось опять... С «графой» моей, Наверно, лучше удавиться -- В родной безнравственной стране Едва ль найдется примененье При всех талантах ярких мне, При языках... Найти решенье Мне нужно быстро, ведь теперь Уже нельзя мне жить в столице. Любую захлобучат дверь Пред беспрописочным... Годится Любой реальный вариант. Жалею, что новосибирский... Потерян... Их подъемный грант Я отослал... Расчет на близкий Призыв себя не оправдал... Исходный вариант с Сибирью -- (В переговоры я вступал Заранее, там ждали...) – былью Не стал: Минобороны нас С Тамарой, Димкой поманило – И вот – манок убрало с глаз... Сказать, что мне обидно было, Так это мало: в сотый раз Столкнулся с антисемитизмом – Ехидна, мерзкий дикобраз, Позорно слитый с кретинизмом, Выталкивает из страны Не самых глупых и бездарных – Ведь как-то отвечать должны На подлости мужей державных... Наверно правы были те, Кто сразу, молодым, уехал... Они приблизились к мечте... Но я учился... С немцем, чехом Один в один – по языкам, Я был бы классным офицером... Но бес державным мужикам Мозги опутал и – химерам Враждебным, не стране служа, Меня отвергли, троглодиты... Несправедливостей дежа Полна до края... Вразуми ты, Страна Россия, дураков – Пусть лучше строили б дороги... Но кто их души из оков Бесовских вызволит? О Боге Страна забыла. Ей кумир – Муляж в кремлевском мавзолее, Которым потешают мир... Патологически зверея, Кремлевский антисемитизм В конце концов взорвет Россию. Нацеленный в меня цинизм Нацелен в самого Мессию.... И что теперь? Конец мечтам? И сердце от обиды плачет. Беда несется по пятам, Надежда даже не маячит. В Новосибирский комитет Звонок не дал мне утешенья. -- Теперь для вас вакансий нет... – Другого и не жду решенья – И обращаюсь на журфак... Инспектор курса Рыбакова Не может мне помочь никак... --- Ну, разве что замолвлю слово Я пред инструктором ЦК. Был Леня Кравченко комсоргом У нас... – Начав издалека В сердечном разговоре долгом Кураторша о сем о том С цековцем мило толковала По телефону... Лишь потом С нажимом рекомендовала Меня: -- Чем можешь – помоги... – -- Есть место только в Ашхабаде... -- Судьба, хоть нынче не солги, Будь милостивой, Бога ради! Ну, Рыбаковой исполать, Я ей признателен, как маме. «Таланту надо помогать, Бездарности пробьются сами...» Одна из первых в жизни книг Была, представьте, о туркменах, О доблестной натуре их, Об их надеждах сокровенных. Ту книгу написал Берды – (Туркмен, конечно) – Кербабаев. Как дорожат глотком воды, Ахалтекинцев, алабаев – Своих чудесных скакунов, Овчарок, точно братьев любят... Из непереведенных слов, Туркменских, в русском тексте – тупят Порою перья толмачи – Без перевода оставляют Слова исконные... Учи, Запоминая... Добавляют Роману местный колорит... Запомнил слово «той» из книжки, По русски – праздник... Мне велит, Отставив прочие делишки, Звонить немедля в Ашхабад Цековец: -- Там – Мередов Тойли Мередович – он будет рад... -- Я верю и не верю: -- Ой ли? – Как «Праздничный» -- перевожу Туркменского цековца имя. По телефону нахожу, Делюсь проблемами своими, Докладываю, что к нему Адресовал отдел цековский... -- Да, мне известно, что к чему. Вы – Венцимеров – и московский За вами значится журфак. Ждем, непременно прилетайте. Я малость вдохновлен, чудак... С Москвой прощаюсь... Угадайте, Кто на пути до Черновцов Мне вещи подтащил к вокзалу? Помог Ванюшка Селедцов – Он учится еще – помалу На Киевский с ним донесли Все чемоданы и коробки – В одной – «Рекорд»... И все. Вдали Все дни высокой бестолковки, И очумелого труда, И вдохновенного полета... Я отбываю в никуда. Ни в чем покуда нет оплота. В тревоге горькой голова И оскорблен подлянкой низкой... Прощай, жестокая Москва! – Но так созвучен Городницкий: Прощай, моя Москва! Покинутый тобой, В пыли чужих дорог Пойду по миру, странник. Бульварная листва Краснеет за спиной И старого метро Тупой четырехгранник. Скорблю я по тебе, Как путники скорбят. Жду, как земля дождей Засушливой порою. Пускай сто раз в судьбе Разрушат твой Арбат, -- Его в моей душе Я в сотый раз отстрою. Прощай, моя Москва! Пушинка за плечом. Тебя в моем окне Не видеть мне ни разу. Но где бы я ни жил, Теперь я обречен: Твои огни во мне Растут, как метастазы. Прощай, моя Москва. Холодный дождь в лицо, Закрашенный кружок На рыжей карте мира. Кружится голова – Садовое кольцо, Как вянущий венок, Плывет, качаясь, мимо...» Тамаре с Димкой в Черновцах В хрущебной тесноте неважно. Нет перспективы в тех стенах, Но бодро держится, отважно. Над кем стряслось, над тем сбылось, Ну что же – ведь еще не вечер. Советник ненадежный – злость. Семейное большое вече Вселяет волю и задор. Мы обсуждаем перспективы: -- Пробьемся. Пламенный мотор Работает – покуда живы. Не всякий прут по правде гнут. Оттерпимся – при деле будем. Ведь люди и в песках живут – В пески и мы поедем к людям. -- Я в Киев. Зоя помогла Достать билет до Ашхабада. Где –... ни работы ни угла. Мередовская экспланада: -- Позвольте, я не знаю вас... Я обещал?... Впервые слышу... -- Но я звонил же и не раз! – Мне от обиды сносит крышу – Душой кривить - беде служить, Добро-добро, а ноги кривы. На всех добром не угодить? Итог: какие перспективы? Как можно так бесстыдно лгать? Я понял, как туркмену верить. Не хочет, подлый, помогать Мою обиду не измерить. Тону в потоке вязких слов – И рухнула опять надежда. Мечтал, что обрету здесь кров – Обманом, «Праздничный», натешься! Куда не кинь, а всюду клин... Судьба смешная: не индейка, А расфуфыренный павлин – Явилась горькая идейка. На телевидение он, Мередов, обещал устроить... Я возмущен, я озлоблен... Он: -- Я хочу вас успокоить: В редакции газеты есть Для вас вакансия... Трудиться В «Туркменской искре» -- это – честь: ЦО республики! – Глядится Заманчиво на первый взгляд... Иду в редакцию... В бараке Такие скучные сидят, Потасканные... На журфаке Не доводилось мне встречать Таких унылых персонажей... И мне придется здесь скучать? Медведев, шеф, приятен даже. Похоже добрый человек: Сердечно и тепло чужого Приветил... -- Здесь начать разбег Неплохо. Есть для вас в Чарджоу Собкоровская ставка. К ней – Пикап и новая квартира... – На осмысленье пару дней Прошу... Мне как-то здесь постыло. Брожу по городу, себе Картины разные рисую, Что буду счастлив по судьбе, Туркменским овладею... Всуе: Мои фантазии всегда Заканчиваю неизменно: Потом уеду... И тогда Себе сказал я откровенно: Что хочется сказать «Гуд бай!» Авансом этим переменам. Коль так, то спешно покидай И покивай друзьям-туркменам. Уехать хочется сейчас. Немедленно. Бесповоротно. Попробую последний раз... Звоню в Новосибирск... Несчетно – Звонил... Помогут или нет? Ура, ответили... -- Парфенов. -- Новосибирский комитет? -- Да, радио... – Из миллионов Людей один лишь этот мог Помочь! Он выслушал в молчанье... Внуши ему, всевластный Бог, Сочувствие ко мне, желанье Поднять с колен и поддержать Ему неведомого парня! -- Решим на месте... Будем ждать... – Без обещания... Коварна Судьба – и как же поступить? Звоню Тамаре... -- Что мне делать? -- Что? Тете Тасе позвонить – В Новосибирск немедля ехать... -- Я позвонил... -- Конечно, жду... Сердечность в голосе отметив, Благодарю ее... Иду В редакцию... -- Итак? – Медведев Надеется услышать «Да!»... -- Нет! – Мне отказывать неловко. -- Не тянется душа сюда, Сопротивляется... -- Вербовка В собкоры мне не удалась... Могу оставить в Ашхабаде... -- Туркменская не задалась Судьба – простите Бога ради... – А денег – в самый раз, впритык, Чтоб долететь до Толмачева... Еще один карьерный взбрык Уже мне не удастся... Снова Не выйдет поменять судьбу. А как она пойдет в Сибири? Услышь, Господь, мою мольбу, Спаси и сохрани!... Вступили В полупустой холодный «ТУ»... Как облачко, мечусь по свету, Переживая маету... От Ашхабада эстафету Судьбы, Новосибирск, прими... В иллюминаторах – турбины – Чернее не бывает тьмы? Черней моей души глубины... Здесь прочерк, или же пробел В повествовании начнется... Причина? Просто я хотел, Когда «Журфак» конца дождется, В поэме новой изложить Мою радийную карьеру, Коль даст Господь еще пожить, Не повторяясь, зная меру... А здесь лишь обобщенный факт: Тринадцать лет в Новосибирске – Моей поэзии затакт. Мне стали дороги и близки Суровые сибиряки. Промчался в звукопередвижке – За мной поля и городки – Я ведаю не понаслышке И прямоту и доброту, Распутицу и злую стужу, Студийное искусство чту И репортерское не вчуже... Здесь двух журфаковских предтеч Я помяну заупокойно. Я помню каждую из встреч – Вели себя со мной достойно Соснин и Виктор Ельмаков, Поддерживали делом, духом – Достойны благодарных слов – И пусть земля им будет пухом! Господь хороший голос дал, А режиссер Петро Синенко Меня актерски воспитал – И мне за дикторство оценка Была высокая всегда... Вела меня к высокой цели Журфака ясная звезда. Узнав, что прежде не успели Весь исторический фактаж Собрать о радио в Сибири. Архивный начал я зондаж. В Москве меня не позабыли – И я экзамены сдаю На кандидата ист. науки. А диссертацию мою На кафедре вручаю в руки Багирову... Энвер суров. -- Ты должен сократить работу А ровно половину слов Отдать генсеку, что заботу О всех имеет отраслях... -- Я в шоке: сократить работу? А Брежнев-то причем? В яслях Он что ли проявлял заботу, Чтоб радио в Сибирь пришло?... Я на Багирова глазею С непониманием: зело Маразматично. Я шизею. Так ведь бессмыслица, фигня! Как выбраться из той напасти: Найди ты пегого коня, Да чтоб весь одной был масти? Из рук мне вышибли стило. Что ж, пусть пока работа киснет... Шли дни... Ничто не помогло Помочь с генсеком – и повиснет Моя работа навсегда... На курсы переподготовки Послали... Помнится, тогда Георгий Бойков – шустрый, ловкий Нас в жанры радио вводил... Шалашников – иновещатель В отставке -- нас обогатил Воспоминаньями... Копатель В истории, я был им рад... Нам только в семьдесят девятом – Уже энтузиазм на спад -- Квартиру дали в доме рядом С работой, выправив уклад... Тринадцать лет я жил в эфире... Затем судьбина – невпопад -- -- Иди, -- сказала, -- к новой шири – Я перебрался в лесники... И стал защитником природы. Гэбэшники-отставники Пошли всем скопом в цветоводы, Отсиживали здесь часы... Сперва губители свободы, Молившиеся на усы, Теперь – ревнители природы... Кубло гебистов разогнал. И, первую в Новосибирске, Их партячейку с глаз убрал – Довольно жить по-сталинистски! Я здесь газету издавал «Экокультура» -- о природе, На вдохновенье уповал, В Москву наведывался – вроде Для консультаций, на ликбез Начальственный – ведь я впервые В начальственную «волгу» влез... Старался и дела живые Наладить по охране рек, Озер и салаирских сопок... Экологический стратег, Я исходил десятки тропок, Сам браконьеров приструнял – Был, словом, в самой гуще жизни... Тут облсовет меня позвал Вновь порадеть о журнализме... Газета «Ведомости»... В ней Я новый опыт обретаю Две тысячи веселых дней... В Казань за пленкою летаю... В дни перестройки ничего Не стоили рубли России. Всем дай лишь бартер, а его Нет у редакции... Просили Офсетной пленки хоть рулон – Как раз бы нам на год хватило... Включай извилины, Семен... Да, есть идея... Как мортира, Корыстолюбие она Пробила: мы «ТАСМЕ» построим «Копь» соляную... Жизнь чудна: Я знаю, как – чего-то стоим... «ТАСМА» нам самолетом шлет Аж двадцать пять рулонов пленки – И исполнения не ждет... Дан «Ведомостям» старт – и в гонки Включились за летящим днем Мои коллеги- журналисты... В Казани точно создаем «Пещеру» соляную – быстрый В ней получают результат В лечении тяжелой астмы... В том эпизоде принял старт Я в роли коммерсанта. Факт: мы Продали пленку с барышом, А мне – процент от сверхдоходов. И «Ведомостям» хорошо, Мне и подавно... Я подходов Сто маркетинговых нашел Для продвижения газеты. Представьте, даже изобрел Подход к рекламе, что сюжеты Для продвижения всего, Хоть кандидата в президенты, Давал такие – ого-го!... Я вспоминаю прецеденты... Сын незаметно повзрослел. В нем проявилось музыкальность Консерваторский одолел Курс композиторства... Реальность Потребовала – стал учить Английский с пленками Илоны, Меня насмешками перчить: Слабо тебе? Еще препоны Не обнаружилось в мозгах. Я стал прослушавать кассеты. Поскольку с детства – в языках, Сдал документы, и беседы Прошел – и в конкурсе большом Прошел отборочное сито Уже с английским языком – И вот я в арканзасском сити, Где губернаторствовал Билл, Что стал позднее президентом... Завел дневник – так дорожил Там каждым прожитым моментом... Мне не понравилась страна. Богатая, но нам чужая. Была моей душе тесна. Язык еще не сильно зная, Я не отваживался сам Расхаживать по Арканзасу И удивляться чудесам. Другие --- увидали массу... Своя сторонушка мила, Кулик свое болото хвалит... Прославят не слова – дела, Не место человека красит – На всякого не угодить. Своя рубашка ближе к телу. С волками жить – по волчьи выть. Но я служу не князю – делу. Я вскоре снова поменял – В который раз уже – работу... Мой опыт – ценный капитал – И на меня ведут охоту. Есть, знают, творческий секрет... «Ключ от квартиры»... Срок короткий, Но опыт ценный... Пиэтет Здесь Женя вызывал Слогодский. Он -- гений маркетинга... С ним Осуществлял «Квартиризатор», Род лотереи... В прах и дым Ушли и эти дни... Фарватер Меня выводит к языкам: Стал репетиторствовать вволю... Жаль – поздновато... Сильно нам Немецкий с чешским нашу долю Подкрашивали, помогли В дни как бы послеперестройки. Сопротивлялись, как могли Невзгодам, были крепки, стойки... Но общий кризис и меня Настиг – я снова без работы... Семья? Отвечу не темня: Порою не было охоты По вечерам являться в дом... Я шел к пятидесятилетью. Страна – как пьяный ипподром: Уже ни пряником ни лестью Не обуздаешь рысаков И не загонишь их в конюшни. Осталось мало чудаков, В ком сохранилась совесть... Нужно Хватать буквально изо рта – И я остался без работы И без надежды... Жизнь пуста... Вот если выброшен за борт, ты Наверное поймешь, что я Почувствовал – и нет опоры Ни в чем, ни в ком... Суть бытия – Вдруг обессмыслилась... Конторы Все отказались от меня... А я ведь полон сил и знаний, На пике опыта... Фигня – Коль так страна со мной, стенаний Вы не дождетесь – ухожу. Начну жизнь новую в загранке... И начал... Жив пока... В дежу Моей судьбы чужой сметанки Добавил... Выучил язык. Учился. Как-то пробивался. Но жизнь, увы – не черновик. Она уходит – и остался В моей душе один журфак Восторженным воспоминаньем Неопаскуженным... Итак – Я начал – и хочу со тщаньем Осколки заново собрать С наивной и счастливой верой, Что мне удастся воссоздать Наш курс... Заведомой химерой Иным покажется мой шаг, Но строчку прилагаю к строчке, Главу к главе... Живи, журфак! Дай Бог мне дописать до точки... * * * Ich bitte dich, Dass fuer kurze zeit, Meine Not, Du mich mal verlaesst, Wie die Wolke, Eine graue, Laess dich zu meiner Heimat ziehen, Und ziehe zu meiner Heimat Du, Mein Strand, Laess dich durch die Nacht, Durch die Nacht Mal beobachten, Du, mein Strand, Du, der zaertliche, Laess mich zu dir durch Jahre segeln, Ich bitte, dass du mich nicht vergisst. Irgendwo so weit steht ein kleines Dorf Im Regen beim Sonnenshein, Irgendwo so weit sind die Kirschen reif Im rlenen Garten, Biss zum Grunde verbeugt, Irgendwo so weit im Gedaechtniss tief ist’s wieder kinderlich warm, Bkoss wird mein Gedaechtniss durch toedliches Regen gefroren. Regenguss! Stille doch den Durst, Still’ den Durst Aber nicht zum Tod, Ich geh’ Allein Durch den fremden Herbst, Unter dem fremden grauen Himmel, Wo keine Antwort ist zu finden. Ich bitte dich, Dass fuer kurze Zeit, Meine Not, Du mich mal verlaesst, Wie die Wolke, Eine graue, Laess dich zu meiner Heimat ziehen, Und ziehe zu meinem Heimatland… Роберт Рождественский. Песня о далекой Родине. Переведена на немецкий Семеном Венцимеровым осенью 1974 года в Москве, на пороге послеуниверситетской жизни... Поэма вторая. Тома С тех пор промчалось много лет... Осталась в золотом тумане Вершина «Университет»... На жизненном меридиане Возникли и сошли на нет Иные творческие пики... Но только Университет, Журфак был истинно великим. Всю жизнь со мной мой МГУ. То, будто крылья за плечами, Мираж, к которому бегу, То в сны мои летит ночами Напоминаньем о моем Сияющем и звонком счастье. Проснусь – и снова в горле ком: Жизнь пролетела в одночасье. Мой университет внутри Меня стоит несокрушимо В сиянье утренней зари – Моя счастливая вершина. Опора для моей стопы, Исток моей духовной силы, Меридиан моей судьбы, Возвышенный маяк России. У каждого своя стезя. А над моей сияет ярко – И погасить ее нельзя – Звезда над острым шпилем... Марка Высокая – на всей Земле, Во всей Вселенной не найдете Достойней школы – и в семье Ее посланцев, что в полете В космическую взмыли высь, Есть и журфаковец сегодня. Мы разлетелись, поднялись... Так вышло, так судьбе угодно, Что я под брендом МГУ, К высокой не стремясь карьере, Стране известна – и могу, Журфака оправдав доверье, Себя причислить без стыда, Ко всем, кто в жизни состоялся.... Жаль, Стикса черная вода Иных взяла... Курс продержался Не слишком долго без потерь... Из близкиз мне ушли Раиска, Кравчук Наташка – и теперь Две даты в черной рамке, риска Меж ними – горестный итог... Но мы друзей не забываем... И ты, всемилостивый Бог, К которому в душе взываем, Воздай за дружбу этим двум И всем, что рядом с нами жили, Наполнив нам сердца и ум И с нами искренне дружили. Чаковской Кати больше нет И Миловановой... Алиев И Спирин с Левиным в рассвет Ушли и Генка Кулифеев... Храни, душа их голоса, Улыбки и простосердечье... Воздай, Господь, ребятам за Все их живое, человечье... Воздай Учителям, чей свет, В пространство мира отражаем Своей душою столько лет. И если голос возвышаем, В нем интонации звучат Татариновой и Кучборской... Ах, если б можно бы назад В ту осень, и в толпешке бойкой Подняться на амфитеатр – И ожидать с надеждой чуда... Увы... Но в памяти стоп-кадр... Моя душа взросла оттуда, От первых лекций, первых встреч У филиальского порога... Я все еще стремлюсь сберечь – И сберегу по воле Бога И вкус и дивный аромат Студенческой столичной жизни... Воспоминания томят, Казнят в печальной укоризне: На факультете так давно Я не была, не навещала... Утаскивает нас на дно Обыденное... Но с начала – И бесконечно предстают В мечтах и снах часы полета – И свет высокий в душу льют... И можно привести без счета Примеров, как меня потом В судьбе поддерживало мощно, Что я из МГУ... Диплом Был не «корочкою» модной, Надежным парусом, крылом... -- Из МГУ! – скажу начальству – Немедленно в ответ: -- Берем! --- Да, марка! Места нет бахвальству: Но с первых дней моей крутой, Длиною во всю жизнь, регаты Ни дня мне не сулил простой, И безработица, подкаты Злых ненавистников... Была Всегда – заведомо – над сплетней. И это свойство мне дала Впрок наша альма матер... Мне с ней За все, что по судьбе несу, Чем дорожу, не расплатиться. За состоявшуюся всю Мою судьбу... Могу гордиться.... Жила несуетно... Меня Сегодня знает вся Россия. Начальство строгое, ценя, В утиль не списывает... СМИ я И вдоль и поперек прошла От венгеровской газетенки, Где первая моя была Заметочка на треть колонки Опубликована – и до Эфира Радио России. А я в нем дольше, чем хоть кто, Но в моде все еще и в силе. И я большой авторитет Для молодых теперь – мэтресса. Ко мне – начальства пиэтет И часто поминает пресса. И я теперь сама учу Студентов... Время для отдачи. Пришло... По тайному лучу Пересылаю им, а дальше К их будущим ученикам Те витамины взохновенья, Что мне навяливали там, В моей столице в дни ученья Великие профессора... Их эхом я звучу сегодня В аудитории... Пора Мне возвращать долги... Угодно Судьбе мне предоставить роль – И не подставлю режиссера. Всю пьесу поперек и вдоль, Порою в ходе форс-мажора, Так изучила, что теперь Без оговорок и запинок Исполню наизусть, поверь... Моих закрашенных сединок Не замечает молодежь – И мне, как равной поверяет Секреты... Словом, мир хорош. Он, как и прежде вдохновляет. А МГУ-шный идеал – И оселок высокой пробы – И знамя, чтоб не затихал Накал, нам данный в дни учебы... * * * Постарею, побелею, как земля зимой. Я тобой переболею, ненаглядный мой. Я тобой перетоскую,- переворошу, по тебе перетолкую, что в себе ношу. До небес и бездн достану, время торопя. И совсем твоею стану - только без тебя. Мой товарищ стародавний, суд мой и судьба, я тобой перестрадаю, чтоб найти себя. Я узнаю цену раю, ад вкусив в раю. Я тобой переиграю молодость свою. Переходы, перегрузки, долгий путь домой... Вспоминай меня без грусти, ненаглядный мой. Из песен семидесятых. Александра Пахмутова на стихи Риммы Казаковой Поэма третья. Груня Васильева (Дарья Донцова) Теперь я – на виду у всех И в каждом книжном магазине. Успех? Наверное успех. Но как же долго Агриппине Пришлось вести свою борьбу Пока не превратилась в Дарью. Грешно пенять мне на судьбу: Живу, пишу, не голодаю И есть что вспомнить и забыть, Как страшный сон – всего немало... Есть лишь одно, о чем трубить Хочу: как я одолевала Неодолимую болезнь. Мне помогли семья и вера. И пусть моей победы песнь Даст волю силою примера Другим не потерять кураж И помогать врачам сражаться. Настрой на одоленье ваш Поможет вырваться, подняться... При жизни папа сделал взнос На кооператив для дочки. Что делать дальше, вот вопрос – Пошли ненастные денечки. Чем за квартиру доплатить? Нашелся родич в Мос. горкоме, Сумел местечко застолбить Толмачное в Алеппо... В доме Вне нашей миссии жила, Что было сказочным везеньем. В ней нравы! Я бы не смогла... К сирийским привыкать соседям Мне было легче, чем к своим. Сухилья, девушка-соседка Приладиться учила к ним, Арабам... Обе мы нередко Дивились: разные у нас Обычаи, порядки, нравы... Я прохожу за классом класс Курс выживания. Неправы Те, кто считает, что они От нас в развитии отстали. Контраргумент: и в наши дни Ни повторить дамасской стали Ни лучше выковать клинки Булатные не научился Никто... События в комки Сминаю... Как-то приключился Забавный вроде бы сюжет: К арабской привели гадалке. В гаданья верите? Я нет... Не верила, точнее... Жарки И проницательны глаза... Седая тетка предрекает: -- Родится дочь... – Глядит, гюрза, В глаза в упор – и не мигает. Жить будешь в бедности. Потом, Лет в сорок пять, ты заболеешь – Аллах проверит на излом – Но не умрешь, преодолеешь – И обретешь семью, любовь, Богатство и большую славу... Пророчеству не прекословь Пусть в них тебе не все по нраву, А будет несомненно так... – Нас пичкал материализмом Пять лет любимый наш журфак – И предсказание с цинизмом Я высмеяла... Но судьба Моя, не отклонясь от схемы Была на радости скупа. Неразрешимые проблемы Шли нескончаемой чредой... Так сорока пяти достигла – И тут в здоровье резкий сбой. Диагноз – рак... Не загрустила. Меня пророчество вело – И я не потеряла веры, Что – главное... И все прошло. Любовь явилась, а химеры Растаяли – и обрела Свою стезю: иду от книги До книги... Поздно расцвела? Как знать... Ловлю с восторгом миги Дарованного бытия С окрепшей верою отважной... Пусть трудная судьба моя Поможет каждому и каждой Любую одолеть беду И верить, что Всевышний с нами... Все, что пошлет Господь, пройду Я с верой дни под небесами... Поэма четвертая. Зина Козлова Я документы забрала. Перенесла их на вечерний. Другая жизнь совсем пошла. Я папе с маме о дочерней Проблеме, чтобы не терзать, Не растравлять сердца и нервы, Не стала даже и писать. Закончился счастливый первый Большой журфаковский этап. Чего же ждать от жизни дальше? Ученье завершить хотя б И на вечернем, жить без фальши... Мой Кобозев, конечно, пил. Чудесный и сердечный парень Безбашенно талантлив был. Но генетически подарен От папы с мамочкой порок – Те оба сильно зашибали. Он с тягой справиться не мог – Мы оба от нее страдали. А Гармаш вскоре сам семью Соорудил, потом развелся. Стремился снова в жизнь мою Войти – о дочку укололся: Как раз в те дни я родила... Он вскоре заново женился. Я, взяв развод, его нашла. А у него-то сын родился – Неслабый маятник судьбы... Он разыскал меня позднее: Мол, если он развелся бы... Но отчего-то страшно мне – и... -- Прости, но здесь я выхожу, Мне надо – вспомнила – в аптеку... – И я пересекла межу, Заслон посчтавив человеку – И больше не встречалась с ним... А мог бы стать он мне, наверно, Новек и близким и родным, Но с ним перипетий – чрезмерно. Хотя он мне звонил, скучал. Об одиночестве глубоком Мне неизменно толковал... Не пожелала даже оком На некогда любимый лик Опять взглянуть. Я замуж вышла – Случился судьбоносный миг – Не за него, увы. И выжгла Его навеки из судьбы. Двух родила еще детишек. А замелькавшие столбы – Мы переехали – излишек Контактов с прошлым перебить Сумели – глубже потерялись. Но не могу его забыть И не хочу... Мне вспоминались Подружки. Сбагрив третий курс, Ушла Ким Лена на заочный – Жизнь взрослая – такой искус: Сулила заработок прочный. Она уехала в Ташкент, В свою давнишнюю газету. Немецкий... Помните момент, Как я заснула? Фишку эту Не пожелала позабыть Преподавательница-немка. Мне нужно было госы сбыть... Она мне отомстила мелко, За давнее мне снизив балл, «Четверку» выставив по «дойчу»... Судьбы жестокий коленвал – И я о нем рассказ продолжу, Обид на «немку» не тая. Она отметала в итоге, Что вовремя проснулась я... Потом на жизненной дороге Возник ЦНИИмедсанпросвет. Отдел наглядненьких пособий. Пакет для лектора, буклет Плакатец качественной пробы – И ко всему моя рука Приложена со всем стремленьем Неведомого чудака Профилактическим уменьем И знанием вооружить. В том институте продолжала До ликвидации служить – (Убили перестройки жала)... Два сборничка моих стихов Успелв в нем издать.. Годится, Чтоб добрым словом вспоминать. А в них – «Души мой частица» -- Итогом убежавших лет, Моих дерзаний и терзаний, Событий потаенный след И «Теплый свет воспоминаний». С чего начать? Как дальше жить? – В который раз опять решала... С Молчанской много лет дружить, Журфак закончив, продолжала. Но потерялись мы потом. Но после с Владиком развода Опять нашлись – и хоть звонком Я неизменно год от года Двадцать второго ноября Ее с рожденьем поздравляла, Ее и мамочку любя – Рожденья дата совпадала – Не забываю этот день... Звоню. Мне Ольгина с печалью: -- Сегодня черное надень... – Реву, а слез не замечаю. Моей подруги больше нет. Ее сдавило поездами – Померк внезапно белый свет, Не утихает боль с годами... О дорогой моей тужу Душе Кричанской и головке... С тех пор я больше не хожу На однокурсные тусовки. Когда закрыли институт, Ушла в издательство лицея. Чему студентов учат тут? Культурологии. И целя В тот факт, что, ежели везешь, Тебя все больше нагружают, Хотя вокруг и молодежь, Меня во все дела впрягают. Методлитература – я, В образованщицком журнале, На выставках... Рука моя На всем, чем в свете козыряли. Изданий школьный конкурс я Сама из года в год тянула: Сценарии, костюмы для Финальных шоу... Вяло, снуло Все прочие сидят и ждут, Что я им песенки смастрячу... Платили б хоть... Как раз вот тут – Как будто ничего не значу. Ну, ладно. С совестью в ладу До пенсии дотанцевалась. Не верили, что я уйду. -- Останься! -- Нет! – И не осталась. В лицее том преподавал Мой одногруппник Дзялошинский. Не сразу, но меня узнал. На смоль кудрей его снежинки Легли уже давным давно. Он и в студентах был солидный И важный... Что ж, ему дано: Пан представительный и видный. Чем озабочена теперь? Я у потомкоа на подхвате. Когда стучатся внуки в дверь, Светлее, веселее в хате. По трое внуков и детей. Я и нужна им и свободна. Всегда в орбите их затей – Вчера, и завтра, и сегодня... Я не скучаю вовсе, нет. Зимой, как встарь, хожу на лыжах. Еще бассейн, велосипед... Грибной порою – где мой рыжик? А дача?... Выезжаю в свет И путешествую немало... И лишь в стихах печальный след Того, что напереживала, Что прозой высказать нельзя... Что ни случается с друзьями – В стихи! Видать, моя стезя – Поэзия... Н – между нами... Вот папы с мамой – горько – нет. Отца свела в могилу язва Еще не старым... Мог бы лет С десяток жить – и мыслил ясно, Был полон планов и надежд И были золотые руки От навсегда закрытых вежд Отца – невыносимы муки. А мама дольше пожила. Успех певицы пожинала. Восьмого марта свой дала Большой концерт на сцене зала Заполненного в РДК. Потом нежданно заболела. Сперва казалось, что слегка – Пойти в больницу не хотела, А в теплом мае умерла... В душе – ее не тронет тленье. Светлей, что написать смогла На смерть ее – стихотворенье: * * * «Тяжело стоять у края, у конца своей дороги, Не предвидя и не зная, есть там что-то или нет+ Помнить - нет назад возврата, но, как путник одинокий, Верить, что в конце тоннеля все равно забрезжит свет. Тяжело сказать: "Прощайте! Не увидимся мы боле+ Разве только в лучшем мире, если даст, конечно, бог+" Терпеливо, без стенаний, не ругая злую долю, Удаляться в бесконечность+ Разве каждый так бы мог? Ты смогла. Ты, удаляясь, оставалась нам примером. Уходя, ты показала, как нам жить и умирать. Оставаясь сильной духом, хоть и немощной уж телом, Понимая, - жизнь прекрасна - ты сумела смерть принять. Ты ждала ее спокойно, ни о чем не сожалея. Наказала нам не плакать, как и прежде, дружно жить. Только пару раз вздохнула - видно стало тяжелее, Только воздуха просила - настежь дверь пришлось открыть. И уснула, улыбаясь нам последнею улыбкой, Будто всем сказать хотела, что равны и жизнь, и смерть; Что нам надо оставаться здесь пока, за гранью зыбкой, Что нам надо возвращаться снова в эту круговерть...» Поэма пятая. Сергей Сергеев. Кассет архивных ценна кладь. Удачами судьбу согреешь. Меня предпочитают звать По отчеству – Сергей Сергеич. В программу «Время» много лет Гнал из Челябинска сюжеты. Остался ли в эфире след? – Вопрос вопросов... А ответы Возможно, может зритель дать, А может быть и нет, не знаю. Ну, и не стану уповать. Я как продюсер возглавляю Теперь «Губернию». Она В уральском крае популярна, Весомых новостей полна, Насыщенна, нефрагментарна. В ней жизнь челябинщины мы Показываем всесторонне. Мы – профи. В кузнице страны, Что так же служит обороне, Как в прошлом веке, важен вклад Нас, информационных асов. Мы в поиске, мы ищем клад, Но достается след Пегасов – На крыльях улетит поэт. Но мы и следу тоже рады... Я в этой гонке столько лет! Пусть редко достаются клады – Не прекращаем уповать На журналистскую удачу... Известность – нечего скрывать – Приятна. Нам ее на сдачу Народ прещедро выдает. Хоть мы вторичны в канители: Один – поет, другой – кует. Мы их показываем в деле. Как я втянулся в канитель? Случайность. Чистая случайность Ввела в тэвэшную артель, В чем вижу сам необычайность. Родился в Грозном. Мой отец – Военный. Мама – классный химик. Любовью дорогих сердец, В борьбе с нуждой неустрашимых, Я выпестован... В детстве жил Я в Лермонтове у Бештау. Кавказ – пркрасный сердцу мил. Я никого не убеждаю – Лишь объясняю, что в душе Моей навек неистребимо. Душа – не из папье-маше. Прекрасное то место зримо В ней отпечатано... Меня В те годы музыка живая Переполняла. дух пленя... Я уходил в нее, играя На пианино, далеко... Учился в музыкальной школе. Всерьез учиться нелегко. Уроки – транировкой воли. Я и ботанику любил – При ботаническом Кавказа Богатстве, каждый местный был Слегка ботаником... Зараза Писательства в меня вошла. Я в десять лет заметку тиснул В газетке, что в стране была Единственной на всех... Я взвизгнул, Увидев в «Пионерке» мой Отредактированный опус. Несу газеточку домой. Рассматриваю долго глобус: Страна родная широка. И в самом дальнем уголочке Читается моя строка... Я новые сплетаю строчки И в ставропольскую их шлю Еще смелее молодежку – И радость автора делю С родителями... Мне немножко Успела и поднадоесть Та писанина к аттестату. Стал опасаться, что «подсесть» Могу на хобби то за плату. Решил: оставлю этот путь, Найду себе стезю иную, Без тех заметок как-нибудь Переночую-переднюю. В соблазн меня ввел «Журналист» Соревнованьем всесоюзным. Журнал, мол, школьникам – лоббист. Откроет победившим шлюзный Створ и зажжет зеленый свет В Москве, Свердловске, Ленинграде На журналистский факультет... Включился стремленья ради Протиснуться в престижный вуз Да без экзаменов, заметьте. Короче, мне открыли шлюз – И вот он я – на факультете В Москве. Уселся в первый ряд На страстной лекции Кучборской. Со мной в студенческий отряд Журнальские веселой горсткой: Байорас, Хилтунен... -- Привет, Клнковкина! – И та из наших. Омолодили факультет На фоне кряжистых и ражих Солдат бывалых и писак, Пришедших из многотиражек – (Не любит школьников журфак. Декан предпочитает ражих, Хоть сам, по слухам, вундеркинд. Но мы протиснулись в студенты, Что ж, подгоняй нас, фордевинд, Дари, общага, сантименты... Я на четвертом этаже Поселен с Медведовским Гришкой, Который отслужил уже И, как с врагом, воюет с книжкой. Но он талантлив и умен И пишет четкие конспекты. Он да дружок его Семен – Поэты... Разные аспекты Людей приводят на журфак, А обстоятельства уводят... И мне пришлось прямой большак Покинуть – веские неволят Причины службу начинать, Доучиваясь на заочном... Пришлось столицу поменять На Казахстан... Шевченко... Прочным Здесь опытом был подкреплен Запас тех знаний, что журфаком Я был прещедро наделен. Шевченко временным биваком Стал в творческой моей судьбе. Теперь тот город стал Актау. Порою говорю себе, Что, дескать, даже не мечтаю, Рождать такой энтузиазм И творческий подъем горячий... Я вспоминаю, как фантазм, Что был тогда не старой клячей, А быстрым, легким на подъем. Писал, снимал легко и цепко. И ночью был готов и днем Вытаскивать, как дедка репку, Из самой гущи бытия Отчаянные репортажи. О чем же репортерил я? О людях, как сейчас... На страже Был интересных новостей Об атомщиках, нефтегазе, О рыбаках – и всех людей, Кого снимал, забудешь разве? Пришлось и в партию вступить. Тогда лишь только стал собкором. Для «Времени» пришлось лепить Сюжеты... Карлсоном с мотором К мелиоратором летел, Озеленителям пустыни... Сюжеты весь Союз глядел, За них не стыдно и поныне. Об опреснении воды Сюжеты принимало «Время». О ком расскажем, те горды, Благодарят нас, душу грея. Три года славил Казахстан Во всесоюзной панораме. В Москве решили: профи стал, Могу ткпкрь в российской гамме Отдельным голосом звучать. Предложено мне сделать выбор: Иркутск, Челябинск... – Можешь стать В Ульяновске собкором! – Вы бы Куда поехали? Мой друг Тарынин, университетский Жил в Златоусте – и ашуг Решил. Что дружба – повод веский И попросился на Урал. В Москве меня предупредили, Что местный комитет желал Давать во «Время» -- и гнобили Собкоров пришлых... -- Кто -- кого? -- Смотри там. Будь поаккуратней, Не зарывайся... Ну, всего! – Я понимал. Что путь обратный Не светит. Только со щитом! Полгода были сущим адом. Но местных убедил потом. Что некого поставить рядом. Шли репортажи из Москвы На всю державу об Урале. По интонации молвы Я вскоре понял, что признали Меня в обкоме и в кругу Коллег уральского разлива. Здесь оценили, что могу – И вдруг открылась перспектива: Квартиру дали и коррпункт, Нашелся классный оператор. Стал тверже под ногами грунт... За все спасибо альма матер. Образование дано Не столько для раскрытья темы, Сколь, чтоб найти ее умно – Вот для чего философемы И исторический пример. Я темы называл столице И получал из стольных сфер Заказы: -- То и то годится, А это – рано, погоди... – Тогда я выезжал на съемку... Потом за монтажом сиди... В командировочку котомку Пришлось частенько собирать – Мотался по всему Уралу. Народ же с «Временем» сверять Стремился жизнь – и... -- Мало, мало – Москве сюжетов – и гоню Ей что ни день на «ТУ» сюжеты. Разнообразное меню Столице предлагаю... -- Где ты Такие темы достаешь? – Дивится искренне столица. И тут же: -- Мало, мало шлешь! – В напряге голова искрится... Но я чернуху не любил Мне больше нравятся победы. За что в разборе угодил Раз в «лакировщики»-полпреды. Накачка: дескать, я Москвы Власть представляю на Урале. -- Чернухи мало шлете вы... – Ну, да, здесь тоже воровали И убивали. Но Москва Сама подобноре рубила. Дурная, то есть, голова Несправедливо нас гнобила... А тут -- распад СССР... Приказывают: оснащенье Отдать собкору РТР, Включая даже помешенье. Мне снова начинать с нуля. Я снова выстроил работу, Извилинами шевеля. Теперь за темами охоту Пришлось отчаянней вести. Я справился, не испугался – И удалось корпункт спасти. Но как ни бился ни старался, Не удержалсмя на коне. Подножку Александр Любимов Бессовестно поставил мне: Контракт наш ради поодхалимов С его подачи не продлен. Бывали времена и хуже, Но не было подлей времен... Пришлось нам пояса потуже Опять на время застегнуть. И начинать опять с нулевки. Но я не огорчен ничуть. С протянутой рукой на бровке Я не останусь никогда... «Губерния» -- мое творенье. Мы с ней шагали сквозь года... «Электорату» – предпочтенье. По воскресеньям мог народ Нам напрямую у «Орленка», У памятника круг забот Нам изложить – и тотчас пленка Шла с теми микроинтервью В эфир, а властные стуктуры По ним позицию свою Высказывали – факт культуры Демократической... Звонки И письма шли нам ежедневно... Хвалили: -- Так держать, сынки! – Случалось, порицали гневно. Что тоже радовало нас: Не оставляем равнодушной Губернию – и держим класс Столичный... Жаль, что непослушны Невозвратимые года. Все резче увяданья знаки, Гордился и горжусь всегда, Что был воспитан на журфаке... Поэма шестая. Валерий Хилтунен Где он пылится – мой диплом? Да цел ли вообще, бедняга? Спалили, иожет, под котлом? Заплесневела вся бумага? Лазутина-шефиня, как Вам новое тысячелетье? Скучает ли по мне журфак? Я доброе его наследье – Каких нибудь процентов семь – Не так уж -- мало нес по жизни. И, стало быть, не зря совсем Науки мы упрямо грызли. С Лазутиной была –вась-вась Ученова – (земля ей пухом), Что обо мне отозвалась Светло в книжонке, что потугом Давнишней «Эврики» была Дать просвещение народу. Там журналистике сплела Ученова беседу-оду. Вот в той-то эвричной меня Книжонке и упомянула. Диплом отлично оценя, Весьма прозрачно намекнула, А впрочем, без обиняков Аспирантуру предложила... Включился – я ж из простаков, Но мне... калина подкузьмила. Я от Руденко уходил. В тоннеле возле дома Инны Вдруг соблазнился и купил Пакет мороженой калины. Закономерно: вытек сок – И диссертацию окрасил. Над фактом погрустил часок – И... пожалел, что время тратил – Ту трихомундию писал. И выкинул ее к барбосам. Не жаль... А кто «ученым» стал, Гнул гибко спину перед боссом, Нагутаперчивал хребет... Сегодня б мой диплом сгодился Тем, кто пристроил в интернет Мега-порталы... Вот открылся Для одноклассников такой... Нам после сборов – по просвету С двойной малюсенькой звездой Журфак сготовил по сюжету, Жизнь прожил в ипостаси той, Военной – Саша Иваненко... Из однокурсников – второй Служивый – Миша Вороненков В ладу с журфаковской судьбой – Погоны временно напялил... Судьба... Смирись, проснись и пой, Вой, ежели комар ужалил... Нет поводов да и причин Откашивать. Служу – в запасе. Повышен в капитанский чин, Ео ни в одну из катавасий, По счастью, не был вовлечен. А подполковник Иваненко Слегка Чернобылем пожжен, Здоровье потерял маленько... А в девяностые – фигня Случилась полная. Не враки: За что в полковники меня Внезапно выбрали казаки Стбирские? Ответ один: Не знаю. Грамоту, однако, Храню свидетельством годин Раздрая... Той порой без ВАК’а Мне также докторский диплом По экономике вручили. О, я великий эконом! Но в зал научный не пустили В библиотеке, а диплом С презрением объявлен липой... Но это мы переживем... Мы разминулись с Семой-глыбой. Был этот парень простоват, Но искренен и добродушен, Не проходимец и не фат. Я был с ним в дни учебы дружен. Потом он укатил в Сибирь – Где в журналистике глубинной Выстраивал легенду-быль Судьбы в сотворчестве с любимой. Хоть был отправлен в Ашхабад, Куда ссылали и отличниц, А те реаели: -- Там же ад! Журфаковских девиц-лимитчиц Особо раздражали мы Андрошиным: трудились в штате. Мы б дали им судьбу взаймы, Распределясь на автомате... Из однокашников другой Был с виду вроде не завистлив, По сути же – как раз такой, Улыбками подлянку выстлав, Всегда клеймивший стукачей, Тихонько стукнул в деканате, Что вне начальственных очей Я, точно клоун на канате, Меж ипостасями двумя: Меж «Комсомолкой» и журфаком... -- У нас степешку сохраня, В газете – на зарплате... Фактом Доходов ОБХСС Должон заинтересоваться... -- У вас какой здесь интерес? -- Не мог бесстрастным оставаться, Как человек и гражданин... – Такая получилась лажа. Сдал с потрохами сукин сын. Засурский чуть смутился даже. Он на журфаке царь и бог, Ко мне и добр и расположен – Не среагировать не смог. Я из спецгруппы с Семой должен Тотчас к газетчикам уйти... Со стукачом потом по жизни Я помирился... Ну, почти... Не назову его, не висни, Сверхлюбопытный, над строкой... Недавно повстречал в Домжуре – Он лысый, старый – никакой, Нутро гнилое в мятой шкуре... Приказ к газетчикам меня Послал. Я перешел послушно. Мужское общество ценя Спецгруппы, здесь прекраснодушно Вошел в журфаковский цветник. Не развиваю эту тему: Женатым средь девчат возник... Вершинину отмечу Эмму, Как внучку маршала. Его К себе однажды вызвал Сталин. -- Мы в курсе, -- говорит, того, Что вы у нас, как Геринг стали. Внимательно и долго зрим За тем как вы, пока что маршал, Палаццо мерзостным своим -- (Народ вас званием уважил) – Мозолите ему глаза... Мы вам советуем разрушить Там все к утру, не то... – Гроза Не разразилась. Значит, слушать Умел тот «ас» и понимать... Мне довелось диплом с отличьем Из рук Хохлова принимать. Рэм-ректор по канонам птичьим Из горных смелых был орлов. Он в нашей памяти навечно – Спортсмен и ректор Рэм Хохлов... Как наше время скоротечно! -- Спасибо! – ректор мне сказал. Спаси, мол Бог! – я догадался. И Бог не раз меня спасал, А сам Хохлов беде поддался... Когда он руку пожимал, Я нервничал – домой стремился. Сынку полгода – он орал – Я и на службу торопился. Тогда мы жили то в Москве, То у Никитиных... Возднее Статью о них на целых две Я выдал полосы, что мне и Аукнулось. Но в этот раз По-доброму. На той планерке, Где обсуждался мой рассказ, Народ мне выставил «пятерки», Шеф благодарность написал – Пошла работа как по нотам. А Гена Бочаров сказал: -- Пацан-то с вертикальным взлетом. Мне лестно... Гена подчеркнул: -- Фамилию народ запомнит – Не Иванов... -- И шеф кивнул... Потом ко мне из смежных комнат Коллеги поздравлять пришли – Ни зависти ни интригантства... Газета первой всей Земли Была... Духовное пространство Ее – все граждане страны, Все поколенья и народы. Мы были верою сильны И вдохновением в те годы. Дочурка Ольга родилась, Добавив опыта семейству. Чарковский научил и—раз! В водичку ухнула – и к месту В бассейне стала привыкать. Два года голенькою рыбкой. Что за игрушками нырять, Что спать... Бассейн был Ольге зыбкой. Мы крепко верили в себя. До зав. отделом вырос вскоре Пред юбилеем Октября Впервые окунулся в море, Точнее, даже в океан Документальных сериалов: На телевидении дан Был старт такому – для анналов. Что фильм – то год. Я пятьдесят Седьмой взял под свою опеку. На жизнь имел особый взгляд, Искал подходы к человеку, Полезному для всей страны: Антонов и Амосов (Киев). Мешалкин и Лаврентьев... Сны Пропали – люди-то какие! Тот сериал отмечен был Госпремией, но в списке только Начальство... Славой обделил, Но не был, в целом, неустойкой: Ценнейший опыт накопил, А он позднее пригодился. Я с телевидением был С тех пор в друзьях – в процесс включился. С командой делал «Огоньки», Еще – учебные программы С Никитиной, как островки Больших наук, наукодрамы. Еще – «12 этаж» И «Лестницу» для молодежи, Рождавшие ажиотаж, Они воспитывали тоже. В «Пресс-клубах» часто выступал, Была на ТВЦ программа, Во «Времечко» свои вставлял «От дяди Хила сказки»... Гамма Моих экранов – как всегда... Сейчас вот на «Звезде» ток-шоу С Иваном Кононовым... Да, Сдав фильм, я в «Комсомолку»-«школу» Вернулся на шестой этаж И долго потрудился в «фирме» -- Солидный непрерывный стаж. Картины на «Леннаучфильме» Документальные снимал... Прибавились в семействе Катя И Александра... Мал-удал. Я многодетный – привыкайте... Меж делом книги выпускать Сперва для иностранцув начал. Коль совокупный сосчитать Тираж – весь мир я околпачил. Их миллиона полтора – Томов и томиков, брошюрок Пошли от моего пера. Немало накропал, без шуток. В объединения вступал, Организации, союзы, Суперпроекты начинал, Чем добавлял семье обузы. Семейных клубов активист – Никитины, Чарковский... Прочих Мужей, лихих отроковиц Мелькнуло меж газетных строчек. А фестивали, лагеря, А экспедиции, полеты, Поток загорский... Все – не зря: Итогом творческой работы – Тот добровольческий порыв Слепоглухим ребятам в помощь, Что им, каналы в мир открыв, Дал шанс пожить, дружить и помнить... А Остров будущего мой? О нем журнал американский Писал – и эхо жизни той Звучит в стране заокеанской До сей поры... Была еще И Академия, что дикой Назвали... Много кой-чего, Что делает судьбу великой. Иосиф Гольдин... И ему В совета по резервам людства – (В делах его не все пойму) – Следы, однако остаются Усилий добрых – соль земли... Зачислен был ЦК партийным Я в «Банду...» вредную «...Семи» -- Партийфным, значит, был противным Любой естественный порыв. В той банде первый – Соловейчик. Коль так, я в ней. Императив: Он рядом – светлый человечек. Что в семьдесят восьмом году Со мною важного случилось? Послали – не в Караганду – В Алма-Ату... Башка вскружилась -- Там совещались: Тараки, Шахиншахиня и иные. Из «Комсомолки» старики – Не пожелали. И впервые Я среди ВИП-ов. Вот стоит – И я уже ему представлен – Сам эдвард Кеннеди. На вид – Обычный, братьями прославлен. Я даже руку пожимал, Представьте, Тараки и Эду. И тоже славу пожинал – И, думал, одержал победу. Был саммит Красного Креста И здесь такие персонажи – Необозрима высота. Я сильно удивлялся даже, Наивно недоумевал: Любой старик из «Комсомолки» С усмешкой на меня кивал... Там пыльной испытал просолки, Но я с великими балдел... Песков Василий отказался И Голованов не хотел... А я особо удивлялся: Обрыдла до того ему Космическая эпопея! Он всякий раз искал, кому Ее бы сбагрить... Но, робея, Не шел никто на Байконур... Однажды все ж Зубкова Вальку Он в это дело затянул. Тот полагал: дадут медальку, Но сильно возбудил народ, Мол, космонавт пшена посевы Легко из космоса найдет. Я полагаю – знали все вы: Пшено – из проса. Мне пришлось, Как роботу по телефону Вещать: корректор вкривь и вкось Сработал. Изгнан по закону С билетом волчьим навсегда. Без перерыва две недели Звонили... Вообще тогда На публикации летели Мешками отклики. Коль их Одиннадцати тысяч меньше – Считайте – траур. Автор сник. -- Да ладно, брось. Осталась тень же... – Ходили, горестно сопя, Друг другу плакаличь в жилетку... -- На прежнюю зато тебя Засыпали мешками... Редко Считать был вправе. Что один Ты – автор собственной статейки. Еапишешь очерк – и ходил С ней «по мозгам», читал... В семейке Газетной так уж повелось: Не закрывались вовсе двери... Ходил, читал, чтоб вкривь и вкось Костили – не благоговели... Когда к начальству заносил – Уже от каждого поправки – Трудился каждый что есть сил. Там были Иннины пол-главки, А также Ольгины – и всех. Я этим пользовался смело – И должен разделить успех С коллегами... Тогда всецело Всерьез был принят анекдот Про тапочки и Аджубея. Сюжет: тот пьяненький идет Пописать в туалет. Робея, Пред главным – юноша-стажер... -- Ты?... -- Иванов... -- Летать умеешь? Тошнит в полете? -- Нет... -- Востер! Пока я тут поссу, успеешь В мой кабинет зайти и там Отбей себе командировку На полюс Северный... Да, сам. Не дрейфь и не бери в головку. Старик некстати заболел, Военный борт гадит мотором В Челюскинской... Шустри. Пострел... -- Так я же в тапочках!- Со вздохом: -- Мда... Все-таки иди туда. Пиши приказ: тебя – уволить! – Я потому – готов всегда. Прикажут – я мозги мозолить Не стану: Валенки стоят, На всякий случай есть и тапки, Как обувь сменная. Велят Иные: приносите чашки, Да чтобы здесь не наследить... Иные: Анненский и Богат Аронов, к коим приходить Случалось – чтоб ни грязь ни топот... Ну, вот, слетал, поговорил... Там встретил чудика. Который Двухлетнего мальца учил Пилить на циркулярке... Сворой Гэбэшной местной уличен С тем чудиком почти в шпионстве. Пакетик, озираясь он Передавал мне при знакомстве. Там фотографии. Уже Чудак задерган и затюкан Донельзя, в полном мандраже – Ведь под приглядом и со «стуком»... А с ним застукали меня, Но я успешно оторвался. Невозмутимый, как змея, Отбил нападки. Отоврался. Мне виповские интервью Особых радостей не дали. Но все ж в газетную семью Явился, будто мне медали Уже навесили на грудь... Увидел Слава Голованов: -- Вспотел. Бедняга даже... – Чуть Хихикнул – не без тараканов... Мне стало стыдно... Я потом Припомнил это в некрологе... Та «Комсомолка» -- светлый дом. Добры коллеги. Но и строги... Я с той минуты не «потел» От важности при новой встрече. Я соответствовать хотел Достойной сути человечьей... О циркулярке написал Оговорившись. Чтоб примером Тот чудик для других не стал, Уча дитя таким манером... Был 79 год. Главред Виталий Игнатенко Статью в газету не берет. Не понимает, точно стенка Возникла. А в статье-то быль, Которая со сказкой схожа – Про город грез Ауровилль... А я таков, как будто кожа На мне отсутствует совсем – И ощущенье безнадеги... Что я здесь делаю? Зачем?... И повели меня Дорогие С семьей вначале в Люксембург. Бродил по матушке-Европе – И в Индии очнулся вдруг... Выслушивал при стетоскопе Неравнодушные сердца... Добру учился у бахаев, Жил у духовного отца, Магистра, мудрость постигая Всех розенкрейцеровских тайн. Сам в лекциях делился знаньем. Выпытывай смелей, пытай, Немецкий парень со стараньем... В еврокомиссиях творил На конференциях глобальных, Переводягой скромным был Айтматову, потом портальных «Другой планеты» типажей Я собирал по разным странам. Со всеми видными уже, Кто отличился резким, странным Подходом к теме: как учить И как воспитывать ребенка По совести и правде жить, Воспринимая чутко, тонко Любовь открытою душой, Я подружился на планете... Исландия была мечтой, А стала радостью... В сюжете Судьбы – любимая жена Нашла себя на Монтессори... Втямяшилось: она должна... И детсадов открыла вскоре – По Монтессори – штук пятьсот. А в Мюнхене аттестовали Ее в профессора... Везет? Завоевала – титул дали. И с Абрамовичем она Еще трудилась на Чукотке – Такая у меня жена. Мы вдохновенны, но не кротки. Елену -- Соловейчик брал В «Учительскую» -- было дело... Я в «Комсомолку» поступал... Она однако пожелтела – В «Литературку» перешел Обозревателем... Собкором По Скандинавии молол, Газету забивал не вздором, Когда хотел в Суоми жить, Но заскучал невыносимо. Другой бы начал сильно пить, Меня же не задело – мимо... Дед финский умирать в Москву Поехал. Бабушка в Суоми Была – без искорки в мозгу, Бесчувственная, будто в коме В больнице. Здесь и умерла. Я прибыл в Хельсинки позднее. Душа проститься позвала. Зима. Укрыл могилы снег и Никто не может подсказать, Как в тех немыслимых сугробах Ее могилу отыскать. По-видимому это промах – Зимой по кладбищу блудить. Стемнело. Никого. Обидно. Придется, значит, уходить – Ведь вправду ничего не видно. Напрасно поспешил сюда, Чудак, из побуждений лучших... Мигнула ярче вдруг звезда – И из под снега тонкий лучик Коснулся сердца... Напролом Пошел в сугробах утопая, Рками снег разгреб... Облом? Нет, точно, Здесь она, родная. Здесь под могильною плитой – Останки Евы Хямяляйнен... -- Приехал, внучек? Ну, постой Наедине с воспоминаньем. Отныне я живу – в тебе, В любви твоей и сердце светлом... – Стоял в раздумьях о судьбе, Кружился снег, взметенный ветром... О «Хямяляйнен»... Перевод: «Гуманная» -- на старофинском. Бабуля в довоенный год, Пока усач в угаре свинском – Не до предела ошалел, Стремясь народонаселенье Известь, а многих и успел, Являла школьникам терпенье В петрозаводской школке той, Которой я не встретил лучше Ни до черты ни за чертой – Судьба не предъявила случай, В какой бы ни возник стране. Преподавали все предметы Предшественникам, позже мне, Давали честные ответы, В чем был духовности оплот, Потомки тех, кого домашний Старательно губил «Пол Пот»... В чем день, возможно, не вчерашний... А ранее она была На службе здесь в посольстве польском. Сметло жила – и вот – ушла, Конечно, в ранге не посольском... Сгущается над градом мгла. На кладбище стоят сугробы, Прости, я есть, а ты была. Теперь ты в сердце внука, чтобы Добавить мудрости и сил... Я шел по кладбищу в печали, Бабулю в сердце уносил... Ее во мне не примечали? Пятнадцать лет тому назад Мы с мамой здесь же оказались. Вдруг с неба сильный дождь и град – И мы в ловушку – бац! -- попались: Охранник запер все врата... Сперва до хрипоты орали. Сообразив, что ни черта Не выйдет, преодолевали Сажённый кованый забор... Препоны, «стопы» и преграды Мне доставались с давних пор – И нет приятнее награды, Чем ощущенье: одолел! Осмеливался и решался, В делах безвыходных смелел – Вот потому и состоялся. Я жил недолго в Валгале – Глухом, далеком позабытом Давно автобусом селе. Был фактом в том селе нарытом Необычайно поражен... Сапожничий стоял домишко В котором народился он, Куусинен... Пришла мыслишка: Он, тот, кто Сталину служил, Врагом для своего народа, Чьим будущим не дорожил, Типаж – духовного урода. О Кекконене в той стране Различные гуляют слухи: Шпионом русским был... Их мне Шептали финские старухи... Что мне за дело до него? Случайно промелькнул в поэме. Был именитым – что с того? Ко мне вернемся, главной теме... Был в «ВиД’е», после – в «АТВ», Вел «Времечко» в прямом эфире, Ведущим на «Дарьяле»... Две Привычных ипостаси в мире Везде преследуют меня: Печать с мерцающим экраном. Без строчки, камеры – ни дня. Газетам разным и журналам Оставил имя. Где – главред, В иных – писака на подхвате. Надеюсь, оставляю след, Не наследив... К какой-то дате Стал академиком ТВ – Моих терзаний и дерзаний Признанье... Пищу дал молве За годы творческих исканий. Мне Шварценеггер интервью Дал, Ростропович и Миронов. Я вспоминаю жизнь мою Без горьких сожалений-стонов. И штшь той «Комсомолки» жаль, Неповторимой «Комсомолки». По ней – всегдашняя печаль И в пальцах, и в душе, и в холке. Юмашев – Эхо той судьбы Высокой – и Андрей Максимов, Заметные среди толпы. Опять – как моментальный снимок – Я вижу молодыми их. С «пеленок» здорово писали, Втолкнули в души тонны книг. А впрочем, в пору ту едва ли Сумел бы кое-как писать – Нельзя было писать дубово. Всех гениально исправлять Умела Ира Иванова. Иные после встречи с ней Валокардином «поправлялись». В ее руках Песков умней И Щекочихин... Им прощались Огрехи за большой талант... Вот потому-то так читались, (Хотя ценился каждый квант, В других газетах не решались Сюжетец дать на разворот) – В той «Комсомолке» -- развороты! То Бочаров шедевр зашлет, То Инна... -- Ира, ты ли? Что ты?... Недавно повстречал в Москве – Она бутылки собирала... Застыла на секунды две: -- Я вас не знаю! – Убежала... Андрей Максимов в пору ту, Представьте – поработал в морге, Что я, как практику зачту: Знал жизнь от корки и до корки. А Ленина семья жила Тогда на Университетском. И слышать с потолка могла, Как Чурикова на несветском Наречии чехвостит всех В соседстве с Тер-Ованесяном. Напротив доживал свой век Чахотин, в озаренье странном Соорудивший аппарат, Известный как гиперболоид. Прообраз Гарина назад Вернулся волей синусоид Судьбы из Франции. Его Единственно боялся Геббельс – Не дал фашистам ничего И не раскрыл секретный ребус Оружия, что изобрел. И в Тимофееве-Ресовском Фашизм противника нашел... А здесь, на чердаке московском, Чахотин детище свое Усилил... С Матерью Марией В Париже во дворце Шайо, В Музее человека, выей Рискуя, вместе воевал. Как мог, Великую Победу Своей отчизны приближал... Я по Чахотинскому следу Прошел во Франции... Потом Я был Бернаром Замороном, Весьма гордившимся отцом, Бросавшим смелый вызов войнам, Зачем-то вызван в Люксембург. Отец Бернара был в Париже В войну префектом, чистых рук Не замарав. И те, кто выжил, Потом уже его спасли. Он был к Музею человека Приближен, с ним дружить могли Чакотин, Мать Мария... Веха – Любая встреча на пути... Робер ШумАн, «отец Европы» -- Сумел от хаоса спасти Европу, с коим наши тропы Пересеклись, потом святым Объявлен – искренний политик... Чакотин... Разминулся с ним, Что жил достойно вне энциклик Но друг Чакотина, Стрелков Дарил мне светлое общенье. Он был их ярких чудаков: С гитарою круговращенье По «шарику» осуществил. Имел альбомчик в подтвержденье. Мэр города, в котором был, Его заверил прохожденье Печатью... Жил на Ленгорах. Я забегал к нему на кофе, Он у него в пяти сортах. А он знал толк и в добром штофе. Спиртное он не отвергал. Он на пути круговращенья Рецепты жизни собирал: Питанья умного, леченья, Писал Хрущеву. Предлагал. Бездумно в институт питанья Тупоой чинуша отсылал Стрелкова страстные поланья. Тот Серафиму слал ответ: Советы, мол, неактуальны. Но вскоре покидал сей свет Директор института. Жаль, но... А мог бы жить еще и жить, Советам следуя Стрелкова. Он не хотел себя убить, Но чванство бездарей не ново.... Потом и Брежневу писал С таким же точно результатом. Генсек поныне бы топтал Страну здоровым и богатым, Когда бы вслушался в совет Тогда Стрелкова Серафима. Но где ему – мозгов-то нет, И пролетела мудрость мимо, А смерть до срока подошла... Стрелков опять писал упрямо. Ведь он старался не со зла. Предложенная им программа Всему бы любу помогла Всегда здоровым оставаться... Бюрократическая мгла... И все ж он не желал сдаваться. В конце-концов в «АП» нашел При помощи моей трибуну... И странно ль, что Стрелков вошел Как свой уверенно в коммуну? Из наших многих убедил, «Размножился» в десятках кланов... Непризнанным пророком был «Шизофреническим» Лозанов, Непризнанным в его родной Болгарии, ведь нет пророка В отечестве, хоть волком вой... Он понял, что его дорога В Союзе выведет в успех. Уехал в Харьков, Защитился. Со степенью – плевал на всех. Едва лишь здесь остапенился У Вельвовского, начал там Качать, как нефтепомпа грины. -- За месяц мы прилепим к вам Болгарский. Возбудим глубины Мозгов и память укрепим... Суггестология учебы Настойчиво внедрялась им... Но мог ли я позволить, чтобы Такое новшество прошло, Меня минуя... О, удача: Мне в розыгрыше повезло Путевку выиграть... Задача Теперь в Болгарии к нему Попасть. Но это уж попроще. Что, как, зачем да почему – Терпел нахальство и не ропща Свой метод мне истолковал. Что оказалось? Я в коммуне Уже такое отыскал. Выходит, вовсе и не втуне Вбивали в нас офицера Приемы психвойны. Они же Немало всякого добра Способны принести нам, иже Не все сознательно принять Умеем в наш тупой лобешник... А коль сознательность отнять, В чем видится успех успешных, То многое идет в мозги Полезное куда надежней... Позднее провести смогли Спецконференцию, где с должной Витиеватостью свой взгляд Даосы разные и йоги Высказывали... Я был рад: Их выводы пришли в итоге К тому, что поняли давно И сами о своей коммуне. Но взгляд извне, он все равно Полезен, стало быть, не втуне... Даосам, правда, невдомек Те мэтры, коих мы склоняли. Макаренко -- коммунский бог Наш Иванов. Едва ль слыхали О Марксе с Лениным они. Зато Гурджиев им известен. И ведомо, что в оны дни Был у него адепт. Нелестен Для «крестного отца» такой Злодей – Иосиф Джугашвили. А впрочем, как и тот, другой – Фашистский фюрер. Оба были Гурджиева ученики. Его учителем считался И старший Иванов. В деньки Давнишние болтался В Батуми. В органах служил. И со Стругацкого папашей Жил по соседству и дружил. Сын Игорь дал начало нашей Коммуне. В индии всегда, Когда толкуют о России, В ее великие года Включают как подтип Мессии – Толстого. В Индии ценим Писатель, как учитель Ганди. Встает Гурджиев рядом с ним. А Рерих? Тот не входит в клан-де Великих русских. Отчего? Знают немногое о нем индусы: Жил, дескать, больше ничего. Поудивляемся на вкусы... Лозанов грустновато рек: Прорвался в древние глубина Мозгов, им познан человек Детальней. Но, неколебимы Его устои. Открывать Секреты он не стал, поскольку Сам опасается вступать В то, что открыто Богу только. Но верно, что его гипноз На два порядка поднимает Способность помнить – не вопрос. -- Здщесь ученик запоминает Не пять словечек за урок, А тысячу. Америкосам Лишь это я доверить мог. Те платят. Дальше – стоп вопросам... – О выигрыша. В те года Разыгрывались и подписки И турпутевки. Я всегда Выигрывал – судьбы изыски. Потом пропало. Перешло К Юмашеву. Четыре раза Ему с машиной повезло. Народ озлился – вот зараза! В семидесятые года К нам приходил Гармаев Толик, Учительствовавший тогда, Буддиствовавший трудоголик. Сегодня он миссионер, Но не буддистский – христианский. Он нестандартный монастырь На Волге создал? Шарлатанский, Как утверждает РПЦ. Все иерархи с возмущеньем Твердят о сем святом отце... Я отмечаю с удивленьем: Из «Паруса» примерно семь Пошло в священники адептов... «АП» помог, дал нечто всем, Хоть четких не имел рецептов. Не затеряются в толпе И в православной ипостаси, Кто вырос под крылом «АП», Нет. Не утонут в серой массе, Бесценным фондом РПЦ, В итоге, я уверен, станут. У них духовность на лице Надежд высоких не обманут Те, кто к коммуне приобщен Был «Парусом» в былые годы. Уходит молодость, как сон. Любовь и дружба выше моды. Кто может прошлое вернуть? «Иных уж нет, а те – далече...» На что нам хочет намекнуть Судьба, устраивая встречи? О звездах, что видны нам днем Лишь в зеркале колодцев темных. Что ж, напрядемся и копнем Поглубже... В уголках укромных Живут без хлеба и без льгот Себя забывшие герои. У их судьбы особый код... Капитализм упрямо строя, Народ спешит разворовать И то, что быдо б во спасенье Ему, народу... Исполать Старушке... Истое раденье Ее и мужество спасли Лекарственных растений грядки От варварских набегов... Шли Не годы той кровавой схватки, А девяностые. Она Ходила с палкою ночами У грядок с травами. Цена Которым – с многими нулями. Там и библейский рос иссоп. Дна ходила и ворчала: -- Не голодаете вы, чтоб Так одичать. Всего вам мало. Крадете как бы для детей. По правде -- вы у них крадете. Не понимаю злых людей. Мои Учители в заботе О вас в блокаду сохранить Смогли вавиловские злаки. Едва ли переоценить Тот подвиг можно... Вам, собаки, Не дам разграбить генофонд Лекарственный для всей планеты... Пока жива я, вам – афронт... – Мы, пишущие, жизнью вдеты В чужие судьбы. Я писал Об этой тихой героине В «Литературке»... Я узнал, Что поразительно – поныне Никто мне объяснить не мог Загадочный феномен давний – Его не принимает мозг: В годину жестких испытаний, В блокадные лихие дни Не простужались ленинградцы И язвенных проблем они Не ведали, в чем разобраться Врачи покуда не смогли. Возможно, Иванов Порфирий Мог объяснить, но он – вдали. Похоже, сила не в кефире. Порфирия предтечей был Филосов Федоров, что тоже Зимою босиком ходил. Подумаешь – мороз по коже. Его учителем считал Всегда великий Циолковский. Философ стужу побеждал. Лишь раз надеть зипун московский Его заставили друзья – И одолела пневмония, Убила... То есть, если уж стезя, То не сходи, как ни манила Бы с виду теплая тропа, Но чуждая твоей природе. Жил чукча. Вывела судьба Вдруг в депутаты. На народе, Ему внушили, грязным быть В самой столице неприлично, Велели баню посетить, Отмыли дочиста... Отлично? Ан нет: от этой чистоты Он в лайнере простыл и умер. Рискуем жизнью, коль чисты? Судьбы ирония и юмор... О Щекочихине опять... Посмертные читаю книги, Что продолжают волновать. Но я бы Юркины вериги, Наверное, не потянул... А Щекочихин лез под пули, Был на прицеле многих дул, Мешал и вот – с доски смахнули. Он был с великими на «ты». И Никсон с Тэлботом почтили Рукопожатием... Посты Товарища не развратили. На «ты» был с Юрой Горбачев И фамильярничал с ним: -- Щекоч... – Но не нашел прощальных слов Вслед убиенному – не мелочь. Явлинский -- Юрка был его Последним рыцарем идейным – Явиться помянуть того, Сопливым барышням кисейным Уподобляясь, не желал: Депешу на сороковины, Мол, занят слишком уж, прислал. Политиканы, унвейбины... -- Чем ты занят, заяц, зая? -- Кочерыжки разгрызаю! -- А чему ты, зая, рад? -- Тому, что зубки не болят... В один и тот же с Юрой день. Идти во власть мне предложили. Зачем мне властная мигрень? Я отказался... С ним дружили Луганские. Они его На депутатство сговорили Меня – карельские всего Тем предложеньем иззнобили. И я, конечно, бы прошел: Меня в Карелии любили. Успенский бы включился: мол, И в Простоквашине решили За Хвара голоса отдать... Но как бы в девяносто третьем Сумел я честь не запятнать, И как позднее жил бы с ЭТИМ?... Виталий Челышев писал, Что в горьком девяносто первом Из первых Белый Дом спасал И вывдержал удар по нервам Евгений Евтушенко. С ним Стас Намин стал в кольцо защиты. И это в сердце сохраним: Толпою хилтуненониты Необозримой подошли Из неформалов-коммунаров. Они-то, в общем, и спасли. Пример ребячьих комиссаров Разжег в Москве патриотизм – Стеною встали за Россию, Московский одолев цинизм, Свою почувствовали силу. Но я хочу, как страшный сон, Тот август погрузить в завбвенье. Впоследствии был предан он Вождем... Народ был в ослепленье... Хотя, казалось мне тогда, Что происходит – понимаю... Так быстро пронеслись года. Что мне дано, все принимаю. И то, что к месту не пришлось: Меня «на молодежь» манили На радио... Не привелось: Стал Селезнев стеной. Лишили Возможности уйти... Страдал... Сосватал Леня Голованов (Не Слава) в «Коммунист»-журнал. Но сам от наших горлопанов Уйти уже не пожелал... Но все ж ушел в «Литературку», О чем я выше рассказал... Сейчасная – лишь на раскурку... Теперь два слова об отце. Рудольф стал в АПН фигурой. Он совмещал в одном лице Две должности – владел фактурой: По Западной Европе – зам, Главред по финскому журналу. Я, брат... Отец добавил к нам Сестру московскую, что смалу Характерец имела тот... Теперь она живет в Суоми. Что год – у яны рос живот, Теперь детишек десять в доме. Засуживает вновь минздрав, Чтоб детям не колоть прививки, Рожать в ручье в тени дубрав... И эти выходки – лишь сливки... Отец лет сорок сохранял «Труда» собкоровскую ксиву, Что он газету представлял – Эх, мне б такую перспективу: В трех королевствах, а сверх них – И двух республиках собкорил. Составил уйму добрых книг, С сов. властью никогда не спорил... Себе из принципа потом, Собкоря от «Литературки» По Скандинавии, путем Добыл такую и в тужурке Носил и гордо предъявлял, Когда не спрашивали даже, Друзей старинных удивлял, Поигрывал на эпатаже... Я – бардовский лауреат. Еще: на записях ток-шоу Великим подмурлыкать рад. Вокальную в «Орленке» школу Прошел – и думаю издать Диск с песнями, раздвинув рамки. Есть что воспеть, о ком страдать... Не опустить бы только планки... Партийный тесть мой был суров, Приверженец одной идеи. О демократах добрых слов Не говорил... Он орхидеи, Уйдя от власти холить стал – Такое появилось хобби. Власть «дерьмократов» проклинал Неистово в бессильной злобе... Уж коль о воасти разговор... Рассказывали, что и Путин Из финнов... Может быть и вздор. Не проверял.. Давай не будем... Засурский в старости меня Уже, похоже, с кем-то путал. Тряс руку чуть ли не полдня, О диссертации агукал. Присутствававший рядом Шах Ему поддакивал, запаза. Лапшу развесив на ушах... Чур, чур! – Спаси, судьба от сглаза... Мариничева у ДК Жила, что славен панихидой По Чкалову... Людей река К герою, движимых обидой На рок, бескрайняя текла. Он на столе лежал сурово... А после у того стола Играли в карты – право слово! Преобразился в казино Героя знавший дом культуры. Вот так разорвано звено. Ушли свои, пришли гяуры... Мариничева -- обо мне: ...Хил Шамбалу упрямо ищет, Дверь к мудрости в скале-стене... Еще ее найдешь, дружище. В его руках всегда блокнот. Записывает, что услышал, Что съел и что – наоборот – Какой продукт из Хила вышел. Сам объясняет, что помочь Желает тем, кто завтра станет Наш день исследовать и ночь -- С моим блокнотом – не устанет. Поймет, каков он был тогда – Сейчас – наш человечек средний... Хил – средний? Вот уж ерунда. Воистину сплошные бредни. Он – помесь Маркса с городским Блаженнвм – полусумасшедшим. Мне радостно, что с ним – таким Дружу – меня в толпе нашедшим... Я жил, на свете, как умел, Причем, состарился – не очень. И впереди немало дел: Завязан с олимпийским Сочи. «Сезонам русским» сотня лет – Там без меня не обойдутся. А русских кругосветок след? Мечтаю и туда втянуться, Куда-то все-таки помчу... Щетинкин волевым приказом Назначтл замом... Все хочу Успеть – и непременно – разом... Геннадий Алференко внес Идею с лёгонькой подначкой: Что я – бродячий мира пес Под ручку с интернет-собачкой... Десятилетие назад Детишки вырвались в Суоми. На молодой и строгий взгляд Тогда нельзя в российском доме Достойно было жить совсем. За ними подалась и Лена. На всех – российских много тем. Сложилась четкая система: Жить – там, осуществляться здесь... Уже пять внуков, все – в Суоми... Такая вот крутая взвесь Судьбы... В одном нетолстом томе Едва ли можно передать Все завиххренья-заморочки. А все же надо закруглять – В рассказе подошли до точки... Не всяк монах, на ком клобук И нет пророка без порока. И у меня не десять рук, Но мною пройдена дорога. Хоть лыком шит, да мылом мыт. Дает Бог день, дает и пищу... Теперь не буду позабыт Годков поди и через тыщу. И завершается рассказ, Что столько сил и нервов отнял, О времени, судьбе о нас... Да, все вам ведомо сегодня. Лишь остается пожелать Герою этой эпопеи По-флотски кратко: -- Так держать! Не отступая, не слабея Достойно выдержать маршрут. И нас в суглинистом ночевье Теперь-то точно не сожрут Могильные тупые черви – Живыми в книге навсегда Останемся теперь, ребята! И МГУ-шная звезда Светла, как встарь, в часы заката. Теперь не потеряет нас В пространстве наш декан Засурский. Вновь воедино свел рассказ... Поплачьте о зиме, сосульки! Непреходящая весна В душе у нас, детей журфака... Нам наша дружба не тесна. Нам с ней – и в Заполярье жарко... Остались наши имена В журфаковских зачетных списках. Безмерно высока цена Всего, что стало сердцу близко Под знаменем твоим, журфак! Нас выбрала судьба однажды – Не знаем почему и как. В томлении духовной жажды Пришли мы на святой порог Непревзойденной альма матер... Потом пред нами сто дорог Легло... Кого куда сосватал Удел, кто как стезю торил, Чем вдохновенно окрылялся, Как над судьбою воспарил – Здесь обо всем я постарался Без украшательств рассказать. Читайте, вспоминайте снова. Жаль, но придется, завязать. Передается право слова Потомкам нашим. Пусть они Теперь расскажут о журфаке. Их начались часы и дни, У них в руках священный факел... Поэма седьмая. Григорий Медведовский * * * Друзья мои! Какого юбилея Мы дождались почти на склоне лет! Ноя, хоть не в тюрьме и не болею, Не смог взойти на милый факультет. Не всякий из провинции редактор, Своих издавший добрых десять книг, Сегодня одолеет некий фактор, Чтобы обняться с вами хоть на миг. Что ж, деньги от всего не панацея, Но, не уставший мыслить и творить, Как перезревший Пушкин в день Лицея, Хочу отсюда с вами говорить. Мы в этой жизни кое-что да значим, Пусть всем она не удалась сполна, И я. Поверьте. Гордостью охвачен, Когда звучат родные имена. Когда в сумбурном нынешнем эфире Вещаеье – повсюду вы слышны: И Тома Венцимерова – в Сибири, И Александр Маликов – с войны. Средь нас -- профессора и бизнесмены, Познавшие валюты сладкий плен. Известные поэты Жора с Геной* И я – в сатире не последний член. • Зайцев и Красников А сколько, не светясь в широких массах, Не выбиваясь шумно в первый ряд, Но истинных и неподкупных асов В газетах и на студиях творят!... Да, жить, увы, становится не легче, Нелегок и опасен наш улов – Иных уж нет, а тех, глядишь, долечат, Как скажет современный острослов. Но будет наш удел всегда прекрасен, Дождемся новых званий и побед. Мы все еще в пути и лик наш – Ясен, Как шутят на журфаке сорок лет. А я не стану выть болоьной выпью, Вы для меня всегда. Как свет в окне. И я за вас сегодня крепко выпью, А вы хоть каплю посвятите мне! Григорий Медведовский. Стихотворение 1999 года. Написано к 25-летию нашего Поступдения на журфак Примчался старый друг Семен И объявился экстрасенсом. Пусть выкомаривает он И на экране. Я уместным Считаю вовлекать друзей В убойные телепрограммы, Хоть нынче по России всей, Мы, из московской альма мамы Проклюнувшиеся в судьбе, Разбросаны и лишь случайно Дверь отворяю я тебе, Сокурсник. Мистика и тайна: Как удосужились ко мне Приехать в этот день синхронно Семен с Пинегиным, что вне Воображения. Бессонно Мы вспоминаем о былом. У каждого свое дорога. Мы до конца ее пройдем. И счастье, что пока немного Нас, убежавших из рядов За грань, откуда нет возврата. Ребята, каждый день готов Встречать вас у себя. Ребята? Кто лыс, а кто совсем седой. Но мы себя воспринимаем Все той же бражкой молодой И никогда не унываем. Так много месяцев ппрошло С того прощального банкета, Что ярко помнится зело... Когда до самого рассвета Толпой гуляли по Москве. А нас уже к работе звали, Хоть и гудело в голове, Пока неведомые дали. Семен тогда призыва ждал, Я укатил в Ульяновск с Нинкой. Пинегин тоже умотал На Волгу, но иной тропинкой. И разбежались по судьбе Витек был молод оглашенно. И он еще сумел себе Позволить снова дерзновенно В Москве студентом стартовать По агрономии! Отменно. А нам с Семеном содержать Семейство, так что беспременно С колес, как голые в пруды, Мы бросились с супругой Нинкой В редакционные труды. Квартира не была заминкой – Нам сразу выделил обком Ульяновский – и мы погнали – Она – строкаж, я – с огоньком Экранные сальто-мортале. Мне, кстати, выпала стезя Агрономическая тоже. Начальников стегать нельзя. Ну, разве что слегка по коже Их ласково пощекочи. А о серьезных прегрешеньях Больших начальников молчи: Проблемы – в подчиненных звеньях. Мы эти правила игры Легко усвоили и жили Вполне уютно до поры. Расли по службе, заслужили Награды, премии, почет. Я даже выдвинут в главреды... Но – неизменно – все течет... И притекают злые беды. Кто виноват, она иль я? Бессмысленно искать виновных. Но вскоре треснула семья. Не стану лгать. Что из бескровных Был наш развод. Развод всегда Для всех задействованных – рана. Всего острей беду тогда Перестрадала дочь Светлана. И отвернулась от меня. И стала откровенно вчуже. -- Семен, ведь это же фигня! – Семен старался неуклюже Мне возвратить недавно дочь, Но получилось только горше. Путь ушли лишь резче прочь... -- Оставь, Семен! Не видишь – вздор же... Пусты все хлопоты, пусты... Я шелухой с себя сдирая, Отбросил напрочь все посты. Всю суету... Вокруг взирая Без зависти к большим деньгам, Учился радоваться свету, Покою, солнечным денькам... Что надобно еще поэту? В «Литературке» шли стихи, В Симбирске выходили книжки. Мои стремления тихи: Без шума протирать штанишки, На милость к падшим уповать. Мою поэму о Хайяме Неторопливо дописать И вспоминать об альма маме. Мне дали крошечный оклад Редактора библиотеки. Дел мало. Я окладу рад. Квартира есть. И до аптеки Пока хватает сил дойти. Семен в Сибири – коммерсантом. Чтоб от безденежья спасти, Мне предлагает стать гарантом, Пристроить к денежным мешкам. Отказываюсь. Не желаю К минувшим добавлять грешкам Сегодняшние. Оставляю Себе свободу. Я поэт. Но книгу об автозаводе Я съюбилеил, разве нет? Так то ж литература вроде. А главное – стихи, стихи... Я формы пробую и жанры... Забыли обо мне верхи? И славно... Ничего не жаль, но Лишь одного немного жаль, Что молодость невозвратима... За годом год, за далью – даль, И, главное, все мимо, мимо... Поэма восьмая. Галина Вороненкова Хочу Семену помешать Его великую поэму До эпилога дописать. Перехватил без спроса тему. Теперь уже не я, а он, Пред миром курс наш представляет. И мир считает: он силен, Умен, смышлен... Да, так считает Любой читающий «Журфак». А я от этого в досаде. Ведь это же не так. Не так! Не соглашайтесь, бога ради. Давать Семену интервью. Я, я на курсе самой главной Хочу быть! Эту роль мою Я не отдам... Кто он? Бесславный Без степени... Поэт? Ха-ха! Не признавайте в нем поэта. Пусть до единого стиха Поглотит медленная Лета Все из его десятков книг. Профессор, доктор и директор – Я! А Семен – калиф на миг. Не дай Господь, узнает ректор И пожелает почитать, А прочитав, затем одобрит. Приказ издательству – «В печать!» Ножом по сердцу покоробит. Я отговариваю всех, Накапливаю аргументы. Семена творческий успех Сулит рождение легенды О том, как десять лет творил Ту эпопею бескорыстно, Десятки тысяч покорил Талантом... Мне так ненавистно: Я не желаю, чтоб о нем Люд дискутировал в курилках, Хочу, чтоб только о моем Народ восторженно и пылко, Хвалебно тосты возносил Невыразимом обаянье. Ох, лучше б кто-нибудь убил Семена за его деянье. Есть и еще один аспект. Национальность у Семена – Того... Убью к нему респект И тем, что этого резона Побольше яду подолью... Сегодня можно быть открытым, Витийствующим в интервью Безудержным антисемитом. Конечно, можно бы и мне Писать великую поэму Десяток лет, оставшись вне Интриг и лжи коварной... В схему, Увы, такую не впишусь. Мне легче лгать напропалую, Злословить... Оттого бешусь, Что перспективы нет. Впустую Стараюсь. Правда кой-кого Из дурачков с собой сманила. А много ль толку? Я его, Семена, не угомонила. Уже все восемнадцать он Презентовал томов народу. Все пишет, пишет... Миллион Находит слов... Ему, уроду, Роман стихами написать, Похоже, вовсе не труднее, Чем взять два пальца об асфальт. Вот если б то искусство мне, я... А все равно бы не смогла... Десяток лет не вылезает Семен из тесного угла – И результат меня терзает. Я с каждым днем сильней тужу – Остановите Сему, братцы! Как быть, ума не приложу. Куда бежать, кому отдаться? Поэма девятая. Сергей Ромашко Журфаковский разорван круг – И разлетелись все куда-то. Я в Академии наук. Иду вдоль старого Арбата. Где знаменитый «Букинист» Выстреливает мне навстречу С энергией пяти баллист – Ну, как такого не замечу? – По Шлегелю – напор и штурм! – Семена... -- А, привет, Ромашко! – Подзадержались возле урн... -- Библиотеку сдал. Бумажка, Хоть красная – всего одна. А мне ведь надо продержаться, Пока любимая страна Не выдаст форму, чтоб сражаться Не стыдно было меж людей. А то ботинки просят каши. Голодному в войне идей Несладко тоже. Как там наши? -- Контакта с ними не имел. Налаживается помалу У всех устройство личных дел. -- А я вот жду все. По сигналу Поеду вскоре в ГДР Служить в команде офицеров Спецпропаганды... -- Этих сфер Ты избегал бы, Венцимеров! -- Никто судьбы не избежит. Коль будет суждено, поеду. К военному душа лежит... – Пошли ему, Господь, победу... И пролетело тридцать лет... Я жил с моей судьбой не споря. С языкознаньем тет-а-тет Вгрызался в суть. Чего-то стоя, Солидный опыт обретя И кое-что поняв в предмете, Высказываюсь не шутя – И я теперь в авторитете. В НИИ мне подчинялся стол, А дни без остановки мчатся... Без суеты к признанью шел, Не торопился защищаться. Философов переводил. Не зря ж в компании с Семеном Немецкий яростно учил. Вот он и пригодился в оном Литературном кураже. А сверх того он – предпосылка, Чтоб к хлебу с маслом – бламанже Без напряжения затылка Я мог добавить. Сверх того Мог к общему языказнанью Идти без спешки от него, От дойча.. Шел и шел к признанью В академическом НИИ По информации научной. И вне НИИ шли ярко дни. Наука не была докучной, Но хочется озоровать, Творить раскованно, игриво. -- Актерствовать, стихи писать? Да, что-то вроде, чтобы живо И наблюдающим – абзац! Такая сколотилась группка Совместных акций. Я паяц? Наверное. Но сердце хрупко. Не декларируем протест. Без политических амбиций. Лишь эстетический контекст У наших акций. И традиций Пока в стране подобных нет – Ну, вот мы их и насаждаем. Пусть мы «с приветом». Наш привет – Всем вам. И мы не принуждаем Народ за неми вслед переть. Себя в тех действах развлекаем И будем развлекаться впредь. Нам нравится – и мы играем. А кое-кто относит нас К художникам. И я – художник? Что ж, «опривечиванье» масс -- Искусство. Некто из дотошных Искусствоведов отнесет «Приветчиков» к каким-то «измам». Нас это, может быть, спасет – Да из НИИ не буду изгнан. В той суете прошла одна Моя декада вне журфака. Жизнь ни богата ни бедна. На личном фронте было всяко, Но вот – женился. Умолчу Об обсоятельствах женитьбы. О личном лично и хочу Помысливать. Да, не забыть бы: Я защитился наконец. Лингвистикой как инструментом Поковырялся – я же спец Неслабый – в романтизме. Хрен там Чего-то путного найдешь. Ну, что нашлось и что домыслил – По оппонентам разнесешь, Банкет авансом, чтоб не кисли От скуки, им пообещав... В итоге – все прошло нормально: -- Да, диссертант, конечно, прав... Его открытье эпохально... – Еще бы. Словом – кандидат Филологической науки. Отныне мне сам черт не брат, Могу засунуть руки в брюки, На лаврах сладко почивать. Но мне все так же интересно Взгляд за очками погружать В науку. Чтобы жить непресно. Как изучают языки? Какин в этом есть приемы, Находки? Отчего ярки Стихи? Слова и идиомы Исследую на вкус и цвет В сравнении по разным дальним Языковым средам... Поэт, Дай объяснение печальным Волнующим сердца строкам. Ах, не умеешь? Ну, и ладно. Тогда я постараюсь сам. И в этом мне весьма отрадно Копаться. Глубже погружась, Поверю алгеброй скульптуру И живопись – какая связь С лингвистикой. Литературу Не отставляю. Перевод Серьезных книг уже искусней, Изысканней... За годом год Иду своей дорогой... Грустный Вдруг в телефоне голос... Кто? Семен... Он жил в Новосибирске, Сейчас в Америке зато – Судьбы причудливы изыски. Он, представляете, решил Собрать наш курс опять – в поэме. В моей душе разворошил Былое – прикоснлся к клемме Сентиментальности. У нас Тот разговор по телефону Был долгим. Сеня мой рассказ Стенографировал. Семену Потом неплохо удалось Сложить сюжет в его поэме. Звонит Галина. -- Будем врозь, Коль что-нибудь ему по теме Расскажешь впредь. Я не хочу. Он сотворит свою поэму, Я – побоку? – И я молчу. Заклинило похоже клемму У Вороненковой. А мне Бодаться с нею нет резону. Рассердится – оставит вне Часов... Конечно. Я Семену Не стану объяснять причин. Какая жалит Галку муха? Звонил Семен. Я, сукин сын, Поговорил с ним крайне сухо. У Галки антисемитизм? На климакс более похоже. Понятно: у меня – цинизм Хоть и с мурашками по коже. Мне чуточку не по себе. Наверно все же мучит совесть. Переживу. Не по злобе Не поддержу Семена повесть. А совесть успокою чем? Он все равно ее закончит. Но жаль: известно станет всем, Как низкое мне душу корчит... Поэма десятая. Георгий Зайцев Поэт живет без эполет, Но от души идет сиянье. В нем отразился Высший свет. Талант – не ум, талант – не знанье, А – несомненно – Божий дар, Что сплавлен с горестной судьбою. Ведь истинный – душе – радар Дается – как оружье к бою. Дар изостряет слух, и взор, И ритм, и восприятье слова. Поэзия не ткет узор, А судит честно и сурово. Не так метафоры важны Как четкое мировоззренье: Кто ты – для мира и страны? А с кем сразишься в исступленье? Кто видится тебе врагом? Реальный враг иль наважденье... Ну, что ж, поговрим ладком... Прочтите, вот – стихотворенье: * * * Вся жизнь уместилась в моей анкете: Все, что мучило, что болело, Все, чем был занят на белом свете – Личное дело! Воспризводит корявый почерк Дорог изгибы и перевала: За каждою строчкою – целый очерк, Который время в себя впитало. Я -- на странице, как нга экране Строка – к строке – на имходе дня. И пониманье, что все же станем Далеким прошлым, гнетет меня. И с новой силой горит желанье – Оставить людям не только строки, А все, что было: мое страдань, Мое сомненье, судьбы уроки. Всю жизнь вместила одна страница: Все, что мучило, что болело... Да нет же, нет же – не уместиться Личному делу – в «Личное дело»! И потому я пишу поэму – Как комментарий к судьбе поэта. Она типично, но все ж – не схема: Благодарю я судьбу за это. Здесь и ниже выделены полужирным курсивом фрагменты поэмы Георгия Зайцева «Личное дело» Тамбов. А в часе на авто – Райцентр Сосновка. Он столица Для Правых Ламок, где никто Особо мною не гордится. Гордиться станут мной потом. Пока что в зыбке, несмышленыш, Я оглашаю дедов дом. Пока что мне дано оно лишь - Сопенье, плач, рыданье, ор -- Возможность самовыраженья. Послевоенный детский хор – Победы знак и возрожденья. О Правых Ламках. В первый раз Век восемнадцатый в ревизских Небрежно помечает нас Тамбовщины казенных списках. Аж в девятнадцатом году. Возникли, значит, много раньше. Не раз в военную беду Ввергались. Так прошу -- не рань же, Судьба, заветное село... Служилые и крепостные... Для них неспешно время шло... Потом сюда, в края лесные, Укрылись от властей скопцы... Мы Родину не выбираем. На теле Родины рубцы, Как на своем воспринимаем. Послевоенное село, Где Ламочка-река струится – Оно мне дорого зело, Понеже в нем пришлось родиться. В селе есть почта и колхоз. Орут коровы на восходе. Жизнь повоенная всерьез Ломает на противоходе. Я впроголодь живу, расту, Прозрачно тонкий, тихий, кроткий, Подобный чистому листу, Без радости – полусироткой, Поскольку мама без отца Меня на ножки поднимала... Какая доля ждет мальца? – Над колыбелькою вздыхала... . Стиль телеграфный: «Пошел учиться...» Родная школа, учитель, парты, Моих друзей закадычных лица. Два полушария-глаза карты. Голодные годы после войны, Но мы – худющие пацаны – Читаем громко стихи о воле, О вечной боли, о трудной доле. В «Крестьянских детях» -- России дети Еам говорили о том, что мы Живем недаром на белом свете Сейчас; оттачиваем умы. ... Урок окончен. Суббота ныне. Нас поджидают дела лесные. В леса – на санках: дровав нужны! Г-голодно, х-холодно после войны! Я знаю, мама моя права, Что словно воздух нужны дрова, Что лютый холод задушит нас... Ходил тогда я в четвертый класс... Чтоб одарила печка теплом, Шел по сугробам я напролом: Искал сухие дрова в лесу, Сквозь время – бремя забот несу. Тяжкое бремя, горькое время Печка гудела – «Личное дело»... Ты, детство раннее, прости, Твои не оглашаю весны... Я был уже лет десяти, Когда в село приехал крестный. Он ранее меня любил И мне лишь уделял вниманье. Но в этот раз с женою был... Я ревновал к ней, а старанье Привлечь внимание его, Мне не давало результата: Вниманье – ей, мне – ничего. А я ведь главным был когда-то. И на молодку осердясь, Решил помститься ей частушкой. Вот вечеринка собралась, Я выскочил на круг востушкой: Ой ты, крестный дорогой, Не хвались своей женой: У ней титечки на ниточке, А пупочек-то льняной. И я стяжал большой успех. Все хохотали доупаду, А молодая – громче всех – И пряник мне дала в награду. Во мне проклюнулся поэт. Потом писал стихи для школьных – По красным датам – стенгазет, Немало написал прикольных. Потом районка их брала – Они печатались в Сосновке. И знаменитостью села Я стал, хоть часто и неловки Негладки сочетанья рифм... Но постеменно обретаю И ясный слог и четкий ритм, Метафоры в строку вплетаю. Село родное – пьедестал Полета детских грез вне рамок... До аттестата дорастал Я в школе Третьих Левых Ламок, Что старше Правых, если брать В расчет писцовые затесы. Здесь будут наизусть читать Когда-нибудь мои стихозы. За буквой – буква: «Работать начал...» Всего два слова, но это значит, Что я подростком пошел в поля, Меня тянула к тебе земля. Она дышала, она ждала, Она решала судьбу села, Она творила судьбу мою – И сотворила – на том стою... Пыль полевая – она везде Понабивалась и в рот и в уши. Взросленье сердца на борозде И труд, врачующий наши души. С остервененьем тяну рычаг – Вписаться надо на повороте, Свинцова тяжесть в моих плечах, Еще не скоро конец работе. Привозят ужин – я лежа ем: «Дозаправляемся» -- я и трактор. И снова пашем, покажем всем Свое упорство и свой характер. Работа сутками – не пустяк: К рассвету ближе – уже кемаришь На этих мизерных скоростях Она упряма – степная залежь... А тело упасть на траву хотело – Оно звенело, оно гудело На пртяжении страдных дней И становилось чуть-чуть сильней. Ну, а душа, уставая, пела: «Личное дело». Как хлеб родится – только миф -- Для не бывавших вне столицы. Я с гордостью беру в актив Судьбы колхозные страницы. Не суетись, не суесловь, У мудрых спрашивай совета... Что значит первая любовь Для становления поэта? Помнишь девчонку? Не шла, а летела, Крыльями платья шурша в тишине. Как говорила смеялась и пела Девочка эта!... Все словно во сне: Сердце мое – воробей на холодк – Сжалось в комочек и ни гу-гу! Ах, до чего ж тогда были мы молоды!... Юность – иголкой в большом стогу... Я непонятныи волнением скован. Завтра записку я ей напишу, Как я люблю, как люблю! Ну, словом, Все по порядочку ей расскажу... Вздрогнула в садике старая вишня – И обрывается ниточка грез. Как же так вышло – стал третьим лишним: Это мой личный, жестокий вопрос. Мне и теперь вспоминается часто Та всколыхнувшая душу. Весна, Слово «Прощай!» . Им короткое счастье Перечеркнула беспечно она. Помню – тогда я дошел до предела, -- Жить не хотелось, страдание. Боль. Миг постижения: личное дело – Самая первая в жизни любовь! Перестрадай, перетерпи И то, и многое другое. И над строкою покорпи – Она тебя утешит в горе. Теперь уже полна строка Тех чувств, от коих нервы тонки... Зато затронет земляка Стихотворение в районке. Еще виток – и шлешь на суд Стихи в армейскую газету. И вот уже внимает люд Сержанту Зайцеву. Поэту... Пишу заученно: «Служба в армии...» Перед глазами – дороги дальние, Отлично помню колонны ротные, От пыли серые, от бега потные. Снаряды помню в два пуда весом – Я их разглядывал с интересом. Моя задача – попасть в мишень, Но как в копеечку – в белый день. Потом на стрельбище первым выстрелом Разил мишени я смутно-быстрые. Меня похваливал старшина: -- Пару сапог сберегла страна... – Как в кинохронике – марш к границе И танков длинные вереницы, И вот у Эльбы мой танк завяз: По горло -- то есть под башню – грязь. Да, было трудно вот здесь отцам, Снимаю куртку и лезу сам В густую жижу, ряну тросы. -- Не вешать, черт побери. Носы! – Кричу ребятам. Тянусь к крбкам. Ох. Достается моим рукам! Иголки троса во мне кричат, Мои занозы кровоточат, Но надеваю я трос на крюк – Уже не чувствуя боли рук. Рванули танки в десяток тяг, Сейчас не кто-то, болото – враг. У капитана лицо, как медь: Машину сгубим – ему седеть. Танк стоит дорого: будь здоров! – С полсотни новеньких тракторов... Но выплывает из грязи танк... И вновь дорога. И гром атак! А руки словно в огне горят, Но как оставишь одних ребят? Ученья наши – не в парке тир, А я не кто-то, я командир: Терпеть – и точка! И вот привал Наш санинструктор меня «клевал» Иглою тонкой, как волосок... В мозгу и в сердце тот марш-бросок: Дороги трудные. Команды зычные, Строкой вошедшие, в «Дело личное»... ... Погоны сняты и значки, Забыты напрочь ПТУРСЫ-НУРСЫ... Что дальше делать, «старички»? Подготовительные курсы. Здесь Петя Паршиков, матрос, Солдат Геннадий Кулифеев Хотят в студенты – не вопрос. Судьба служилых корифеев Друг к другу тихо подвела. В характеры всосалась служба И ждут великие дела... Залогом достижений – дружба. Она сплотила с первых дней. И закосневшие в уставах Мозги отмякивали в ней, В ее сурово-нежных лапах. В спряжениях и падежах, Как в детстве, и в ушедших датах... Экзамены – серьезный шаг. Но в нас, матросах и солдатах Уже отмякшие мозги – И мы врываемся лавиной В наиглавнейший вуз Москвы, Столицы радостно любимой. На Маркса в тихий флигелек Мы поутру заходим чинно... А кой же бес меня повлек В общагу? Там живет дивчина, В которой темперамент бьет Молдавский, страсть ее сжигает. Она ее губами пьет, Она меня ошеломляет – И до скончания веков Она осталась эталоном, Как надо тешить мужиков Губами и кипящим лоном. И мне в себе не удержать Воспоминания об этом. Мне хочется лететь, бежать И – все же я рожден поэтом – Впечатать в яркую строку Эмоции, что бьют фонтаном. Негруца! На моем веку Не раз мне быть от счастья пьяным, Но вечно будет в сердце жить Та кишиневская девчонка, Что яростно меня любить Умела, искренно и звонко... * * * И снова запись: «Студент журфака...» Пять лет науки – не фунт изюма! Мала стипешка моя. Однако Когда получишь – большая сумма... Я вспоминаю, я вспоминаю Дух переполненного трамвая, Читалки воздух и... стройотряд. В котором сорок, как я, ребят. И Приишимье – широкий дол, Где пыль, как порох, Нет, хуже – тол! Взрывоопасна она в глазу – Ту пыль степную в душе несу... Мехток совхоза – передний край: От наш зависит наш каравай. Носилки носим, а в них – бетон – Перетаскай-ка десяток тонн!... Мозоли алы, ладонь – огонь. Давай, . ребята, не охолонь! – Взгрохочет гулко стальной мехток, И хлынет в бункер зерна поток... Мы всей артелью поем «Катюшу». Прораб поддел меня, пюнув в душу. Сквозил ехидненький шепоток: -- Тонки поджилки – создать мехток? – А пыльный ветер – до темноты. Прораб под вечер со мной на «ты»: -- Ты парень крепкий, я зря рукал, Ведь я другое предролагал: Слезу уронишь – и нырь под тент... И не догошишь, тебя, студень!... Сияло солнцу, машины шли, Мехток работал, Мы все смогли! Душа светилась, хрустело тело – Все, что вершилось -- Личное дело. Но я поэтов пьедестал Из скромности освобождаю. Нас Игорь Волгин воспитал, «Луч» озарял.... Поэтов стаю Собрал под шпилем МГУ Шел по «Лучу» неспешно к славе. В душе накапливал, мозгу Стихосложение – в оправе Мировоззрению. Меня И недогоновское гнало Объединенье, чтоб ни дня Без строчки... Но того сначала, Как ни старался, не умел. Но это, в общем, объяснимо: Учеба, груз партийных дел – Не пролетит ни капли мимо... Но в то же время тихо шла Под спудом тихая работа. Я вглядывался в зеркала- Поэтов – их читать охота И перечитывать стократ: Конечно, Тютчев. Пушкин, Гете. Поэт поэту – друг и брат. Читаю зорко. Я в заботе, Я главное хочу понять: Чем вдохновлялись Блок и Рильке? Есенина готов обнять. И Пастернак уже в копилке Моей души и Мандельштам, Цветаева и Вознесенский, За Старшинова все отдам... Я, по рожденью деревенский, Себя стараюсь подтянуть До всех параметров столичных. Ухабист у поэта путь... Подход к себе всегда критичный. Потом судьбина привела На совещание поэтов. С их вдохновенного чела, Казалось, пей венки сонетов. Егор Исаев в семинар Взял свой, где обсуждали жестко. Едва не каждый спич сминал Меня в комок. Летела шерстка Раздерганная в пух и прах. За что-то, правда, похвалили: Нашелся смысл и толк в стихах. Парадоксально вдохновили В «парилке» мэтры, помогли Снять шоры и раскрепоститься – И легче строки потекли – И не могу остановиться. Окончив этот факультет. Ко «Дню поэзии» прибился. Там Гена Красников – поэт, Со мною над чужими бился Страницами. Святая цель: Поэзии дать новый стимул. Чтоб не пропал, не сел на мель Талантливый поэт, не сгинул. Редакторствуем с ним вдвоем. И, если раньше не писалось, В студенчестве – теперь поем. Пропала лень, ушла усталость. Кучборской лекции звенят, В душе, творить нам помогая. Дни вдохновением пьянят, Строкой возвышенной сверкая, Духовный вырастив багаж, Мы много озаренней пишем, Редакторский умножив стаж, Фальшь чутким ухом в строчке слышим. К мировоззрению душа Карабкалась путем тернистым. И я окончил ВПШ, Что, собственно, с искусством чистым Едва ли льзя состыковать. Зато карячится карьера. И все же буду уповать На творческое. Все – химера. Одна поэзия – оплот. Она во мне неистребимо Ключом пульсирует, живет. Пускаю суетное мимо... И вышли сборники мои: Вначале – «Щедрость», «Жизнь – удача»... А дальше я – глава семьи... В друзьях покуда недостача Не намечается. Со мной И Паршиков и Кулифеев. Я – как за каменной стеной. Теперь – один из корифеев. Уже взобрался на Парнас. Меня и Красникова знают В стране и почитают нас: И Публикуют и читают... Пишу привычно: «Женат. Дочь – Оля...» Мой стаж семейный – двенадцать лет. Какая Оле выпадет доля – Вопрос тревожит. Ответа -- нет! Ракеты вражьи готовы к старту. Они готовы упасть на нас. И снится часто: вот дочь за партой, И вдруг: во мгле исчезает класс. Как это страшно. Рыдает сердце. Так, словно просится из груди! Ты, небо чистое – символ детства. Заходишь, солнце, но вновь взойди! Очаг мой хрупок. Он может мигом Разбиться в щепки о злобу дня – О гром ракетный... Мрак станет игом – Любой родитель поймет меня. Моя надежда, мой лучик нежный! Ночей бессонных неспешный ход – Ты помнишь, дочка? Так будь прилежной! ... А дочке минул... д в а д ц а ты й год... Смышленой стала смотрит зорко. Уж не мальчишки -- глядят хитро. Хочу на свадьбе я крикнуть: «Горько!», Хочу внучатам носить ситро. О, детство, детство! Ты – солнца лучик. И потому я, наверно, злюсь, И потому меня совесть мучит, Что в Дом ребенка войти боюсь. Боюсь, не выйду – откажет сердце: Там дух сиротства и горький плач... О, мать, укравашая сына детство, -- Не символ жизни ты, а палач! Я сам не ведал отцовской ласки, Я лишь в пятнадцать пришел к отцу. О. Жизнь в сиротстве – театр без маски, Где слезы детские – по лицу! Не потому ли ценю безмерно Жены улыбку и дочки смех? Не потому ли на сердце скверно За материнский – сиротства! – грех. И нам с женою несладко было – Поднять ребенка непросто, нет! Но ощущаю: дочь жизнь продлила И нам и миру на сотни лет. Мой Олененок, расти для счастья, Но знай: у жизни есть свой предел, Спеши, родная, принять участье В приумножении личных дел... Я восхожу к корням моим, Сосновка – сердца трепетанье... «Давай, душа, поговорим» -- Еще советское изданье. В Тамбове давний частый гость – С семидесятых – две декады, Хоть занят, но, как штык, как гвоздь, По зову тамошней громады. На праздники и вечера Прикатываю из столицы – И тянет руки детвора: Вопрос поэту... Серебрится Снежок – и отгремела медь. И надо глубже и мудрее Писать, чтоб оставаться впредь На уровне, чтоб души грея С народом с веком наравне На вдохновении общаться И это удается мне Пока вполне. Но годы мчатся Пришли тревожные года – Я горький девяносто третий Не позабуду никогда. Вот вместе веры – тети мети Вошли и в души и мозги. Нужны ли в век кидал поэты? Духовность никнет в век деньги... Быстрей вращаются планеты И их нельзя остановить. Вот «Избранное» протянуло Сквозь жизнь серебряную нить. Вот смертью рядышком пахнуло – Друг Кулифеев, где ты? Боль Потерь с годами все острее. Другие мизансцены. Роль – Все та же. Я и прежде трели Слащавые не издавал. Мое признание суровей. Гляжу на мерзкий карнавал Стяжательства, нахмурив брови. Отрада: Ясену вручил Мою увесистую книгу За все, что прежде получил... Я вижу на Большом квадригу, Я Паршикову позвоню, Поеду в августе в Сосновку. Есть многое, что я ценю В себе и в мире... Установку Судьба дала мне на борьбу, На верность памяти и дружбе. Мне не дано сменить судьбу. На поэтической на службе Отставок не бывает, нет. Я вам мое открое кредо. Не вправе убегать поэт От злобы дня. Покуда в кресло У печки не усядусь, нет!. Поэзия с судьбою слита – И мне не надо эполет, Пока народ не ест досыта. Судьба от тихого села В глуши Тамбовской стартовала, Но далеко не отошла... Береза веткой покивала... А в новой строчке пишу: «Поэт...» Какой оставлю на свете след? – Я отвечаю за Белый свет!... О чем ты строчкою возвестишь? О, мать-планета, куда летишь? В какие штормы, в какую ширь? Поэт не кто-то, а поводырь! Что явишь миру в своей строке – Луч света ночью на маяке? Иль ночью хладной она махнет, И не поможет, и не спасет? Под гулы века и гром ракет Я отвечапю за Белый Свет – За мир всеобщий без передела... Честное слово – л и ч н о е д е л о! Над миром – неумолчный гул, В тревогах – вспышки озарений. В тысячелетие шагнул Я с томиком «Стихотворений». Я – секретарь, лауреат, Я – гендиректор, главредактор. Но неизменной фишке рад: Мое село – мой главный фактор. Я в нем по-прежнему, не вне. Оно – опора мирозданья – Подпитывает душу мне И подвигает на исканья. Другой опорой до сих пор Прославленная альма матер. На тверди этих двух опор Мой устоявшийся характер. Моя поэзия на них – Нерукотворном постаменте. Прославь их, мой чеканный стих – И в сельском пареньке, студенте Сегодня отклик обрети... А я пойду неспешно дальше. Теперь мне не сойти с пути, Намеченном судьбою раньше... Вся жизнь уместилась в моей анкете: Все, что мучило, что болело, Все, чем был занят на Белом свете – Л и ч но е д е л о! Мати моя! Я с тебя начинаюсь. Только счастливым ты видеть хотела Сына. Ну, что ж, я живу и не ка.сь – Личное дело! И не грущу я вечерней порою, Тяжко вздыхая, что жизнь пролетела, Что не начнется другая – Новое л и ч н о е д е л о ! Поэма одиннадцатая. Виктор Притула * * * Смотрим мы «Сегодня в мире», Смотрим дружно с давних пор, Потому что там в эфире Журналисты на подбор: Наш дружок Сейфуль-Мулюков, Цветов – с головой мужик, Зорин со своей наукой И, конечно, Боровик. Кто расскажет нам про Гану, Про Бермуды и про СПИД? Кто, скажите, нам с экрана Правду-матку говорть? Тот же все Сейфуль-Мулюков, Цветов – с головой мужик, Зорин со своей наукой И, конечно, Боровик. Кто вчера твердил, что Запад От России отстает И стоит такой там запах, Будто Запад весь гниет? Журналист Сейфуль-Мулюков, Цветов – с головой мужик, Зорин со своей наукой И, конечно, Боровик. Кто сегодня утверждает, Что, мол, Запад не гниет, Что, мол, Запад процветает, Ну, а мы – наоборот? Тот же все Сейфуль-Мулюков, Цветов – с головой мужик, Зорин со своей наукой И, конечно, Боровик. Смотрим поздно, смотрим рано На гимнастику ушу, Как нам на уши с экрана Дружно вешают лапшу: Журналист Сейфуль-Мулюков, Цветов – с головой мужик, Зорин со своей наукой Перестройщик Боровик. Вадим Дабужский ...Собкоры – звезды. Ипостась Невероятного престижа. Как славно бы собкором стать, Вещать с подъемом из Парижа. Но там собкорствует Зубков. В Британии собкор – Дунаев. Сейфуль-Мулюков – острослов Из мусульманских краснобаев Из Ливии передает, Египта или же Ливана, Как и за что Израиль бьет Башибузуков постоянно. И Фесуненко знает толк В международном репортаже. Мне тоже хочется в их полк, Сильнее, чем в актеры даже... Идет четвертый звонкий год Седьмой космической декады. ЦК указы издает: Евреев на ЦТ не надо. Из двух тэвэшных наших групп Одна – всплошную – из евреев. Понятно, ежели не туп: Им, будь они из корифеев, Из лучших, не видать ЦТ, Что открывало шанс хохловским. А кто ЦТ отвергнут, те Прошлись неспешно по московским Редакционным адресам И все куда-то затесались. Хохлы в останкинский Сезам, Распределяясь, записались, Но он покуда не открыт. Мне даже был предложен выбор: -- Но чтоб позднее без обид... – Вот, кстати, интересно: вы бы Куда направили стопы? Какую тропку бы торили, Где стали бы искать судьбы, Когда б на месте Вити были? Телереклама АПН, Что информацией зовется, ЦТ? Боюсь агентских стен Там только мэтрам удается Творить, а молодым – барьер. Я там бывал на побегушках На стажировке. Там карьер, Будь семи пядей во макушках, Не сделаете все равно. ЦТ и только. Однозначно. Коль предложение дано, Я выбрал. Верю, что удачно. Гостелерадио меня Должно, однако, тоже выбрать. Мой выбор это так, фигня. Не захотят, так можешь выдрать Листок с тем выбором судьбы, Искать другую перспективу. Июль дается нам, дабы – Нам не до жиру, быть бы живу – Отрелаксировать мозги, Снять напряжение диплома. -- Махнем куда-то из Москвы? – Олежка Спирин. И из дома С Олежкой вышли налегке, Как флагом, помахав червонцем. Гурзуф сияет вдалеке Улыбчивым и щедрым солнцем. Червонцев, кстати, ровно пять, Но море, солнце без лимита, А остальное – наплевать! Позднее будем есть досыта. Прошел тот отпуск на «ура!» -- И до сих пор мне есть, что вспомнить. -- Однако на ЦТ пора – Долг пунктуальности исполнить. – Я загорел и так лохмат, Как Мику Джаггеру не снилось. Ну, -- пунктуальности виват! – В отделе кадров появилось..., Сверкавшее белками глаз На густо закопченном лике, С прической: «Здравствуй, дикобраз!» -- ...Я. А в ОК на мордах тики. Экс-КГБ-эшные спецы Глядят на чучело с тревогой. Я слышу: Ну и наглецы! – Оглядываюсь: что ли много Подобных мне? Да нет, один... Рек старший человеку в сером: -- Кузьмич, во «Время» проводи, А Летунову между делом Скажи, что к ним распределен. – Спец хитровато ухмылялся. Подначку Летунову он Моей персоной собирался, Мне очевидно, сотворить. Ко мне питая пуд презренья, Мог ничего не говорить. Я понимал его сужденья Телепатически в тот миг. Кривился он, на «чудо» глядя. Мне просто, дядя, дорог Мик. Он – мой кумир. Понятно, дядя? Я на седьмой этаж вступил. Кузьмич меня сопровождает. Здесь информационной был Программы «Время» штаб. Шагает Впритирку за спиной Кузьмич. Так конвоирует умело. Сухой его и жесткий спич Шокирует. В ушах звенело: «Направо!», «Стой!», «Лицом к стене!». – Последнее вообразилось Внезапно с перепугу мне. -- Здесь подожди!... Входи! – Вонзилась Табличка: «Ю.А.Летунов» -- Во «Времени» -- наиглавнейший. -- Тут выпорют, не сняв штанов. Входи уж, горе! -- Будто злейший Мой враг, хихикал конвоир. Он рад, что мне здесь будет больно. Я вскинул руку: -- Миру – мир! – Отпрянул конвоир невольно... Входя, я вспоминаю: здесь Готовится не только «Время» -- И новостей текущих взвесь – Экспресс –пятиминутки... Прея, Как если б ждали впереди Экзамены, а после – порка, Я чувствую: летит в груди В разгон сердчишко... Горько-горько Во рту... Кирпичным языком Едва ли в этот миг владею. Мне – двадцать семь, а сопляком Считаюсь... Хоть одну идею Смогу ли внятно изложить Влиятельному воеводе? Смогу ли встречу пережить – Запорет при честном народе... Он с космонавтами на «ты». Он – лев. А я несчастный кролик... -- Куда? Шагай! Уже в кусты Намылился? – Боюсь до колик... Пять лет журфака здесь со мной Плохую шуточку сыграли: Там был демократичный строй – Деканом в «школке» не пугали. Наоборот. Все знали: он У нас – последняя надежда. К нему прорвешься и – спасен. А тут... Уже мокра одежда... И вот я предстаю пред львом. Ему меня пугать не надо... Я сам бы скрылся под столом От слова тихого и взгляда. Седая грива. Взгляд что нож. Балдеет Юрий Александрыч. ОК, однако, не пошлешь. И он, как Сахар свет Медович Взор василиска притушил И голос сделал сладким-сладким – Жить претенденту разрешил... Я понял по его повадкам: Замыслил «самородка» взять, А через месяц неумехой Признать – и в брак меня списать. И сделать разговор потехой, Конечно, только для себя. Во мне испуг пропал, однако – И отвечаю не сопя. Ответы – не к чести журфака. -- Так что умеешь? -- Ничего... -- Как так? -- Сюжеты мы снимали На стажировке. Но того, Что нужно здесь, не поднимали... -- Хоть с производством ты знаком? -- Нет, если честно. В политэке Социализма – «трояком» Увенчан... -- Честный... В человеке Я это качество ценю... С хозяйством сельским? -- Даже хуже... -- Газеты есть в твоем меню? Хоть чтение тебе не вчуже? -- Прочитываю иногда... -- Что? -- Третью. В основном страницу... – И ощущаю, что – беда: Босс багровеет – и десницу Уже со злостью сжал в кулак. -- Ну, ты даешь, -- проскрежетал он. – Отменно учит вас журфак! – Наполнил танковым металлом Свой голос разъяренный шеф. Сейчас пошлет меня с позором. «Мыслю» додумать не успев, Вполне согласный с приговором, Я шефом выведен за дверь И тут же заведен напротив. -- Вы говорите с ним теперь. Стажер-редактор ваш. Берете? Вот несказанно повезло! – Боссс вышед, дверь закрыв со стуком. -- День добрый! – скромненько зело, Вполне готовый к оплеухам, Двум замам босса говорю. И представляюсь: -- Я Притула... -- А имя? -- Виктор... – Вновь свою Обрел уверенность. Натура Велит держаться молодцом, Но не дерзить. Стою спокойно, Как перед братом и отцом. Те выглядят вполне пристойно. Их по экрану узнаю – Два мэтра: Любовцев, Калягин. Последний миссию свою В том зрел, чтоб зрителю-бедняге Тверить о классовой борьбе В проклятых странах капитала. Карьеру тем творил себе Цинично и весьма удало. И он уже у босса зам. А Любовцев очки снимает. Наверно он любимец дам – Лавандою благоухает. И спрашивает: -- Твой диплом? -- О смехе на телеэкране... – Он замолкает... -- Ну, дурдом! – Ворвался – ни секундой ране Ни позже самый главный босс. -- Дурдом. Но будет здесь работать! -- И все дела пошли всерьез. Нет времени, чтоб ахать-охать... Я в главные дела в стране Со всей энергией включался. А вскоре в кулуарах мне Золотаревский повстречался, Наставник первый по ТВ. -- Ну, здравствуй, проходимец. Некто Вещал недавно о тебе... -- А вы?... -- Обменного проекта Международных связей шеф. Ты – в лучшей школе репортарской. Ты только помни: там отсев Строжайший. Репортерской «коркой» Едва ли долго потрясешь. Шеф сильно цацкаться не станет. Разок споткнешься – и пойдешь С билетом волчьим... – Вот же тянет Пророчествовать мужика. Ах, милый Леонид Абрамыч! Ошибся если, то слегка. Пророчеством судьбу обрамишь, Но не сумеешь избежать... Шесть лет Москвою пробежало. Мне лучше сильно не дышать: С друзьями нахлебался шало – И выхлоп от меня! Разит! -- Энвер Назимыч ждет. Готов ли? – Шеф не ругает, не грозит, Что, дескать, заслужил оглобли. И о готовности спросил Не к рандеву с грозой-зампредом Мамедовым – мол, набузил – К тому, что назревало следом: Командировочке в Пномпень... Уместно вспомнился капустник, Когда наивный, ох, -- пнем пень И развеселый первокурсник Внимал со смехом, что опять В Америку поедет Зорин... А я – дерьмишко разгребать... -- Мамедов ждет, ступай!... – -- Достоин! Уже Мамедов мне звонил – И Любовцев достал бутылку... -- Меня он даже не спросил... -- Он знал – не подведешь! – Ухмылку С лица начальник не стирал. – -- Приказ в ОК – готовить срочно Мамедов сей секунд отдал. Вот выпей! – Протянул мне скотч, -- На – За смеховой твой элемент В программе «Время». Что-то смеха Не наблюдается, студент... -- Я хохочу в душе. Потеха На самом деле велика: В Америку поехал Зорин... -- Номенклатурных звезд ЦК Пошлют туда. Ты будь доволен... -- Могли бы в Сирию послать... -- А там сидит Сейфуль-Мулюков. -- Ну Кубу... -- Хватит причитать. Там – Игорь... -- Мне башибузуков Полпота, значит, воспевать... -- В горячих точках больше славы. Сумеешь в деле показать Себя... -- Понятно... Боже правый, Как мне не хочется туда... – Вернусь однако ненадолго Назад, обратно, сквозь года Пред тем, как к исполненью долга Собкора срочно приступить В Камбодже после «красных кхмеров». (Мне лучше бы стило тупить В Сибири, там, где Венцимеров Буданцевские воплощать Экологические мысли, Стремясь, торжественно вещать Берется, чтобы не прокисли... Итак, был август... Летунов Отправил к Любовцеву, веря, Что тот меня без лишних слов Пошлет... Невелика потеря.... Спокойно в отпуск укатил. А возвратившись, обнаружил... Меня... Я прочно в деле был -- Иных не лучше и не хуже. Ведь я упрям, как сто хохлов. И нагл, как сто Золотаревских, Хитер – сумел из их голов, При томосойеровских веских Сверхаргументах добывать – Я здесь о тех, кто делал «Время» -- Приемы, что с чем сочетать – И я редакции – не бремя, А двигатель, локомотив. Не боги ведь горшки мастрячат. Себя работе посвятив, Вошел в команду. Не судачат Давно коллеги. Я, как все. Весь в информации заморской, Ношусь, как белка в колесе. Начальственной серьезной поркой – Чур-чур! – не сглазить бы! – пока Наказан не был, слава Богу. Кручу. Как токарь у станка, Кассеты – надобно помногу Видеокадров просмотреть По каждой теме, чтоб сочнее Видеорядом порадеть Заморской новости... И мне и Коллегам запрещают лишь Показывать их магазины. Разоблачать себя? Шалишь! А прочие вполне картины Я вправе в новость подверстать, К нам прилетевшую по ТАСС’у. Напросто было начинать. Потом, перелопатив массу Сюжетов, навострился так, Что даже контрапункт стремился Успешно, как учил журфак, Устраивать. Я не ленился. Мне интереснее, чем тем, Кто прославляет жизнь Союза. В зубах навязший список тем Идейного тупого груза Их заставляет выдавать Центнеры молока и мяса... А в мире любят воевать – Военных столкновений масса. Мы выдаем их на экран, Что занимательней для взора... Удачно, коли вражий стан Страдает от тайфунов, мора, Землетрясений, катастроф. Цензура их не пресекает. А коль в Союзе – сразу – стоп: У нас трагедий не бывает. Работа классная. Сродни В деталях высшей режиссуре. Я сделал – денежку гони. Не проживешь ведь на посуле. Коллеги – частью из МГИМО. Престижным вузом не кичатся. В начальстве тоже не дерьмо. Я, впрочем, не сужу начальство. С моим приходом на ЦТ На Кипре путч совпал синхронно. Его поддерживали те В Афинской хунте непреклонно, Кто миром прежде заклеймен И «черными...» со страхом назван «...Полковниками»... Отстранен От власти и слегка замазан В делишках старый президент – Макариос-архиепископ... Здесь турки, улучив момент На остров ринулись на приступ. Оттяпали большой кусок. Войны серьезной не случилось, Но остров все ж наискосок Разорван... НАТО так озлилась, Что демократам помогла Спихнуть «полковников»... Непресно: Есть, что показывать... Текла Жизнь и работа интересно. В отделе вовремя возник – Есть толк в пытливом «салабоне»... И «революция гвоздик» Случилась вскоре в Лиссабоне. В Индокитае шла война И в Эфиопии тряхнуло. Полно кровавого говна Сегодня в мире... -- Так, Притула! Довольно прозябать в тени. Выходишь завтра на дежурство! – Ура! Доверили они – И я ношусь по цеху шустро. И в первый день не подкачал. А далее поставлен в график. К шести в редакцию примчал Меня редакционный «Рафик» -- До часу ночи я за все Проблемы мира отвечаю, Кружусь, как белка в колесе, Анализирую, сличаю Заметки, снимки, что пришли Ко мне по ТАСС’у, от собкоров... -- Смонтировал? В эфир зашли... Где пленка? -- Проявляют... -- Скоро? -- Минут, наверно, через пять... -- Поторопи, быстрее надо... -- Услышать, просмотреть, заслать... Ничто от слуха и от взгляда Дежурного не ускользнет. И ежечасную тассовку Просматриваю... -- Так, пойдет... Ищи «картинку». Подтекстовку Почистить, вдвое сократить... – И вот в эфире дня картина... Как можно это все любить? Но повседневная рутина Сия поэзии сродни... Вот Летунов собрал начальство... -- Притулу выгнал? -- Нет... -- Гони! -- Теперь – не выйдет. Парень часто Выходит много дней подряд. Ему сегодня нет замены... -- Выходит... -- Я, признаюсь, рад, Что он прорвался в эти стены... -- Вот даже как... Тогда – держи... Мне Летунов шепнул при встрече: -- Даешь, студент. Ну, докажи, Что там не зря учили... – Легче Мне не становится, отнюдь. Нагрузка толко возрастает... -- Твори, студент – и не забудь: Отсюда пулей вылетает Любой проштрафившийся вмиг... – И тут – Камбоджа-Кампучия, Едва известная из книг Меня в собкоры залучила... Я повторяю давний вздор: «В Америку поедет Зорин...», Что Валентину не в укор: Ты будь настырен и упорен Как Валентин во всех делах, Учебу не считай докукой – Учись до дырок на штанах, До одержимости наукой, Но выбившись в профессора, Останься классным журналистом, Шедевры выдай на-гора – И двинешь в Лондон – не туристом – Собкором... Словом: бьют – беги, Дают – бери... Беру, коль дали. Пропил еще не все мозги – И я в неведомые дали Готовлю душу, чемодан... Итак, попал в собкорский список. Мне шанс для выдвиженья дан – Не бог весть что, но я ирисок Да с шоколадками не жду. Что за страна нас ждет – неясно. Такую вынесла беду! Там и сейчас весьма опасно Поскольку выбиты не все Чудовищные те ублюдки При красном флаге и звезде, Чьи зверства невозможно жутки. Но надо знать страну, язык. Я -- ни малейшего понятья. В болоте бед – чужой кулик Смогу ль осуществить занятья? Я многое однако смог... Жаль, весь архив погиб в «правдистских» Разборках девяностых... Бог Мне не помог... В моих записках Вся камбоджийская была И вся афганская кампанья... Я во вьетнамские дела Тогда был ввергнут, где Камрань я И навещал и освещал – Там наши корабли стояли... А грек-хозяин расхищал В то время мой архив... Продали «Правдешку» греку... Как, зачем?... Но это много, много позже... Я до сих пор наполнен всем, Что пережил... Немало пожил... Теперь я поведу рассказ О том, что самым горьким было. О Лапине... В который раз Судьба фатально с ним сводила. Был семьдесят девятый год. Случилось в середине марта. -- Звонили из ЦК. Пролет. Да не какая-то помарка – Диверсия. – Мне Королев Звонит домой, коллега Слава. Он в страхе не находит слов, Забыл, поди, где лево-право. Прокручиваю в голове «Международной панорамы» Сюжеты экстра в большинстве. Любой пойдет как гвозль программы. Борис Калягин. Репортаж Английский был вне подозрений. Афганский очерк. Этот наш. И он не вызывал сомнений. Текстовка свежая. А ней Видеоряд лихой предпослан – У ГДР-овских парней Взят, сокращен, красиво сверстан. Мякоты видеосюжет По умолчанью – безупречный. Неужто причинили вред Мы с Шитовым, наш фильмотечный Архив куроча, чтоб сваять Сюжет о «псах войны» наемных. Смогли в нем дурака свалять?... В сомнениях головоломных... Сюжет о «диско» и «Би джиз» Показан зрителям последним В той «Панораме»... Может из- За музыки сыр-бор? Ну, хрен с ним. Какой резон гадать-страдать? Наутро в ляп натычут носом. Попробую, хоть чуть, поспать... Я мучился всю ночь вопросом, Пил чай, едва не подавясь. Я в джинсах посетил летучку И в старой курточку «Ливайс», Чем заслужил, не знаю, взбучку? Коллеги смотрят, будто я – Покойничек, что встал из гроба. Овсянников, глаза тая – За спинами... Вчера мы оба С ним, полиглотом, день-деньской Ту «Панораму» сочиняли. Так отчего же он такой?... Неужто подкузьмил? Едва ли... -- Товарищи, у нас ЧП. Тараки здесь сейчас с визитом... Притула, отвечать тебе: Здесь новости всегда глядит он – И утверждает, что вчера Сюжет был провокационный, Что, дескать, выдав на-гора Афганский репортажик оный, Мы лишь потешили врага. – Вещает Любовцев сурово. – Теперь минута дорога. Домой! Надень костюм – и снова – В машину! И лети скорей На Пятницкую. Хочет Лапин Увидеть лично, кто злодей... – Овсянников от красных пятен Похож на яблочный компот. За спинами сидит в сторонке. Его не тронет переплет... Я по Москве устроил гонки, А в голове «кручу» сюжет. Текст – «Правдинской» передовицы. В «картинке» вроде ляпов нет. Синхрон – две строчки со страницы – Министр Кештманд Султан Али – Не удается догадаться, Что завирального нашли, Чем возбудили так афганца, Устроившего мне сыр-бор? Приемная. За дверью – Лапин. Персон в приемной ждущих взор, Меня разящий, неприятен. Все важные, у всех дела. Но самый важный я сегодня. Взгляд секретарша подняла -- Холодная, как жаба, сводня. Я: -- Добрый день! – ей говорю, -- Сергей Георгич ждет... Притула? – Киваю. Посреди стою. Та отрывает зад от стула – И медленно несет себя В дверь Председателя... -- Входите! – Персоны шепотом сипя, Глядят, как на врага.... Глядите... У босса кабинет, что корт, Лишь узковат. Но метров двадцать Меж нами. То-то будет спорт... Ну, с шефом мне не целоваться -- Приветствую, мол, добрый день... Он: -- Добрый... Не для всех, однако... Сюда ступайте... – Как в мишень Холодный взгляд в меня – атака Психическая: взгляд во взгляд. Рассказывайте, признавайтесь В диверсии... – Уволит, гад, С билетом волчьим... -- Не стесняйтесь, Я жду... -- Ошибся – может быть... -- Там не ошибка – преступленье! За это надо вас судить... – Я весь в поту – в одно мгновенье. Мне «волчий» явственней билет Пригрезился. Из кандидатов В партийцы не допустит, нет... И кану я на дно куда-то... Повествование прерву: Еще два года с половиной, Пока заушную молву Послушав, он и вправду двинул С билетом волчьим чудака- Собкора Виктора Притулу... Вот, как удав глядит пока... И я пред взглядом гнусь сутуло... -- Картинку западную взял? -- Нет, ГДР-овские лучше. -- Да, это верно, не соврал. Они и наших часто круче. -- Уж это точно. Про Афган Нам Базилевич шлет сюжеты. Его «камераман» -- болван. Предельной тупости приметы В любой картинке. Только стон Он у дежурных вызывает. -- А долгим был у вас синхрон? -- Секунд на десять... -- Размышляет О чем-то председатель... -- Кто В кадре и о чем трепался? -- Министр Кештманд... -- Ты не в лото Играешь здесь... Да, заигрался... Берешь картинку, так проверь... -- По справочнику все проверил... -- Так он же старый! А теперь – Уже тюрьмы закрылись двери За тем министром. Ваш сюжет Стал политической ошибкой... – Молчит, глядит: проникся – нет? И молвит с дьявольской улыбкой: -- Поди умышленно сюжет Вы приурочили к визиту, Мол, ложка хороша в обед... Не я, Овсянников... К корыту Хотел прибиться пожирней. Меня подставил, сам в сторонку. О нем – молчу... Подстава... С ней Дадут пинка мне, как кутенку... Пойду, побитый, стороной, Как выбираться – не учили... Калягин, Любовцев со мной, Уверен, так бы не ловчили... Молчу.... И лапин замолчал. Рисует ромбики в тетради. В окошке ясный день сиял. Решай же что-то, Бога Ради! Картину вспомнил «Всюду жизнь». Мне передвижник Ярошенко Мигнул из прошлого: «Держись!». Держаться надо хорошенько... -- Так как мне с вами поступить? -- Наверно наказать придется... -- Уволить легче – и забыть... – А мне что делать остается? -- Идите. Позже я решу... Я: -- До свидания! – промолвил. Он: -- Может быть... – Едва дышу... Я до деталей все запомнил. Поднялся на седьмой этаж. Как полумертвый полз по маршу... -- Ты? К Любовцеву мигом марш! – Наткнулся здесь на секретаршу. Иду, готовый ко всему. Готов приказ об увольненье? Иду, как сквозь ночную тьму... Ильич Взирает в удивленье. Шеф тоже Виктор, но Ильич. -- Как перед боссом оправдался? Давай-ка, повтори свой спич... -- Я не оправдывался. Дался Мне с кровью этот разговор. Он просто задавал вопросы, Я отвечал. Но с этих пор, Чтоб в эти не попасть курьезы, Чужие пленки не возьму... Хотя... Наверно я уволен... Овсянникова сдал ему? -- Нет... -- Любовцев весьма доволен. Он хочет хмурость показать, Но улыбается ушами. -- Сумел ты чем-то шефа взять. Он мне сказал, но – между нами, -- Мол, парень честный и прямой, Что, в общем-то и сам я знаю. Все, выговор тебе – лишь мой, Без занесенья. Поздравляю! -- Но разрешите мне уйти С «Международной панорамы». С подставившим – не по пути... -- Согласен. Будешь вновь программы Вечерней главной, как и встарь, Редактором дежурным. Ладно... И два отгула... Покемарь, Приди в себя... – Все безотрадно... Но молодость берет свое: Все забывается дурное. Тем паче – «Время» -- ё-моё! Бег в колесе – едва ль за мною Поспеешь, однокашник. Стресс Снимаем, правда, алкоголем. Как с напряженьем сладишь без?... Мы отвещаем, отглаголим -- Пятнадцать новостных программ, Включая пять «Времен» орбитных – И в бар гостиничный, где нам Нальют легко без челобитных Карлсбадный «Бехер» или ром Такой же мерзостный «Баккарди». Потом в такси и—вот он дом... Тогда закладывать в ломбарде Вещички не было нужды. Все было дешево донельзя... -- Здесь за день вымолотишь ты Тридцаточку – от счастья смейся, А выпьешь только на трояк Плюс трешка на такси. Неслабо? Спасибо за судьбу, журфак... Да только алкоголь, и бабы, И стукачи не доведут Однажды до добра собкора, Успех-удачу украдут. И пораженье грянет скоро. Ну, а пока я – на коне. Войнушек происходит много. За восемь строчек – трешка мне. Для инохроничного блока С десяток кадров настригу, Логично вместе скомпоную. Держу все новости в мозгу. И потому в них не тону и Все важные пристрою в блок. Редактор в выпуск затолкает, Мне доверяя, в «сикс о’клок» Потом позднее повторяет... И новости мои страна Глядит – от Дальнего Востока И до Урала, грез полна... Эх, мне бы лет еще б хоть столько В программе «Время» протрубить – И я б пробрался в корифеи. Когда меня бы не срубить... Да только выпивка и «феи»... Что я в Камбодже наснимал, Какие отсылал сюжеты? Тут случай за меня решал И наклонение планеты, И настроение... Влюблюсь Вдруг в неожиданную тему – Снимаю... Съемка – это блюз, Импровизация... Поэму О Кампучии создавать Мне не препятствует начальство. Начальству до меня достать Непросто – вот в чем было счастье. Пномпень отрезан от Москвы – Прямой не получалось связи. И я – рука без головы – Творил на грани безобразий -- В разрезе творчества, смелел. Отснятые материалы Вьетнамский борт (в Ханой летел Еженедельно) забирал и Коллегам там передавал, А те пересылали дальше... Но ведь никто не потерял И не подвел меня, к удаче -- И репортажи по ЦТ Шли регулярно из Камбоджи, О чем докладывали те, Кто прилетал в Камбоджу позже. Одна из деликатных тем – Спецслужбы, или же «конторы». Наверно в мире нет систем, Не камуфлировавших «взоры» Под журналистику... Пускай В чужой бы ковырялись тайне – Своим-то судьбы не ломай! Судьбу, к примеру, не ломай мне. Так нет же – именно мою Судьбу старательно ломали Бездарные – на том стою – И подлые шпиономаны. Как я профессию любил! Как был ей предан беззаветно! Как упоительно творил! Неужто было незаметно? Но, видима, по «валу план» Был спущен сверху из конторы – И заложил шпиономан – И баста – бесполезны споры. Меня затребовал в Москву Поверивший доносу Лапин – И выгнал. И вогнал в тоску. Я, не имевший прежде пятен На репутации – изгой... Как далее судьба сложилась? Так несчастливо – волком вой! Моя душа не примирилась С потерей смысла всей судьбы, Несчастный, из собкоров изгнан. К кому мне обращать мольбы? Я боль глушил алкоголизмом. Буданцев вроде поддержал. Он, бос на кафедре в Лумумбе, Меня туда в преподы взял. Но я чужой на этой клумбе. Был шанс в «Соц. Индустрией» дан, Позднее в «Правде» подвизался -- И от нее летал в Афган, Вьетнам... Газетными старался Корреспонденциями взять За поражение расплату... Летела жизнь – не удержать... Я новую кладу заплату На неудачную судьбу: Пишу на книжные новинки Рецензии... Ведя борьбу С судьбою, пестрые картинки Воспоминани й разношу По разным сайтам в интернете... Пишу, творю... Пока дышу – Пишу. Возможно, строки эти Кому-то где-нибудь нужны. Возможно, даже интересны. Небесполезны для страны. Точны, не выдуманы, честны... Поэма двенадцатая. Хенче-Кара Монгуш Лечу домой под сень вершин Саянских – гордого истока Судьбы – печальный блудный сын. Все начинать с нуля – жестоко. Да что поделать? Привыкать К тому, что нет за мной журфака. Он был мне – как отец и мать... Он и теперь со мной, однако. Теперь в душе он навсегда... Я привыкаю... Неизбежно: Отныне долгие года Мне быть послом его... Конечно, Чтоб в этом ранге пребывать, Мне должно в жизни состояться – Искать, бороться, не зевать... Сперва я у сестер и братца Осмысливаю бытие, От перегрузок остываю, О будущем моем житье Без остановки размышляю: Куда подашься, блудный сын, Без денег, без жилья, без прав-то?... И я иду в газету «Шин», Что в переводе значит: «Правда», Где шеф Валерий Шаравий Диплом с достойным пиэтетом Воспринял: -- Не пойдете вы Ведь к нам простым корреспондентом?... -- Пойду, конечно! -- Ну. тогда Вы приняты и приступайте! – И покатились дни, года... -- Как складывалось, вспоминайте! – В гостинице сначала жил – Редакция арендовала. Я полон планов, полон сил. По всей республике метала Страсть репортерская меня -- По селам и кочевьям горным. Не в тягость эта беготня. О чабанах, о певших горлом Пишу, о яках и орлах, Охотниках и о верблюдах, О школах, о больших делах, О планах, съездах, вкусных блюдах, О камнерезах, рыбаках, Геологах и депутатах... О наших балеринах... Ах! О памятных и важных датах, Не упуская ничего, Что попадало на заметку Пера и взгляда моего... А через год работы метко Я выцелил себе жену – Ирину – не из журналисток, Учительницу... Тишину Развеяла... Теперь зажиток С учительницей создавать. Отец – тувинец, с русской мамой. Черты двух наций размешать – Коктейль в восторг ввергает! Самый Наистрожайший вкус найдет Жену красавицею... Счастье! Прошел в боренье с бытом год – Газета с школой в соучастье Смогли нам комнатенку дать. В общаге тоже, но отдельно... Что ж, будем жить да поживать, Мотаться по Туве метельной... Шаманы... В прежние года Они в газете под запретом. И в жизни тоже... Где, когда, Что мог публиковать об этом? Но я о них, конечно, знал С младенчества: владеют тайной Могучей силой. Исцелял Людей шаман... На случай крайний, Уж если не справлялся врач, Больного к «белому» шаману Везли. Спасал. Подальше спрячь Себя от «черного»... Не стану Врать: дескать, зомби видел сам. Но слышал: крепче, чем вудисты, Жизнь возвращают мертвецам – Не верят материалисты. Я верю. Мой отец встречал Рабов безгласных и послушных. Раб при шамане состоял. О них в Туве, как о бездушных, Шаману верных говорят. Такое не понять без веры. Я – верю. Сто веков подряд Накапливаются примеры... Охота к перемене мест – В самой натуре репортера... Наметился партийный съезд – И я вступил в ряды – и скоро Подвижка: я не просто корр, А старший... И – большая тема: Себе в зачетку ставлю «хор», Ирине – «отл» -- за дочку... Эмма Час от часу умней, родней... Весь смысл судьбы и все надежды Вмиг сконцентрировались в ней... Бдим, ночью не смыкая вежды С любовью истинной в ладу... -- Потише. Будит даже шепот... --- Стал завотделом в том году, Чем признан мой солидный опыт. Потом послали в ВПШ Новосибирскую... Учился В ней без напряги не спеша. С дипломом новым возвратился Уже инструктором в обком. Подрос – зав сектором печати – Номенклатурный пост... Потом ГКЧП судьбу некстати Мне искорежил, как и всем. Работал после в минприроды И в минпечати – в гуще тем... Живем в расхристанные годы... Позднее – новый поворот – И я – помощник депутата Госдумы... Жизнь свое берет... Вот только годы... Небогато Живу... Такие времена... Дочь Эмма тоже вуз московский Закончила... Теперь она – Психолог, профи. Нрав бойцовский... Супруга в школе все года Теперь – на пенсии. Я тоже... Сомненье: прав ли был тогда, Вступая на журфак? Итожа Всю биографию, сужу О том, что было, непредвзято. Конечно, прошлым дорожу: Москва, Кучборская, ребята... Но жаль, что остаюсь ни с чем... Я, журналист периферийный, Считай, что нищ... Горчичный крем Венчает мой пирог бытийный... Поэма тринадцатая. Маадыр-оол Тулуш Воспоминанья о былом: Последнее в столице лето. Центральный округ. Старый дом. Грановского. Диван. Газета Отложена в сторонку... Мне Студенту-дворнику, досталась Легко та комнатенка вне Очередней несметных... Малость, А все ж приятно... Нынче с ней Придется вскорости расстаться, Как и со всей Москвой моей: Диплом вручат мне завтра, братцы! Да, завершается журфак. Тува меня приветит скоро. Случилось все не просто так. Вот вспомнилась родная школа, Которой славен Чадаан, Тувинский город... Чуть печальный И радостный, учебный план Итоживший -- наш бал прощальный, Прощальный бал выпускников. И я с красавицею первой Танцую... Тысячи звонков, Нам в школе вздергивавших нервы, Вдруг отзвенели навсегда... -- Куда пойдешь теперь, принцесса? -- Ты, рыцарь мой, теперь куда? -- Ты помнтшь, сколько интереса Своим рассказом вызывал Комбу Кандан-оолыч? -- Ясно... -- Монгуш-учитель вдохновлял Стремиться в МГУ... -- Прекрасна Мечта, но... -- Надо быть смелей. Давай, принцесса, поклянемся, Что, пусть хоть через много дней, Но все же в МГУ прорвемся! Монгуш в Москве недоедал И не доброй имел одежды, Но сессии успешно сдал... Вселил мечту в нас и надежды... Та школьная мечта сбылась. Поклон тебе Монгуш-предтеча, От чьей души она зажглась... Счастливая с Москвою встреча Случилась сколько лет назад? Да вот считай, почти что сорок Меня едва ль узнает взгляд Сокурсника... Однако порох Еще в пороховнице есть. И я – вообразите – фермер – Призвала родовая честь. Хранил моей души контейннер Все годы память об отце... Родился, кстати, я в Шом-Шуме. Во мне, еще совсем мальце Легенда задержалась... В сумме Была она совсем простой: Два брата Шо и Шу, китайца, Здесь поселились лет за сто – Устали по земле скитаться – И земледелию учить Взялись тувинских скотоводов. Но с земледелия пожить Непросто здесь: ведь недородов Жди неизбежно каждый год: Для урожая мало лета, Суровый климат. Недород Обычен. Скотоводу эта Природа тоже тяжела. Ну, а овечек шубы греют. И яки, в общем-то тепла Не просят, козы не совеют В сорокоградусный мороз... Отец Сувак приемным сыном Был скотовода. Только коз Имел тот тысячу. Сверхдлинным У деда был табун коней, Еще – коровы и верблюды, И овцы, что в Туве моей Ценнее, чем червонцев груды. Сувак-приемыш всех родней Уже для деда Хойлакая... С приходом большевистских дней Жизнь обозначилась другая.... А мать моя Ланза Монгуш – Дочь будто отставного ламы... Как скоро я лишился душ Родных – судьба ввергала в драмы! Рассказывают: этот дед, Первостатейный чудо-травник, Когда-то хаживал в Тибет И значился в Туве меж главных Целителей... А мой отец – Силач, борец и ловкий всадник, Властитель девичьих сердец, Трудягп, дней не знавший праздных, Мне с малолетства передал Свои борцовские секреты... Боролся я и побеждал... Воспоминаньями согреты О них, ушедших, все деньки... Пересекали на пароме Пространство Енисей-реки Без мамы... Видно, в старом доме Отца воспоминанья жгли: Мне было пять, когда при родах Мать духи увели с земли – И горьким стал для папы воздух – И он задумал переезд В Пий-Хемский кужуун паромом Подальше от родимых мест Со всем наследственным огромным Несметным стадом белых коз, Овец, коров, другой скотины... В Малиновке вступил в колхоз... Мне горькой не забыть картины: Отец словечко все одно Твердил паромщику: -- Товарищ, Товарищ... – Видимо, оно – Лишь то, что знал отец... -- Гутаришь О чем, товарищ, не пойму? – Он все «Товарищ» повторяет Иное знать не по уму, То, ы общем-то, не умаляет Моей, мальца, к нему любви... Коннь, бывший наш, неоднократно На скачках побеждал... -- Лови – Не конь – орел! – А нам приятно. Отца я вскоре потерял. Остался круглым сиротою В одиннадцать – и дозревал По интернатам. Если стою В сей жизни хоть чего-нибудь – Блвгодаря советской власти. Меня вскормила – не забудь – Она – и все с пути напасти Взросленья моего сняла... В Тарлыке кончил семилетку, До аттестата довела – В Чадаане судьба... Разметку Пути дальнейшего мечта Мне намечала... В интернате Пять хлопцев, бисер грез меча Друг перед другом, дескать, нате – Моя мечта еще смелей – Мечтали продолжать учебу, Народу и стране своей Служить, держа высокой пробу Достойной цели: МГУ! Комбу Кандан-оолыч мощно Запрограммировал. В мозгу Та цель запечатлелась прочно. Мне шестьдесят четвертый год Сыграет выпускные вальсы. Но временно нельзя: -- На взлет! -- А что препятствует? -- Финансы, Которых – абсолютно – нет. Реальность малость приземлила. Прицел на университет Однако же не остудила. Пошел работать. В свой черед Надел пилотку, стал солдатом. Мудрец сказал, что все пройдет... И вот я в шестдесят девятом, Свой срок в солдатах отслужив, Стою у вузовского старта, Труд к подготовке приложив, Не опозорил аттестата: За сочинение мне – «пять», «Пять» по немецкому, представьте... Историю осталось сдать... «Четверка»!... Ну, ребята, славьте За то, что верен был мечте Не отступил. Не оступился В стремленьи к высшей высоте – И вопреки всему пробился, В число счастливчиков попал, Которых повезли в столицу. Высокий чин сопровождал Совминовский ребят учиться. Проезд бесплатный до Москвы – Тува посланцам помогает. -- Здесь не теряйте головы... – Москва нас гомоном встречает... И я, доживший до седин И корочек пенсионерских, Окраины российской сын – Все тот же, что тогда – из дерзких, Пошедших за своей мечтой... Москва меня ошеломила Своей высокой красотой... Учеба, впрочем, остудила – Нет времени на «Ох!» и «Ах!» Строга студенческая повесть Должны учиться не за страх, А по мечте своей – за совесть. В общажной комнатке моей Нас пятеро: Байорас, Бондарь, Баранов, Венгцимеров... Влей Ума в мозги, Москва, вагон дай, Чтоб все тома перевезти, Что прочитать необходимо... Кто может поддержать, спасти? Республика стоит незримо, Но явно за моей спиной. Землячество дает поддержку. Здесь друг за друга мы – стеной. В Москве – сто наций вперемешку. И в нашей келье – Вавилон. К примеру: Бондарь – украинец, Баранов -- русский, а Семен – Еврей. Понятно, я – тувинец. (На курсе двое из Тувы: Я и Хенче-Кара)... Байорас Альбинас, пятый – из Литвы... Живем в напряге, но не ссорясь. Да нам и нечего делить. Учеба трудно достается Семена всему меня учить Взялся, а я его... бороться... Представьте, и такой предмет У нас с Семеном в расписанье. Я – сын Сувака, он-то – нет: Лишен был с детства воспитанья В традициях бойцов Тувы, Гигант, а неуклюж, неловок... В борьбе работа головы Важна... Дал пару установок, Приемов пару показал... Гляжу – а парень заборолся. Коль не нажмет на тормоза, Любого победит – завелся... Тувинским братством хорошо Крепим позиции друг друга. -- Чего-то загрустил. Дружок. Наверное с деньгами туго. Возьми пятерку. Уж прости. Сам понимаешь, я не Хаммер. Конечно, этим не спасти... Продержишься? – Я даже замер. Расстроган... -- Продержусь теперь... Кто подрабатывал в охране, Швейцаром – открывая дверь, А я, представьте, даже в бане... Борьба мне кое-что дает. А что? Талоны на кормежку. Но, правда, времени берет Немало. Я ж теперь немножко В ней профи. Стало быть велят Тренироваться ежедневно, Что хорошо – на первый взгляд: С журфаком может быть плачевно – Такая мысль всегда в мозгу... А сверх всего еще – столица. Ах, можно ль не любить Москву? Она в сердечко мне стучится. Музеи, залы... Посещать Велят их тоже для учебы, Москвою душу освящать Необходимо тоже, чтобы Духовный набирать багаж... Мы вместе новый год встречаем. Ширшин Григорий, тоже наш Приходит причаститься чаем. Не угадаешь наперед: Секретарем обкома станет... Шерик-оол Оржак берет Стакан... Он старше, больше знает. Но он, как мы, сейчас студент... Теперь-то в Тыве всем известно, Что он наш первый президент, Высокочтимый повсеместно. Всем в вузе труден первый курс. Пять лет назад закончив школу, Пропал бы, если б не сикурс Друзей – подстегивают волю. Ночами в бане все учу... Корябаю сижу конспекты. Я троек избежать хочу, Но есть нелегкие аспекты. А есть и праздники. Один – Кучборская. Она античку Читает так, что Тывы сын – Казалось, в веко надо спичку Пристроить, чтобы сонный глаз Не закрывался неприлично... Но лекторша заводит нас. Мы ставим лекторше «Отлично!» А что она поставит нам? Взирает на меня лучисто: -- Да, вырос... – Понимаю сам: Сумел чему-то научиться. Однажды в комнату вошла Землячка... Карие глазищи. Так енисейская ветла Стройна... Во мне поддержки ищет. Ее страдания тяжки... -- Да что с тобою?... Очень мило! Республиканские жуки Ее подставили нехило. В библиотечный институт Прошла по конкурсу землячка... -- Сюда приехала, а тут... – И в слезы... -- Ты, того... Не плачь-ка, А толком дело изложи... Есть, оказалось, конкурентка... В Кызыле важные мужи Шлют двух... Одна уже студентка. -- Уверенно лечу в Москву, А здесь обидная накладка. Я не хочу назад в Туву... -- Я понимаю, что несладко. Ну, чем смогу, тем помогу... Я к ректору стопы направил В библиотечный... Ни в дугу... Но я попыток не оставил Помочь землячке... На прием Я записался к зам. министра И ей поведал обо всем. Прониклась. С ней сломали быстро И ректора... -- Давай, учись... -- Спсибо, Мааадыр, спасибо! -- Чего уж, ладно... Жизнь есть жизнь... Теперь старайся только, ибо... Она старалась, как могла И завершила жизнь успешно. Что ж, и подобные дела Пришлось в Москве решать, конечно... Успехи делает Семен В борьбе – т классике и вольной. Вот, в стройотряд собрался он – Натренированный. Довольный. -- Девчонок много там у вас? -- Как у кого. – Сострил удачно. Смеется Тома. С ней как раз Семен и дружит бесшабашно. Похоже, что у них любовь – И в стройотряд поедут вместе.... Глаза закрою – вновь и вновь Дворец наш, Ломоносов... Честь и Традиции его храня, Держала марку профессура. Кто более других меня Здесь вдохновляет, чья дрессура Важна? Профессор Розенталь – Русист, немыслимый словесник. Запомни каждую деталь Мз встреч с великим мэтром, крестник – Тебе нести по свету свет, Пусть отраженный, наших мэтров, Которых лучше в мире нет... Как поживает Венцимеров? А он, представьте, чемпион! На практике пишу заметку О том, как побеждает он Толково, в «Журналист» -- газетку, Невольным летописцем став В судьбе товарища по курсу, Ему за мужество воздав... Студенты во дворе толкутся У Ломоносова весной... А мы уже в другом пространстве, Где нас испепеляет зной, Морозы жгут, но в постоянстве Нам отражать бессмертный свет, Нести по жизни тайный факел До крайних дней последних лет— И память о родном журфаке... Поэма четырнадцатая. Коля Бижев Вот снимок. Кто на нем? Седой Обрюзгший, набок съехал ворот... Противный персонаж... Хоть стой, Хоть падай... Эх, любимый город, Болгарский, светлый стольный град... В нем я и Лиля – журналисты. К чему пришел, тому и рад... Шипасты и колючелисты Цветы, которые судьба С издевкой нам порой вручает. Да что поделать – жизнь борьба... Вот Здравка радость излучает. Муж Здравки важный чин в Москве... Мы встретились в восьмидесятых, Когда судьба по голове Дала мне шибко – и в осадок Вся горечь выпала... Она, Сокурсница, своим успехом Была единственно полна... И мужу, видимо, со смехом Рассказывала о моем В борьбе с судьбою пораженье... Ну, что ж, свою судьбу живем... Я не просил об одолженье... Социализма старый мир – В нем жили мы – внезапно крякнул У молодых теперь кумир Не тот, кто радостнее вякнул, А тот, кто более украл. И где здесь место репортеру? Кто удостоится похвал? Тот, кто общественному взору Такую грязь преподнесет, Какой вовеки свет не видел... Неудержимо каждый врет. За ложь – переходящий вымпел И супер-щедрый гонорар... Любой охотно продается – И рядовой и генерал... Кому-то больше удается Украсть – и вот он – олигарх. Мы с Лилей в том не преуспели – И вот, увы, не при деньгах... С Ромео в фильме Дзефирелли В «Журфаке» сравнивал Семен Меня... В студенческую пору Кросив был вправду и влюблен, Приятным представлялся взору. А после закружила жизнь. И вот я – сильно трачен молью... -- Ну, Коля, курсу покажись!.. Вот постригусь, лицо умою... Но на лице следы обид... Ну, что же, коль судьба такая. Однако все ж неплох мой вид... Как булки, главы выпекая, Семен пытается собрать Друзей-сокурсников в поэме. Я прочитал и – исполать! -- Порадовался... Мне бы с теми, О ком товарищ написал, Встать рядом... И по электронке Я восхищенье выражал Семену... Только тут на тропке Мне в жизни встретилась змея И отравила злобным ядом Все чувства – и поверил я, Что он, Семен, прожженным гадом Был, убедила -- не она... И я охотно в ложь поверил. Легко мне в душу Сатана Проник и доброе развеял... Я дал в имэйле телефон В надежде пообщаться с другом. Когда мне позвонил Семен, Я вырубил звонок с испугом. Душонка слабая моя Легко поверила в дурное. Мной, точно куклою, змея Манипулирует. Темно и Отвратно на душе... Теперь, По существу, я стал Иудой. И пекла ненасытный зверь Уже грызет... Отныне буду При жизни пребывать в аду. Все чистое – невозвратимо И, значит, в рай я не взойду... Душа презрением томима К себе, потерянной, самой.. Змее, конечно, тоже рая Не знать, но как же быть со мной? В свершенной гнусности сгорая, Как я сумею дальше жить. И что ответить Юлиану? Ну, да – я не умел дружить? Не нанесу ли сыну рану? Семену что? Переживет Мое предательство легко он... А мне теперь за годом год В Иудином контексте оном Неумолимо пребывать – Ужасная души растрата... Но на кого теперь пенять? Сам виноват – и нет возврата... Поэма пятнадцатая. Александр Иваненко Когда Семена отмели От лейтенантской перспективы, Меня на ту стезю ввели... Пути судьбы порою кривы, Но, право, не моя вина, В том, что Рубцов-полковник: -- Юде? Язык отличный? Ни хрена – Отставить! – О нежданном чуде Толкует Чикишев-майор. Я в Куйбышеве при газете... -- В Москву! Семену приговор: -- В Туркмению! – Я на ракете Примчал в столицу – и меня В два счета обмундировали И о Семене не темня Служить в Германию послали Как двухгодичника. Но я С военной косточкой родился. Армейское – мое! Семья... Да, я в столице и женился И в ГДР уже вдвоем Примчали... Бедная супруга! Ее теперь небесный дом, В Иванове могила... Туго Пришлось в Германии жене. Она – в столице аспирантка, Внезапно оказалась вне Работы и науки... ранка Душевная росла, росла – И постепенно ей всю душу, Потом и всю ее сожгла... Покой усопшей не нарушу... Вот ГДР-овский сюжет. Собрал внезапно в Трептов парке Знакомых с МГУ-шных лет Трех офицеров... Жизнь подарки Порой такие выдает. На снимке рядышком со мною – Легко сокурсник узнает: Лишь чуть покрылись сединою – С военной кафедры «отцы»- Наставники – и я на равных – Спецпропаганды молодцы. Преподавателей исправных, Вернули их назад в страну, Где Родине советской служат, Стараясь отдалить войну. И – по солдатски крепко дружат. Кто? Старший – Чикишев. Второй, Помладше – Золотов. Я – третий. И тоже офицер. Герой? Служака. И в авторитете... Я прослужил там должный срок. Потом – порядок – заменился, Служить отправлен на Восток, Сиречь в Россию. Не женился? Формально – нет, по факту – да. Служить назначено в Тамбове, В училище... Уже звезда Меж двух просветов. Для любовей – Прекрасный внешний антураж... Что со страной происходило – Все знают. Взять на абордаж Отчизну силой выходило --- У нападавших пшиком. Но Ее неспешно развратили. И голливудское кино, И рок, и панки разбудили Инстинкты... Стали подражать... И это, чуждое России Пошло и нравы разрушать И нерушимости грозили Самой державы... А потом Пошла страну стихия рушить. Спитак... Еще крепилась в нем Народов наших дружба... Скушать Ту дружбу рады за бугром. О тектоническм оружье Наслышаны? Земля вверх дном, Из-под развалин крик все глуше... Мне представляется, Спитак Стал полигоном. Гадам вчуже Беречь людей, их жизнь, ведь так? Звенят загубленные души -- На звездном небе их следы... Потом «Нахимов» бултыхнулся... Чернобыль... Эдакой беды Уже я сам душой коснулся: Приказ погнал меня туды... Военный в действиях не волен. Коль на погонах две звезды! -- Есть! Только козыряет воин – Не вправе шкуру уберечь – Телами заслоним державу... Тамбов... В отставке я... Сиречь – На лаврах почивать по праву Мне должно... Жалко – нет зубов. Их начисто стесал Чернобыль. Да ладно, все равно... Тамбов – Российский град не худшей пробы. Сопротивляюсь, гоношусь: Перевожу, пишу, снимаю. За жизнь отчаянно держусь, Журфак счастливый вспоминаю. Семен три книги мне прислал Своей бессмертной эпопеи. В ней и меня обрисовал... Мы с Семой в связке покорпели: Я книги, вырезки послал, Я их накапливал годами По телефону рассказал... И вот – вксомыми томами Он те рассказы воплотил... В поэме навсегда теперь я, Как подтверждение: я был – Свидетельствует эпопея... Таня Суворова Брат Саша Пошел работать на ЗЭМ (завод экспериментального машиностроения), входивший в структуру королёвской фирмы. Там и работает по сей день. Так что, высшего образования он не получил. Зато у него есть семья, дочь Аленка. Дочь уже взрослая, недавно вышла замуж. Успешная по нынешним меркам: усиленно учит английский, кончила водительские курсы, постигает экономическую науку. Но главное – в ней гены бабушки и дедушки, моих родителей. Следовательно, она продолжательница рода Суворовых и Абраменко. . С Валентиной, которая воспитывала моего брата Сашу и стала нашей семье роднойНо в восьмидесятые годы переписка почему-то прервалась. Года два назад я пыталась разыскать Валентину, но безрезультатно. Послесловие к книге семнадцатой Не всяк монах, на ком клобук И нет пророка без порока. И у меня не десять рук, Но мною пройдена дорога. Хоть лыком шит, да мылом мыт. Дает Бог день, дает и пищу... Теперь не буду позабыт Годков поди и через тыщу. И завершается рассказ, Что столько сил и нервов отнял, О времени, судьбе о нас... Да, все вам ведомо сегодня. Да, вот: кого сумел, собрал Мы снова вместе, снова в теме. Воздвигнут прочный пьедестал Для поколения в поэме И остается пожелать Героям этой эпопеи По-флотски кратко: -- Так держать! Не отступая, не слабея Достойно выдержать маршрут. И нас в суглинистом ночевье Теперь-то точно не сожрут Могильные тупые черви – Живыми в книге навсегда Останемся теперь, ребята! И МГУ-шная звезда Светла, как встарь, в часы заката. Теперь не потеряет нас В пространстве наш декан Засурский. Вновь воедино свел рассказ... Поплачьте о зиме, сосульки! Непреходящая весна В душе у нас, детей журфака... Нам наша дружба не тесна. Нам с ней – и в Заполярье жарко... Остались наши имена В журфаковских зачетных списках. Безмерно высока цена Всего, что стало сердцу близко Под знаменем твоим, журфак! Нас выбрала судьба однажды – Не знаем почему и как. В томлении духовной жажды Пришли мы на святой порог Непревзойденной альма матер... Потом пред нами сто дорог Легло... Кого куда сосватал Удел, кто как стезю торил, Чем вдохновенно окрылялся, Как над судьбою воспарил – Здесь обо всем я постарался Без украшательств рассказать. Читайте, вспоминайте снова. Жаль, но придется, завязать. Передается право слова Потомкам нашим. Пусть они Теперь расскажут о журфаке. Их начались часы и дни, У них в руках священный факел... Но я еще, покуда жив, Сказать о многих постараюсь, Строкою курсу послужив... Ни от кого не отрекаюсь, Кто не отрекся от меня. Спасибо за поддержку, друже! Тех, кто отрекся, не виня, Отмечу с грустью: им же хуже. Еще: признанию в любви К Москве предоставляю слово. Любовь к Москве в моей крови. На все века, Господь, от злого Оборони Москву мою... Продли мои лета, Всевышний, Тогда я снова воспою Столицу на странице книжной... * * * О, Москва! Мне досталось недолгое счастье – Провожать твои зимы и весны встречать. И несчастье: однажды пришлось распрощаться И в холодную даль безвозвратно умчать. О, Москва! В днях твоих есть моя пятилетка, Мои грезы в твоих тайно растворены. Ты еще вспоминаешь меня, хоть и редко И в мои прилетаешь рассветные сны. О, Москва!, Я целую твои мостовые, Ты, как прежде для сердца священный магнит. Пусть, как прежде чеканят шаги постовые И студенты в «высотке» не гасят огни. О, Москва! Ты меня ни о чем не просила, Ничего не сулила в обмен на любовь. Просто ты подарила невесту и сына И отныне у нас с тобой общая кровь. О, Москва! Понимаю, слезам ты не веришь, Ты превыше и слез, и надежд, и мольбы. Просто ты за меня моей болью болеешь, И гранишь для меня путевые столбы. О, Москва! Я не верю в разлуку навечно. Я еще возвращусь под твои облака. Мы еще обо всем потолкуем, конечно... Не прощаюсь, Москва... До свиданья!... Пока!... Стихотворение Семена Венцимерова, год 2001-й... Содержание Предисловие к части семнадцатой. Поэма первая. Я, Семен... Поэма вторая. Тома Поэма третья. Груня Васильева Поэма четвертая. Зина Козлова Поэма пятая. Сергей Сергеев Поэма шестая. Валерий Хилтунен Поэма седьмая. Григорий Медведовский Поэма восьмая. Галина Вороненкова Поэма девятая. Сергей Ромашко Поэма десятая. Георгий Зайцев Поэма одиннадцатая. Виктор Притула Поэма двенадцатая. Хенче-Кара Монгуш Поэма тринадцатая. Тулуш Маадыр-оол Поэма четырнадцатая. Николай Бижев Поэма пятнадцатая. Александр Иваненко Послесловие к части семнадцатой | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
