Что хочет автор. Литературные конкурсы

Это, собственно, не пьеса. Хотелось написать исторический роман, однако о той эпохе мы знаем чрезвычайно мало. Роман подразумевает описания: обычаев, костюмов, обстановки; наличие мелких, но важных деталей. Например, как приветствовали друг друга люди в эпоху возвращения иконопочитания? Что они ели, что пили? Каковы были те же обычаи, верования, одежда соседствующих с Византией племён? А ведь всё это накладывает на автора весьма немалую ответственность.

Посему решено было остановиться не на романе, но на произведении, состоящем из разговоров, благо на этот счёт существует опыт, например, того же Эразма Роттердамского и многих иных авторов.

Главное, как виделось автору – было донести до читателя образ самой идеи, воплощённой в характере героя, одного из основателей нашей письменности, религии, культуры. Насколько это получилось – решать Вам, дорогой читатель.

Произведение завершается "Комментариями историографа", в которых, опираясь на реальные исторические сведения, автор комментирует отдельные моменты и аспекты произведения.

Итак – разрешите пригласить Вас в Византию IX века нашей эры.

Действующие лица:

Константин, прозвищем Философ, учёный.

Михаил, его брат, далее – Мефодий, настоятель монастыря Полихрон.

София, приёмная дочь Феоктиста.

Михаил Ш “Пьяница“, император Византии.

Варда, патрикий, далее кесарь империи.

Ингерина, куртизанка.

Фотий, архонт, учёный, далее патриарх.

Василий Македонец, брат Ингерины, приближённый Михаила, в будущем император.

Феоктист, евнух, хранитель государственной печати (Логофет Дрома).

Иоанн Грамматик (Анний), патриарх-иконоборец.

Георгий Асикрит, чиновник в переговорах с арабами.

Мутаваккиль, халиф Багдадский.

Эмир Мелитенский.

Коцел, сын Прибины, князь Паннонский.

Ростислав, князь Моравский.

Климент Охридский, ученик Константина и Мефодия.

Некий Словоискусник в Корсуни.

Секретарь Гаудериха, епископа Веллетри.

Председатель венецианского собрания трехъязычников.

Легат папы римского.

Лекарь логофета Феоктиста.

1-й и 2-й воины князя Коцела.

1-й, 2-й и 3-й клирики-трехъязычники.

1-й, 2-й и 3-й ученики Константина Философа.

Послушники монастыря Полихрон и резиденции патриарха Аквилейского.

Слуги Императора и логофета Феоктиста.

Гонец во время осады Константинополя.

Голоса, мужские и женские, зачитывающие послания.

Воины, монахи, клирики, освобождённые из плена славяне и греки, воины, архонты-царедворцы при дворе императора Византии, ученики Константина Философа, посланники восточных земель при дворе Ростислава и т.д.

Константинополь, дворец императора, около 841 года. Внутренний дворик, в середине которого вполголоса беседуют будущий патриарх Фотий и патрикий Варда. Входит логофет Феоктист.

Феоктист (проходя бодрым шагом): Приветствую вас, друзья! Рад вас снова видеть. Как здоровье императора?

Фотий: Привет и тебе, Феоктист! Опять спешишь? Неотложные дела?

Варда: Какого из двух императоров ты имеешь в виду?

Феоктист: Того, кто ныне облечён властью.

Варда: Феофил тяжко болен и не встаёт с постели. Михаил, по своей младости, облечён властью над детской комнатой…

Феоктист: В таком случае, хочу пожелать здоровья и многих лет императрице. Как чувствует себя твоя сестра, досточтимая августа Феодора?

Варда: Об этом тебе лучше спросить Фотия. Императрица в последнее время особенно к нему благоволит.

Фотий (озабоченно): Да, вплоть до того, что я всерьёз подумываю принять духовное звание. И даже патриарший сан, если к тому пойдёт.

Феоктист: Так в чём же дело? Если Феофил… уйдёт, это будет означать крах политики иконоборчества. Нынешний патриарх Иоанн не имеет сильных сторонников. Его должность освободится сразу же после того, как…

Варда: Тс-с-с!.. Я назначил вам встречу именно в этом месте, потому что здесь нет поблизости стен, за которыми могут прятаться люди с чуткими ушами. Но все равно, прошу вас, разговаривайте тише.

Феоктист: Ха-ха-ха! Ну и пусть донесут, что мы собрались для того, чтобы передать друг другу последние новости и сплетни. Дорогой патрикий! Я не заговорщик и не политик. Моя забота – состояние дел в государстве. Моя головная боль – отношения с арабами, хазарами, болгарами, франками… Моя тревога – не созрела бы новая война.

Фотий: А как ты полагаешь, перемена в религиозном обряде не помогла бы нам пойти на мировую с Римом?

Феоктист: Фотий, ты великий учёный и я благоговею перед твоей прозорливостью. Да, ты прав отчасти. Восстановив почитание икон, мы сумели бы устранить формальный повод в нашем конфликте с Западом. Но, кто знает, не отыщутся ли другие!

Варда: Например?

Феоктист: Например, кто знает, как мы сумеем решить вопрос с Болгарией. Я только что оттуда. Славянские племена бунтуют и всё больше поглядывают в сторону Рима… В стычке с ними тяжело ранен и ныне находится при смерти мой старый друг, друнгарий Лев.

Фотий: Это тот, который…

Варда: Да… тот, которому выпала честь спасти жизнь малолетнему императору Михаилу?

Феоктист: Именно он. Умирает в солдатской бедности, оставляя ещё не старую вдову и семерых детей.

Варда: И ты, Логофет Дрома, так просто, пренебрегая государственными делами и упуская возможность возвыситься как политик, стремишься попрощаться с этим человеком? От которого тебе ни выгоды, ни пользы? Либо ты сумасшедший, либо очень большой хитрец.

Фотий: А какого возраста дети?

Феоктист: Младшему сейчас лет тринадцать-четырнадцать. Очень болезненный, но очень талантливый мальчик. Лев мне многое о нём рассказывал.

Фотий: Грамотный?

Феоктист: Его грамотность поражает. Он целыми страницами цитирует Григория Богослова. Свободно беседует на славянском, латинском, не считая того, что читает в подлиннике Аристотеля и знаком с учением Платона.

Фотий: Погоди. (Варде) Не знак ли это Свыше?

Варда (Феоктисту): В твоё отсутствие мы как раз говорили об одном важном деле. Представь, не далее, как вчера августа Феодора высказала предложение, что юному Михаилу хорошо бы приискать сотоварища по учению, дабы тот подражал его старанию и преуспел в изучении языков и наук… Как его зовут, твоего мальчика?

Феоктист: Константин.

Фотий: А какой веры придерживается его семья?

Феоктист: Лев – крещёный славянин, мать – гречанка. Старшие дети, как и их родители, придерживаются иконоборческих взглядов, но друнгарий рассказывал, что Константин прячет под подушкой иконку Пресвятой Богородицы и тайно молится ей по ночам. Они не препятствуют этому.

Фотий: Что ж… Выходец из небогатой семьи, иконопочитатель, талантливый юноша… Как ты полагаешь, патрикий?

Варда: Похоже, вы меня убеждаете. Феоктист, мы, так и быть, отпустим тебя попрощаться с твоим старым другом. Встретишь Константина – не спеши. Испытай его хорошенько… Где проживают они?

Феоктист: В Салониках.

Варда: Салоники… Гм. Оплот иконоборцев… Там у тебя могут найтись дела и поважнее. Это будет достаточно долгая и ответственная миссия!

Феоктист: Ты зря подозреваешь меня в чём-то, о патрикий! Прошли те времена, когда евнухи вроде меня участвовали в дворцовых интригах и возводили на трон узурпаторов. Моё поле битвы – ратное, если идёт война, дипломатическое – если ведутся переговоры. В мирное время все мои мысли – лишь о богатстве и процветании империи!

Фотий: Оставим споры и распри. Предчувствую: твоя поездка будет не напрасной. Отправляйся сегодня же.

Феоктист: Буду ждать вестей из столицы! Слава Империи! (Уходит).

Варда: Человек, занимающий такой важный пост – и не желающий укрепления своей власти? Тебе это не кажется странным?

Фотий: Всякая власть от Бога, сказано в Писании. Может быть, именно такому как он, предназначено содействовать исполнению наших замыслов. Он прав, патрикий. Слава Империи!

Варда: Слава Империи!

Расходятся.

Цветущий сад возле дома в Салониках. Константин, одиноко сидит на камне. Входит Михаил, будущий Мефодий.

Михаил: Почему ты здесь, один? Почему не со всеми? Тебя разыскивают. Мать беспокоится, не заболел ли ты…

Константин: Я не один. Я беседую с отцом.

Михаил (присаживаясь рядом): Нам будет тяжело без него. Меня он любил как своего первенца. Тебя – как своего младшего. Он любил всех, и даже своих врагов. Когда из зарослей вылетела проклятая стрела, я приказал было воинам окружить и сжечь сухой кустарник вместе с теми, кто в нём скрывался. Он запретил мне делать это.

Константин: Я бы тоже запретил.

Михаил: Но это – убийцы твоего отца!

Константин: Они – простые селяне, на чью землю вы пришли без спроса и с оружием в руках.

Михаил: Они – язычники, нехристи, враги!

Константин: Бог для всех един. Нет для него ни иудея, ни эллина.

Михаил: Всё равно не могу согласиться. Хотя… быть может, ты и прав. Отца я этим всё равно бы не вернул… Но от убеждений моих ты меня не отвратишь. Хватит в нашей семье одного иконопочитателя!

Константин: Ты мыслишь как воин и поступаешь как воин, Мефодий…

Михаил: Постой, как ты меня назвал?

Константин: Ты честен, упрям и последователен в поступках. Ты – Мефодий, ты – человек, который старается ни на шаг не отклоняться от предназначенного ему пути.

Михаил: Он тоже называл меня так. Почему глядя на тебя, я постоянно вижу его?

Константин: Я же сказал: он здесь, со мной.

Мефодий: Приехал логофет Феоктист. Он сейчас беседует с матерью. Много расспрашивал о тебе. Откуда-то знает про ту иконку, что ты прячешь под подушкой. Я не стал отпираться, подтвердил, что это так и есть… Он хорошо знал отца и, по-моему, человек, которому можно довериться.

Константин: Он приехал не столько ради отца, сколько ради меня.

Мефодий: Откуда ты знаешь? Тебе что… дал знать отец?

Константин: Это ты сказал. Пойдём!

Входит София.

София: Так вот ты какой, Константин Философ!

Константин: Да, так меня называют друзья. А кто ты? Я не знаю тебя.

София: Моё имя София. Я приёмная дочь Феоктиста, хранителя печати.

Константин: Когда-то в детстве…

София: В детстве? А сколько тебе сейчас? Сто или двести лет?

Константин: А сколько лет нашим с тобой душам? И не были ли мы знакомы уже когда-то, давным-давно…

София: Ты что, поборник древней ереси?

Константин: И в древних заблуждениях можно найти крупицы истины. На твой вопрос отвечу так: в этой жизни я прожил почти пятнадцать лет.

София: Нет, ты точно Философ!..

Константин: Так вот, когда-то в детстве я видел чудесный сон. Множество прекрасных дев окружили меня, и предлагали избрать себе в жёны одну из них. И я избрал Софию – Премудрость Земную.

Мефодий: Так я предупрежу о твоём приходе? (Уходит).

София: Отец привёз меня сюда, потому что хотел, чтобы я посетила храм Святой Софии. Я говорю: но ведь у нас в Константинополе тоже есть такой храм. А он…

Константин: Что, здоровье императора Феофила так плохо?

София: При чём тут здоровье императора?

Константин: Твой приёмный отец очень любит тебя. И ещё, он владелец нескольких кораблей здесь, в Салониках. Не так ли?

София: Откуда ты всё это знаешь?

Константин: Читать намерения людей по их поступкам не сложнее, чем, зная буквы, догадываться о значении слов. И какая разница, триста мне лет или всего пятнадцать?

София: Но «во многом знании много печали»?

Константин: Ты безусловно права, о великая Премудрость. И может быть, неслучайно именно ты пришла ко мне в этот печальный день… Пойдём, нас ждут.

Интерьер дома в Салониках. Феоктист, Константин.

Феоктист (удобно располагаясь в кресле): Моя приёмная дочь София сказала, что ты обладаешь даром прозорливости. Я склонен верить ей. Скажи, ты можешь предсказать, что случится с нашей Империей… хотя бы лет через сто?

Константин: На всё Воля Свыше, о господин.

Феоктист: Это отговорка. Империя сохранится?

Константин: Позволь рассказать тебе притчу.

Феоктист: Притчу… Хорошо, рассказывай.

Константин: Как-то поспорили друг с другом христианин и язычник: чья вера крепче. Решили так: если кто кого переубедит, другой без споров переходит в его веру.

Феоктист: Такого не может быть!

Константин: Это всего лишь притча, господин.

Феоктист: Хорошо, продолжай. У меня складывается впечатление, что все люди духовного сословия умеют разговаривать только притчами. Ты не думал о карьере священника?

Константин: Это один из путей, посредством которых можно что-то сделать в жизни.

Феоктист: Ты и уклончив как священник. Ладно. Продолжай свою притчу.

Константин: Они условились так: вначале христианин побывает на отправлении обряда у язычника, потом язычник посетит службу по христианскому обряду. А потом – решат…

Феоктист: Продолжай, продолжай.

Константин: Пришёл христианин в языческое капище. Видит: там красиво, идёт служение богам, люди одеты празднично; дружно и торжественно справляют обряд жрецы. Никто никого не толкает, никто не опился вина, каждый знает своё место в общем хоре…

Феоктист: То есть, христианину там понравилось. Ты еретик, мальчик.

Константин: Господин мой, очень прошу тебя: не перебивай. На другой день повёл христианин язычника в свой храм. Ведёт: а сам думает: что-то будет?..

Феоктист: А что будет? Толпа молящихся, бьющихся лбами об пол. Нетрезвый священник. Облупленные стены, потому что деньги на храм ворует эконом. Орава калек и нищих. Хор поёт не в такт. Служба протекает как Бог на душу положит… Извини. Перебил.

Константин: Нет. Ты продолжил. Я чувствую её, и твою боль за всё это… Словом, вышли христианин и язычник из храма, а христианин приуныл: «Опозорился, теперь придётся мне идти в язычники». А язычник подумал-подумал и вдруг решил: «Всё, перехожу в твою веру!» «Как же так? – удивился христианин. – В чём причина твоего решения?» «А в том, – отвечает язычник, – что если при таком беспорядке и безобразиях вы продолжаете веровать в своего Бога, значит это действительно всесильный Бог!»

Феоктист: И в чём же смысл твоей притчи, юноша? Не хочешь ли ты сказать, что наша Империя – как эта церковь? Стало быть, ты предрекаешь ей ещё много славных лет существования…

Константин: Это ты сказал.

Феоктист: Да-а… Порядка как не было, так и не будет. Мы потеряли Египет, Сицилию и Кипр. Сейчас понемногу теряем Малую Азию, Армению, Болгарию…

Константин: О логофет! Прости за замечание: получается, что не ты меня экзаменуешь, а я тебя. Я хотел бы услышать твои вопросы и постараюсь на них ответить.

Феоктист (очнувшись от раздумий): Ты прав, о юный мудрец! Ты молод годами, но стар разумом… Я рад за тебя, рад за сына своего лучшего друга!

Константин: Отец мне много рассказывал о тебе. Он очень уважал тебя и говорил, что на твоё слово всегда можно положиться.

Феоктист: Как? Это говорил тебе твой отец? Друнгарий Лев? Который всю жизнь ругал меня и спорил со мною взахлёб?

Константин: Ругаться и спорить – не значит враждовать.

Феоктист: Гляжу, ты многому от него научился и многое перенял… Да! Он как-то упомянул, что ты – большой знаток древних книг и письменностей. И что дерзаешь спорить даже с теми, кто гораздо тебя старше! И что знаком и с сочинениями еретиков-гностиков, и с сочинениями язычников и даже с сочинениями сарацин!

Константин: Это так.

Феоктист: Хорошо. Я пригласил человека, который разговаривает и читает на языке, который кроме него не понимает никто. Сейчас… (Хлопает в ладоши) Позвать иноземного лекаря! И пусть захватит свою книгу!

Входит Лекарь.

Феоктист: Этот странный человек – великий медик. Он в несколько дней избавил меня от болезни, с которой придворные доктора боролись многие годы.

Константин: Возможно, они пытались тебя только лечить. Он же – попытался вылечить… Привет тебе, восточный человек.

Феоктист: Откуда тебе известно, что он с Востока, а не с Севера?

Константин: Я вижу краешек его манускрипта. Только на Востоке, где не имеет значения время, люди могли создать такие сложные знаки для своей письменности.

Лекарь (Феоктисту): Мой повелитель! Я опасаюсь, что этот юноша способен узнать тайны, раскрывать которые мне запрещает моя вера.

Феоктист: Я тебе приказываю. Я приказываю тебе сейчас же, в присутствии этого юноши прочесть несколько строк из твоей книги. (Константину) Ведь ты не знаком с этой письменностью?

Константин: Увы… Но меня интересует всякое Слово, каким бы языком оно ни было высказано. (Лекарю) О великий мудрец из далёкой страны! Прошу тебя, отбрось свои опасения. Кто знает, быть может когда-нибудь, в иной жизни, я так же сумею помочь тебе!

Лекарь: Ты знаком с учением нашей веры?

Константин: Мне доводилось слышать о нём.

Лекарь (открывая рукопись): Хорошо. На вашем языке эта надпись означает…

Константин: Погоди. Я хотел бы, чтобы ты прочитал её на своём языке.

Лекарь: Что же, мальчик. Послушай. (Читает) «Чуаньжаньбин гоу-чжунчу… Яо… Цзуй хаоды фу чи яо ши люджи… хуа. Яоши тэнтун…»

Константин: Погоди, погоди. Ты после слова «люджи» пропустил два иероглифа: «лун» и «му»!

Лекарь (в испуге закрывая руками написанное, Феоктисту): О повелитель! Я боюсь читать дальше! Этот юноша…

Константин: Прости меня, о мудрец. (Задумчиво) Нет! Эта книга написана не на твоём родном языке. Её язык мелодичен и чист… он напоминает пенье птиц в весенней роще. Ты же произносишь написанное гортанно, как слова своего родного языка. Она дорога тебе, с её помощью ты помогаешь людям… Прошу тебя, оставь свои страхи. В наших местах я никогда не встречал травы под названием «глаз дракона», да я и не занимаюсь медициной.

Лекарь: О повелитель!

Феоктист: Теперь ты сам видишь, чужеземец, насколько мудры и всезнающи бывают христианские юноши.

Константин (Лекарю): Великий мудрец! Прошу тебя, ответь мне на один вопрос.

Феоктист: Ответь ему.

Константин: Проживу ли я долго?

Лекарь (внимательно оглядев его): Твоя кожа… глаза… дыхание… Много хоянь… мало шуй… Война между ци и ту… Ты – как искра, что вспыхивает ярко, но горит недолго.

Константин: Благодарю. Я понял. Чем я могу наградить тебя за данный тобой урок?

Феоктист: Об этом не беспокойся. Я плачу ему достаточно.

Лекарь: Прости, повелитель, что перебиваю тебя. (Константину) О юноша! Лучшей наградой и мне, и всем богам, которые покровительствуют мудрым, будет, если ты за столь краткую жизнь сумеешь оправдать своё предназначение. Странствуй и учись, учись и странствуй. Вершина упирается в небо, но терпение и настойчивость помогут преодолеть любую дорогу. Иди – и придёшь!

Шум за сценой. Быстрыми шагами входит Мефодий.

Мефодий: Великий логофет! Известие из Константинополя! Умер император Феофил! Слава императору Михаилу!

Феоктист: Слава императору! (Константину) Ты будешь жить в моём доме. Будешь особо приближен к молодому императору. Собирайся в дорогу. (В сторону) Боже, как не хочется возвращаться в столицу!

Константинополь, императорский дворец. Помещение для уроков. Молодой император Михаил и Константин. Входит Слуга.

Слуга: К вам Лев Математик, ваше величество!

Император: Кто-о? (Константину) Что, сегодня этот старый ворон опять будет каркать мне в уши своей математикой? Ну нет! (Слуге) Не принимать его! Пусть себе сам развлекается! «Луч света, проходя сквозь поверхность шара, образует прекрасные фигуры…» Долой математику!

Константин: Но Лев Математик – величайший учёный и практик. Его расчёты военных машин…

Император: Вот пускай и займётся своими таранами и катапультами… А кстати… Дядя говорил мне как-то, что этот старый зануда – ещё и иконоборец?

Константин: Ваше величество, но он, в первую очередь – великий учёный и весьма полезный государству человек.

Император: Пускай и занимается своим государством!

Константин: Вашим государством, ваше величество.

Император (не слушая его): Гнать всех математиков в три шеи! Здесь я император! Позвать ко мне этого… как его… Фотия! Пусть он расскажет нам лекцию про историю! Да, раб, позови-ка Ингерину. Я хочу забавляться уроками вместе с нею!

Слуга уходит.

Константин: К чему вам куртизанка?

Император: Я хочу быть как Нерон! Я желаю пить, есть и веселиться, занимаясь наукой! И ты, кто так часто болтает о свободе, смеешь мне возражать?

Константин: Настоящий император не может быть свободен. Он всецело предан своему отечеству и часто обязан отказывать себе в простейших мирских забавах. Император – это, прежде всего, правитель с сердцем чистым, как вода в роднике. Как писал Григорий Богослов, он обязан быть божеством для своих подданных. Вспомните, что рассказывал вам Фотий о вашем отце…

Император: О, а вот и Ингерина! Эй, слуги! Вина сюда, вина!

Входит Ингерина.

Ингерина: Я, как всегда, явилась по первому зову вашего величества.

Император: Да брось ты! Сейчас мы здорово повеселимся! Фотий будет рассказывать нам о временах Калигулы и Нерона. Мы пригласим также грека Имерия. Знаешь, во всей империи он лучше всех умеет пердеть! Гасит пламя свечи на расстоянии в семь локтей!

Константин: Ваше величество, позвольте вам напомнить. Вы срываете уроки.

Император: Ингерина, тебе знаком этот книжник? Он горазд рассказывать о непорочном таинстве и философии древних букв, но абсолютно ничего не понимает в вине!

Ингерина: Мне нравится, что вы, ваше императорское величество, с таким уважением говорите об этом юноше. Скажи, Константин, ведь ты старше и опытнее. Почему Господь самое приятное в любви посчитал грехом? Почему мы не можем заниматься этим открыто, на людях? И зачем вообще…

Константин: Прости меня, но сейчас ты скажешь богохульное. Я отвечу на твой вопрос. Любовь есть таинство и в этом её притягательность для человека. Человек тем и отличается от зверя, что его притягивает тайна.

Император: А что же притягивает зверя?

Константин: Зверя притягивает возможность утолить свою жажду ощущений. Но эта жажда быстро проходит, как только зверь утолит свою похоть. Человек же идёт дальше. Если бы любовь не являлась таинством…

Ингерина (Императору): А в его словах есть здравый смысл, мой котик. Нам хорошо бы разнообразить наши игры.

Император (Константину): Продолжай. А кстати, ты ведь святой? Или у тебя всё же были подружки?

Константин: Я умолчу, поскольку это тоже часть таинства.

Император: Брось, брось! Тебе приказывает твой господин!

Константин: Ваше величество изволят приказывать мне в делах мирских. Любовь же идёт от Бога.

Ингерина: Так ты считаешь, что если бы любовь не была окутана покровом тайны…

Константин: Я расскажу вам притчу.

Император: Ну вот, опять он со своими притчами!

Ингерина: Погоди, дай послушать. Рассказывай, смелый юноша.

Константин: Когда Господь сотворил первых людей и поместил их на землю, он пожелал им: плодитесь и размножайтесь. И они плодились и размножались как животные. Но вскоре Бог обнаружил, что рождаться людей стали всё меньше и меньше, потому что они потеряли всякий интерес к самому акту любви. И тогда Господь дал им одежды, которые прикрывают то, что ранее было у всех на виду. Господь дал им таинство, превратил чувство похоти в чувство любви. В апокрифическом Евангелии от Филиппа сказано: дом – это храм Божий, куда приходят все. Спальня – святое место, куда имеют право входить лишь избранные. Постель супружеская – святая святых, куда помимо мужа и жены не имеет права заглядывать никто…

Входит Фотий.

Фотий: Цитируешь ереси, мой мальчик?.. (Императору) Ваше величество! Не далее, как сегодня святейшая августа Феодора справлялась у меня об успехах её сына. Что мне сказать ей? Что вы изволили не пустить на порог достойнейшего Льва Математика? Что вы изволите проводить уроки, попивая вино и лаская куртизанок? Что…

Император: А почему ты, входя, со мной не поздоровался? Или ты не член нашей семьи? Я вот всё думаю: а может, я совсем не сын Феофила, а твой? Что ты скажешь на это?

Фотий: Скажу, что такие грубые намёки недостойны вас, ваше величество. Да, я не стану лгать, у меня были чувства к вашей матери, великой августе Феодоре, а ещё более сильные были у неё ко мне. Но мы нашли в себе силы перебороть их. И тем более, мне совестно за её сына, который не находит воли перебороть свои пороки.

Император: Твои речи одновременно и дерзки, и скучны…

Входят слуги, неся еду и вино.

Император: Эй, эй! Почему ты смеешь подносить мне вино не в золотом сосуде, а всего лишь в серебряном?

Слуга: Ваше величество, но этот сорт вина…

Император: Ты ещё смеешь мне возражать, хам? Сейчас я велю содрать с тебя живого кожу и вывалять в песке! Сейчас я…

Фотий, Ингерина, Константин (вместе): Ваше величество!

Император (вставая с кресла): Молчать! (Слуге) Ладно… Еду и вина – в мои покои! Да впредь приноси вино в золотом кувшине! Этот оставь себе. Ты сегодня избегнул смертельной опасности. Выпей за моё здоровье… Да пригласить к нам Имерия Грила, его уроки нам больше нравятся! (Ингерине) Пойдём!

Слуги, император и Ингерина уходят.

Фотий: Это человек, который будет нами править. Нерон, Калигула, Тиберий и Домициан в одном лице…

Константин: Я не оправдал своего назначения. Это меня очень стыдит и мучает, учитель.

Фотий (обнимая его): Он помиловал этого человека, это уже неплохо. Не совестись излишне, мой мальчик. Не пересыпай солонку... Разве ты не сделал всего, что мог?

Константин: Я полагал, что Слово, в котором заключается Любовь Господня, поможет мне найти путь к разуму и сердцу молодого императора, поможет ему обрести истинную веру и понимание других людей. Мне казалось, что…

Фотий: Нам всем так казалось. Увы, единственное, что нам сейчас остаётся – это терпение, смирение, надежда. Будем же делать то, что в наших силах, а остальное… на всё воля Господня. Присядем же и начнём урок.

Присаживаются.

Фотий: Сегодня я должен дать тебе особенный урок, Константин. Из всех моих учеников ты наиболее силён в риторике. Так вот. Я принял решение обратиться в епископат об избрании меня патриархом. Да, я понимаю, что в империи уже сейчас имеются по крайней мере два патриарха. С патриархом Игнатием мы как-нибудь договоримся. Но на нашем пути стоит иконоборец Анний.

Константин: Он же Иоанн Грамматик. Мне известны тексты его речей. В них много…

Фотий: Ереси?

Константин: В них много ошибок и натяжек, о учитель.

Фотий: Этот человек стоит на нашем пути. Его речи сбивают с толку, заставляют людей верить не в смысл, а в букву. Если ты знаком со стилем их изложения, тебе будет легче справиться с тем экзаменом, который тебе предстоит. Ты выступишь на диспуте против Анния.

Константин: Я?

Фотий: Ты, на мой взгляд, единственный, кто способен сделать так, чтобы, не вступая в пустые пререкания, Словом своим убедить иконоборца прекратить ненужную борьбу.

Константин: Но я ещё так…

Фотий: Молод и неопытен? Пустое. Твоими устами говорит само Знание. Бог заронил в тебя свою искру. Как вести себя, как, когда и какие слова говорить, а от каких воздерживаться – этим мы сейчас с тобой займёмся. Итак, начнём же наш урок!

Входит Варда.

Варда: Уже готовитесь? Анний самолично выколол глаза на иконе, которую я велел послать ему в знак прощения. Провозглашает, что его согнали тупым насилием, потому что боятся, что никто не может противостоять его речам. Его окружение множится день ото дня. Ещё немного – и толпа признает его мучеником за веру, тогда нас ждёт возвращение ко временам Исавра. И это в то время, когда мы нашли возможность приступить к созданию университета! (Константину) Мы не случайно решили подготовить к диспуту именно тебя. Условие такое: если он сумеет тебя переспорить, мы будем согласны вернуть ему патриарший престол. Если же возьмёшь верх ты… Несмотря на молодость, ты получаешь чин преподавателя, а получив духовное звание… Тебя ожидает большое будущее!

Константин: Я опасаюсь, о патрикий. Сейчас на меня ложится невиданная ответственность.

Варда: Как мне рассказывал Фотий, за неполных три месяца ты прошёл полный курс обучения как у него, так и у Льва Математика…

Фотий: Да. И я не отрекаюсь от этих слов. Иные его рассуждения меня не просто восхитили. Иной раз кажется, что его учителем был сам Господь Бог наш Иисус Христос…

Варда (Константину): Тебе придется пойти на этот подвиг.

Константин: Патриарх Иоанн Грамматик гораздо опытнее меня. Он ведёт беседы своим особенным учёным языком, употребляя слова и тексты, которые мне неизвестны и малопонятны…

Фотий: Важны не слова, мой упрямый мальчик. Гораздо важнее, что стоит за этими словами. Ты будешь сражаться не за себя и даже не за партию иконопочитателей, но за нашу веру, за её будущее Слово и верное его понимание. Я благословляю тебя на этот подвиг и верю: в нужный момент тебе придут все необходимые слова. Верь: когда ты прав – Бог будет на твоей стороне и не сомневайся: поймут тебя и оценят по достоинству.

Константин (в сторону): Боже отцов наших! Господи милостивый, который словом всё сотворил и премудростью своею создал человека!.. Дай мне мудрости, что пребывает на краю престола Твоего, чтобы, познав, что угодно тебе, я достиг спасения, ибо я раб Твой и сын рабыни Твоей!.. Аминь. (Поклонившись Фотию и Варде) Хорошо. Я возьмусь за это. И да пребудет с нами Бог Единый, Истинный и Всемогущий!

Зал собраний под Константинополем. Патриарх Иоанн Грамматик, Варда, Фотий, представители от иконоборцев и иконопочитателей.

Иоанн: Известно мне, патрикий Варда, что по твоему приказу в храмах уничтожают изображения и фрески. Известно мне, Фотий, что ты самолично решил стать патриархом. Не слишком ли рано предаёте веру отцов ваших?

Фотий: Мы не будем с тобой спорить о том, кому поклонялись наши отцы, отцы наших отцов и отцы отцов наших отцов…

Иоанн: Ага! Стало быть, идолы премерзкие, что заменяют вам Бога, уже не в силах подсказать вам нужные слова? Быть может, со мной будет вести беседу изображение с одной из тех глупых картинок, что вы ныне развешиваете по храмам Господним? Еретики! Ере-ти-ки! Тысячу тысяч раз еретики!

Варда: Мы решили так: пусть с тобой поговорит самый младший из нас. Обещаешь ли ты, в случае своего поражения, добровольно отречься от своего престола и признать нашу правоту?

Иоанн: Обещаю… Хотя этого не будет никогда. А ты, патрикий, обещаешь ли… хотя, цену твоим обещаниям я знаю хорошо. Только знай: орудия ваши, направленные против меня, обернутся против вас же! Ибо ничто не поколеблет ни истинной веры моей, ни истинной веры тех, кто идёт во имя Бога!

Фотий: Ты дал своё обещание. Позовите Константина!

Входит Константин. Некоторое время они с Иоанном в молчании смотрят друг на друга.

Иоанн: Кто ты, отрок? И разве родители твои не научили тебя здороваться?

Константин молчит.

Иоанн (к Варде и Фотию): Вы прислали мне немого?!

Константин: Немой для слепого – самое подходящее общество. Выколов глаза святому образу, ты выколол глаза самому себе.

Иоанн: Ха! Самоуверенный юноша! Ты такой же, как те, что тебя выбрал. Все вы недостойны подножия моего и невелика честь для меня с вами спорить.

Константин: Людская гордыня говорит в тебе, заглушая Божьи заповеди. Я понимаю, что ослеплены глаза твои, и туманны мысли твои, и горька речь твоя… Мыслишь ли ты, что мнение твоё и оспорено быть может, несмотря на то, что ты выдаёшь его за глас Божий?

Иоанн: Зато твоё мнение, видимо, нашёптано бесами, живущими в твоих картинках. Мои глаза чисты от бельма ваших икон! Я смело и прямо разговариваю с Богом, и мне не нужна подсказка богомаза для того, чтобы общаться с образами святыми.

Константин: Но обращаясь к образам святым, представляешь ли ты их воочию? Так чем ты лучше богомаза?

Иоанн: Мне вовсе не требуется «представлять воочию» тех, чьи голоса звучат без всякого моего представления.

Константин: Хорошо. Но ты не услышал приветствия моего мысленного. Так чем ты докажешь, что слышишь голоса святых?

Иоанн: А кто ты такой, чтоб твой цыплячий голос сравнялся бы с голосами святых?

Константин: Так ты хочешь сказать, что не Истинный Господь направляет слух твой, о патриарх? Иначе ты услышал бы меня.

Иоанн: О-о-о… Язвительный юноша, я стар как Нестор. И пускаться с тобой в перебранку о мелочах я просто не буду. Это всё равно, что искать цветы осенью. Подобные войны не для меня.

Константин: Ты сам против себя приводишь довод. Скажи мне, в каком возрасте душа тела сильнее?

Иоанн: В старости.

Константин: На какую же войну мы тебя гоним, на телесную или на духовную?

Иоанн: На духовную.

Константин: Тогда прости меня, но здесь ты должен быть сильнее. Направляясь к тебе, я готовился не цветы осенью искать, и вовсе не хотел объявлять тебе войну. Я попросту хочу услышать ответ на свой вопрос.

Иоанн: Удовлетворись же и тем, что услышал. Ты поклоняешься иконе, где святой образ написан всего лишь по грудь, и не стыдишься этого. Ты, должно быть, и кресту, разбитому на части будешь поклоняться! И лобызать эти кусочки, не в силах собрать из них единого целого!

Константин: Здесь я с тобой не спорю. Крест, лишившись хотя бы одной части, уже не крест. Он теряет свой образ. Икона же являет только подобие действительного образа. И всяк, кто смотрит, видит лик не льва и не рыси, а первообраз, и всяк видит по-своему, как направляет его к тому Господь, и не гордится этим, и не говорит, что видит и слышит лучше остальных.

Иоанн: На ваших иконах без надписи не разберёшь, где какой святой намалёван. И всякий богомаз малюет по-своему!

Константин: Так мы обращаемся не просто к иконе! Пойми! Она – подобие окна, сквозь которое видим и слышим истинный Образ Святый. Вы же обращаетесь к нему сквозь глухую стену!

Иоанн: Так как же Бог сказал Моисею: не сотвори всякого подобия? А вы и делаете, и поклоняетесь им?

Константин: Если бы Бог сказал: не сотвори никакого подобия, то был бы прав ты. Но он сказал: не сотвори всякого, то есть твори лишь достойное. Не так ли?

Иоанн молчит, не зная, что ответить.

Константин: Вижу и слышу мучения твои, о достойный старец. И грустно мне, и радостно, и благодарен я тебе от всего сердца, потому как, поговорив с тобой, ещё более понял, что я на верном пути.

Иоанн (после долгих раздумий): Подойди ко мне, о премудрый юноша. Я хочу сказать тебе несколько слов наедине.

Константин подходит ближе.

Иоанн: Ты только что сказал при всех ужасные слова, мальчик. Понимаешь ли ты, какую тайну поведал людям? И поняли ли они тебя?

Константин: Что ты имеешь в виду?

Иоанн: То, что обращаться к иконам и просить Бога о помощи может каждый. Они равно усилят и доведут до вышнего престола молитву и мудреца, и политика, и святого, и последнего негодяя…

Константин: Но Бог не слеп и видит лучше нас кто и с чем к нему обращается.

Иоанн: Оставим Бога в покое. Да, ты… ты побеждаешь меня в этом злосчастном споре, но лишь потому, что я сам давно познал и понял правоту иконопочитателей. Кто знает, прошло бы время – и мы сумели бы как-то договориться. Но времени этого у меня нет, а политика – она не ждёт. Ты что, всерьёз уверен, что проиграй ты в споре – и всё обернулось бы совсем иначе?

Константин молчит.

Иоанн: Теперь я отойду от дел. Как бы там ни получилось – мне всё равно придётся доживать годы в далёкой ссылке… Тебе же – суждено остаться, крепнуть и преуспевать. О молодой лев, победивший старого!.. Позволь, я дам тебе совет. Имей в виду, что тебе советует не политик, не избранный глава Церкви и не просто Анний, как вы меня привыкли называть. Я – старый, битый и наученный изрядно жизнью человек. Ты же – молод, чист и духовно высок. В тебе сокрыто множество талантов и ждёт своего воплощения множество великих и светлых целей. Не совершай моей ошибки! Избери исключительно духовную карьеру, а за дела и мысли свои ответствуй пред одним лишь Богом. Постарайся не смешаться с толпой политиков, которые будут наперебой стремиться использовать Имя Всевышнего и Слово Его на пользу своим целям. Будь вдали от этого, и если у тебя получится – Господь поможет тебе в трудах и путях твоих… И не дай Бог и тебе разочароваться в своём пути, о горячий и пылкий юноша! Благословляю тебя на подвиг сей, а слушать меня или нет – уже твоё дело! (Слугам) Проводите меня!

Константин молча кланяется. Иоанн уходит. К Константину, стоящему в задумчивости, подходят Фотий и Варда.

Фотий (целуя Константина в лоб): Поздравляю тебя, сынок. Ты держался достойно! Ты нынче же будешь рукоположен в диаконы.

Варда (пожимая Константину руку): Тебя ожидает должность хартофилакса. Ты будешь вести занятия в создаваемом нами университете и попутно начальствовать над библиотекой самого патриарха… О чём это вы шептались наедине?

Константин: Он признал свою неправоту. Он выразил желание смиренно удалиться в изгнание, надеясь, что вы будете великодушны и милостивы к побеждённому.

Варда: Великодушны и милостивы? После всего им содеянного? Вначале пусть замолит свои грехи!

Фотий: Раскаяние этого человека, как и наша милость к нему будут способствовать возвышению и славе истинной веры… И всё-таки, ты не всё сказал, мой мальчик. Я же видел: он благословил тебя. На какой-такой подвиг?

Константин: Как может напутствовать старый лев своего победителя? Разреши, я оставлю это своей тайной.

Фотий: Хорошо, даю тебе такое разрешение. Уверен, что твоё чистое сердце не позволит тебе совершить ошибки. А сейчас – иди. Тебе надо отдохнуть после полемики.

Константин уходит.

Варда: Чистое сердце? Только что пришло известие: логофет Феоктист вернулся в Константинополь после победы над сарацинами. Он овеян славой, обласкан толпой, купается в роскоши и, чувствую, не устоит перед тем, чтобы не преподнести богатых даров императорской семье и не пригласить в свой дом самых именитых граждан Империи.

Фотий: Так в чём же дело? Он, благослови его Господь, получает заслуженные им почести.

Варда: А дело в том, что он, по слухам, собирается женить Константина на своей приёмной дочери Софии. В этом случае наш юный Философ становится весьма богатым и властным человеком. Что ты об этом думаешь?

Фотий: По-моему, ты как всегда преждевременно подозреваешь Константина в том, что он ещё и не думал совершать. Этот юноша – святой! Что же касается Феоктиста…

Варда: В известной восточной игре следует за два-три хода предусматривать намерения противника. Тебе не хуже меня известно, что и святого можно заставить стать игрушкой в руках опытного интригана. Слепое доверие с нашей стороны может поставить под угрозу интересы государства и, наверняка – жизнь самого императора!

Фотий: По моему, ты как всегда преувеличиваешь. Феоктист, вне войны и дипломатии – мирный и честный гражданин Империи, а его интересы…

Варда: Ну, каковы его истинные интересы, я полагаю, мы вскоре сумеем узнать. Не пройдёт и двух-трёх месяцев!

Константинополь, дом логофета Феоктиста. София. Входит Константин.

София: О Константин! О великий Константин Философ! Боже, это ты! Ну почему ты теперь так редко бываешь у нас в доме? На приглашения не отвечаешь, совсем заважничал. Ты бука! Ты ведь знаешь, как я рада тебя видеть! (Целует его).

Константин: Прости меня. У меня теперь много дел. Беседы с учениками, лекции, составление учебных планов…

София: О! Грамматика, философия, риторика! Всё-таки, ты действительно бука!

Константин: Ещё много работы в библиотеке. Там столько древних пергаментов, папирусов, табличек! Прежний хартофилакс ленился разбираться в хранилищах, а там, ты только представь себе, можно отыскать даже рукописи, что уцелели после пожара Александрии!..

София: Бука, бука! К тебе теперь не подступишься. Сваливаешься внезапно, никого не предупредив. И всё-таки я тебя люблю!

Константин: Милая София! Ты будешь вновь разочарована, и я приношу тебе все возможные извинения, но я…

София: Что? Опять?

Константин: Прости, но сегодня я пришёл по очень важному и неотложному делу.

София: Какому же?! Неужели ты наконец…

Константин: Это касается твоего отца.

София: А… отец… он скоро придёт.

Входит Феоктист.

Константин: Долгих лет тебе, Логофет Дрома!

Феоктист: Ба! Константин! Долгих лет и тебе, Константин!.. София, доченька, здравствуй!.. Взгляни-ка на него! Настоящий государственный муж! Повзрослел! Возрос! Совсем уже не мальчик, не прошло и года! Как идут дела? Как семья? Как мать? Как любезный брат твой Михаил?

Константин: Он принял рукоположение и теперь под именем Мефодия исполняет обязанности настоятеля монастыря Полихрон.

Феоктист: Постой, постой. Полихрон? Это где-то в Вифинии? А почему так далеко? Отпиши ему, приищем местечко поближе.

Константин: Сейчас ему так лучше. Ведь он всю жизнь провёл иконоборцем. Ему необходимо время, чтобы свыкнуться со всеми нашими переменами и новшествами.

Феоктист: А что же мы стоим? Отметим нашу встречу. Эй, слуга! (Хлопает в ладоши).

Входит Слуга.

Феоктист: Приготовь-ка нам поужинать. Да смотри, хиосское вино подавай не в золотом сосуде, а в серебряном! (Константину) Грешен в чревоугодии, друг мой! Люблю и ценю изысканность и тонкий вкус! (Слуге) Да не забудь подать к столу ту удивительную рыбу, что прислали в подарок от хазарского посла! Ступай!

Слуга уходит.

Феоктист (Софии): А ты – разделишь с нами трапезу?

София: Благодарю вас, отец мой, но я ужинала. К тому же, у него дела как всегда не ко мне, а к тебе. Приятно вам поговорить и потрапезничать! (Уходит).

Феоктист: Константин Философ!.. Ну и как там у тебя дела с этой самой твоей философией? Кстати, я до сих пор не знаю, что ты в ней находишь. Что она такое, философия?

Константин: Философия – это знание вещей божественных и человеческих. Это наука о том, насколько может человек приблизиться к Богу и как он может делами своими приблизиться к образу и подобию Создавшего его…

Феоктист: Тебе не надоело ещё в келье своей сидеть?.. Прости, если не так сказал. Ты же знаешь, как я люблю тебя. Твои красота и мудрость понуждают меня любить тебя более чем родного сына.

Слуги, войдя, расставляют на столе угощения.

Константин: У меня к тебе важное дело!..

Феоктист: Оставь, оставь свои дела! Отдадим вначале должное этому прекрасному вину и этой замечательной рыбе, ломтики которой, прозрачные как мёд, оставляют на языке ощущение неземного блаженства! А закуски! Гляди, это совсем не то, к чему ты привык в своей канцелярии! А в моём доме ты можешь вкушать эти яства сколько пожелаешь! Прошу тебя, не пребывай в стеснении, ты же знаешь: хорошему хозяину всегда приятно, когда его сотрапезник ведёт себя вольно и ест, и пьёт за обе щёки!.. Кстати, у меня к тебе тоже есть одно давнее важное дело, поважнее всех твоих вместе взятых! (Жестом отсылает слуг).

Слуги уходят.

Константин: Смиренно слушаю тебя.

Феоктист (оглянувшись): Ведь твой диаконский сан не запрещает тебе жениться?

Константин молчит.

Феоктист: София ночами не спит, всё думает о тебе. А днями всё расспрашивает, всё поглядывает в окошко – не идёшь ли ты… Она – наследница богатого и знатного рода. Скажи, чем она тебе не невеста тебе? Я-то ведь не вечен. Ты ж станешь богат и знатен, а по смерти моей – всё отойдёт вам и вашим детям. Что ты мне ответишь на это?

Константин: Большой это дар для желающих его… И искушение в этом драгоценном даре… Уйти с пути страданий… Но… Ты пойми и меня, о названый отец мой: для таких как я нет ничего важнее и выше Учения, выше божественного Слова, коему и хочу я посвятить жизнь свою…

Феоктист: Брось, брось! Одно другому не мешает! Любящая жена, богатый дом, выгодные знакомства! Ты сможешь заниматься любимым делом и никогда впредь не загружать головы заботами о хлебе насущном. Твой пост этого… библиотекаря… хартофилакса… фи, достойно ли это такого выдающегося человека как ты? Ты сможешь сблизиться с достойнейшими людьми Империи! Ты сумеешь со временем сделаться стратигом! Архонтом! Вершиной же для тебя может стать… (Оглядывается, шёпотом) Ведь твоё имя – Константин, его носили императоры…

Константин: Прости, что вынужден всё же перебить твою речь, о логофет. Я пришёл к тебе с очень важным известием!

Феоктист: Ну давай, давай, излагай своё важное известие…

Константин (оглянувшись): Как раз сегодня у меня был разговор обо всём этом с отцом и наставником моим духовным, патриархом Фотием. Патрикий Варда, отстранив от власти доместика Мануила, сделался кесарем…

Феоктист: Ну, конечно же, Варда! Полукровка! Армянский пёс! Знаешь, он постоянно меня подозревает то в интригах, то в махинациях с казной, то в стремлении захватить власть…

Константин: Это ты сказал.

Феоктист: Да, сказал! Да, я свободный человек и хотя бы по заслугам своим и по должности своей имею право прямо и открыто высказывать своё мнение! Да, во главе государства ныне стоит малолетний развратник! и пьяница! который разворовывает казну и превращает двор, и всю столицу, и всю страну в притон для воров, мошенников и проходимцев! Да, я не буду против, если во главе Империи окажется кто угодно, лишь бы этот осквернитель имперского трона…

Константин: Прошу тебя, будь осторожен в словах и поступках… Фотий просил меня предупредить…

Феоктист: А что?! Разве я не нахожусь в своём собственном доме?!. Фотий? Ладно… Ты-то, во всяком случае, на моей стороне?

Константин: Ты задаёшь мне вопрос, на который я никак не могу ответить. И ты, и Фотий, и Варда, все вы сделали для меня очень много и мне тягостна крепнущая между вами вражда. Да, мне всегда очень радостны встречи с тобой, да, я весь трепещу при одном воспоминании о Софии, да, мне совсем не помешали бы некоторые деньги… хотя бы на восстановление старых рукописей… ремонт библиотеки…

Феоктист: Что ты несёшь? Какая библиотека, какие рукописи? Ты даже не представляешь, о чём идёт речь!

Константин: Мне очень больно, но я буду вынужден отказаться. Хотя бы потому… что самим согласием своим подпишу тебе смертный приговор.

Феоктист: Но ты подписываешь его и своим несогласием… Боже… София! Что будет с нею? Нет, я этого так не оставлю… Я дойду, если надо до самой императрицы Феодоры!.. Нет, я дойду до самого императора! Я – Логофет Дрома! Они не смеют поступать со мной как с последним плебеем! Не с тем связались!.. Что ты молчишь?! Впрочем… Прости. Это я во всём виноват. Будь осторожен… Хотя… Мне почему-то кажется, что наши опасения напрасны. Теперь иди, я прикажу дать тебе провожатого. А с этим… я сам попытаюсь всё уладить.

Константин уходит. С другой стороны сцены появляется София.

София: Отец! Что случилось?

Феоктист: А, и ты не спишь… И, по-моему, все слуги так и шастают под дверью: туда-сюда, туда-сюда…

София: Ты кричал так громко, что разбудил не только весь дом, но и всю улицу!

Феоктист: Слуга!

Входит Слуга.

Феоктист: Догони Константина, передай ему вот этот кошель и дай ему в провожатые одного… нет двоих вооруженных людей. Ступай, не медли!

Слуга уходит.

Феоктист (Софии): Собери всё самое ценное. Сей же час ты отправишься искать защиты у императрицы. Августа Феодора, помню, особенно благоволила к тебе и твоей родной семье, она сейчас в загородном дворце и даже несмотря на поздний час…

София: Отец!

Феоктист: Мне же не остаётся ничего иного как с открытыми руками идти искать справедливости у императора… Боже! Пусть я буду не прав в своих опасениях! Пусть я буду просто старый дурак! Господи, как бы я хотел оказаться просто старым подозрительным дураком! Господи, спаси и помилуй нас грешных!..

Затемнение.

Монастырь Полихрон в Малой Азии. Константин, Мефодий.

Константин: Вот кошель, из которого я не взял ни одной монеты. В нём по крайней мере пятьдесят золотых номисм. Пусть они пойдут в казну твоего храма.

Мефодий: Благодарю тебя. Скажи, что же случилось дальше?

Константин: Феоктиста убили при входе во дворец императора. Он обвинён в заговоре и попытке захвата власти. Всё его имущество конфисковано и передано в казну. Наутро, когда я узнал эти ужасные новости, слуга принёс записку. Вот этот кусочек пергамента: «Я укрылась в свите Феодоры и августа благоволит ко мне. Тебе же следует бежать. Прощай, мой милый Бука! Я люблю тебя! София». Я раздобыл коня… и вот я здесь.

Мефодий: Почему же Феоктист не отправился искать помощи у того же Фотия?

Константин: Этим он навлёк бы на Фотия подозрения кесаря Варды… Брат мой, скажи мне, отчего весёлый, мирный и трудолюбивый человек, который не желал никому ничего плохого, был доведён до состояния дикого зверя? Когда он вынужден был метаться и делать одну роковую ошибку за другой? За что его так наказал Господь?

Мефодий: Ты сам всегда учил меня. Ничто не совершается просто так. Да, кесарь Варда, при всех его заслугах и достоинствах – болен подозрительностью и властолюбием. Да, покойный покровитель твой был достойным человеком. Но он же и соблазнял тебя?

Константин: Я люблю Софию и очень беспокоюсь о ней.

Мефодий: А разве это не коварство – играть на твоей любви? И разве не коварство предлагать тебе взамен пути духовного путь светский? А конечная цель? Узурпация императорской власти?

Константин: Я всё равно не принял бы этого предложения.

Мефодий: Я не стану, хотя я и старше, ни убеждать, ни переубеждать тебя. Ты сам всё отлично понимаешь, а спрашиваешь меня только для того, чтобы увериться в своей правоте. Я прав?

Константин: Да, безусловно.

Мефодий: Возблагодарим же Господа нашего за испытания и уроки, преподанные нам. У нас с тобой ещё будет время о многом поговорить. А пока – занимай келью, отдыхай, молись. Библиотека ждёт тебя… Да, ты наверняка оголодал с дороги!

Константин: Я дождусь общей трапезы. Как здесь у вас с едой?

Мефодий: Ну, акридами не питаемся, хотя мясо только по большим праздникам. Хлеб, бобы, рыба. По средам и субботам только хлеб и овощи. В воскресенье дозволяется стакан вина. В кельях я принимать пищу не дозволяю. В посты…

Константин: А распорядок дня?

Мефодий: В три часа ночи – утренняя служба и я, игумен принимаю исповедь, потом чтение, потом сон до рассвета. С рассветом чтение «часа первого» и работа. В середине утра чтение «часа третьего», завтрак, работа. В полдень – «час шестой», обед, два часа отдыха, снова работа до захода солнца. Потом «час девятый». За час до захода – вечерня, после заката – подвечерня… Да! На голых досках я спать не дозволяю, дабы не загордились. Послушники порою всё рвутся подвиги совершать. А ты обязанность исполняй, да похвалы не жди, вот тебе и твой подвиг…

Константин: Да… Ты, я вижу, организовал всё… как в армии.

Мефодий: А мы ведь и есть воинство Христово. Ладно, хватит с тебя на сегодня подвигов. Отдохни немного…

Затемнение.

Монастырь Полихрон, келья Константина, год спустя. Константин, один, расхаживает из угла в угол, время от времени отщипывая от корочки хлеба, которую прячет в рукаве.

Константин: Подлинно, я более невежда, нежели кто-либо из людей, и разума человеческого нет у меня. И не научился я мудрости, и познания святых не имею. Кто восходил на небо и нисходил? кто собрал ветер в пригоршни свои? кто завязал воду в одежду? кто поставил все пределы земли? какое имя ему? и какое имя сыну его? знаешь ли?

Мефодий, входит и прислушивается, невидимый для Константина.

Константин: Всякое слово Бога чисто; Он – щит уповающим на Него. Не прибавляй к словам Его, чтобы Он не обличил тебя, и ты не оказался лжецом. Двух вещей я прошу у Тебя, не откажи мне, прежде чем я умру. Суету и ложь удали от меня, нищеты и богатства не давай мне, питай меня насущным хлебом, дабы пресытившись я не отрекся от Тебя и не сказал: «кто Господь?» и чтобы обеднев не стал красть и употреблять имя Бога моего всуе… Мефодий, брат мой, входи, что толку стоять под дверью, ведь не злоумышляем мы друг на друга!

Мефодий (появляясь из полутьмы): Что за чудесные речи ты произносил, Константин?

Константин: Это Книга Притч Соломоновых, глава тридцатая. Неужели эти слова тебе неизвестны?

Мефодий: До сих пор я читал эти тексты лишь в греческом переводе… и немного по латыни… А ты… вознамерился перевести их на славянский?

Константин: Мы с тобой оба наполовину славяне, и скоро будет два года, как умер болгарин Лев, отец наш. Если бы я только мог… я бы написал новую Библию по-нашему, по-славянски! Ведь для скольких людей всё ещё не доступна её скрытая мудрость!

Мефодий: Эх! Ты всегда был и остаёшься нарушителем устоев. Кто постоянно нарушает внутренний распорядок моего монастыря? Кто вместо того, чтобы предаваться дневному отдыху под деревьями, переводит Притчи Соломоновы на славянский? Кто употребляет пищу у себя в келье?

Константин смущённо прячет корочку хлеба в рукаве.

Мефодий: Кто в тайне молится иконам, с собою принесенным? Кто постоянно сбегает из стен монастыря, дабы осмотреть селения самаритянские? Кто подбивает и меня, отца игумена с собою всюду следовать и путешествовать, в надежде отыскать письмена народов иной веры?

Константин: Ищу я письмена народа нашего, и многое говорит о том, что найти сумею…

Мефодий: О-ох! Сколько раз говорил я тебе: если бы были они, отец знал бы и сказал мне. Ну, бывали зарубки, бывали палочки обменные, но никогда не писали предки наши по отцу никаким письмом.

Константин: А предания местных народов? Ты ведь сам их слышал! О том, что за Эвксинским Понтом жили народы сильные духом и речи свои знаками писавшие. И что будто бы знали и исповедовали они Христа ранее всех на свете, и что письмо их старое, древнее, чем даже письмо палестинское и египетское?

Мефодий: Это они об армянах да иберах, и я сколько раз говорил тебе об этом. А то, что древнее оно даже финикиянского или самарийского письма – выдумки. В ту пору ещё и Господь наш Иисус на свет не народился…

Константин: А ведь были попытки найти… или восстановить его! Ульфилла епископ – для общины славянской на острове Готланд. И святой Иероним, и Кирилл Каппадокийский… И искали они, и находили, и писали об этом… Подумай! Свой алфавит имеют потомки египтян, копты. Имеют эфиопы. Имеют свой литургический язык те же иберы и армяне, слава Месропу Маштоцу. Почему бы и славянам его не иметь? Быть может, говори мы на общем для нас языке святой веры – и крови бы меньше проливалось?

Мефодий: Эх ты! Святая ты простота, о милый брат мой! Как же я тебя люблю, и как же больно понимать, что далеко не всем даны такие ум и сердце, как тебе! Прошёл целый год… и ты, возможно, позабыл, как режут друг друга в борьбе за власть те же благоверные политики константинопольские. Время вспомнить тебе... Две вести пришли тебе только что. С которой начинать, хорошей или не очень хорошей?

Константин: Начни с хорошей.

Мефодий: Внизу тебя ожидают твои ученики из университета. Прибыли по повелению самого патриарха. А вот тебе и грамота от него (разворачивает свиток, читает): «Возлюбленный сын наш Константин прозвищем Философ! Рассмотрев дела твои, суд никакой вины за тобой не нашёл, а то, что близок ты был невольно с изменником Феоктистом, то добровольной ссылкою своею вполне искупил. К тому добавлю, что просили за тебя и я, и благороднейший Лев Математик, и всемилостивейший кесарь Варда, и сам император наш Михаил. Императрица же, августа Феодора, как и возмутитель дел наших, бывший патриарх Игнатий, в изгнание направляются. А тебя ждёт твоя прежняя должность и множество дел, которые в отсутствие твоё в полнейший беспорядок пришли. Ничего отныне не страшись, с нетерпением ожидаю возвращения твоего в Константинополь. Фотий».

Константин: Фотий уже патриарх… Я очень скучаю по нему, Мефодий. И по Льву скучаю… Но за что они так поступили с Феодорой?

Мефодий: Вот тебе весть другая. Прочти сам.

Константин: «Милый Константин. Святейший патриарх дал милостивое согласие на это письмо к тебе. Я отправляюсь с императрицей Феодорой и, как и подобает верной служанке, приму монашеский постриг вместе с нею. Будь что будет. Бог свидетель, я по-прежнему люблю тебя. София». София…

Мефодий: Она жива, и это главное. Что до всего остального…

Константин: Скажи, Мефодий… Ты вдвое старше меня… Ты любил когда-нибудь?

Мефодий: Ах ты, милый мой нарушитель распорядков и спокойствий! Как по-другому потекла жизнь в монастыре с твоим появлением! С каким святым вдохновением стали петь псалмы мои монахи! А ведь раньше они просто гундели под нос!.. И… как нам всем будет тебя не хватать. Что касается меня… сейчас не время вспоминать об этом. Тем более, предчувствую, тебя ожидают великие дела в столице. Собирайся, и Бог тебе в помощь, и пресветлого тебе ангела в дорогу!

Затемнение.

Около 851 года. Константинополь, дворец Магнавра – помещение университета. Кесарь Варда, патриарх Фотий и посол Георгий Асикрит.

Варда: Он заставляет себя ждать. Он ведёт себя так, как будто он не какой-то профессор, а по крайней мере император!

Фотий: Что ж, в своём университете он и есть император.

Варда: В моём университете! Где он, не считаясь ни с чьим мнением, смеет насаждать свои порядки! Где он проповедует философию иноверцев, а писания язычника Гомера ставит выше сочинений отцов Святой Церкви!

Фотий: Прости меня, мой дорогой торопливый друг и, если я не прав, переубеди меня. Ведь он не проповедует, а преподаёт. Он сводит вместе древние учения, показывая их предтечами христианских идей. Слепому отрицанию он противопоставляет разум и логику. Это ещё более укрепляет веру в промысел Божий, а знания учеников получают должную опору. Имея представление об учениях иноверцев и язычников, легче найти путь к победам над ними.

Варда: Да, но после этих лекций они дерзают спорить с самим Львом Математиком!

Фотий: Я разговаривал с ним. Лев с большим восторгом отзывается об этих спорах, а порой и сам, как простой ученик, присутствует на занятиях. Если бы не государственные дела, я бы тоже, и с большим интересом следовал его примеру.

Варда: Следуй, следуй! В Риме и без того тебя обвиняют то в ересях, а то и в занятиях астрологией и магией. Тебе что, показалось мало того скандала с римским папой?

Фотий: Раздражённый ум вечно ссоры ищет. Папа Николай предал меня анафеме? Что же, а я в ответ предал анафеме его. А вскоре, после обмена этими посланиями сарацины разграбили Рим. Посуди сам, кто из нас двоих был более прав перед Богом!

Георгий: Магометане в последнее время ещё более осмелели. Дня не проходит без нападения на наши гарнизоны. Из приграничных фем приходят вести одна ужаснее другой.

Варда: У нас недостаточно сил и средств для того, чтобы достойно противостоять халифу. С востока нас теснят хазары. Да и в Болгарии неспокойно.

Фотий: Немудрено, что средств не хватает, когда большая часть казны идёт на оплату пирушек, а главный герой, развлекая наложницу, издевается над святой литургией. Имерию Грилу, что прославлен испусканием ветров, воздаются почести как патриарху! Деньги утекают десятками и сотнями литров!.. Прости меня, друг мой, и слава императору. Не упрекай меня в стремлении создать заговор и свергнуть власть, однако…

Варда: Что толку сейчас говорить о заговорах. Что бы мы ни делали, оба мы зависим от прихотей Михаила… Вот Георгий Асикрит – другое дело. Ему никогда не потерять своей должности.

Георгий: Переговоры с сарацинами становится вести всё труднее. Они не допускают меня к халифу, а сами ведут себя так, как будто Империя уже лежит под их ногами. Они угоняют в плен мирных жителей и силой заставляют их принимать мусульманство! Если бы нам удалось договориться хотя бы с эмиром мелитенским!

Фотий: Долгой жизни тебе, Константин Философ!

Входит Константин, сопровождаемый толпой Учеников.

1-й ученик: Учитель, а правду говорят, что все гады – творение диавола, и что если убьёшь змею, то простятся тебе девять грехов?

Константин (издалека кивая и кланяясь архонтам): Тот, кто сказал тебе это, тот ставит диавола выше Бога, ибо ничто не творится без ведома Его. Истреби змею в душе своей! и тебе не понадобится напрасно губить ни в чём не повинную тварь земную.

2-й ученик: О учитель, а как же диавол, что искушает и толкает нас на грехи?

Константин: Козла отпущения да не лепите из диавола. Подумай всякий раз: не сам ли я всему виной? Крепка ли вера моя? Не сужу ли я, не горжусь ли, не желаю ли зла, не творю ли его? Помню ли заповеди Христовы? Стараюсь ли не грешить? И побежит от тебя сатаной именуемый!

3-й ученик: Скажи, учитель, откуда берётся ересь?

Константин: Слово это – от греческого «хайресис», выбор. Глупцы и невежды еретиками зовут тех, с кем несогласны бывают: загордились, мол, и выбирают не то, что мы. Но человек учёный и знающий еретиком назовёт именно глупца и невежду, что злопыхают на мыслящих по-иному, а сами не имеют ни знаний в голове, ни веры истинной в сердце своём. Посему, всегда старайся думать: что говоришь, о чём говоришь, какими словами говоришь…

Фотий: Позволь и нам побыть твоими учениками, о Философ!

Константин жестом отсылает Учеников, которые удаляются. Сам же, ещё раз, с выражением высшего почтения кланяется архонтам.

Варда: Свободомыслие привязываешь детям нашим, Философ?

Константин: Рассуждающий свободно не таит камня за пазухой своей.

Фотий: Именно потому мы и здесь. Император Михаил, помня уроки, тобою данные, послал нас к тебе, да мы и сами не сделали бы лучшего выбора.

Георгий: Льются потоки крови, рушатся клятвы, а неприятель не ставит ни во что величие Империи. Впервые за много лет я не могу беседовать на равных с противниками нашей веры. Здесь требуется присутствие человека иного склада ума – такого, который сумел бы вовремя отыскать нужные слова…

Фотий: Ты, в составе посольства, будешь представлять интересы наши перед сарацинами. Пусть поймёт эмир мелитенский, насколько чисты намерения и крепка вера наша. Враги наши ярятся, выкликая, что поклоняясь Троице мы разобщаем Бога натрое…

Константин: Но есть и теологи поопытней меня. Никита Пафлагон уже несколько лет ведёт переписку с ними…

Фотий: Увы, результатов это не приносит. Скажи, кто кроме тебя осмелится выступить в открытой полемике? Кто не побоится перед лицом эмира, а может быть и самого халифа вступиться за соотечественников и единоверцев наших?

Варда: Нам вновь необходимо твоё Слово, Константин! Сам император призывает тебя вступить в борьбу против хулителей нашей веры!

Константин: Мне очень льстит, о великий кесарь, что ты соизволил посетить скромную келью мою. И императору скажи, что нет для меня слаще, чем за святую Троицу умереть и жить. И что не сомневаюсь я в силе Слова, и верю свято, что Господь наш в нужный случай вложит его в уста мои… Но будет ли понято Слово это дома, после того, как оно вернётся после победы над агарянами?

Фотий: Боговдохновленное Слово Константина Философа да не будет поставлено под сомнение! Ибо всякий раз идёт оно от сердца чистого, о выгоде не помышляющего. Свидетелями будьте и ты, Варда, и ты, Георгий Асикрит! Ещё прогремит это Слово на весь свет, ещё многими славными делами ознаменуется!

Дворец эмира Мелитенского, пиршественный зал. Эмир, в окружении подданных, среди которых – переодетый халиф Мутаваккиль. Георгий Асикрит, Константин Философ.

Константин: Кто этот человек в чёрных одеждах? Он из свиты эмира?

Георгий: Возможно, кто-то из его родни. Или какой-нибудь слуга для особых поручений.

Константин: Странный слуга, которому никто ничего не приказывает.

Георгий: Ты прав. Кто бы он ни был, будем осторожны.

Эмир: Рад снова видеть тебя, Георгий! А кто этот бородатый мальчик рядом с тобой? Ужели это тот великий мудрец, о котором меня предупреждали?

Константин: Моё имя Константин, о великий эмир. И я действительно очень молод и глуп. Со мною лишь вера моя.

Эмир: Ха-ха! Совсем обнищала ромейская держава умными людьми. И чем может помочь тебе твоя вера? Ты только что проезжал по улице Мелитены. Ты заметил, что по приказу пресветлого халифа Багдадского нарисовано на воротах некоторых домов?

Константин: Я видел на этих воротах изображения демонов, о великий повелитель!

Эмир: И что же на это скажет твоя мудрость… или твоя глупость?

Константин: Моя мудрость говорит мне, что в тех домах живут христиане. Демоны не могут с ними жить и бегут от них вон. А моя глупость добавляет: те, на чьих воротах демонов нет, живут с ними внутри.

Георгий: Константин, будь осторожен!

Шум в зале. Эмир обменивается взглядами с Халифом, тот подаёт ему незаметный знак.

Эмир: Так ты приехал сюда для того, чтобы хулить нашу веру, о кичливый ромейский острослов?

Константин: Напротив! Я восхищён! У вас очень красивая и очень удобная вера!

Эмир: Видишь ли, наше дивное чудо, наш божий пророк Мухаммед принёс нам благую весть от самого Аллаха. Мы держимся его закона и ни в чём его не нарушаем. Вы же, соблюдая закон пророка Исы, сохраняете и исполняете его так, как угодно каждому из вас: один так, другой иначе. Что ты можешь сказать на это?

Константин: Бог наш – он как морская глубина. И в поисках Его многие сходят в ту глубину. Сильные разумом и верой с Его помощью обретают богатство духовное и становятся ещё сильнее. Слабые же, в лени и духовной немощи своей, и тонут, и едва спасаются… Ваше же «море» – и узко, и удобно. Перескочить его может каждый, и малый, и великий. Нет в нём ничего сверх обычной человеческой меры, но лишь то, что все могут делать. Мухаммед вам ничего не запретил, не сдержал вашего гнева и желаний, и наоборот, допустил их. Христос же самое тяжкое возвёл снизу вверх, верой и делами Божьими уча человека! Создатель всего сотворил людей посередине между зверями и ангелами, отделив его речью и разумом от зверей, а гневом и желаниями от ангелов. И кто к какому началу приближается, становится сопричастным или высшему, или низшему.

Эмир: Как может существовать вера, основанная на одних запретах?

Константин: Запрет на самом деле всего один: не переставай быть человеком и не забывай, что вокруг тебя тоже люди.

Пауза. Халиф и Эмир обмениваются знаками.

Халиф: Ответь нам, премудрый юноша. Как же вы, хотя Бог один, прославляете Его в трёх? Скажи нам, если знаешь, почему вы и отцом Его называете, и сыном, и духом… И если так говорите, так и жену ему дайте, и пусть от него другие боги расплодятся!

Константин: Ты задал мне очень простой вопрос. Взгляни на Солнце! Что ты видишь?

Халиф: Великий Аллах являет нам образ свой!

Константин: Ты видишь его светоносную, огненную суть, видишь его свет, неосторожно глядя на который можно лишиться зрения. Ты видишь его диск, что подобно глазнице несёт этот свет. Ты чувствуешь тепло и жар, исходящие от Солнца… Ты наблюдаешь три великих явления, проистекающие от одного. Неужели ты никогда не задумывался над этим, о великий халиф? Однако же, глядя на Солнце, ты говоришь просто: Солнце. Так и Бог. Мы видим в нём живую творческую силу Бога-Отца. Мы видим Бога-Сына, дарящего нам простые и ясные заповеди Свои. Мы ощущаем дыхание Духа Святого… И таким нам видится не только солнце, а все предметы и явления во вселенной; всё, что сотворено Творцом, всё, что говорит нам о Спасителе и всю Любовь этого мира, что объединяет все вещи и явления посредством Духа Святого!

Шум в зале. Халиф знаком приказывает всем молчать.

Халиф: Да, вы, христиане, мастера всяческих увёрток. Вы научены прославлять Святого Духа, о котором и Мухаммед написал: «Послали мы дух наш к деве, ибо хотели, чтобы родила». Но если Христос, ваш Бог говорит: «Молитесь за врагов», «Щёку подставляйте бьющим», то почему не исполняете этого, а наоборот, острите оружие против нас?

Константин: Да, Бог сказал: «Молитесь за обижающих вас». Но он и сказал нам также, что в этой жизни никто не может явить большей любви, чем положивший душу свою за друзей своих. Ради друзей и близких своих мы и острим своё оружие, чтобы с пленением тела и душа их в плен не попала.

Халиф: Знаю, знаю тревогу вашу за пленных. Но как они вернутся к разорённым домам своим? Здесь же они обретут истинную веру и никто их преследовать не станет.

Константин: Был до тебя один эранский царь царей. Он повелел всем христианам носить на груди огромные деревянные кресты. И несли они их целый год, и были слабые, кто от веры своей отрёкся. Но остальные только укрепились в вере своей. И вот, на груди моей крест в память о тех, кто не сдался.

Халиф: Вера… К чему твои слова, если миром всегда будут править сильные? Почтенный предок мой, увидев носильщиков, что несли огромный камень, приказал им бросить этот камень посреди дороги. И лежал этот камень, мешая прохожим. И обратились к предку моему с просьбой убрать этот камень. Но он ответил так: «Что сделано, то сделано. Если я стану отменять свои же указы, то власть наша будет не власть. Камень останется на прежнем месте». Те, кто понял смысл этих слов, пришли к истине!

Константин: А я бы просто взял лопату и закопал бы этот камень там, где быть ему повелел твой предок. И сказал бы, что истина отныне стала ещё более глубокой.

Халиф: Ты смел и дерзок с нами, бородатый юноша. Хотя, в твоих словах есть некий смысл.

Константин: Прости меня, о владыка, если я ненароком задеваю законную гордость твою. Но не мною сказано: истинная власть сильна тогда, когда она невидима и люди даже не знают, кто управляет ими.

Халиф: Так кто же может управлять людьми так, чтобы они этого не видели?

Константин: Традиции, обычаи, знаки, буквы, речь… Слово!

Халиф: Ха! А если я захочу их изменить?

Константин: У тебя ничего не получится. Но… если ты и в самом деле захочешь изменить предначертанное Богом, учти: недолго продержится царство твоё. Как ни называем мы Бога, Бог или Аллах…

Халиф: А я заставлю писцов написать людям то, что считаю нужным. Пусть они думают, что это я – владыка вселенной.

Константин: Да, ты можешь это сделать. Но учти: пока ты у власти, люди будут лишь делать вид, что поклоняются тебе, а после смерти твоей – забудут навсегда.

Халиф: Так что же надо делать, чтобы сохранить и власть, и память, и уважение потомков?

Константин: Прежде всего, сохранить веру в то, что что бы ни делалось в мире – всё предначертано Свыше…

Халиф: А как же тогда власть земная?

Константин: Власть земная – тоже от Бога. Иногда она – благо, иногда – испытание.

Халиф: Так говорит твой Бог? И ты хочешь сказать, что вера твоя настолько крепка, и готов ко всем испытаниям?

Константин: Мы единосущны отцу нашему? Значит, он всегда с нами. Мой Бог говорит мне: если ты каждую минуту жизни готов к смерти, то ты готов к любому испытанию.

Халиф: Почему ты вдруг заговорил о смерти?

Константин: Я сказал то, о чем мне велел сказать Бог. И я знаю, что Он со мной, и что вложит в уста мои в нужный миг именно то, о чем надо сказать. И я не буду, подобно глупому правителю, заниматься словоблудием и пытаться изменить ни буквой, ни словом, ни даже мыслью то, что идёт от Бога.

Георгий: Прости меня, о великий халиф, что вмешиваюсь в твою беседу. Я так счастлив наконец говорить с тобой!

Халиф: Может быть, ты разъяснишь мне смысл речей твоего спутника?

Георгий: Смысл их ясен, о великий владыка. Речь идёт о камне преткновения между нашими державами. Камень этот – вера. Мы спотыкаемся о него всякий раз, беседуя друг с другом, и забываем при этом, что есть куда более важные проблемы, которые мы смогли бы решать совместно.

Халиф: Что ты имеешь в виду?

Георгий: В последние годы невиданно окреп наш общий беспокойный сосед. Я говорю о Хазарии. Каган – политик осторожный и зря в огонь войны не полезет. В то же время, он терпеливо выжидает, пока мы ослабим друг друга в междоусобных войнах. Посмею высказать мнение, что если бы мы нашли возможность хотя бы на время не обращать внимания на религиозные споры и договориться об обмене пленными, а тем более – развели бы наши войска…

Халиф: Довольно! Мы подумаем над этим предложением. (Константину) Ты умеешь читать Коран?

Константин: Я перевёл несколько сур на греческий и латынь. В университете, где я, милостью моего императора, поставлен преподавать, мы с учениками также изучаем и учение благословенного пророка Мухаммеда.

Халиф: О чём говорится в суре сто девятой?

Константин: В ней Мухаммед обращается к неверным, о досточтимый халиф. Он говорит, что не станет поклоняться тому, чему поклоняются они, как и они не поклоняются тому, чему поклоняется он. У вас – ваша вера, говорит он, и у меня – моя вера!

Халиф: Что ты скажешь на это?

Константин: Один из основателей Церкви нашей учил, что нет для Бога ни иудея, ни эллина. «Я должен и Эллинам, и варварам, и мудрецам, и невеждам… Ибо нет лицеприятия у Бога… Ибо, когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то не имея закона, они сами себе закон. Они показывают, что дела закона записано у них в сердцах, о чём свидетельствуют совесть их и мысли их…» Я задумываюсь иногда. Может ли язычник, иноверец мыслить и чувствовать как христианин? Павел говорил, что нет для Бога ни Иудея, ни Эллина… Скажи… любая мать любит дитя своё… Можно ли сказать, судя по одному этому, христианка она или нет?

Халиф: Достаточно. (Эмиру) Мы одобряем твою идею относительно сегодняшнего спора. Возможно, этот молодой ромейский мудрец действительно прав и нам следует просто закопать камень, мешающий договориться двум великим державам. (Константину) Как твоё имя, смелый юноша?

Константин: Константин, прозвищем Философ, о досточтимый халиф.

Халиф: Сегодня ты, намного младший годами, заставил задуматься меня, никогда в жизни не колебавшегося в принятии решений. Сегодня ты сумел спасти очень многое… Скажи, какой награды ты хотел бы за сделанное тобой?

Константин: О великий и милосердный халиф! Я принадлежу к духовному сословию и привык довольствоваться малым. Лучшей наградой для меня была бы свобода, которую ты мог бы даровать нашим пленным, среди которых большей частью не солдаты, а простые крестьяне и ремесленники. Прошу, сделай это, и возрадуется Господь на небесах!

Халиф: Да будет как ты сказал… Да будет с тобой милость твоего бога. Скажи мне напоследок вот что… А если бы я передумал? И в кубке, что стоит перед тобой на этом столе, оказался бы яд?

Константин: В нем налита чистейшая родниковая вода. Я не позволил бы себе дурманить голову, готовясь к такому важному для нас всех разговору.

Халиф: А если бы я всё-таки решил казнить тебя за дерзость и неповиновение? Спас бы тебя твой бог, как спас он пророка Даниила?

Константин: Не моё дело судить о промысле Божьем. Истинное спасение нам – не здесь, а на небесах. И смысл его в том, чтобы в любую минуту мы могли бы дать ответ Всевышнему. Что до того, насколько долговечной окажется моя бренная оболочка – это не мне решать. Ты – грозный и милосердный владыка, ты поставлен Богом над людьми. Но твоими руками вершит суд свой Тот, Кто и казнит, и милует. На всё Его воля.

Халиф: Достойный ответ. Что ж, прислушаюсь и я к Его воле… (Георгию) Я даю своё согласие на переговоры! И пусть на всё будет воля Аллаха, который свёл нас вместе в этот благословенный день!

Монастырь Полихрон. Константин, Мефодий.

Мефодий: И чем ты собираешься заняться теперь?

Константин: Поживу у тебя немного. Отдохну после поездки. Попощусь, попою псалмы, покопаюсь у тебя в библиотеке. Заодно… Есть одно важное дело, к которому я хотел бы тебя привлечь. Учти, что связано оно с поездкой и поездкой очень дальней.

Мефодий: О-о-о… Хотя, чего ещё от тебя ожидать! Я привык к тому, что там, где появляешься ты, о спокойствии и порядке лучше не вспоминать. Что ты принёс с собой на этот раз?

Константин: Помнишь, как я переводил на славянский соломоновы притчи? Есть у меня предположение, что если когда-то и существовала она, славянская азбука, то сохраниться она могла бы, например, в северном Причерноморье. Например, в той же Корсуни. Там и самые древние греческие надписи находили… Фотий же патриарх просил меня подумать, не соглашусь ли я съездить в Корсунь, поискать там мощи святого Климента, папы римского. Обретение их помогло бы восстановить мир между церквами христианскими. Одно другому не помешает, как ты думаешь?

Мефодий: Ха! И это дальняя поездка? Всего-то море переплыть! С первым попутным дромоном…

Константин: Погоди, это ещё не всё. После переговоров наших с сарацинами беседовал я с Георгием Асикритом. С арабами мы кое-как дела уладили, но остаются хазары. Георгий со мною поехать не сможет и в гости к кагану придётся, видимо, ехать нам с тобой обоим.

Мефодий: Это далеко?

Константин: Город Семендер на берегу Гирканского моря. Главная столица каганата. Хазарский владыка исповедует иудаизм и сделал эту религию государственной. Думаю, что нам снова придётся участвовать в диспуте.

Мефодий: Это тебе придётся. Моя же доля – идти с тобой на край света и помогать тебе нести Слово Божье. И предчувствую я, что работа наша многотрудная только-только начинается. Что же… «Надейтесь и будет вам, идите – и придёте...»

Константин: Были ли известия из Константинополя?

Мефодий: Были… Не очень радостные для тебя известия. Августа Феодора, находясь в изгнании, испросила разрешения переменить место своего пребывания. Разрешение было дано и ныне она вместе со всею свитой пребывает в одном из монастырей на берегу Адриатики. Если так… то не скоро ты повидаешься со своей Софией.

Константин: Я постоянно чувствую: она не забывает обо мне. Чистый образ её вдохновляет меня на слово и дело моё. Мы не успели дать друг другу никаких клятв, и свободны в своих поступках… Мы с нею, не ропща, сделали свой выбор. И пусть соединяет нас не постель супружеская, но пусть соединяет единственно любовь. И… да будет на всё воля Свыше.

Около 852 года. Интерьер дома в Корсуни. Константин, Мефодий, собрание друзей, среди которых некий Словоискусник.

Константин (читает):

…Толпы врагов, избегая позора, назад повернули,

Гнал их не ветер стальной, но Единое Слово,

Слово того, кто не предал в душе Вдохновения Божья,

Смело за нас заступившись тогда и сегодня.

Будет же якорь святой, о Климент, установлен в часовне,

Тело твоё возвратится в родимые стены,

Слово ж твое между нами пребудет вовеки!..

Присутствующие аплодируют.

Словоискусник (со скептический гримасой): Так ты, Константин, всерьёз считаешь, что хазары отошли от стен наших исключительно благодаря обретённым тобой мощам святого Климента? А выкуп, собранный отцами города они просто взяли с собой на память?

Константин: Не было пролито ни капли крови. Это главное.

Словоискусник: Сильна же вера, а ещё более наивность твоя. Кстати, как могли останки храниться в море несколько сотен лет? Ты мне не объяснишь этого чуда? И зачем вам вообще потребовалось их тревожить? Разве, для того чтобы лишний раз поклониться в сторону проклявшего вас римского папы?

Константин: Кто знает, быть может эти святые мощи помогут церквам нашим вновь обрести мир и согласие.

Словоискусник: И патриарх Фотий с радостью прильнёт к стопам папы Николая? И признает, что был не прав, предавая его анафеме? А ты сам, Константин, говорил, помнится, что мечтаешь перевести и Писание на славянский язык, и службу служить на родном славянском. И даже буквы славянские разыскать пытался. Только, боюсь, как бы не нашёл ты в том беды. Говорю тебе как истинный доброжелатель твой! Что, коли варвары-славяне начнут на свой лад толковать Священное Писание? Ведь только на трёх языках была надпись над главою Христа! Не падёт ли проклятье на твою голову, которая не ведает, что творит?

Константин: Армяне и иберы православные много веков своё письмо и собственный литургический чин имеют. Потомки египтян, копты признали Христа и читают молитвы на древнем своём языке. Германцы народные молитвы свои пишут хоть и по латыни, но читают по-своему! Почему бы и славянам не обрести веру истинную, а быть может… не просто обрести, а возвернуть назад утраченное ими? Ведь и под хазарами были, и под обрами, и под готами, и под гуннами, и под северными народами…

Словоискусник: То, о чём ты повествуешь – сказки и старые враки монофизитов. Не были никогда славяне единым великим народом и не будут им никогда!

Входит слуга.

Слуга (Константину): К тебе, мой господин, просится в гости один человек. Говорит, что прослышал о твоих поисках азбуки славянской. Говорит, что принёс с собою Евангелие и Псалтырь, написанные древними буквами.

Константин: Какими буквами?

Слуга: Он показал их мне. Сказал, что это письмена… то ли «сурские», то ли «руские»…

Константин: Погоди. Сейчас я сам к нему выйду. Простите меня, друзья мои! Мефодий, пойдём посмотрим! Господи, на всё Твоя Воля!

Мефодий (Словоискуснику): Низко кланяемся тебе, о великий пророк! Ибо истинные чудеса совершаются по словам твоим!

Словоискусник: Вот! Доподлинно понятно! Не к епископу он пришёл с книгами своими, а к тебе пришёл, к еретику пришёл!..

Константин и Мефодий, не слушая его, уходят.

Раннее утро, комната в доме на окраине Корсуни. Константин, Мефодий.

Константин (читает по книге): «Да исполнится слово Писания, что будут хвалить Господа все народы и другое: “И все станут говорить о величии Божьем на разных языках, на которых даст им вещать Святой Дух“»… Здесь и Псалтырь, и Деяния Апостольские, и Евангелия… Заметь, как чисто все эти слова звучат по-славянски!.. Вначале я, грешный, подумал было: «всякие письмена изобретались, и хитрые, и составные, и без устроения, и поддельные… Быть может, человек этот тоже захотел меня обмануть?..»

Мефодий: Я расспросил его дорогой. У них здесь своя небольшая община. Они называют себя последними хранителями древних знаний. Рассказывал он необычное, о том, что существовала некогда огромная страна, обнимавшая весь Понт Эвксинский и Меотское озеро… И письмо её дало начало всем письменам, что существуют ныне… Как ты разбираешься в этих завитушках?

Константин: Это было нетрудно. Когда-то я пытался разобраться в древних письменах египетских. Я знаком с мезийским, силоамским, самарийским, кипрским письмом. Мне случалось видеть алфавит, которым в старину записывали свои речи индийцы. Для меня не открытие сирийские письмена. И тем более согдийская руника, что хазарам люба, а для меня не нова… И всякий раз, сравнивая их между собой, я убеждался: должен быть какой-то первоисточник, от которого всё пошло… Теперь я вижу, и это не сон: вот она, первозданная азбука! Была ли она изначально чисто славянской или не чисто славянской – Бог весть. И народа того давно нет, а живы лишь его потомки, перемешаны кровью с иными народами. Но письмо переживает всё. Я наблюдаю в этих знаках отголоски такого древнего знания, что все мои университетские проповеди о знаках, числах и понятиях – всего лишь щебетание птенца в сравнении с раскатами грома. От него пошло всё, все символы и знаки: и образы Божественных Проявлений, о которых говорит еврейская наука, и огненные буквы на стене дворца Валтасара, и знаки, что чертят астрологи, и те надписи, что велел нанести Понтийский Пилат на навершие креста Спасителя… Ты-то теперь понимаешь, что нам удалось обрести и как это переменит нашу с тобой судьбу?

Мефодий: Как не понимать. Эх, жил я, поживал в своём унылом обиталище, горя не ведал, и вот появился ты, как провозвестник будущих опасностей и тревог. Теперь нам на каждом шагу будут вставлять палки в колёса всяческие болтуны и доброжелатели вроде нашего сегодняшнего… нет (смотрит в окно) вчерашнего знакомого. И, чувствую, будет лежать их на нашем пути что навозу в конюшнях Авгия.

Константин: Я о другом говорил. Теперь нам с тобой предстоит взяться за тяжелейшую работу. Язык, которым писана эта книга, стал архаичным. Нам потребуется сделать новый перевод, а заодно дополнить его другими. «Пятикнижие», Евангелия, Апокалипсис, «Деяния Апостольские», «Послания апостолов», Евангелие Апракос, Псалтырь, тексты служб… весь церковный чин… наставления… И это только начало. Впереди – исторические записи, тексты уставов, законов, письма, сочинения учёных, записи легенд и сказок, стихи и поэмы…

Мефодий: Ну уж сразу и поэмы… Да-а… Пропустили мы с тобою невзначай и час вечерний, и «час первый»… Буду считать, что исповедь твою принял и грехи отпустил. Теперь бы самое время помолиться, да отдохнуть немного. Та, старая твоя иконочка у тебя с собой?

Константин: Она – словно зеркало мыслей и чаяний моих…

Константин достаёт и целует иконочку. Братья встают на колени и молятся.

Затемнение.

Ночь в причерноморской степи. Костёр. Константин, Мефодий.

Мефодий: Негожий нам попался караван. И караванщик мерзавец.

Константин: Не говори о них так. Что они могли сделать? В седле я сейчас держаться не могу. А ночная степь полна опасностей.

Мефодий: Да, конечно! Им проще бросить тебя подыхать одного в этой безводной степи, чем потерять свои тюки с товаром!

Константин: Но ведь я сейчас, благодарение Богу, не один…

Мефодий: Хорошо ещё, Бог помог нам обрести этот чудесный источник. И как ты его нашёл? Кругом сплошная соль и горечь! Теперь мы сможем, напоив коней, поутру двинуться в путь. Караван нагоним где-нибудь возле полудня… Только вот место у нас больно приметное. По этим ковылям кто только не шастает: и угры, и хазары, и свой брат славянин…

Константин: Я посплю немного. В «часе первом» разбуди меня для молитвы.

Мефодий: Спи! Крепкий долгий сон – вот что тебе сейчас необходимо.

Константин засыпает. Мефодий, осторожно укрыв его одеялом, садится спиной к костру.

Мефодий: Благословен источник сей, ниспосланный нам Тобою, Господи. Прошу Тебя: не оставляй нас заботами Своими. Помоги брату моему, рабу Твоему Константину, справиться с недугом внезапным. Помоги нам в путях-дорогах наших и остави нам грехи наши, как и мы оставляем их должникам нашим. Видишь Ты, нет сейчас в сердце моём ни гнева, ни укоризны, а есть лишь раскаяние за нечаянные слова мои… И да будет на всё Воля Твоя. Аминь. (Помолчав) Смешно и радостно: читаю молитву сию по-славянски!.. Господи, какая тишина вокруг! Какое небо и звёзды!.. (Прислушивается) Нет, не совсем тишина! Постой, брат Мефодий. Их, кажется, двое, и один из них прихрамывает. Трава шуршит по голенищам их сапог…

Раздаётся волчий вой.

Мефодий: Волк? В это время волки не воют… Нет, это был человеческий голос. Я и то провыл бы лучше… (В темноту) Эй, кто там?

Голос из темноты: У-у-у! У-у-у!.. Волки мы! Мимо пробегали.

Мефодий: А как насчёт дубиной по ушам?

К костру выходят двое угрских Воинов – в головных уборах с волчьими хвостами. Второй из них прихрамывает.

Мефодий: Приветствую вас, гости неведомые. Присаживайтесь у костра. Ночи нынче холодные.

1-й воин: Ну и где твоя дубина?

Мефодий: А я вот сейчас отберу твою сабельку, да отхлещу по тому месту, которым на коня садятся.

1-й воин: Вы кто, славяне? Или хазары?

Мефодий: Странники мы. Служители Господа нашего Иисуса Христа.

2-й воин: Византийцы.

1-й воин: Хазары нам враги. И византийцы тоже не друзья.

Мефодий: А вы кто? Из племени угорского? Что же, в племени вашем здороваться не принято?

Воины молча усаживаются у костра. Второй Воин болезненно вскрикивает, задев больную ногу.

Мефодий (протягивая им чашу с водой): Водицы испейте. Добрая это водица. Простите, угостить более нечем.

Первый Воин молча пьёт, потом протягивает чашу Второму.

2-й воин (отпив): Здесь раньше никогда не было воды.

Мефодий: Это как в пословице: кто не знал, тот нашёл… Что у тебя с ногою, солдат?

2-й воин: Натёр до крови.

Мефодий: Дай посмотрю… (помогает снять сапог) Э-э-э! Что за грязная тряпица? Без ноги остаться хочешь? Погоди…

Мефодий уходит в темноту и вновь появляется. Обмывает Воину ногу и подаёт пучок листьев подорожника.

Мефодий: Жуй!

Второй Воин вопросительно смотрит на Первого. Тот кивает головой. Второй Воин жуёт листья.

Мефодий: Я сказал: «жуй», а не «глотай». Так… Теперь сплюнь-ка это вот сюда, в чистую тряпицу…(делает второму воину повязку). Тоже мне, ездоки! Ходить разучились.

1-й воин: Мы потеряли много коней в боях с хазарами. Нам нужны кони. Мы возьмём ваших.

Константин (отбросив одеяло): Конечно, берите! Нам, странникам, не впервые ходить пешком. Правда, враги ваши, хазары, давно ушли к себе за Меотское озеро, сняв осаду с Корсуни. Вам нечего бояться, отважные воины! (Мефодию) Как ты полагаешь, брат, настало время для ночной молитвы?

Мефодий: Полагаю, настаёт… «Час первый»!

1-й воин: Так ты обвиняешь нас в трусости?

Константин (прерывая молитву): Это ты сказал. (Продолжает молиться дальше).

2-й воин (1-му): Давай уйдём. Не будем мешать святым людям.

1-й воин: Никто не смеет обвинять меня в трусости! Я из племени волков, что в бою зубами рвут противника на части! Пускай спасёт тебя твой бог, если он такой всесильный! (Выхватывает саблю).

Мефодий (прерывая молитву и поднимаясь с колен): И ты поднимешь меч на безоружного, больного человека только за то, что он сказал тебе правду?

Топот копыт. Входит князь Коцел в сопровождении воинов.

Коцел (обращаясь к Первому и Второму Воинам): Что происходит? И кто эти люди, на которых ты бросаешься с оружием?

1-й воин: Мы…

Константин (быстро поднимаясь с колен): Мы люди духовного звания, странники Божьи. Твоему человеку вдруг показалось, что из темноты ко мне крадутся духи, чтобы прервать молитву мою… (Поднимая с земли и подавая чашу с водой) Причастись, княже! Благословенна вода источника сего!

Коцел (отпив воды и с поклоном возвращая чашу Константину): Так здесь есть вода для питья?

Константин: И её достаточно, чтобы напоить и твоих воинов, и твоих коней.

Коцел (обращаясь к воинам): Волки мои! Счастье улыбнулось нам! Мы встанем здесь!

Делает знак воинам, которые уходят, кроме Первого и Второго.

Коцел: Я дал вам приказ разведать, не хазары ли это. Я не приказывал вам нападать на мирных странников. Что вам удалось узнать?

1-й воин: Хазары сняли осаду с Корсуни и покинули Тавриду. Путь домой свободен.

Коцел: И это всё? Ступайте!

Первый и Второй Воины уходят.

Коцел (Константину и Мефодию): Я – князь Коцел, сын Прибины, владыка княжества Паннонского. Кто вы, открывшие источник сей?

Константин: Мы из Константинополя, о доблестный воин. Посланы с мирной миссией на переговоры к кагану хазарскому. Прошу тебя, присядь к костру, а нам разреши довершить молитву нашу.

Константин и Мефодий отходят в сторону и молятся.

Коцел (присаживаясь у костра, про себя): «Идём с мирной миссией»? Что если каган объединится с вашей Византией? С севера надавит Ростислав, с юга – хан Богорис, с востока обры, с запада франки… Светает… О звёзды мои путеводные! Я, молодой князь Коцел, сын Прибины, что привёл племена свои к Балатону Озеру! Уцелеешь ли ты, моя маленькая Паннония? Сидим мы посреди Европы, бьёмся-миримся, миримся и снова бьёмся. И кони моих воинов едят мясо, завёрнутое в тесто, чтобы и они кусались в бою как молодые волки! Да-а… (В сторону Константина и Мефодия) А никаких чертей или духов я рядом с ними что-то не вижу. Или настолько сильна молитва их? (Отпивает глоток из чаши) Эх! И вода что надо!

Достаёт из сумки съестные припасы.

Коцел: Не хочется прерывать их беседы с Отцом-Небом. Быть может, они и впрямь святые, эти открыватели воды?.. (Прислушивается). Интересно, «истин» – это имя их бога?

Константин и Мефодий возвращаются к костру.

Коцел: Вы пригласили меня к очагу, я приглашаю вас к столу. Не ведаю, правда, едят ли христиане пищу язычников.

Мефодий: Странникам всё дозволяется, о великий князь. Благодарим тебя.

Константин и Мефодий присаживаются рядом с Коцелом.

Коцел (Мефодию): А ты здоров и крепок словно хороший конь. Из тебя получился бы славный воин!

Мефодий: А я и был когда-то воином. Усмирял врагов наших, павликиан. Бился с дромитами и обрами. И твоего брата, паннонца порой не забывал… Прости уж… Только вот полюбилось мне как-то Слово Божье. (Кивает на Константина) Это всё он виноват!

Коцел (Константину): Ты неважно себя чувствуешь. (Протягивает бурдючок) На, отхлебни. Это целебное вино с моей родины. Настоено на травах и кореньях, из самой матери-земли целебную силу берущих! Христиане зовут траву эту Божьим Деревом…

Константин: Благодарю тебя, княже. Поистине, велик Господь наш, в эту ночь воду в вино обращающий! (Отпивает глоток и протягивает бурдючок Мефодию).

Мефодий: Благословен Господь, достойных людей вместе сводящий! (Отпивает, возвращает бурдючок Коцелу).

Коцел: Да будет успешной дорога ваша! (Отпивает, протягивает бурдючок Константину, тот делает отрицательный жест).

Константин: Не сердись на нас, княже. Не приучены мы пить много.

Коцел: А западные христиане ведут себя иначе. Говорят, сам римский папа – большой любитель этого занятия.

Мефодий: Да и у нас, что поделать, встречаются недоумки. Нальётся такой с утра кагору и всю службу чертей ловит.

Коцел: Вы – славяне?

Константин: Мы из Солуня, а там все хорошо говорят по-славянски.

Коцел: А что за дела у вас к владыке хазарскому? Мира просить идёте? И почему вас только двое? Где же свита и охрана ваша? Да и примет ли вас каган?

Мефодий: Чтобы принял он нас – на то у нас есть грамота. А лишнего народа нам с собой не нужно. А зачем идём мы… Константин лучше объяснит.

Константин: Идём мы, князь, беседы вести учёные. О мире, о Боге, о церкви христианской.

Коцел: Хазары век как под иудеями ходят и все народы, что с ними, в свою религию обращают. Говорили мне, что иные сёла славянские через это обрезание приняли, а вместо имён предков своих имена еврейские носят… Глядишь, по виду вроде бы настоящий Рудко или Можара, а спросишь имя – так то Давид, то Аарон…

Константин: Вот, сам ты и сказал, о чём нам надлежит беседовать с каганом.

Коцел: А вам-то, самим, что за интерес в такой беседе? На край света тащиться… Живёте себе под Михаилом Пьяницей, сыто, вольготно, и живите.

Константин: Предки наши, что по северу и востоку моря жили, веру исповедывали христианскую.

Коцел: Чудное ты говоришь. Когда это было? Никогда я не слыхал об этом. Правда, мои собственные дед и прадед пришли в эти земли недавно…

Константин: Послал нам Бог в Корсуни книги священные узреть, Псалтырь и Евангелие. Писаны они древними славянскими литерами, глаголицей называемыми. Посему, со дня находки той радостной, наше главное занятие – перевести заново на славянский весь церковный чин, дабы служить службу, и грамоту дать, и Слово Божье вернуть людям.

Коцел: Слыхал я также, что каган и с сарацинами дружбу завёл, и мудрецы сарацинские при дворе его гостят, и такие же беседы ведут.

Константин: И с этим тоже едем. Пойми, княже: пока люди разговаривают друг с другом, мечи их в ножнах отдыхают. Плохо, когда люди разговаривать не хотят. Тогда – ожидай беды…

Коцел: А можно поглядеть на письмена, о которых говорил ты?

Мефодий (достаёт из сумки пергаменты): Книги те святые мы, конечно, в Корсуни оставили. Не везти же их в такую даль, да и христианам тамошним они потребны. Но списки с них – вот они, с нами.

Коцел (разглядывая написанное): Помню! Встречал я письмена такие, только на дощечках старых! Никто их толком растолковать не смог. А священник франкский как увидел, так огню предать велел… «Ересь!» – кричит, – «Ересь!» Это он меня-то, язычника, вашей ересью пугать вздумал!

Мефодий: Дай недоумку власть, так он всё дело испоганит.

Коцел: А здесь вот, в самом начале, что написано?

Константин: «Искони бе Слово. И Слово бе у Бога… И Бог бе Слово…»

Коцел: Бог был Словом?!

Константин: Бог – Он и есть Слово. Какие ты слова говоришь, о чём, правду ли говоришь, лукавишь ли, жалеешь кого, приказываешь кому, кричишь или шепчешь, поёшь или молишься… роняешь ты Слово, и Словом тем определяешь судьбу свою.

Коцел: Постой, постой! Повтори, что ты сказал!

Константин: Бог – это Слово. Всё началось со Слова Его. И всё, что было, есть и будет, творится Волей и Словом Господним…

Затемнение.

Берег Каспийского моря в месте впадения реки, напротив горы Тарки-тау, неподалёку от Семендера, столицы хазарского каганата. Константин, Мефодий, их ученик Климент. В отдалении – вызволенные из хазарского плена греки и славяне, пришедшие принять крещение.

Мефодий: Какое море сегодня! Вода его солона как слёзы, но какое спокойное! Словно оно знает, что миссия наша окончена и готово помочь достойному её завершению! Гирканское… Хазарское… Или Хвалынское, как его зовут славяне…

Константин: Как сказал Давид? Пойте Господа нашего по всей земле, хвалите Господа всеми языками, и всякое дыхание да хвалит Господа!.. И говорит мне об этом всё, и эта беспокойная река, что впадает в море… и само оно, море, серебристое, как наряд невесты… Интересно, как там моя София… Благословен сей день, когда я вспоминаю её, невесту мою от Бога…

Климент: Неужели каган так просто взял и разрешил исповедывать в своей земле христианство?

Константин: Каган и сам не слишком чтит иудаизм. Предки его поклонялись иным богам и прошли сквозь многие земли, принеся с собою знаки своего письма. Как я им завидую! Нам же предстоит всё только начинать… Или начинать сначала?

Климент: Пока я был в плену, я много размышлял о сути обряда крещения. Можешь ли ты ещё раз пояснить мне это?

Константин: Крещение – это смерть и воскрешение. Был всемирный потоп, сквозь который люди вышли обновлёнными.

Климент: Но были мученики, которые не успели креститься по обряду?

Мефодий: Они крещены кровию своей. Помнишь, из прободённого ребра Иисусова вышли кровь и вода. Троекратное окунание в воду – это память о трёх днях пребывания Господа нашего во гробе. Приступим же к обряду сему, о братья мои во Христе! Воистину благословенны день сей и место сие!

Климент: И всё-таки жаль, что нашли мы и тех, кто крещения святого жаждал, и тех, кто будет вести их далее, но пришли далеко не все…

Константин: Была такая притча. Пришёл один благочестивый человек к старцу и спросил его: «Вокруг меня так много грешников, инакомыслящих, людей иной веры… Неужели Господь простит и их тоже?» А старец ответил: «Скажи, когда ты повредишь свои руку или ногу, ты отрежешь их и выбросишь?» «Конечно нет!» – ответил человек. «Вот так и Бог!» – ответил старец. – «Бог не может быть немилосердным к своему образу». Не горюй, Климент… Как мне нравится имя твоё! Оно напоминает мне о наших корсунских событиях. Воистину святой Климент покровительствует нашей миссии! И он наверняка простил своих мучителей, как прощает им Господь Бог. Прощая людям их слабости, страхи, недостатки, не держа обиды и разочарования в сердце своём, мы уподобляемся Ему и проповедуем Слово Его.

Мефодий: Говорят, в обители нашей, ещё при Феодоре Студите, был такой случай. Попал в неё один монах, до того нерадивый! И в келье ел, и к службе опаздывал, а на все упрёки и наказания отвечал, улыбаясь: «Что ж, наказывайте! Я не держу зла на вас, о братья мои». И вот пришла ему пора уходить, отдавать отчёт Богу. На лице его – всё та же улыбка. Собрав последние силы, он сказал: «Мне только что было видение. Ангелы Господни пели хором, восклицая: он никого не судил, а наказания принимал по справедливости. Воистину его Царство Божье!»

Климент (кланяясь братьям): Благодарю вас, о учителя мои! Мне не терпится. Приступим же к обряду нашему святому!

Обряд крещения. Затемнение.

860 год. Осада Константинополя войсками славян. Смотровая башня константинопольских укреплений. Фотий, Варда и сопровождающие их лица. Входит Император со свитой, в числе которой Василий Македонец.

Фотий, Варда (одновременно): Слава Империи, ваше величество! (Кланяются)

Император: Слава Империи. Нам донесли, что события развиваются успешно. Скажи ты, Варда… Нет, лучше ты, Фотий! Я слыхал, что по твоему приказу из храма были вынесены пояс и ризы Богородицы?

Фотий: Само Небо благоволит нам, ваше величество! Под утро затряслась земля, и часть наших стен обрушилась, что воодушевило варваров на новый штурм, и мы подумали, что недалёк конец света. Ещё немного, и славяне ворвались бы в город…

Император: А кстати! Славяне, славяне… Что это за славяне? Которые славяне?

Фотий: Северный князь Аскольд, объединившийся с нашими заклятыми врагами, русами-дромитами. Они пришли с берегов Борисфена с огромным флотом, приведя с собою сонмы вооружённых людей. Их тараны крушили наши стены, а толпы варваров, сойдя с кораблей, несколько дней ожидали, ища малейшей возможности прорваться внутрь. Сегодня утром, взяв из храма пояс и ризы Пресвятой Богородицы, мы прошли крестным ходом вдоль строя воинов наших, воодушевляя их и призывая Силы Господни. И вдруг из моря поднялась невиданной высоты волна… Господи, Власть Твоя над всеми живущими!..

Император: Продолжай.

Фотий: Мы сами, с высоты этих стен, ужаснулись тому, что было дальше. Видите? Корабли разметало по заливу и тысячи людей цепляются за обломки. Волна была такой мощи, что достигла наших укреплений, хотя и пощадила их. Но массы неприятельского войска смыты в море!..

Варда (перебивая Фотия,указывая в море): Вон они, барахтаются среди обломков своих кораблей! Их уцелевшие суда пытаются выстроиться в боевой порядок, но со стороны моря их всё равно блокируют наши дромоны!

Вбегает Гонец.

Гонец (в замешательстве, увидев Императора): Ваше величество…

Император: Как дела, славный воин?

Гонец: Срочное донесение для кесаря, ваше величество!

Император: Варда! Это к тебе.

Варда: Что случилось?

Гонец: Только что из Афин подошли пять боевых дромонов с «греческим огнём». Команды их ожидают твоих приказов, о великий кесарь!

Варда (к Императору): Ваше величество! Не хотите ли полюбоваться невиданным ранее зрелищем? Пусть эти язычники, испробовав крещения водного, познают и крещение огненное!

Василий: Ваше величество, позволь обратить твоё внимание. Применение огня уже излишне. Наш противник разгромлен и готов обратиться в бегство…

Император: Василий! Твоё ли это дело? Что ты умеешь помимо того, что укрощать коней? Пусть решение принимает полководец!

Василий: Но милосердие, проявленное к разгромленному противнику… Им некуда деться из залива… (К Фотию) Великий патриарх!

Фотий: Пусть на всё будет Воля Господня.

Император: Мне надоели эти препирательства. Кесарь, ты обещал мне невиданное зрелище!

Варда (Гонцу): Сигнализируй на корабли, пусть применяют огонь. Пускай выжигают дотла эту проклятую заразу!

Гонец убегает. Вдали небо прочерчивается огненными дугами, постепенно всё занимаясь огнём.

Константинополь. Келья патриарха Фотия. Фотий, Константин.

Константин (падая на колени перед патриархом): Учитель! О учитель!

Фотий: Полно, полно, Константин! Я так рад тебя видеть! Счастливо ли закончилось твоё путешествие? (Поднимает Константина с колен).

Константин: Мы обрели мощи святого Климента. Мы обрели славянскую азбуку и перевели на славянский множество молитв и текстов! Мы, Волею Вышней, обрели расположение Коцела, князя Паннонского… (Кашляет).

Фотий: Милый мой мальчик ты весь горишь в лихорадке!

Константин: Эту болезнь я подхватил в степях Тавриды. Похоже, именно она сведёт в меня в могилу… Так вот. Коцел князь, убеждённый молитвой и обычаем нашим, обещал нам помощь свою. Потом, хазары… Мы нашли возможность побеседовать с каганом и склонить его мнение в нашу сторону. Мы освободили наших пленных, греков и болгар. Мы окрестили до двухсот славян! Мы были так счастливы, мечтая принести вам эти вести!

Фотий: Так что же гнетёт тебя? Ты со своим братом сумели сделать то, что до вас не удавалось никому! Отчего же я вижу слёзы в глазах твоих?

Константин: На подходе к Золотому Рогу нас настигла невиданной высоты волна, она пришла со стороны Эвксинского Понта. Наш корабль успешно преодолел это испытание. Но то, что мы увидели, подойдя к Константинополю… О учитель! Мои уста не в силах описать весь этот ужас! Люди, языком которых я беседовал столько времени, которых я привёл к Христу, которых приобщил к высшей вере в милосердие Господне… Эти люди… Их были тысячи и они барахтались в морской пене, цепляясь за обломки своих судов. А с неба на них обрушивались огненные перлы, и горела сама вода!.. Те, кто сумел выбраться под стены города, попадали под наши стрелы и бежали обратно, но вода не могла их спасти. Я наблюдал этих людей, которые одновременно и тонули, и горели, видел тысячи обугленных и горящих трупов, видел живых, и слышал ужасный вопль тысяч глоток, моливших о пощаде и выкликавших имена славянских богов… О учитель, как же вы допустили всё это?

Фотий: Ты забываешь, с чем приходили враги наши и насколько безжалостны они были к христианам, и сколько душ невинных загубили… Теперь уж они долго не посмеют тревожить рубежи наши. «Не мир я вам принёс, но меч»!.. Я понимаю тебя… У тебя в волосах появилась седина, но ты всё-таки ещё очень молод, мой мальчик… Государственные интересы…

Константин: Но, по Богослову Иоанну, меч из уст Божественных исходит, и меч сей есть Язык и Слово Господне…

Фотий: Тебя не переспоришь… Ну хорошо. Есть для тебя и добрая весть. Болгарский хан Богорис, в крещении царь Борис Болгарский, желает миссионеров наших, дабы в веру христианскую перевести народ свой. Азбуку славянскую жаждут… а у тебя уже есть она.

Константин: Переведены Евангелия и Псалтырь, перемейник и молитвы, и псалмы…

Фотий: Отлично! Как только ты оправишься от болезни…

Константин: Не оправлюсь. Пусть в Болгарию отправится один из учеников наших, Климент. Он из болгар, и уже служил службу по новому обряду. Он повезёт с собой и книги, и азбуку, нами чудом Господним обретённую и глаголицей именуемую… Но есть сомнения у меня, о учитель мой. Богорис… или Борис ныне именуемый… он ведь приглашал к себе и епископов немецких. Не получится ли так, что мы окажемся не у дел?

Фотий: Верю я! Та сила, что помогла нам нынче преодолеть врага, будет помогать нам и впредь. Готовь Климента к миссии в Болгарию!

Затемнение.

Затемнение. Из темноты раздаются голоса.

1-й голос (мужской): Болгарский хан Богорис, ныне, в крещении, царь Борис, заявил права на Иллирию и Черногорию. «Да будет отныне единым славянский мир! – так сказал он. – Славянские народы обрели свою азбуку и богослужебные книги, и мы имеем право отделить собственное служение Богу. Мы готовы отделиться от Константинопольского патриархата и принять унию с Римом!..»

2-й (мужской): Римский папа Николай, хотя и не одобрил совершенно славянской азбуки и богослужения на славянском, но высказался в понимании стремления Болгарии к независимости от империи и обещал рассмотреть эти вопросы в ближайшее время…

3-й (женский): Преподобным отцу Константину и отцу Мефодию. С прискорбием извещаю, что мать ваша, раба Божия Мария седьмого дня изволила отойти в мир иной, благословляя ваши имена и подвиги ваши, и моля Бога помогать вам и далее в ваших делах и свершениях…

4-й (мужской): Из Болгарии вновь сообщают. Вожди павликианских сект используют глаголическую азбуку для распространения еретических призывов. Они прославляют не столько Константина, славянскую азбуку глаголицу вновь обретшего, сколько Климента Охридского, коий усовершенствовал письмо сие для нынешних нужд. Еретического рода послания текут рекой и обещают взорвать Болгарию и все области мира славянского и западного новыми и невиданными ересями…

5-й (женский): В Иллирии, в ссылке почила почтенная августа Феодора. Перед смертью императрица простила сына своего Михаила и оставила всё оставшееся у неё состояние монастырю, а также тем, кто сопровождал её в странствиях все эти годы…

6-й (мужской): Грамоты, якобы написанные и подписанные Константином, используются легатами Патриарха Византийского для скорейшего искоренения языческого инакомыслия и подавления выступлений павликиан. «Выкорчуем с корнем как языческие тернии, так и еретическую поросль!» – такое, якобы, написал Константин. Его величество Император Михаил, кесарь Варда и его святейшество Патриарх Фотий объявили глаголическую азбуку, как разжигающую ереси, вне закона, а тексты, написанные ею, решено уничтожать без всякой пощады. Византийские солдаты преследуют всякого, у кого найдут хотя бы клочок пергамента с надписями на глаголице. Климент Охридский просит помощи у папы римского, что неминуемо приведёт к ещё большему разрыву между церквами…

7-й (женский): Благословен будь, дорогой мой Константин. Пойми меня правильно и, прошу, не осуждай. После того, как наш добрый ангел, почтенная августа изволила отойти, наше служение ей прекратилось само собой. Она высочайше соизволила оставить каждой из нас достаточно средств для того, чтобы начать светскую жизнь самостоятельно. Здесь, в Италии, ко мне посватался один замечательный человек синьор Висконти из Бергамо. Он старинного и знатного рода и я его полюбила… Ты – великий учёный и очень хороший человек, но пойми меня. Годы идут, а я не могу принять тот образ жизни, который мне предлагаешь ты… Дорогой Бука, прошу, не сердись. Я верю, что у тебя ещё всё впереди…

Сцена освещается. Монастырь Полихрон, келья Константина. Константин – мечется в полубреду на постели. Мефодий – меняет ему влажное полотенце на лоб.

Константин (хватая Мефодия за руку): Обещай! Обещай, ты похоронишь меня рядом с матерью! Обещай мне это!.. (поникая) Да, беда одна не ходит. Я ведь говорил, я писал, я изнемогал от собственных криков! И, выходит, всё напрасно: наше путешествие, наши находки, наша работа, мечты и чаяния наши… Ей… тоже ведь писал… София! Боже! Зачем ты так со мной!.. Беда одна не ходит… Но зачем же это так, всё сразу… Господи ты мой, Единый, Всемогущий, Истинный! Почему ты не дал мне подохнуть ещё там, в болотах Хазарии?!. Почему я не свернул себе шею в ту ночь, когда убивали Феоктиста? Почему я вообще дотянул до этих дней?.. Почему?.. Моё Слово, моя азбука, мои переводы Писания Святого… Меня никто не понимает… Мой лучший ученик отрёкся от меня… (Мефодию) А, это ты… Похорони меня рядом с матерью, обещай мне это!.. Обещай!

Мефодий: Обещаю.

Константин: София! О София! Зачем же ты так?..

Мефодий: Она всего лишь женщина… Ты сколько с ней не виделся?.. Ну вот, видишь…

Константин молчит.

Мефодий: Да, ты прав: беда одна не ходит… Но, как старый воин, скажу тебе. Когда твои враги, сиречь беды твои, объединяются, разбить их легче. По крайней мере, знаешь твёрдо: ударишь – не промахнёшься.

Константин: Старый ворон… И всё ты знаешь. Убери свои полотенца, я хочу умереть просто, без возни, хлопот и излишнего сочувствия… Моя азбука – в руках еретиков! Любимая мною женщина… Ты предала меня… как многие другие женщины во имя благополучия всегда предавали и будут предавать своих мужчин… Мой лучший ученик… Мне незачем жить дальше!..

Мефодий: Смири гордыню. Всё от Бога. Разграничь, что решает Он, а что ты… Быть может, это Господь испытывает тебя перед будущими свершениями. Вспомни, через что нам с тобой уже довелось пройти.

Константин (со смехом): Да, да, довелось! Огонь! Огонь! И человек, что тонет в огненном море, а я не могу помочь! А Господь сидит себе на облачке ножки свеся, и допускает всё это!.. Да, мне бы смириться! Мне бы перестать возводить хулу на Господа своего! Я и сам всю жизнь учил людей смирению!.. Но почему же сейчас мне так больно и страшно, Мефодий?! Брат мой! Прошу, не оставляй меня! И, что бы ни случилось, поклянись не оставлять дела нашего!

Мефодий: Ты знаешь, что я не люблю клясться. Я просто даю тебе своё слово… Я велел приготовить горячего вина с пряностями. Ты выпьешь, заснёшь, а потом тебе станет легче…

В дверях появляется Послушник.

Мефодий: Что тебе, сын мой?

Послушник: Грамота! Отцу Константину от императора Михаила!

Мефодий: Давай сюда. (Константину) Быть может, Господь наш на сей раз порадует нас благоприятным известием. (Читает) Так… «Мы, Император Михаил… требуем немедленного твоего возвращения в Константинополь…» Так… «Великоморавский правитель Ростислав в послании своём заверяет в дружбе и просит прислать ему мужей святых и учёных, дабы дали грамоту и служение по христианскому обряду подданным его… Держал он совет с князьями своими и мораванами и сказали они об отвержении язычества и о том, чтобы христианского закона впредь держаться. Но нет у нас учителя такого, чтобы нам на языке нашем изложил правую христианскую веру, чтобы и другие земли, глядя на это, уподобились нам…» Так. Святейший Патриарх Фотий присоединяется к этой просьбе и этому требованию…

Константин: Фотий! О Фотий! Учитель, ну где я теперь разыщу буквы для письмен славянских? Чем запишу я Слово Божье?..

Мефодий: Есть у меня мысль одна. (Перебирает лежащие на столе послания) Вот, послание Софии твоей…

Константин: При чём тут она? Сожги его, умоляю!.. А им ответь, мол, слаб и болен ныне Константин Философ, и скоро уж отправится давать отчёт Владыке куда более могучему, чем все в мире императоры и князья, что были, есть и будут.

Мефодий: И всё же нам надо ехать. А там… как Бог даст… Вот что, брат мой. Получится тебе на сей раз выздороветь и выжить – будем и далее, как два вола, тянуть свой плуг по полю. Ежели и умереть случится – умрёшь в дороге, а краше этой смерти для нас, двоих скитальцев, нет на белом свете. Бог… да, кажется, что Он любит нас, не жалея. Ты снова морщишься и говоришь: не любит? Но мне представляется, что, в конце концов, даже не любя, только Он способен пожалеть человека. Любить, не жалея и не любя пожалеть – именно так и поступает Истинный Бог. И если ты всё ещё не отрекаешься от веры своей, то обязан, несмотря ни на что, идти и за веру свою умереть. Как брат и исповедник твой, отпускаю тебе грехи языка твоего и благословляю на путь-дорогу новую и трудную. Так и быть, даю на выздоровление сутки и… пойдём в Константинополь?

Константин (после некоторого раздумья): Изволь. Я найду, что им сказать!

Затемнение.

Константинополь, дворец Императора. Император Михаил, кесарь Варда, Патриарх Фотий, Василий Македонец и др. Напротив них – Константин и Мефодий.

Император: Знаю я, всё о тебе знаю. Ты утомлён болезнями и трудностями подвигов своих, но подобает именно тебе идти в те северные земли. Исполнение этого дела никто совершить не сможет, и поручить миссию эту я не могу никому кроме тебя и брата твоего.

Варда: Не хочешь ли ты, Философ, заодно загладить вину свою после провала в Болгарии?

Фотий: Да и мощи Климента святого с собой возьмите. Да принесут они вам удачу. А коли Папа Римский всё же благословит дело наше, то на обратном пути доставите их в Рим…

Константин: Да, тело моё утомлено! И я болен. Но пойду с радостью, если только…

Фотий: Что «если только»?

Варда: Как смеешь ты, теперь, после того, что случилось, ставить нам условия?

Император: Что за условие ты нам предлагаешь?

Константин: Если только есть у них буквы для их языка. Душа без букв мертва является в человеках.

Присутствующие переглядываются. Первым приходит в себя Василий Македонец.

Василий: О каких буквах ты ведёшь речь, Константин? О возврате к глаголице твоей, еретиками-павликианами используемой, речи быть не может. И что они, твои буквы? Загогулины на пергаменте. Нарисуешь новые, только и всего.

Мефодий: Многое мы слышали о тебе, Василий. Умеешь ты укрощать коней, воевать и охотиться. Но создать письмо гораздо труднее, чем выиграть сражение или укротить самую норовистую лошадь.

Василий: Слышал я, что проповедники-ирландцы создали немало подобных письмен…

Константин: Да, и создать таковые письмена нетрудно. Но трудно отыскать письмена, дарованные от Бога. Скажи мне, укротитель коней, полюбились ли письмена ирландские народу славянскому? И где мне теперь достать письмена иные, чтобы прижились они подобно письменам предков наших?

Варда: Дед и отец императора искали эти буквы, но не смогли обрести. Под силу это оказалось лишь тебе, Константин. Но пока обрёл ты буквы никуда не годные.

Мефодий (взрываясь): Что? Буквы, которыми мы претворяли Ветхий и Новый Завет, когда мы сражались за каждую строку и за каждое слово, забывая обо всём кроме как верно донести до людей Слово Божие? Тебе ли, кесарь, повелевающий сим миром, судить о великих буквах и звуках, коими сотворён был мир? Брат мой, Константин говорит мне так: бывают буквы сильные и слабые. Бывают яркие и тусклые. Бывают вкуса разного: сладкие, огненно-горькие, кислые и солёные как морская волна. Царство сие – не от мира сего, царство сие – от Бога, и в буквах чувствует человек Волю Господню, и стремится исполнить её. Повелевать ими совсем не легче, чем повелевать войсками или свергать с трона противников своих! Говорю тебе как воин, говорю тебе как воин духа и ученик брата моего: ты не способен воспринять иного вкуса кроме как вкус крови, и не тебе судить, годны или не годны в дело буквы азбуки нашей!

Варда: Что ты сказал?! Повтори!

Мефодий: Ты, разрушивший мир, в котором пребывал мой брат, тебе я скажу, о чём молчал доселе. В то время, как ты, подобно пауку ненасытному, сплетал свои интриги, брат мой делал всё, чтобы сплести человека с человеком. Ты разлучал – он воссоединял. И я помогал и буду помогать ему в этом…

Константин (выступая вперёд): Мы искали буквы, мы сумели найти древние письмена и Господь явил чудо, соединив древнее и нынешнее, позволив людям воссоединиться с верою предков своих.

Фотий: Прошу вас, успокойтесь оба. Константин, от лица великой Церкви обещаю тебе: не будет отныне препятствий в действиях ни тебе, ни брату твоему, ни ученикам твоим. А если ты боишься тяготы и опасности дорожной, то вот, князь Коцел Паннонский обещает свою помощь. Варвар, язычник… но тоже ждёт от тебя буквы Слова Божьего и обещает в дороге свою помощь, охрану и гостеприимство…

Константин: Я хорошо помню этого человека. Воистину, «Христос грядёт собрать языки бо есть по всему миру…» Но скажите мне, учитель, кто может записать на воде беседу и не прослыть после этого еретиком?

Фотий: Если письмена твои идут от Бога, а не от диавола…

Константин: Ах, этот диавол! Какой удобный способ: спихнуть на козла отпущения ответственность за деяния и мерзости свои!

Мефодий (очнувшись, дергает его за рукав): Осторожнее, осторожнее…

Константин (ничего не слыша): Ах, эти треклятые язычники! Каким же неистовым я, оказывается, бываю в грамотах, якобы мною подписанных! Ах, как призываю разрушать капища и идолы языческие! А скажите, учитель: был ли в землях славянских до этого хотя бы один случай, когда язычники громили храмы христиан?.. Не вы ли учили меня тому, что судить имеет право Один лишь Истинный Господь? Стремление понять, не осуждая, терпение, мудрость, смирение… разве не этому учит Христос?.. А также тому, что неуважение к чужой вере, какой бы она тебе не казалась, есть непростительная слабость для христианина? А тому, что можно спорить, доказывать своё, но осуждать безоговорочно ты не смеешь, и что, осуждая безоговорочно, ты осуждаешь Бога? Скажите, почему именем моим творятся беззакония? Церковь, призывающая к смирению, не может призывать к насилию. Иначе это – лицемерие, гордыня, предательство!..

Фотий: Прошу тебя, успокойся!

Варда: Ты пользуешься своим положением и смеешь угрожать нам?

Константин: Христианство должно возвыситься над язычеством, но не подавлять его силой! Вспомните, чему нас учат первые апостолы Христовы! Они об этом знали, и именно это позволило Учению Христову быть понятым и принятым теми, кто понял: есть вера, и эта вера – истинна, и вера эта – в Слове Господнем!

Император (Варде): А кстати!.. Верно ли я понял, что именем Константина Философа вершатся беззаконные действия в наших болгарских землях?

Варда: Ваше величество, политика государства опирается…

Император: Я тебя не спрашиваю о политике государства! Сегодня ты отослал подложную грамоту за подписью Философа. Завтра – отошлёшь за моей подписью. Послезавтра… Уж не метишь ли ты на моё место, дядюшка? Что скажешь ты, Василий?

Василий: Мне кажется, что, оскорбляя преданного тебе, ваше величество, человека…

Император: Преданного? Да, вы все, здесь собранные, преданы мне как осёл – охапке сена! Преданы – пока не сожрёте моё величество до последней соломинки! Вот у тебя самого, Василий, есть обида на меня?

Василий: Я бы хотел попросить за мою сестру, Ингерину, которую вы, ваше величество, не очень справедливо отдалили от двора…

Император: Твоя сестра – старая шлюха! С некоторых пор я гораздо лучше чувствую себя в окружении своих куртизанов. Вот они-то, хе-хе, вовсю преданы христианской идее!

Василий (явно желая перевести разговор на другую тему, Константину): Верно ли я понял, что камнем преткновения являются те письмена, что ты даровал славянам Болгарии?

Константин: Да, это так. Я помог сим древним знакам вернуться к людям, их когда-то создавшим…

Василий: Подобное исцеляется подобным. Тогда на неё должна найтись другая азбука, и ты создашь её!

Фотий: Да, и Бог, если Его попросишь ты, откроет тебе этот выход, как всем, кто просит без сомнения. Бог всегда открывает стучащим.

Василий: Так в чём же загвоздка, Константин?

Константин: Где взять мне эти буквы? Каковым, на будущие времена, письмом должно писаться Слово Божье? Где я найду это письмо?..

Император: Захочешь, так Бог даст! И закончим на этом!

Затемнение.

Константинополь, дворец Магнавра. Жилище Константина. Ночь. Константин, Мефодий в коленопреклонённых позах, на молитве.

Константин (поднимаясь с колен): Всё это бесполезно. Господь не слышит нас. Или… нас не слышит Господь Истинный?

Мефодий (также поднимаясь с колен): Господь такой, Господь этакий… Мне всё больше кажется, что, борясь с язычеством, ты сам понемногу становишься язычником.

Константин: Тому виной мои сомнения… Ах, как бы я хотел от них избавиться! Стать спокойным, твердолобым, непробиваемым чиновником от политики, науки, церкви! Как я завидую тем, кто так и живёт себе, заглядывая по временам не в учёные труды, но в инструкции, изложенные свыше!

Мефодий: Неистовый брат мой! Остынь, прошу тебя!

Константин: Остыну. Скоро.

Мефодий: Вспомни собственные слова: нет лучшего лекарства, чем работа. Работа вернёт тебя к жизни.

Константин: Моя работа отняла у меня всё: жизнь, будущее, любимую женщину!.. Кстати… Ты сжёг то письмо, как я просил?

Мефодий: Я хотел бы, чтобы ты сам прочёл его, перед тем как…

Константин: Дай его сюда.

Мефодий подаёт Константину свёрнутый трубочкой лист бумаги.

Константин: Хм. Какой-то странный материал. Не ткань, не пергамент. Напоминает папирус… Но не папирус.

Мефодий: Этот материал – изобретение с далёкого Востока. Итальянцы называют его «бамбицина» и изготовляют… кажется, то ли из тряпок, то ли из соломы… Легко промокает, в отличие от пергамента, но стоит дешевле…

Константин (ощупывая бумагу): «Бамбицина»… Лёгкая, легко готовится, буквы ложатся ясно… Мефодий, а ведь это замечательный писчий материал для наших занятий! Пригодится для записей, пригодится для наших учеников… Смотри, он легко складывается, и не ломается как папирус!

Мефодий: Погляди его на просвет.

Константин (рассматривая бумагу на свет свечи): Здесь, внутри, скрыто изображение! Я наблюдаю женщину, которая восседает на троне и в протянутой руке её – факел Истины!

Мефодий: Это называется водяным знаком. Такую вот «бамбицину» изготовляет на своём предприятии семейство Висконти.

Константин: Ах, вот она откуда… Всё равно – в огонь!

Мефодий: Ты хотя бы сам прочти его вначале.

Константин: А что читать? Написано по-славянски, греческими буквами «без устроения». Примешиваются разные местные значки… «Благословен будь, Константин…» Погоди!

Мефодий: «Благословен…»

Константин: Погоди, погоди! Буква Б! Она украсила её, подрисовала в те же очертания голову, руки… «Благословен…»

Мефодий: Я давно уже хотел сказать тебе. Ты любишь не её. Ты любишь её образ, Софию во славе. Ты обожествляешь не земную женщину, а богиню в своём воображении. Не обижайся же на то, что живой человек ведёт себя совсем не так, как созданный тобою образ.

Константин: Да погоди ты, понял я это, давно понял!.. Смотри, как выходит. Буквы вышли из примитивных картинок древних народов. Каждая буква – это потомок древней картинки. Картинка что-то означала. Египетские письмена-картинки дали начало письменам Палестины, Кипра, Малой Азии. Потом, упрощая эти письмена, в свою очередь, возникли письмена глаголицы и алфавита древней Индии. А также греческое и латинское письмо. Знаки письма, буквы отражают понятия, прошедшие закалку веков использования. Люди вкладывали в эти рисунки идеи, идеи Божественного плана и промысла! Взгляни: эта буква должна обозначать саму женщину, великую Премудрость Господню!.. «Благословен…» Она призывает, она направляет, она даёт оценку!.. (Рассуждая, начинает ходить взад-вперёд по комнате). О София! О Премудрость Земная! Не твоими ли рисунками Господь подаёт мне эту идею?!.

Мефодий: Ну, сжигать-то теперь будешь?

Константин: Ты о чём? А… нет… Эту женщину мне послал Сам Господь Бог! Мефодий! Ты был прав. Работа! Вот то, что вернёт меня к жизни!

Мефодий: Что ты собираешься делать?

Константин: Погоди. Я ещё и сам толком не понимаю. Погоди… Постой, постой! Буква – она как рисунок. Человек может не понимать этого, но внутренне почувствует ту Божественную идею, что скрыта за начертанием каждой буквы. Из звуков слагаются слова. Буква – отражение звука. Звук – выражение идеи… Постой, погоди, не перебивай!.. Как же я раньше… Вот глупец!.. И чем чётче рисунок буквы, тем чётче сама идея. И письмо воспринимается… Мефодий!

Мефодий: Я внимательно слушаю тебя.

Константин: Мы расставим наши буквы так же, как в церквах расставляют иконы. Мы будем прочитывать их, как читают молитвы всем святым. Вся наша жизнь – непрерывная дорога вдоль иконостаса, где каждое событие и каждый вдох есть буква Слова Божьего… Где мой плащ?

Мефодий: Зачем он тебе?

Константин: Сейчас мы отправимся в библиотеку. Разбудим всех хартофилаксов и будем до утра копировать письмена.

Мефодий: Но…

Константин: Письмена египтян! Коптов! Силоамские, самарийские, мезийские, еврейские, сирийские, алфавита Ульфиллы!.. Всё пригодится, всё пойдёт в работу!

Мефодий: А как же…

Константин: Ты хотел спросить: а как мы будем отображать звуки, которым в греческом письме не нашлось места? Вот за этим мы и пойдём! Где, кстати, ученик наш Горазд? Он мораванин, он поможет нам в нахождении верных знаков!

Мефодий: А дальше?

Константин: А далее, я отправлюсь к кесарю и потребую, чтобы отменили все указы, что касаются запрета на глаголицу. Пускай болгары до поры, до времени пишут ею церковные тексты. Мы же создадим новую азбуку… Новую? Нет! Такую, основой которой были бы древнейшие традиции отображения Слова! Азбуку простую, понятную, доступную не только для служителей церкви, но и для света. Ею можно будет писать философские и научные сочинения. Торговые записи. Письма. Записки. Стихи, в конце концов!

Мефодий: Погоди, остынь немного…

Константин: Нет, это ты погоди меня останавливать. Мы закажем в Италии целую кипу этой, как ты её назвал… «бамбицины». У нас будет множество учеников и у них будет на чём писать во время наших уроков! Потом мы отправимся в Полихрон и засядем за исправление и переписку того, что уже было сделано. У нас впереди – гора работы, Мефодий!

Мефодий: Я очень рад снова видеть тебя таким.

Константин (накидывая плащ): Так пойдём же! Немедленно!

Мефодий: Но…

Константин: Да, ты прав. Вначале мы вознесём благодарственную молитву. Великому и Истинному, Единому Богу-Вседержителю! Святой Софии, Премудрости Земной, которая окрыляет и направляет на путь истинный нас, грешных! Во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь!

Мефодий: Аминь!

Затемнение.

Затемнение. Освещается фигура Фотия.

Фотий (читает по свитку пергамента): «Князю Ростиславу Моравскому от Императора Михаила послание… Радостно видеть мне, что славяне, бывшие прежде злейшими врагами и неприятелями нашими, есть ныне первые друзья и союзники наши… По окончательному падению обрского каганата, мы ещё более укрепились в едином стремлении к миру и посильной помощи друг другу как в единых помыслах, так и в вере единой и истинной… Бог, который хочет, чтобы каждый пришёл к познанию истины и достиг большего достоинства, увидев веру твою и старание, сотворил и ныне в наши годы – объявив буквы для языка вашего – то, чего не было дано никому после первых времён, чтобы и вы были причислены к великим народам, что славят Бога на своём языке. И так тебе послали того, кому Бог объявил их, мужа честного и благоверного, книжника и философа. Прийми же дар этот, что ценнее и больше всего серебра и золота, и драгоценных камней, и всего преходящего богатства, и пойди с ними спешно упрочить это дело и всем сердцем искать Бога. И не отвергни общего спасения, но подвигни всех, чтобы не ленились и ступили на путь истины, чтобы и ты, приведя их старанием своим к познанию Бога, принял за это воздаяние в этом веке и в будущем, за все те души, что уверуют в Христа Бога нашего от ныне и до конца времен, и оставил память о себе у будущих поколений, как великий цесарь Константин».

Затемнение.

Освещается сцена. Палаты князя Ростислава Моравского. Ростислав, Константин, посланцы от князей.

Ростислав: Вести у меня для тебя тревожные. В Константинополе, по приказу императора убит кесарь Варда. Обвинён в измене и убит Василием Македонцем. Тебе говорят что-либо эти имена.

Константин: Жаль мне убитого кесаря. Основал он университет наш во дворце Магнавра, и много учёных мужей и богословов пошли в мир оттуда. Сгубили же его, как я полагаю, его подозрительность, корысть и жажда власти. Что же до Македонца Василия… знаю его плохо. И с кем он будет, когда и сам прорвётся к власти – сказать не ведаю.

Ростислав: Так ты полагаешь, что…

Константин: Михаил император сам лишил себя последнего своего защитника.

Ростислав: Как полагаешь ты, намерения Империи в отношении Моравии нашей… могут ли измениться от событий этих?

Константин: Мне трудно судить, ибо не политик я. Намеренья мои остаются прежними.

Ростислав: Здоров ли ты, Константин Философ? Слышал я, что недуг ужасный побеждаешь ты духом своим и тем даёшь пример силы веры своей.

Константин: Духом Святым держусь я, княже. Видит Бог: три года, как мы с братом моим пришли в земли твои, и многое сделано, и будет сделано впредь, пусть не нами, но учениками нашими.

Ростислав: Слышал я, что Климент, ученик твой, тоже здесь.

Константин: И Климент-болгарин, и Горазд-мораванин, и Наум, и Агеларий, и многие другие, и те, что были раньше, и те, кто пришли от Коцела князя, и те, кто был обучен в это время.

Ростислав: Так ты простил ему?

Константин: Прощать учит нас Христос. Было, и ученики Его вели себя непоследовательно, но на то и Бог спустился на землю, чтобы учить нас как подобает жить человеку.

Ростислав: Милостив и благословенен Бог христианский… Слышал я, что запретил ты ученикам своим хулить и преследовать веру отцов наших.

Константин: Нельзя и невозможно слепо уничтожать то, что пришло от предков. Понять это и возвысить веру старую до веры новой – вот к чему должна призывать церковь христианская. Нельзя сказать, что корни плохи, потому что питают они цветы и листья дерева, и подрубать корни нельзя, ибо завянет и умрёт древо. Христос пришёл объединить народы и веры старые переплавить и слить воедино. Как во всех народах существуют единые праздники и единые печали, единые обычаи и единые правила и законы, так и христианские вероучители должны не выкорчёвывать старое, но мыслить здраво и мыслить прежде всего о том, как воспитать в человеке Бога.

Ростислав: Слышал я также, что не все разделяют твои убеждения, и что нареканий на тебя много, и из Константинополя, и в особенности из Рима. Рукополагаете священников, не имея прав на это, как ариане. С ирландской церковью дружбу завели…

Константин: А что? Их идеи во многом созвучны нашим. Читывал я некогда Пелагия, епископа ирландского. Буквицы, коим отмечают они начала глав – почему не перенять? Извилисты они, как сама мысль… А колокола, коими сзывается народ на общую молитву? Это же глас Божественный! Беседовал я и со священниками ихними, и хороша появилась идея – замкнуть письмена наши в круг, где буквы «яз» и «аз» друг в друга переходят…

Ростислав: Упрекают тебя также в том, что, дескать, обязан ты воспитывать священников, а сам что делаешь? Раздаёшь священный дар – грамоту и мастеровым, и торговцам, и простым людишкам. Что сделают они с этой грамотой? На что она им?

Константин: Поможет она общаться ближе человеку с человеком, человеку с Богом и Богу с человеком. Ведь пишет человек не самому себе – Богу пишет, и получает письмо не просто от кого-то – а от Бога. Укрепляет грамота веру в себя, помогает людям находить и понимать друг друга. Не станет грамоты – и войны будут бесконечны.

Ростислав: Святой ты человек, Константин… И в твоей святости счастье твоё… Знаешь ли ты, что епископы западные недовольны миссией вашей, и что епископ Вихинг проклинает и тебя, и грамоту славянскую, что принёс ты на земли наши? И что Людовик Германский объявил крестовый поход против нас и готовит войска, чтобы с трёх сторон в земли моравские вторгнуться? А племянник мой, Святополк, на запад всё посматривает… А если это действительно так – боюсь, несладко нам придётся.

Константин: Знаю, княже… Не словом и убеждением желают действовать они, а огнём и мечом. И не вера святая ведёт их, а жажда власти, гордыня и мерзость, приходящая от того диавола, коего воспитали они в душе своей. И имя мерзкое произносят они чаще, чем имя Господне, и растоптать пытаются семена, посеянные Богом Истинным в сердцах и мыслях человеческих.

Ростислав: Как ты думаешь… Бог христианский… Он поможет ли нам отстоять наши земли?

Константин: Я не пророк. Я всего лишь скромный посланник. Я стремлюсь, пока я жив, нести людям Слово Божественное. Всё, что я могу тебе сказать: пока мы здесь, то будем делать то великое дело, во имя которого пришли. А что до того, что совершится потом… Пусть даже смерть, пусть даже смерть мученическая… Важно ведь, княже, не то, что по смерти скажет тебе Бог. Важно, что ты скажешь Богу. Не кривил ли душой, пытаясь словесами библейскими прикрыть диавольские намерения свои. Не принижал ли, не оскорблял ли достоинства человеческого. Не отрёкся ли от Слова и веры своей…

Ростислав: Достойны слова твои, достойны… Предчувствую я, правда, что добром дело это не кончится. И что мечи германские падут на головы невинных. И что не уцелеет под ними никто, будь он язычник или христианин, пишущий и молящийся Словом славянским. И что не уцелеть и мне подобно старому дереву, что уберегало от дождя, и первым же раскололось под ударом грома… И – не говори мне об унынии, Философ! Знаю, знаю, и читал я, и много слышал проповеди твои! Мечи и у нас найдутся добрые, и пока живём – будем отстаивать страну свою и народ свой… Позвал я тебя, однако, по делу иному.

Константин: Готов выслушать тебя со всем вниманием.

Ростислав: Славянские князья, соседи наши с востока, Аскольд и Дир, а также северский князь Олег… Посланников их ты видишь перед собой.

Посланники и Константин обмениваются взаимными поклонами.

Ростислав: Будучи давними врагами Империи Византийской, и многажды воюя с вами, и будучи искони теми, кого язычниками называют, они, тем не менее, решили, что негоже и далее вражду свою лелеять. Запад всё ближе придвигается к Востоку. Священники западные уж и молитвы славянские велят писать на латинице. Объединиться мы можем только с вами, и вера единой должна быть.

Константин: Я всего лишь скромный миссионер, и не посол, и не могу вести таких переговоров.

Ростислав: Да, конечно. Но ведь грамоту свою ты им можешь дать? И учеников, и последователей своих? Тех, кто обучить этой грамоте может и Слово Божье на Восток понесёт далее, пускай покамест смиренно и слабо, но письмена славянские да противустанут письменам иноземным!

Константин: Я готов поделиться Словом Божьим со всяким, кто придёт ко мне, будь то князь или простой пастух, ревностный христианин, иноверец или язычник. И письмена дам, и тексты, и людей отправлю, дабы обучили. Всё, что объединяет людей, угодно Всевышнему. А кстати, княже… А пошлю-ка я с ними ученика своего, Андрея. Он крещён и воспитан был ирландской церковью и свято верил в древнего кельтского бога Езуса. Общаясь же с нами, воспринял он учение Истинного Бога Иисуса, Бога Слова человеческого и Божественного, и веру христианскую понесёт, и язык найдёт общий со всяким. Как ребёнок, он бескорыстен, старателен и прост, и верю: семена добрые посеет он в душах человеческих…

Ростислав: Радостно мне слышать слова твои. Ах, если бы все миссионеры христианские были бы столь великодушны, как вы!.. Скажи, Константин Философ, а это правда, что за тобою толпами ходят дети? И что ты чудесным образом умеешь обучить любого и письму, и чтению, и счёту, и не берёшь за то ни денег, ни подарков, кроме как поесть немного?

Константин: Обучать играя – это же традиция старая. Слава брату моему Мефодию, он и материал писчий добыл, и пригласил рисовальщиков славных и старательных. Понимаешь ли, княже, дети – они как ангелы святые, ищут они красок и света, и просто так запоминать значки букв им неинтересно. Вот и придумали мы изготовить много-много таких карточек-иконочек с картинками…

Ростислав: И что же видят в них ученики твои?

Константин: Буквы. И буквы эти – живые… Представь себе, вот, например, я, посланник, Апостол, стою за столиком. Моя фигура и доска стола. Какая это будет буква?

Ростислав: Так, дай подумать. Наверное, это «Аз»?

Константин: Верно. Далее, представь, что в кресле восседает великая Дева. София, Премудрость земная! Видна она сбоку и протягивает вперёд руку с факелом Истины. Какая буква?

Ростислав: «Буки»?

Константин: Конечно. А вот другая фигура. Святитель Николай на троне благословляет двоих паломников, что по обе стороны склонились перед ним в поклоне…

Ростислав: Постой, дай подумать… Это буква «Дэ»?

Константин: Это буква Д, «добро». И называется она ещё «духовник», то есть священник, беседующий с паствою своей.

Ростислав: Как же ты назвал эту новую азбуку свою?

Константин: Можно назвать её «буковицей». Можно назвать «Таровица» или «беседа». Ну, служит она верно в обучении грамоте, а папе римскому я её показывать не буду. Папа Николай с епископами тут же обвинит меня не в язычестве, так в ереси, не в ереси, так в язычестве…

Ростислав: Постой. Так ты намерен отправляться к папе римскому? Когда же?

Константин: Думал, что поеду ещё нескоро, года через полтора… Но теперь слова твои, и боль твоя, княже, вынуждают меня поторопиться. Быть может, вмешательство папы поможет тебе и народу твоему противостоять натиску германскому… Отстаивать мы тебя будем, княже. Ты, здесь – с мечом стальным, мы, там – с мечом духовным. Так, бок о бок и пойдём… Здесь, за нас, останутся ученики наши. Они достаточно опытны и святы, чтобы и далее продолжать наше дело.

Ростислав: Скажи, какой награды вы с братом ждёте за дела свои?

Константин: Ты сам сказал об этом. Ни денег, ни подарков, ни иных наград нам не надобно, да и зачем всё это тем, кто всю жизнь проводит в походах… Дай нам немного пищи на дорогу, и да будет благословенна рука дающего.

Ростислав: Я велю сопровождать вас до границы с Паннонией. Времена неспокойные, по дорогам кто только не ходит. Доходили до меня слухи, что Вихинг епископ замышляет покуситься на жизнь вашу.

Константин: Всё в руках Божьих… Не надо нам, княже, никакой охраны. Кому какое дело до двух скромных паломников… А там… Да, хотел бы я, признаться, умереть на родине, в Салониках. Но через Болгарию сейчас не проберёшься и путь на родину закрыт. Наверное, это и есть великий Суд – вместо этого ехать в Рим и прямо испрашивать встречи с папой.

Ростислав: Дорога вам предстоит неблизкая…

Константин: Вначале мы посетим старого друга нашего, князя Коцела Паннонского, погостим у него немного. Потом, после этого отправимся в Венецию и там, отправив грамоты, будем дожидаться ответа папы.

Ростислав: Что ж… Признаться, мне тяжело будет расставаться с вами, особенно с тобою, Константин Философ. Многое ты посеял в душе моей.

Константин: Не грусти так, княже. Даст Бог – ещё увидимся.

Ростислав: Даже на смертном одре буду вспоминать тебя и Слово твоё. Доброй вам дороги и удачи тебе в новой миссии твоей.

Константин: Держись, княже. Где бы я ни был – буду вспоминать гостеприимство твоё и тревоги твои. И молиться за тебя и народ твой. Дабы уцелеть под полчищами немецкими и веру истинную отстоять.

Ростислав: И… и всё-таки я прикажу дать вам охрану в дорогу. На границе встретят вас и сопроводят далее «волки» Коцела-князя… Ах, как же я благодарен тебе за долгожданный мир и союз с ними!

Константин: Благодари не меня, а Слово, нас в мире и дружбе связавшее!

Затемнение.

Венеция, зал собраний. На возвышении – Председатель собрания. Множество Клириков, представителей «трехъязычников». В стороне – Константин, Мефодий. К ним подходит Секретарь.

Мефодий (вполголоса): Как их сегодня много! И погляди, какие рожи! Как говорил, мне помнится, Сократ, таким при встрече лучше подавать кулак, а не то пальцев на руке не досчитаешься… Как ты думаешь, им уже известно о событиях в Константинополе?

Константин: Может быть, потому их так и много. Иные пришли полюбопытствовать, иные позлорадствовать.

Мефодий: Вот увидишь, низложение Фотия даст им новый повод для злорадства.

Константин: Да, но на императорский престол взошёл славянин! И оставь свои страхи. Спорить с ними не сложнее, чем с учениками.

Мефодий: Да, но ученики, по крайней мере, понимают тебя.

Константин: Слово Истины должно быть донесено независимо от того, понимают ли его сейчас или поймут потом. И почему ты решил, что нас не понимают? Понимают! В этом всё дело. Понимают и злятся, а злость – плохой советчик…

Секретарь (подходя к братьям): Приветствую вас. Я – секретарь его преосвященства, досточтимейшего Гаудериха, епископа Веллетри. У меня к вам большая и нижайшая просьба.

Мефодий: Одновременно и большая, и нижайшая? Как это?

Константин: Кто, кто, сам Гаудерих, епископ Веллетри? Интересно. Я знаю, он интересуется нашей работой. Так ты его посланник?

Секретарь: Его преосвященство по неотложнейшему делу занят в Риме, он выражает сожаление, что лишён возможности самостоятельно присутствовать в собрании.

Константин: Скажи, каково же мнение его преосвященства об аргументах, которые мы приводим в пользу славянского богослужения?

Секретарь: Я не уполномочен разглашать мнения его преосвященства обо всех сторонах этой проблемы. Скажу лишь одно: ему известно о вашем послании папе и он склонен поддержать сожаление его святейшества о том, что германские епископы обрели уж очень большую свободу в своих поступках и действиях. Мало того, что в своей политике они игнорируют мнение папы. Подобная свобода приводит к очередным разногласиям между западной и восточной церквами Христовыми.

Мефодий: Так какова же будет просьба твоя, о достойнейший из секретарей?

Секретарь: Полемика по вопросу о проведении богослужебных обрядов иначе чем на трёх языках: древнееврейском, латинском и греческом длится уже третий месяц и продлится, судя по всему, до весны. Здесь, в этом зале, высказывается немало соображений, которые весьма интересны как его преосвященству, так и его святейшеству папе. В частности, нам кажутся весьма заслуживающими внимания ваши аргументы. Сегодня, насколько мне известно, вы как раз должны дать очередной и наиболее полный ответ своим оппонентам.

Мефодий: Так в чём же просьба?

Секретарь: Я очень прошу об одном одолжении… вы, греки… вы очень быстро говорите и я не успеваю записывать. А мне так хотелось бы, чтобы каждое ваше слово было прочитано пославшими меня для этого ответственного дела.

Константин: Дорогой друг! Хорошо, мы, так и быть, постараемся вести свои речи так, чтобы не создавать тебе лишних трудностей. Передавай наш привет и глубокую благодарность его преосвященству епископу Гаудериху…

На возвышении появляется Председатель.

Председатель: Прежде, чем начать сегодняшнюю дискуссию, разрешите от лица собрания выразить искреннее сочувствие нашим гостям, Константину Философу и его брату Мефодию. Как нам только что стало известно, государь константинопольский Михаил погиб в дворцовой смуте. Взошедший на престол новый император Василий своим распоряжением отстранил от патриаршества Фотия… Насколько поменяется политика Константинополя в отношении обсуждаемых нами вопросов, мы узнаем в ближайшее время.

1-й клирик: Уважаемый председатель? Тогда имеет ли смысл вообще начинать эту дискуссию? С кем же мы будем полемизировать? С представителями лица, которое фактически отстранёно от духовной власти?

2-й клирик: Я поддерживаю это мнение. Действительность сама рассудила нас. Взошедший на престол Василий Македонянин – славянин. Выходит, что самим славянам не так уж и необходимо то, за что с пеною у рта пытаются навязать им представители изгнанного ныне Фотия!

3-й клирик (со свитком в руке): Вот, свершилось то, о чём предсказал Даниил! Се, говорю вам словами его! (Читает) «…И отлучён был от сынов человеческих, и сердце его уподобилось звериному, и жил он с дикими ослами; кормили его травою, как вола, и тело его орошаемо было небесною росою, доколе он познал, что над царством человеческим владычествует Всевышний Бог, и поставляет над ним, кого хочет. (Многозначительно оглядывает собравшихся и продолжает чтение) И ты, сын его Валтасар…»

Мефодий (резко прерывает его): Великие слова! Ты речёшь их не хуже самого Даниила!

3-й клирик: Да, сам великий пророк ныне говорит моими устами!

Мефодий: А не вспомнишь ли ты, уважаемый клирик, каково было второе имя пророка?

3-й клирик (явно застигнутый врасплох, пытается что-то высмотреть в своём пергаменте): У него… у него не было второго имени…

Мефодий: Так вот, о великий знаток! Ты бы как-нибудь попробовал, как мы, переписать Святое Писание несколько раз подряд… Вторым именем пророка Даниила было Валтасар! И как ты думаешь, случайно ли это?

1-й клирик: Простая игра слов – ещё не аргумент в нашем споре! Вот, всё у вас – софизмы да апории! В вашем «университете» вы учитесь и учите лжи!

Константин: Да, мы учим и этому. Мы ведь такие невежды, такие варвары… Нам поневоле приходится учиться многому из того, чем вы владеете в совершенстве!

Шум в собрании.

Константин (возвышая голос): Но ежели варвар желает постичь Святое Писание, то как он постигнет его, если читается оно на чужом для него языке? И кто больший варвар: тот, кто желает узнать о заповедях Христовых или тот, кто мешает ему в этом?

1-й клирик: Три языка, принятых истинной Церковью сами по себе, влекомые Духом Святым, дойдут до понимания человеческого!

Константин: Помнится, была такая притча. Попадают по смерти на суд Божий священник и перевозчик через реку. И тут вдруг выясняется, что душу священника осуждают пребывать в аду, в то время как душе перевозчика дают место в раю. «Как, почему? – возмущается священник. – Неужели этот старый пьяница святее меня?» «Да нет, не святее, – отвечают ему. – Но вспомни, что делали прихожане во время чтения тобою Писания? Они спали! А что они делали, когда их через реку перевозил этот пьяница-перевозчик? Они молились! Так от кого из вас было на земле больше пользы?»

1-й клирик: Притчи твои – от диавола, Философ! И сам ты – поборник дьявольских ересей, коли не стесняешься произносить столь богохульные речи!

Константин: Имя диавола да не будет первым в устах наших! Да будет первым и наиглавнейшим Имя Бога, Единого, Всемогущего и Истинного! Того, кто речи свои нам творить позволяет, и мыслить, и поступать во Имя Свое! И делиться и речами, и мыслями, и помогать друг другу, и добиваться Истины в делах своих!

Председатель: Уважаемый Константин. Очевидно, так тому и быть, мы начинаем сегодня дискуссию. Но прошу вас, говорите по существу.

2-й клирик: Мне всё же кажется, что представителям изгнанного ныне патриарха Фотия всё же не следовало бы выступать с речами.

Константин: Я буду говорить не от имени Фотия, хотя и верю: мой учитель недолго пробудет в изгнании. Я хочу напомнить некоторые высказывания святых, апостолов, пророков, проповедников Веры Святой, неустанно доносивших до людей Слово Божье. Скажи мне, о клирик, кто был более угоден Небу: они или тот, кто велел приколотить эту злосчастную дощечку над головою Иисуса Христа, Бога нашего?.. Иисус был распят не единожды. В сердце каждого из нас он шепчет, плачет, вопиет: с кем ты, с Понтием Пилатом или всё-таки с ним? Молчишь?

Председатель: Философ, ты сам должен ответить на наши вопросы. Скажи нам, вот ты создал для славян письмена и учишь им, а их не обрёл ранее никто другой, ни апостол, ни папа римский, ни Григорий Богослов, ни Иероним, ни Августин? Мы же знаем лишь три языка, на которых подобает Бога письменами славить: еврейский, греческий и латинский. Что ты скажешь на это?

Константин: Не идёт ли дождь равно на всех, не сияет ли для всех солнце? Не равно ли мы вдыхаем воздух? Как же вы, последуя Пилату, не стыдитесь лишь три языка признавать, а прочим всем народам и племенам велите быть слепыми и глухими? Скажите мне, зачем же вы делаете Бога немощным, как если бы не мог дать народам своего письма, или завистливым, как если бы не хотел дать? Мы же знаем многие народы, что владеют искусством письма и воздают хвалу Всевышнему каждый на своём языке! Известно, что таковы армяне, персы, абхазы, грузины, согдийцы, готы, обры, хазары, арабы, египтяне, сирийцы и иные многие! Если же вы этого понять не хотите, то пусть будут вам судьёй слова Книг… Давид! Он вопиет, говоря: «Пойте Господу вся земля, пойте Господу песню новую!». И снова: «Хвалите Бога все народы, похвалите его все люди». И: «Всякое дыхание да хвалит Господа!» Иоанн говорит в Евангелии: «Сколько их приняло Его, дал им власть быть детьми Божьими». И Матфей сказал: «Дана мне всякая власть на небе и на земле. Итак, идите и научите все народы, крестя их во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа и уча их хранить всё, что заповедал вам, и вот Я с вами все дни до скончания века…»

Сквозь толпу собравшихся торопливо пробирается Легат.

Константин: …И Марк говорит то же самое: «Иидите по всему миру и проповедуйте Евангелие всякой твари. Кто уверует и крестится, спасён будет, а кто не уверует, осужден будет. А для тех, кто уверует, прийдут такие знамения: именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками…»

Легат подходит к Председателю и что-то говорит ему на ухо. Председатель делает знак Константину, но тот ничего не видит и не слышит.

Константин (всё более распаляясь, клирикам): Говорит он также и о вас! А именно: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете перед людьми Царство Небесное, ибо вы сами не входите, и хотящих войти не впускаете!» И далее: «Горе вам, книжники, что взяли себе ключ к познанию! Сами не входите и хотящим войти возбраняете!» (Замечает знаки Председателя, но уже не может остановиться) А Коринфянам писал Апостол Павел: «Желаю, чтобы все говорили языками, ещё лучше, чтобы пророчествовали…» А его же слова Колоссянам? «Отложите всё: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; не говорите лжи друг другу, совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Эллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но всё и во всём Христос!..» Он же, к Филиппийцам: «И каждый язык пусть возгласит, что Господь – Иисус Христос во славу Бога Отца…»

Председатель: Глубокоуважаемый Константин Философ! Мы вынуждены прервать вашу, несомненно, важную речь…

Легат (отстраняя его): По поручению его преосвященства епископа Гаудериха, принося все извинения досточтимому собранию, я обязан донести до вас тяжёлую весть. Не далее, как вчера, призванный Божественной Волей ко трону Всевышнего, ушёл от нас папа римский Николай, ещё при жизни своей прозванный Великим. Его деяния да не забудутся в потомках. Покамест же у нас нет папы, по решению курии, я облечён властью прекратить эту полемику. Да пребудет на всё Господня Воля, амен.

Шум в зале. К Константину и Мефодию подходит Секретарь.

Секретарь: Я очень огорчён. Признаться, я желал бы, чтобы вы как-нибудь представили мне хотя бы краткое содержание вашей речи…

Мефодий: Так твой хозяин, епископ Гаудерих…

Константин (устало, странным голосом): Вот видишь, брат мой. Здесь у нас постепенно появляются не только враги, но и союзники, друзья, а потом, возможно и соратники…

Секретарь: Его преосвященство очень желал бы видеть перед собой хотя бы краткое описание жизней ваших. Видите ли, он собирается написать очень большой труд, в котором желает отразить деятельность своих современников, миссионеров и подвижников христианской идеи. Ему представляется, что вы, против тех, с кем спорите уже несколько месяцев, представляете интерес гораздо больший. Вы настолько глубоко вникаете в Писание… Только говорите вы всё равно очень быстро…

Мефодий: Научись-ка ты, уважаемый друг, славянской нашей грамоте. Записывать окажется гораздо легче. А насчёт того, что наши оппоненты в знании Писаний Святых выходят явно слабее нас… Позволь, я расскажу тебе одну притчу.

Секретарь: Я запишу…

Мефодий: Да не спеши ты записывать. Запомни, и вся недолга!.. Говорят, что некий человек, зачерпнув воды в море, носил в мешке её и, гордясь, говорил прохожим: «Видите ли воду, какой нет ни у кого, кроме меня». Пришёл же один муж с берега морского и сказал ему: «Не безумен ли ты, хвалясь своим вонючим мешком? У нас ведь этого добра целое море!»

Константин (отстранённым голосом): Да, море… Каким оно было прекрасным когда-то, в Салониках, когда мы мальчишками поднимались рано утром, чтобы поглядеть, как из-за горизонта покажется великий красный диск восходящего солнца… Брат мой, пожалуйста, поддержи меня.

Мефодий (не понимая): О чём ты?

Константин: Я ничего не вижу… Солнце… «греческий огонь»… огонь… кровь… огонь… (Валится на руки Мефодия).

Секретарь: Боже мой!.. Константин… Константин!.. Что же делать… Мои конспекты!.. Что же делать?.. На помощь! Лекаря!.. Скорее лекаря!.. Лекаря!..

Затемнение.

Венеция, пригород. Весенний сад в резиденции патриарха Аквилейского. Константин, ещё не вполне оправившийся от удара, на ложе, рядом с ним стопка бумаг и пергаментов. Входит Мефодий.

Мефодий (поднося чашу): Вот тебе дар от Бога и патриарха. Выпей-ка для здоровья твоего.

Константин: Куриный бульон?

Мефодий: Больным и странствующим дозволяется. Что написал в послании папа Адриан? «Ожидаю вас обоих в Риме тотчас, как поправится здоровье ваше…»

Константин: Адриан Второй… И его ближайший советник, епископ Гаудерих. Даже не верится, что цель нашего путешествия так близка.

Мефодий: Нас ожидают и обещают принять с большим почётом.

Константин: Да, и не только нас. Придётся нам наконец расстаться с нашей реликвией. Останки Климента, папы римского, да обретут долгожданный покой… А что пишут из Константинополя?

Мефодий: Отставка Фотия, по сути – чистая формальность. Он по-прежнему вхож в дела епископата, ведёт занятия в университете, а также даёт уроки детям императора Василия.

Константин: Занимательный человек этот бывший укротитель коней.

Мефодий: Да. Никто не ожидал, что он проявит столько ловкости и в укрощении государства. Обнаружив казну пустой, он велел в краткий срок возвратить подарки, что успел надарить своим куртизанам покойный Михаил. Самолично восседает на Гениконе, принимая участие в рассмотрении дел. Сместил со своих постов тьму тьмущую взяточников и лжесудей. Проводит в армии реформы. И, что важно, передаёт нам наилучшие пожелания, ожидая успешного завершения нашей миссии… Да… Хотелось бы мне хотя бы ещё раз побывать у себя, в Полихроне. Как там без меня моя обитель…

Константин: Не торопись на свою гору. Вели мы, вели, подобно двум волам одну и ту же борозду. Видимо, скоро уже вести её придётся тебе одному.

Мефодий: Оставь ты эти мысли. Господь милостив…

Константин: Да, истинно так. Но, предчувствую, что он будет милостив и настолько, что позволит мне вскоре уйти на покой. Утром, перед самым пробуждением, отец и мать явились мне. И пение ангелов, и удивительная музыка сопровождали их появление.

Мефодий: Я… Я хотел сказать тебе…

Константин: Погоди и выслушай. А по пробуждении я нашёл срееди пергаментов свою старую иконочку Богоматери… Я полагал, что потерял её… Знаешь, я, конечно же, никуда не тороплюсь, но тут ничего не поделаешь. Перед смертью своей, согласно обычаю, приму постриг. Возьму имя Кирилл, в честь Кирилла Александрийского, он был таким же библиотекарем, что и я…

Мефодий: Но…

Константин: Помнишь, был такой святой – Кирилл Александрийский? Был он, как и я, хартофилаксом Александрийской библиотеки. И знал он, и ведал все тайны земные и небесные… Возьму я его имя, подстригшись перед смертью своей. И пойдём мы по будущей жизни все вместе: Мефодий и Кирилл, Кирилл и Мефодий, и вдохновляющая их София…

Мефодий: Да, сколь было много пережито… И нет более на свете ни папы Николая, ни императора Михаила…

Константин: …ни матери его, августы Феодоры, ни кесаря Варды, ни Феоктиста, ни почтенного Льва Математика… Скольких же пережили мы с тобой, Мефодий!

Мефодий: Да, всё проходит, всё на свете меняется…

Константин: Неизменным остаётся только сад… Помнишь ли ты тот сад… это было в день похорон отца, в Салониках, когда приехал логофет Феоктист? Это было двадцать… нет, двадцать пять лет тому назад… и была там ещё эта девушка, София…

Мефодий: Гм. София твоя – образ духовный, что направляет дела и помыслы твои. Что же касается земной женщины Софии…

Входит Послушник. Братья в ожидании смотрят на него.

Послушник: К преподобному отцу Константину… какая-то знатная госпожа. Называет себя синьорой Висконти. Ей сообщили, что вы тяжело больны, но она отвечает: «Тем более!»

Константин (в волнении глотнув бульону): Кто?.. Откуда она… (Мефодию, укоризненно) Ах ты, старый ворон!.. (Послушнику) Впусти её, пожалуйста.

Послушник уходит.

Константин: Да… Иные события в жизни нашей склонны повторяться почти в точности. Порой, разумеется, мы сами тому способствуем, а, Мефодий? Что ты об этом думаешь?

Входит София.

Константин (не замечая её): И этот сад, и эта музыка, что напоминает ирландские колокольчики… Господь творил мир звуками… Они не просто слагаются один с другим, здесь есть своя система, своя гармония, свои законы, что понимаешь и не логикой, и не рассудком, а чувствами своими, когда хочется петь, и смеяться, и плакать… Слово – Бог и Слово – Человек, а люди – речи Бога… Фразы этой божественной речи сочтены из людей и их поступков, и мыслей, и чувств, и всё новых слов… Знаешь, Мефодий, я тут на досуге перебирал наши старые записи… (Протягивает руку за пергаментами. Замолкает, увидев Софию.)

София (бросаясь к нему): Философ!

Константин: Благая весть моя! Премудрость моя земная!

Обнимаются.

София: Я всё уже знаю. И что ты был в Венеции, и что ты вёл гневные речи против трёхъязычников, и что тебе сейчас плохо, что ты то ли болен, то ли совсем умираешь, и что гостишь у патриарха Аквилейского… Я сказала мужу, что мы с тобою… как брат и сестра. Он всё понял и отпустил меня повидаться с тобой. Он очень добрый человек…

Константин: И очень похож на твоего покойного отца?

София: Откуда ты знаешь?

Константин: Я рад за вас обоих. Мне почему-то с самого утра казалось, что так и будет. Снова старый весенний сад, снова мы втроём. Я часто видел тебя во сне. И мысленно говорил с тобой. Образ твой вдохновляет меня на идеи и мысли. Ты продлеваешь мне жизнь…

Мефодий: Мы очень благодарны синьору Висконти за тот писчий материал, который он прислал нам в Константинополь. Сотни людей научились читать и писать, и Бога славят на родном языке, и…

Константин: …и сотни счастливых влюблённых обрели возможность писать друг другу записки, и тоже на родном языке!.. Мефодий! У нас сегодня праздник. Мы с тобой – болящие да странствующие, ведь нам можно?..

Мефодий: Ну, раз на то пошло, не смею перечить. Я отдам распоряжения (Уходит).

София: Как твои дела? Я слышала, что к тебе многие стремятся придти поговорить, порасспросить, поспорить. А иные ищут твоего благословения.

Константин: О да! Хотя мы не всегда находим общий язык, но к этому мне не привыкать… Ты, быть может, знаешь притчу про того глупого мальчика с зонтиком?

София отрицательно поводит головой.

Константин: Как-то стояла сильная жара и решено было сотворить всеобщий молебен о дожде. А мальчик один пришёл на молебен одетый в плащ и под зонтиком. Все удивились ему, дескать: «Зачем тебе всё это? Ведь светит солнце?» А он, представь себе, упрямо так твердит: «Но ведь сейчас должен пойти дождь! Должен пойти дождь!..» А все вокруг смеются… Вот и я сейчас, под закат дней своих, кажусь себе таким же странным мальчиком.

София: Я очень соскучилась по тебе… и твоим бесконечным притчам… А это (указывая на пергаменты) – записи твоих речей?

Константин: Нет, но это кое-что более интересное. Это я писал… ну, как бы для себя. Попробуй прочесть.

София (с трудом, но читает): «А… “Апостол”. На вершине горы стоит человек, приветствуя нас поднятым в небо жезлом посланника…» (Отрываясь от чтения) Это вроде того, как я писала тебе письмо греческими буквами «без устроения»? Только некоторые буквы я здесь не знаю.

Константин: Это и есть наше новое славянское письмо. А тексты эти – описания картинок. Каждая из описанных здесь фигур соответствует букве. Составляя их вместе, мы составляем слово, и видим, из каких тайных образов состоят наши слова, речи, мысли…

София (копаясь в пергаментах): А где же сами картинки? Почему ты смеёшься?

Константин: Были они, да пропали!.. Мефодий до сих пор на меня дуется.

София: Из-за чего?

Константин: Гостили мы проездом у друга нашего старого, князя Паннонского Коцела. Человек он весёлый, и пригласил на праздник певцов да танцоров из народа ромского… Интересен народ сей, потерявший родину. Любят они и сами повеселиться, и людей развлечь. Вышло, что жизнь им Господь кочевую послал, и нет у них дома, вот и промышляют порой где воровством, где попрошайничают… И, представь, гадать они умеют лучше, чем кто-либо ещё в этом мире…

Входит Мефодий. С ним послушники и слуги, которые начинают накрывать на стол.

Мефодий: Я распорядился, нам накроют здесь… А… вы с этим… Сейчас он признается, что изменил тебе.

Константин: Да не было этого! Просто одна из тех гадалок приметила наши карточки. И просидели мы с нею целый вечер… Я пошутить хотел. Я вытащил несколько наших рисованных букв и попробовал, как это делают они, составить из них предсказание.

Мефодий: И предсказал… Да так, что у неё глаза на лоб вылезли.

Константин: А после эти карточки взяла в руки она. И достала из общей кипы две: мне и ему. Мне досталась карточка «Суд Божий», буква «Оук», а ему – карточка «Духовник», буква «Добро»…

Мефодий: И сказала она, что тебе, не пройдёт и двух лет, перед Господом нашим предстать предстоит. А мне – быть епископом и прожить еще долго…

Константин: А потом я подумал: коли у человека дар есть такой: события по буквам предсказывать, то пускай же буквы эти с ним и пребудут далее.

Мефодий: Потому как всё равно сопрёт!

София: И ты так, просто, отдал эти рисунки первой попавшейся гадалке из кочевого племени?

Константин: А кому я их ещё отдал бы? Папе римскому? Или стал бы расхваливать открытие своё перед фарисеями и трехъязычниками? Мало было на меня обвинений то в язычестве, то в ересях арианских… София! Возьми их с собой. Только не говори никому, откуда они, пусть это будет секретом. Скажи, что переводы это древних текстов, а с древних – взятки гладки. Художников муж твой найдёт, ещё получше прежних. И пускай азбука образов этих помогает людям разбираться в самих себе…

Мефодий: Вот-вот. А говоришь, не еретик. А сам человека на обман подбиваешь.

Константин: Обман сей не перед Богом. Он всё видит. Да вот беда – в мире сём – дураки да кесари. И речи их как верёвка из пыли, и мысли недалёко ушли. Но быть может, будут по временам находиться такие, как учители и ученики наши…

София (перебирая пергаменты): Это же… это же драгоценность. Это же… это же целое царство! Империя мысли!

Константин: Этим можно обучать Слову Божьему. Этим можно обучать мыслить и поступать в согласии с Волею Божьей. Погляди, вот описание картинки Государя, что глаголит речь свою с вершины трона. А вот это… таким, оборванным, в старом дорожном плаще, предстану перед тобою я…

София: И кто из них более велик?

Константин: Тот, кто более счастлив. Тот, кто счастлив одной-единственной мыслью, что жив и может продолжать исполнять Волю Свыше.

Мефодий: Я часто думаю и никак не пойму, кто же был истинным императором. Тот ли, кто в обнимку в пердуном Имерием Грилом столько лет восседал на троне, или же тот, кто столько лет скитался по письменам, пытаясь преподать людям Слово Божье…

Константин: Истинный император не от кесаря… Он от Бога. Император – тот, кто выстроил жизнь, опираясь не на пороки и жажду славы, но ища и находя в сердцах искры Божьи, и соединяя их в единый пламень.

Мефодий: Да, ты был истинным императором, Константин Философ! Единым словом своим ты разводил противоборствующие армии и мирил князей. Словом этим ты освободил из полона тысячу и более славян, и греков, и других граждан своей империи, и стольких же окрестил в Святую Веру. Ты не боялся молвить правду земным владыкам, и они дрожали, напуганные тем, что ты имеешь право переменить своё решение. И великое Слово и впредь будет вести по жизни тебя и тех, кто поверил тебе!

Константин: Знаешь, я тебя тоже очень люблю, мой милый, от Бога ниспосланный брат. Но… не пересыпай солонку. Сейчас мне хотелось бы вспомнить ещё одну притчу… Видишь ли, как-то, в грёзах и мыслях моих явился мне ангел. И попросил я его показать мне, как выглядят настоящий ад и настоящий рай… И увидел я длинный стол, уставленный вкуснейшими и питьём, и яствами. Однако, люди, что восседали за ним, не могли никак ухватить эти питьё и яства – у них руки в локтях не гнулись, и потому страдали эти люди неимоверно и от жажды, и от голода… «Вот видишь, это и есть ад!» – объяснил мне светлый ангел. И показал он мне затем другой, совсем такой же стол, и восседали за ним такие же люди, у которых руки в локтях также не могли сгибаться. Только были люди эти и сыты, и довольны, и веселы, и Бога славили – потому, что кормили они и поили не сами себя, но друг друга. «Это – рай!» – объяснил мне ангел… Видите ли, друзья мои. Наверное, сам Бог устроил так, что когда мы пытаемся словесами своими накормить лишь самих себя, то не получаем оттого ни насыщения, ни пользы. Слышащие лишь свои собственные слова – в аду обитают ещё при жизни. Но когда мы поступаем наоборот, то есть, хотим примирить, утешить, развеселить, ободрить – это и получается рай. Да будут люди словами делиться предобрыми, от сердца и совести исходящими. И да живёт и пребудет извечно великое Слово, что соединяет нас с Богом, что соединяет нас с людьми, и что соединяет нас со всем Господним миром. Аминь.

Мефодий: Аминь.

София: Аминь.

Комментарий историографа:

Что может серьёзный историк сказать об эпохе, отстоящей от нас более чем на 1100 лет? Даже если мы рассматриваем столь грандиозное явление мировой истории, как Византия? Освещение событий как правило предвзято, полностью достоверных свидетельств практически нет. Датировка событий весьма противоречива, сама их последовательность не всегда ясна, подробности в изложении современников смыты, опущены или являются позднейшими вставками переписчиков. Путаются имена, не сходятся даты, «за кадром» остаются бесценные мелочи, зацепки, идя по цепочке которых можно было бы восстановить истинную картину событий. Как исторические, так и, главным образом, агиографические повествования неоднократно исправлялись или писались вновь, существуя порой в десятках вариантов, противоречащих друг другу в самом главном – деталях и подробностях… Как, например, приветствовали друг друга при встрече граждане Византийской Империи?.. Какую именно из азбук, глаголицу или кириллицу, составил Константин Философ?.. Кто именно и в каком году штурмовал Константинополь?.. И какую именно из реликвий, икону или ризы богородицы проносил при этом по стенам осаждённого города патриарх Фотий?

Всё это неизбежно даёт богатую пищу для домыслов со стороны учёного – с одной стороны, а также богатую почву для вымысла со стороны писателя – с другой. Тем не менее, опираясь на дошедшие до нашего времени свидетельства, а также мнения исследователей и специалистов, мы попробуем по возможности объективно прокомментировать изложенный ниже текст.

Итак, первая половина IX века нашей эры. Византийская империя в руках иконоборцев – с 726 года, когда император Лев Исавр издал эдикт, в котором запретил поклонение иконам. Иконоборцы считали недопустимым изображение божества, поскольку считали, что передавать божественную природу в человеческих формах или изображать лишь человеческую составляющую двуединой сущности Христа есть профанация религии. В храмах подверглись уничтожению иконы и фигуры святых…

Более 200 лет, вплоть до 840-х годов, когда смерть императора Феофила позволяет иконопочитателям вновь придти к власти, между двумя ветвями христианской церкви, западной и восточной, царит разлад. Будет ли он преодолён тогда, когда в Византии восстановят почитание иконам?

Августа (императрица) Феодора у смертного одра мужа даёт клятву сохранить иконоборческую политику. Однако, первые лица государства, такие, как её брат патрикий Варда, а также её бывший возлюбленный, выдающийся учёный, а позднее патриарх Фотий, и с ними хранитель печати евнух Феоктист, доместик Мануил и другие вынуждают её нарушить клятву. Их тревожит судьба Империи, волнует, какую форму примет государственная власть при малолетнем императоре Михаиле.

По предложению Фотия, забота о юном императоре должна была непременно включать в себя непрерывную, интенсивную учёбу под руководством самых образованных людей государства. И более того, в качестве наглядного примера в учении, было принято решение приискать ему примерно такого же возраста сотоварища, какого-нибудь талантливого юношу, сверстника, чтобы. подражая ему, молодой Михаил преуспевал в своём образовании…

Фигура патрикия (патриция) Варды представляет пример личности довольно противоречивой. Ярый противник иконоборчества, военачальник, один из активнейших государственных деятелей Империи, при чьём содействии был восстановлен более двухсот лет бездействовавший Константинопольский университет, Варда (Вардан?), брат императрицы Феодоры ставит во главе того же университета иконоборца Льва Математика (родственника патриарха-иконоборца Иоанна Грамматика). Параллельно он одного за другим устраняет своих политических оппонентов: доместика Мануила, канцлера Феоктиста, наконец –саму императрицу. В качестве кесаря он становится фактически первым лицом в Империи.

Фотий, один из виднейших учёных того времени, дипломат, историк и философ («христианский Аристотель»), был какое-то время близок с императрицей Феодорой. Не желая и далее компрометировать августу, он всячески уклонялся от встреч с нею, вплоть до того, что решил принять духовное звание (не потому, что при этом не смог бы обрести семьи, но потому что патриарший сан давал ему свободу от притязаний императрицы). Сделавшись патриархом, он продолжал курировать деятельность вновь созданного университета и не оставил своих занятий наукой, в том числе астрологией и магией и оставался преподавателем и воспитателем как малолетнего императора Михаила, так и Константина Философа, а впоследствии и детей пришедшего к власти Василия Македонца.

Упоминаемый здесь и далее Лев Математик – крупнейший учёный того времени, выдающийся геометр и инженер. Занимался разработками военных машин; по его проекту работала световая сигнализация –при помощи металлических зеркал, установленных на башнях, сведения за короткий срок передавались на дальние расстояния.

Феоктист, Логофет Дрома (то есть, канцлер, хранитель государственной печати, ответственный за работу почты и дипломатической службы), совмещал в своём лице множество государственных обязанностей, как на военной, так и на гражданской службе. Занимая столь ответственный пост он, тем не менее, нисколько не стремился к высшей власти. Был, далее, ложно обвинен в государственной измене и убит по приказу кесаря Варды. Точная дата этого события неизвестна, однако некоторые историки впрямую связывают странное бегство Константина в монастырь Полихрон именно с фактом убийства Феоктиста.

Император Михаил III, вошедший в историю под прозвищем «Пьяница», несмотря на ряд существенных преобразований и реформ, происшедших под его именем, был государем, делавшим всё, лишь бы не заниматься делами государства. Точная дата рождения его неизвестна, мотивы общения продолжительного общения с куртизанкой (и куртизанкой ли?) Евдокией Ингериной неясны. Окружив себя толпой параситов вроде Имерия Грила, он дни и ночи проводил в кутежах и весельях. Все усилия особо приближенных к нему Фотия, Варды, учителей, советников, самого Константина Философа так и не увенчались успехом…

Патриарх Иоанн Грамматик, (которого его противники презрительно величали «Анний», что можно перевести как «неизлечимый») – идейный вдохновитель партии иконоборцев. Был устранён от власти после смерти императора Феофила; его последователем отчасти был патриарх Игнатий – будущий противник Фотия, который после переворота и прихода к власти Василия Македонца несколько лет возглавлял восточную церковь. Приводимая беседа с Иоанном могла состояться, например, и в монастыре Клейдион на Босфоре, куда был сослан опальный патриарх.

Константин, прозвищем Философ (год рожд. 826 или 827), согласно «Житию», был последним, седьмым по счёту ребёнком в семье друнгария Льва, военачальника из города Салоники (Солунь, Фессалоники). Как повествует «Житие», рос он чрезвычайно болезненным и в то же время с необычным рвением тянулся к наукам, прежде всего духовного и религиозного плана. Его любимым автором был Григорий Богослов. Приводимые здесь и далее изречения, притчи и монологи Константина взяты из разных источников: списков «Жития», христианских и иных притч и высказываний учёных и философов Древней Греции и проч.; лишь отчасти они представляют из себя вымысел автора. Эпизод беседы с лекарем (в «Житии» –с иноземцем-книжником) – большей частью также вымысел. Впрочем, будем иметь в виду, что мы имеем дело не с историческим трактатом, а с художественным произведением, цель которого – высветить образ героя.

Следует признать, что «Житие» не связывает прямо смерть друнгария Льва с походом Феоктиста против славян –это предположение историков. К тому же, Византия сама по себе являлась многонациональным государством, в котором, по крайней мере на Балканах до трети составляло славянское население. Сам друнгарий Лев был из болгар.

Знакомство Константина с приёмной дочерью Феоктиста –один из эпизодов «Жития». В нём, правда, не указано ни имени её, ни степени этого знакомства, посему последующие эпизоды их общения здесь следует отнести к домыслам автора. Однако почему бы не предположить, что интересы молодого Константина не ограничивались одним только богословием, тем более что его диаконская должность отнюдь не мешала ему завести семью?

Разные списки «Жития» описывают беседу Феоктиста с Константином по-разному, иные –и вовсе о ней не упоминают. Была ли она вообще? Подумаем: допустили бы к такому важному делу как обучение в ранге «сотоварища» императора абы кого, тем более из города, славившегося своими иконоборческими традициями? Понятно, что просто так «послать за ним, прослышав о его способностях» никто бы не стал. О чём могла идти беседа на экзамене-собеседовании? –оставим это на совести автора.

Мефодий (первоначально, скорее всего –Михаил), один из его старших братьев; как и отец, он вначале избрал себе военную карьеру и ко времени описываемых событий был правителем одной из мелких провинций и участвовал в военных действиях на территории Болгарии. В период падения иконоборчества связал свою жизнь с церковью и стал настоятелем монастыря Полихрон, одного из монастырей, появившихся и действовавших на горе Олимп в Малой Азии начиная со времен деятельности Федора Студита.

Константинопольский университет, воссозданный в середине IX века усилиями пришедших к власти иконопочитателей, был, главным образом, призван готовить будущих государственных чиновников. В нём преподавался курс «семи свободных искусств», а помимо этого были изучаемы основы христианского богословия и теологии. Константин, помимо работы в библиотеке Патриарха Византийского, занимал в нём должность вначале преподавателя, а затем и профессора – на место его учителя Фотия, в связи с назначением того главой императорской канцелярии. Состав студентов университета был многонациональным, в нём обучались и арабы.

Асикрит (секретарь) Георгий –византийский дипломат, глава нескольких посольств к арабам. Примерно в 851-852 г.г. по его инициативе состоялись очередные переговоры, в которых принимал участие и Константин. Дело в том, что долговременный спор по переписке теолога Никиты Пафлагона с халифом Багдадским по поводу вопросов веры, в частности – христианского догмата о Троице не принес никакого эффекта, посему и было решено встретиться с арабскими оппонентами лицом к лицу, а такой эрудированный учёный специалист, как Константин Философ подходил для этой миссии как нельзя лучше.

Халиф Мутаваккиль – известный преследователь христиан; именно по его распоряжению на воротах и дверях христианских домов появились изображения демонов.

Достоверно неизвестно, проходил ли диспут о вере непосредственно при участии самого халифа, либо эмира Мелитенского, либо только арабских учёных, однако найденные таким образом компромиссы в вопросах веры неоднократно помогали разрешить и многие политические затруднения.

Цель визита Константина и Мефодия в Хазарию по сей день остаётся неясной. Возможно, примирившись, хотя бы на время, с халифом, константинопольское руководство решило попробовать применить тот же опыт полемики и в отношении хазар. С другой стороны, братья не имели никаких дипломатических полномочий. Предлог: спор о принятии хазарами иудаизма вызывает сомнения, поскольку те исповедали его уже более века. Возможно, целью поездки было всё-таки улучшение положения христиан, проживавших на территории каганата.

В районе Таманского полуострова в Крыму владения хазар соприкасались с владениями Византии. Город Корсунь (Херсонес Таврический) неоднократно подвергался нападениям, в том числе и во время пребывания в нём Константина и Мефодия. Как указывают различные варианты «Жития», именно при посредстве Константина удалось в очередной раз снять осаду с города.

Чудесное обретение мощей святого Климента – знаменательный этап в жизни и деятельности солунских братьев. В дальнейшем святые мощи будут сопровождать их во время всех поездок и странствий, вплоть до визита в Рим.

По поводу находки в Корсуни «русских» письмен, историки-слависты много спорят. Оставим приводимую ниже версию на совести автора.

Коцел, сын Прибины – владыка княжества Блатенского (по названию озера Балатон) или Паннонского. Был ли он славянином или угром (венгром) –достоверно неизвестно. Призвав первоначально франкских епископов, изгнал их. Впоследствии неоднократно поддерживал братьев в их миссионерской деятельности, был инициатором создания равноправного союза между Паннонией и Моравией, вызволял Мефодия из заключения и т.д. Согласно версии автора, он представитель угорских племен, кочевавших в то время по территории Подунавья и северо-западного Причерноморья, а также Крыма. Эпизод с ночной встречей, когда угры подошли к костру «воя как волки», частично взят из «Жития Кирилла», однако когда именно на самом деле произошло знакомство братьев с князем Коцелом, будем честны –достоверно неизвестно. Гусары, лёгкая венгерская кавалерия, по одной из версий, первоначально носили на головных уборах волчьи хвосты.

Меотское озеро – Азовское море. Обры – те же авары, на территории их развалившегося каганата образовалось, в частности, княжество Моравское.

Вблизи Семендера, одной из столиц Хазарии, как и в других местах, по разрешению кагана, Константин и Мефодий действительно окрестили несколько сотен славян.

Легендарный штурм славянами Константинополя разные историки относят к разным временам. Резко различаются и точки зрения относительно того, кто именно штурмовал город: Аскольд, Олег, русы-дромиты и проч. Из версии в версию путешествуют следующие подробности:

– осаждавшие выбрали время, когда большая часть сухопутной византийской армии находилась на восточных рубежах, а её боевые корабли были заняты в сражениях у острова Крит;

– они пришли на многих кораблях, причём, чтобы подобраться ближе к городу, каким-то образом сумели перетащить их через цепь, закрывавшую вход в залив Золотой Рог (вариант – протащили по суше);

– тем не менее, осада затянулась, что позволило византийцам подтянуть прежде всего свои морские силы; по сути нападавшие оказались в ловушке, запертыми в заливе под стенами Константинополя;

– по вынесении на стены риз и пояса Богородицы случилось какое-то природное бедствие, то ли землетрясение, то ли сильный шторм.

О применении византийцами ужасного «греческого огня» (говоря нашим современным языком – напалма) именно в этом сражении источники не упоминают, это домысел автора. Однако подобный случай вполне мог иметь место, ведь осаждённые были в явном меньшинстве, а «греческий огонь» был «последним доводом королей» для византийцев. О применении сосудов с ним, выбрасываемых через специальные устройства в виде пастей драконов, установленных на носах боевых кораблей, упоминает в своей книге «Тактика» сын Василия, император Лев VI.

Появляющийся в конце этой части Василий Македонец – будущий убийца Михаила III и основатель новой, Македонской династии, при правлении которой Византия достигла особенного могущества. Происхождение его при дворе разные источники описывают по-разному; иные утверждают, что он появился при дворце при посредничестве своей якобы сестры (или жены?) Евдокии Ингерины, иные – помог на охоте, укротив императорского коня и т.д. Сходятся на том, что, обладая нешуточной физической силой, он приглянулся императору, участвуя в различных увеселениях – до того момента, пока увеселения эти не перешли в издевательства. Ещё ранее он, по приказу Михаила лишил жизни кесаря Варду, посему ничто уже не мешало ему самому сесть на трон. В качестве императора Василий, к удивлению многих, проявил себя как умный, взыскательный и весьма талантливый руководитель, приведя в порядок дела государства, в первую очередь судебную и финансовую систему, а также проведя реформу в армии. Обучением его детей занимался Фотий, первоначально отстранённый им от власти, но затем, ввиду слабых способностей Игнатия, вновь призванный им к управлению патриархатом.

Царь Борис (хан Богорис) Болгарский, так же и сын его Симеон, вопреки «Житиям», вовсе не были ярыми сторонниками Византии и наоборот, всячески стремились не только дать Болгарии независимость, но и отторгнуть от империи ряд её земель, и более того – регулярно склонялись в сторону Рима. Не позднее лета 866 года, Борис, не добившись от Византии согласия на создание независимого патриархата, порывает с империей и обращается к папе и Людвигу Немецкому (здесь – Людовику Германскому) с просьбой о присылке духовенства для служения по западному обряду.

Широкое распространение глаголицы у южных и западных славян в IX-XI в.в. совпадает по времени с протекаением в этих районах широчайшего гностического брожения (павликиане, эвхиты, богомилы и проч.) Во времена гонений глаголица по сути становится орудием письменности еретиков-староверов и преследуется вместе с ними.

Климент, впоследствии – знаменитый Климент Охридский, пользовался особым покровительством болгарских властей. Как повествуют источники, он «усовершенствовал» азбуку Константина и Мефодия. Цитата о его якобы обращении к римскому папе – вымысел автора, но не исключено, что подобное обращение в силу развернувшихся в те годы религиозно- политических распрей действительно могло иметь место.

Грамоты, обличающие язычников и иноверцев и призывающие к жестокой и беспощадной борьбе с ними, якобы написанные Константином Философом, действительно появлялись. У историков нет единого мнения об их подлинной принадлежности именно Константину.

Отсюда, сцена совещания у императора по поводу присылки в Моравию «учёных мужей» со славянской грамотой действительно предстаёт в совершенно ином, гораздо более тревожном свете, чем это описано в «Житии Кирилла».

Ряд свидетельств позволяет утверждать, что первое появление в Европе бумаги («бамбицины»), создаваемой по китайской технологии, можно отнести к более раннему, чем когда-то считалось времени, а именно к VIII-IX в.в. Приписываемое автором изготовление бумаги на предприятии семейства Висконти (согласно принятой исторической парадигме появившегося на политической арене лишь около 500 лет спустя) следует считать вымыслом.

Князь Ростислав – владыка Великой Моравии, одного из государств, возникших на руинах Аварского каганата. К середине века на территории Моравии была уже создана церковная организация, подчинявшаяся западному епископату. Святополк – племянник Ростислава, вначале удельный князь, затем правитель Великой Моравии. Если Ростислав склонялся в пользу Византии, то Святополк – более в пользу немецкого духовенства. Войска Людвига Немецкого, вскоре после отъезда Константина и Мефодия в Рим вторгнувшиеся на территорию Моравии, несколько лет с переменным успехом сдерживались войсками Ростислава и Святополка. После измены последнего, Ростислав по приговору суда был ослеплён и окончил свои дни в заключении в одном из немецких монастырей.

Об организованных покушениях на жизнь солунских братьев, предотвращённых во многом благодаря мужеству и воинских способностях Мефодия, рассказывают некоторые варианты «Житий».

Упоминаемый случай послания в восточные земли ученика Андрея – вымысел автора. В точности, каким образом кириллица проникла на Русь, мы не знаем. Известно лишь, что случаи находки глаголических надписей этого времени единичны, в то время как надписей, сделанных кириллицей – подавляющее большинство, в их числе можно назвать и новгородские берестяные грамоты.

Гаудерих, епископ Веллетри – автор так называемой Итальянской легенды, повествующей о деяниях солунских братьев. Интерес Гаудериха к деятельности Константина и Мефодия можно объяснить тем, что область Веллетри считалась родиной святого Климента, мощи которого везли с собой братья. Не исключено, что именно благодаря его влиянию на престол взошёл папа Адриан II, более лояльно относившийся к деятельности восточной церкви, и который, как и большинство последующих пап, занимал объективно нейтральную позицию, поддерживая то Мефодия, то противодействующую партию, возглавляемую епископом Вихингом. Итог венецианской полемики тревожил канцелярию Ватикана. Папскую курию действительно волновал вопрос чрезмерного укрепления влияния немецких епископов и посему она вынуждена была занимать некую среднюю позицию в вопросе влияния церквей на славянское население средней Европы.

«Ромский народ» – цыгане. По некоторым историческим данным, именно в это время восточная ветвь цыганского племени проходила через Моравию и будущую Венгрию в Европу. Цыган в Европе некоторое время называли «богемцами», поскольку сама область Моравия называлась на западе Богемией.

Происхождение карт (Арканов) Таро, действительно имеющих общее изобразительное решение со знаками кириллицы, неясно. Автор здесь излагает свою версию, согласно которой так называемые Старшие Арканы первоначально предназначались для обучения грамоте (азбука в картинках), в то время как Младшие – счёту. Так это или не так – рассудит время.

Точное время прибытия братьев в Рим, где их приняли с большим почётом и где, в феврале 869 года, окончил свою жизнь Константин-Кирилл, неизвестно.

По смерти брата, Мефодий продолжает их общее дело. Бывалый воин, он терпеливо перенесёт и обвинения в ереси, и тюремное заключение, и немилость владык, и лживость носителей духовной власти, и, собственно, провал моравской миссии… Грамота, составленная солунскими братьями, переживёт века и обретёт свою истинную вотчину на востоке, в землях формирующейся Руси Великой.