Куземко Владимир Валерьянович.

 

ЦВЕТЁТ СИРЕНЬ…

Из цикла «Рэтро».

 

Новую 9-этажку заселили весной.

 

Дима Зыков с 8-го этажа (студент-первокурсник, спортсмен, радиолюбитель) выкопав рядом с домом ямку, осторожно опустил в неё хрупкий саженец.

 

«Ну и что из этого вырастет?» - поинтересовалась, высунувшись в окно, девятиклассница Оля Кузнецова.

 

«Каштан из этого вырастет, пигалица!» - совсем необидно ответил Дима. Но Оля почему-то обиделась.

 

«Я не пигалица!.. А каштан под окнами - не высаживают… Через несколько лет, разрастившись, он затемнит нашу квартиру… Не согласна я!»

 

«Очень мне нужно твоё согласие!..» - фыркнул Дима.

 

«Вы это бросьте, юноша! - тут же высунулся из соседнего окна Кузнецов-папа. – Есть утверждённая горисполкомом санитарная норма, согласно которой деревья нельзя высаживать в непосредственной близости от окон… Так что немедленно пересадите каштан!..»

 

Смущенный солидной внешностью Кузнецова-папы. Дима взялся за лопату, но тут из подъезда вышел Зыков-папа, человек во всех смыслах положительный, однако при этом - абсолютно необъективный во всех вопросах, затрагивающих его сына.

 

«Дома у себя командуйте, а не в общем дворе, ясно?» - завёлся он с полуоборота.

 

«Но дерево закроет окна от солнечного цвета!..» - занервничал Кузнецов-папа.

 

«Ха! – саркастически усмехнулся Зыков-папа. - Чтобы эта крохотуля – и заслонила солнце?!»

 

«Через год каштан вырастет, и тогда…»

 

«Вот тогда и поговорим!.. Не вздумай пересаживать, Дима…»

 

«А почему вы говорите со мною в неподобающем тоне?! - в свою очередь накалился Кузнецов-папа. - В конце концов, я - ответственный работник, и попросил бы…»

 

«А я - токарь высшего разряда!» - отпарировал Зыков-папа.

 

«И депутат горсовета!» - с гордостью добавил Дима.

 

Зыков кивнул, Пообещал: «Если понадобится - до самого верха дойду, но добьюсь справедливости!.. А то до чего уж дошло: из-за происков бюрократов рабочему человеку уж и дерево у своего дома посадить нельзя!.. Нет, такой произвол недопустим!»

 

Кузнецов-папа почувствовал, что в присутствии дочери роняют его авторитет, и, не найдя достойного контр-ответа, бросился в комнату, где в кресле у телевизора мирно дремала над вязанием Кузнецова-бабушка, Серафима Андреевна.

 

«Мама, какие-то бессовестные люди пытаются посадить под нашими окнами чуть ли не рощу!» - пожаловался он.

 

«Ну это дудки! - спокойно возмутилась Серафима Андреевна. - Сейчас наведу порядок… Где парадная кофточка с орденскими колодками?..»

 

И, надев парадную кофточку, она вышла во двор вместе с Кузнецовым-папой.

 

При виде сердито жестикулирующей орденоносной старушки Зыков-папа чуток растерялся и попятился.

 

«Безобразие!.. Произвол!.. Возмутительное хулиганство!.. - короткими и резкими как выстрел фразами рубанула Серафима Андреевна. – Кто позволил?!. Я – фронтовичка!.. Не для того проливали мы свою кровь, чтоб теперь по вине всяких там штатских проводить остаток своей жизни в сумраках!..»

 

«Не вы одна кровь проливали… У меня, может, отец тоже - фронтовик…» - попытался контратаковать Зыков-папа.

 

Серафима Андреевна презрительно фыркнула: «Видали мы таких фронтовиков… Небось, всю войну в тылу интендантствовал, а теперь пожалуйте - и он герой!..»

 

«Это вы бросьте! - нахмурился Зыков-папа. - Обижать отца я даже вам не позволю!..».

 

И, задрав голову, он крикнул: «Батя!.. Иван Лукич!.. Наших бьют!.. Хватай парадный пиджак, и айда сюда!..»

 

«Иду!.. Держись, сынок!.. Наших ещё никогда не бивали!..» - донеслось сверху эхо старческого, но всё ещё могучего баса.

 

Через минуту из подъезда выкатился посапывающей глыбой Иван Лукич, - седой, широкоплечий, в обвисшем под тяжестью боевых орденов пиджаке.

 

«Пусть покажет наградные документы!..» - по инерции азартно потребовал Кузнецов-папа.

 

Но Серафима Андреевна, вглядевшись, вдруг слабо ахнула, и, шагнув вперёд, на ведь двор закричала: «Ваня!.. Ванечка!..»

 

«Сима…- мгновенно узнав её и внезапно побледнев, прошептал потрясённый Иван Лукич. - Симочка!..»

 

Они бросились друг к другу и замерли, обнявшись.

 

«Я же думала, что ты погиб тогда, в 43-м…» - бормотала Серафима Андреевна, шершавыми ладошками гладя изрезанное глубокими морщинами лицо Ивана Лукича. Он хотел что-то ответить ей, но голос изменил ему, и он лишь беззвучно заплакал.

 

Некоторое время Кузнецовы и Зыковы молча смотрели на своих обнявшихся стариков.

 

«Грех не отметить такое событие! – наконец сказал Зыков-папа. - Дима, сбегай домой и предупреди маму, чтобы скорей накрывала на стол!»

 

«А почему у вас? - обиделся Кузнецов-папа. - К нам ведь - ближе…»

 

«Тогда вначале посидим у вас, а потом - у нас!» - решил Зыков-папа.

 

«У меня такие классные записи есть – содрогнёшься!» - сказал Дима Оле.

 

«Очень мне надо - содрогаться…» - насмешливо сощурилась Оля.

 

…В просторной квартире Кузнецовых было тесно и уютно. Под тяжестью всевозможных блюд потрескивал полированный стол, застланный белоснежной скатертью. В полную мощь сотрясал колонками стереомагнитофон.

 

«Дерево я уберу…- пообещал Оле Дима. - Чтобы не затемняло!..»

 

«Ни в коем случае! - живо возразил Кузнецов-папа Зыкову-папе. - И нисколечки оно не затемняет, а совершенно наоборот - защищает окна от пыли и уличного шума!..»

 

«А высоту 346 помнишь? - спросила Серафима Андреевна Ивана Лукича. - Там ещё вовсю цвела сирень… Нигде больше я не видела так много сирени!.. А потом фрицевская самоходка ударила по нам в упор, и эсэсовцы пошли в атаку… Помнишь?!. Они шли в полный рост, и ни капельки нас не боялись!..»

 

«Помню…- вздохнул Иван Лукич. - После той атаки мы ещё три отбили…»

 

…Звенели хрустальные фужеры.

 

Звенели потускневшим от времени металлом боевые ордена.

 

Скатывались на белоснежную скатерть жемчужинки горьких как полынь солдатских слёз.

 

Ритмами молодости и любви сотрясались стереоколонки…

 

…Ночью, когда все уснули, Иван Лукич с мешком и лопатой вышел во двор.

 

Ни одно из окон не светилось. Сквозь фиолетовую тишину в небе зажигательной ракетой повисла Луна.

 

Стараясь не шуметь, Иван Лукич осторожно выкопал саженец, отложил в сторону. Потом достал из мешка сиреневый куст и бережно опустил его корнями в ямку. Сгрёб ладонями землю, притоптал ногой.

 

Ласково погладил куст, усмехаясь чему-то своему, глубоко потаённому.

 

Вздохнул. И, сутулясь, медленно пошёл к подъезду, освещённому яркой, как зажигательная ракета, Луной.

 

…Пусть цветёт сирень!..

 

…Пусть цветёт!..

 

1983 год.