(Апокриф иного мира...)

 

Он увидел мир, воплощение грез своих, засмеялся и воскликнул: "Как же хорошо!" И увидел первый восход: торжественный и величественный, и капли росы в лучах солнца засияли крохотными радугами, вдохновляя его на новые творения. И возникли облака, и пролился первый дождь, и омыл юную землю. А на небе вспыхнула радуга - от края до края; и небо стало, как капля росы. И вновь засмеялся он и вздохнул: "Как же хорошо!" Но жаждал дух его новых творений, и воплотились частички духа его в созданиях живых и прекрасных. И мыслили они мыслями отца и славили его и повторяли за ним: "Хорошо!" Сошли с небес на благоухающую, омытую дождем, землю, и пели первую песнь Вечной Жизни и Любви... И звали их альвеэлами - первосозданными.

И так прекрасна была эта песня, что прослезился Онес Дэмион - Дух Света, и Создатель всего сущего, и в слезах своих увидел он множество детей: вечно юных, прекрасных, с душами чистыми и светлыми, не знающих горечи и сожаления, боли и страдания, смерти не знающих... И назвал он детей эланами.

 

Так гласила старая Легенда. Легенда, учением ставшая, Жрецами воспеваемая... И праздник был, Великий праздник Энтарос - День единения с Духом Сущего. Ранним утром, один раз в году, распускались на рассвете цветы белоснежные, покрывая поляны будто снегом. И плелись венки и гирлянды из цветов этих, с любовью названных альниэрами, и шли эланы в Храм, где совершалось в этот день Великое таинство. Дымились жертвенники, на которых жрецы сжигали прошлогодние гирлянды высохших альниэр, и поднимался легкий и благоухающий дым к небесам, к подножию трона Великого Отца...

 

Так стало... Но так не было. Хранили жрецы и иные сказания, которые называли песней альзаров - Ушедших. И мало было тех, кто уверял, что песня эта более правдива, чем даже сама Легенда. Тех, кто говорил, что в песне той истинная правда, история эланов и даже Самого Онеса. Жили альзары в Дальнем мире, и видеть их могли лишь те, кто сам искал встречи с ними. Вот только желающих отыскать их, было все меньше. А те, кому все же удавалось увидеть их, рассказывали вещи удивительные, скорее похожие на сказку, нежели на правду. А рассказывали они о том, что Ушедшие совсем юны на вид, что они не старятся, а из глаз их струится свет неведомый, и что сама вечность смотрит из глаз их... А уж историю, которую они рассказывают, даже и передать невозможно... Страшна эта история и кощунственна. И история эта о Самом Великом Отце...

 

"Не ищи Его на вершинах гор, не поднимут и крылья к Чертогам его,

Среди россыпей звезд не найдешь Его след, и на Солнце самом не стоит Его трон.

Только Духом его все заполнено: и живет Им, и дышит, и множится.

Самого же Отца только сердцем узришь, путь откроется в сердце, и вот он - Чертог..."

 

И вот он - Чертог... Он совсем не похож на Храм, в котором сейчас идут приготовления к празднику. Великий праздник, Великая мистерия... Они так прекрасны в этих белоснежных венках, символизирующих чистоту помыслов. Эланы долго готовятся к этому таинству. Считается большим грехом во время подготовки предаваться мыслям черным да злым, завистливым или праздным...

Дэмион грустно улыбнулся. А ведь он так верил... Верил в них. Верил больше, чем они верили в Него. Как такое могло случиться? Его сын, его боль. Боль, которая сделала мир больным... А как он радовался, когда глядя на свое величайшее творение - детей-эланов, сам захотел иметь рядом одного из них. Сына, который будет всегда с ним, который станет его Сотворцом. Даже сейчас он не в силах проклясть его, хотя тогда... проклял. Но, как оказалось, можно любить и проклятых. Ирмис. Что же ты наделал, Ирмис? Не вернуть ничего, не исправить...

Тогда тоже была весна, девушки пели и водили хороводы в садах, яблоневым цветом наполненных, кажется, вот, облака опустились на землю... И на земле цветы. А больше всех альниэры красуются. Лепестки атласные, изогнутые, а в серединке цветка будто бутончик маленький... А аромат от них такой нежный! И венков из них не плетет никто, жаль эланам губить красоту беззащитную...

Смотрит Дэмион, улыбается, а из сердца его нити тянутся к каждому творению своему, и бьется сердце его в унисон с их сердцами. И вдруг укол, едва заметный, но боль от него такая щемящая... И совсем рядом источник боли этой. Видит Дэмион сына своего. Стоит Ирмис рядом, смотрит на братьев и сестер своих, Отца славящих, а взгляд чужой, незнакомый. И мысли скрыты. И облик его вроде бы и знаком, а вроде бы и иной, и глаза, небесные, как и у Отца, потемнели, почти черными стали...

Встревожился Онес Дэмион, обратился к сыну возлюбленному:

- Что с тобой? Ты духом моим рожден, но кровь в тебе - крови создания подобна... Может, затосковал по братьям своим, может дева юная красотой своей ранила? Жаль мне будет отпускать тебя, но и неволить не стану.

Тут бросился Ирмис к ногам его:

- Отец мой! Разве они мне братья? Разве я не сын твой единственный? Они далеко, а я всегда рядом. Я вижу тебя, я дышу твоим дыханием, я вижу образ твой, который они узреть не могут... Я знаю то, чего не знают они, я даже то постиг... чего и ты постичь не сумел, - глаза Ирмоса почернели еще больше, что-то опасное промелькнула в них.

- Что же ты видел? - Отец схватил его за плечи, заглянул в глубину его глаз, проник в мятущуюся душу. И отпустил. Отшатнулся. Увидел враждебное, не созданное... Тьму великую и опасную, что за границей гармонии пристанище нашла...

- Что же ты наделал, сын мой? Верни назад, тебе неприсущее. Крепко держу я границы свои, отгоняю врага все дальше и дальше. И вот... враг в доме моем. Позволь мне помочь тебе, духом своим я тебя очищу.

Но уже Ирмис отшатнулся от Отца и сказал:

- Видишь теперь, что не брат я им? Во мне сила такая, что могу изменить мироздание. Я знаю теперь правду, которая никому неведома, а они, кого ты так любишь, глупы и неблагодарны. Радуются, не зная радости, любят, не зная любви, потому что истинная любовь из страданий рождается. И мне тоже казалось, что я люблю тебя, но лишь теперь я понял, что любовь не делится со всеми поровну. Скажи мне, отец, любишь ли ты меня? Любишь ли так, как я? Ты для меня единственный, и ни с кем не хочу разделять любовь твою, потому что ревную о тебе...

Опустил голову Дэмион:

- Все вы дети мои. Сам не ведаешь, о чем просишь. И не прав ты, говоря, что не знают они меня. В каждом из них я живу, и каждый из них живет во мне...

Полыхнули огнем глаза Ирмиса:

- Я докажу тебе, отец, - крикнул он, - я докажу тебе, как мало в них любви! Увидишь сам благодарность их, увидишь сам - как мало останется в них духа твоего! - И изменился образ Ирмиса к ужасу Дэмиона. Появились за спиной крылья черные, взмахнул крыльями сын его и ринулся вниз, к белоснежным облакам сада цветущего...

 

Застилают слезы глаза Дэмиона. Не радости слезы, а горечи. Мир изменился. Смерть пришла в мир. Ведь дети его бессмертны были, пока дух его жил в них. Дух творящий, вечный, а оказавшийся таким беззащитным в мире, им же созданном, но тьмою погубленным. Разве может жить дух его в тех, кто утратил сострадание? Кто жестоким стал, кто возвысился над другими? Кто сомнениями веру убил? Кто в отчаянии... проклял его... Отца своего.

- Будь проклят и ты, сын мой! Во веки веков проклят будь! - Выкрикнул и умолк. Боль душу ранила. Сам уподобился, прокляв сына, созданиям его проклинающим...

И слышит голос сына:

- Прости отец, но из всех, лишь я верен тебе остался, лишь я помню образ твой, лишь я люблю тебя. А они тебя забыли, не выдержали испытаний, мной им данных. Разве не учил ты их, что всегда они с тобой будут? А, значит, и смерть им не страшна! А много ли к тебе вернулось? Нет! Души их во тьме блуждают, но и во тьме лишь проклинают тебя...

Слушает Дэмион слова сына, не может возразить ему. Как так случилось, что знание стало верой, вера - надеждой, надежды - сомнениями... Дал сын проклятый детям его беды и горести, но ведь от отца-то в них дух, дух, который и утешить мог бы, и любовью исцелить... И воскресить! И вечность вернуть... И дух-то совсем рядом, если и утратил, только поверь, только позови, только вспомни - чье ты дитя... Что же могло стать сильнее духа, что?... что...

- Душа живая, - и сын рядом, - духу не больно, а душу ранишь... ничем боль не унять...Вот и ты ведь боль познал, - говорит, вроде бы, и торжествуя, а в глазах слезы. И страдание и...ненависть. И прощение ждет, и простить не может... Как они. Совсем, как они, стал... Его сын стал отцом детей его.

- Не прощу! Сам выбрал свой путь, а детей своих... Спасу! Да, я познал боль. И болит душа моя за них, но не дам им боли своей изведать, а и их боль себе возьму... Вечно жить с нею буду, но спасу детей... И, как раньше, жили они Духом моим, так теперь я буду жить их болью. И тебя познаю через боль ту, но очищусь, и каждого очищу в себе. И верну...всех!

 

Так пели Ушедшие...

Но забылись слова той Песни. Лишь отголоски ее записаны были Жрецами...

Так родилась Легенда.