Дверь всегда открывалась от себя и наружу. Зимой в стужу и летом в удушливый зной. Слой белил на ней когда-то был как мел бел. Но, постарев, он пожелтел, оплыл, стал вял. Её к себе он слабо прижимал. Как птицы на лету роняют наземь экскременты, на пол он сбрасывал куски себя, свои не нужные ни ей, и ни тем более ему, фрагменты. Не замечал приходы частые ключа, и яростные «ча-ча-ча» замочной скважины жены. Оставив бал, он спал, алкал забвенье, глотая вечности мгновенья. |