1

Судьба у Веры Кулешовой сложилась непросто. После окончания фармацевтического техникума попала она на работу в Управление НКВД, которое находилось в городе Гомеле. Оно было переведено туда сразу после освобождения Белоруссии. Работа ей досталась очень ответственная и, как потом Вера поняла, опасная. Она готовила лекарства не только сотрудникам Комиссариата внутренних дел, но и гражданам, находящимся под следствием. Среди подследственных была высокая смертность, и провизора могли обвинить в неправильной дозировке или умышленном приготовлении вредных для организма больного лекарств. Вера была ответственная девушка, и поэтому находилась в по¬стоянном страхе, что может ошибиться и сделать что-нибудь не так.

Высокая, статная, черноглазая, с роскошными волосами, стянутыми по-взрослому в пучок, в белом халатике и накрахмаленной шапочке или в аккуратно подогнанной форме, ефрейтор Кулешова выглядела очень привлекательно. При этом была всегда строга и взыскательна по отно¬шению к себе.

На службе многие мужчины были не прочь пофлиртовать с красавицей. Но Вера все их попытки переводила в сферу дружеских отно¬шений. Она ждала своего принца.

И вот он появился. Иван Яковлевич Кочергин – майор медицинской службы. Он так почтительно смотрел на Веру, так воркующе налегал на «о», что девушка не могла не выделить его из общей массы молодых во¬енврачей, интендантов и прочих.

Иван был родом с Урала. «Яицкий казак в пятом поколении», – смеял¬ся он. Его обходительность, врождённый такт, галантность позволяли Ве¬рочке чувствовать себя принцессой даже в серой шинели ефрейтора. У Ивана были серьёзные намерения. Война заканчивалась, и молодые люди строили планы будущей совместной жизни.

В апреле 45-го Вере дали отпуск. Первый за время службы! К нему она готовилась заранее. В чемодане уже лежали подарки родителям и сёстрам, консервы и деликатесы, купленные постепенно, путём строгой экономии. Она представляла, как обрадуются родные её приезду, подар¬кам. Да и тому, что у нее теперь такой завидный жених. А то всё печаль да горе, боль да беда.

Светлым апрельским утром, получив у начальника проездные доку¬менты, Вера вышла во двор аптекоуправления и увидела Ивана. Сего¬дня он ей показался особенно серьёзным и собранным. Но Вера засмея¬лась. Он поменял зимнюю шапку на фуражку, и ей бросились в глаза его мило оттопыренные уши.

– Привет, родная! Что смеёшься?

– Просто хорошее настроение, – скрыла истинную причину смеха Ве¬ра.

– Понимаю, Верочка. Предчувствуешь радость встречи с родными. Ну, тогда про-о-шу к машине! – подыгрывая ей, ребячливо раскланялся он. Шофёр, предупреждённый Иваном, сначала заехал на квартиру за веща¬ми. Иван и в автомобиле, и на вокзале настойчиво допытывался, взяла ли она это, не забыла ли то.

– А фотографию нашу захватила? – нервничал он.

– Конечно, Ваня. Да не переживай ты так. Через месяц вернусь. Я надёжная, как скала.

– Понравлюсь ли твоим родителям? Скажи им, что я хороший, – груст¬но улыбнулся Иван.

На вокзале он поцеловал Веру первый раз по-настоящему. Как взрос¬лый мужчина взрослую женщину. И выпуская её руку из своей, твёрдо сказал:

– Родителям и сестрёнкам передай привет от меня. Непременно, слы¬шишь?

Вера среди шума вокзала счастливо кивала ему головой, а в глазах сверкали слезинки. То ли от любви, то ли от горечи разлуки с любимым.

 

2

 

До Москвы в вагоне поезда ехали в основном военные: отпускники, ко¬мандировочные, комиссованные по ранению. После Москвы появились гражданские лица. Среди них выделялись блатные, которых было немало. Они играли в карты, пели лагерные песни, подбирали по вагонам, где что плохо лежит. Нередко Вера слышала, как разносились возгласы и крики:

– Караул! Ограбили! Обокрали! Держите вора!

К Вере блатные не приближались. Может быть, их отпугивала её воен¬ная шинель? Суровый взгляд? Вера вообще была девушка строгая. И ефрейторские нашивки носила гордо и важно, будто генеральские пого¬ны.

Спала Вера не раздеваясь. Сняла лишь сапоги, чтоб удобно было подогнуть ноги под шинель. Ночи-то были ещё ох, какие прохладные.

Часов в пять утра Вера проснулась от голоса кондуктора, который хо¬дил по вагону и громким шёпотом объявлял:

– Через полчаса Тихорецкая. Кто выходит на Тихорецкой, вставайте! Тихорецкая! Готовьтесь к выходу!

Соседи Веры по купе, семейная пара с двумя детьми, сердечно попро¬щались с ней и начали пробиваться к выходу. А на их место приземли¬лась группа мужчин, отмеченных наколками на руках, с неестественным блеском глаз. Они о чём-то говорили на своём жаргоне, но Вера не пони¬мала о чём. Она надела сапоги, одёрнула шинель и села на свою полку, придвинувшись к самому окну. И вдруг угрюмый верзила, который изна¬чально находился в купе и, по-видимому, наблюдал за ней, плюхнулся рядом с Верой на сиденье и горячо зашептал ей в ухо:

– Сиди и не двигайся.

Минут двадцать длилась высадка-посадка пассажиров. Мимо Веры прошёл кондуктор, стрельнув в девушку сочувственным взглядом.

Поезд тронулся. Вера поняла, что её очередь кричать «караул!». Потому что верзила стал требовать, чтобы она вышла «для разговора» в тамбур.

Вера отказывалась.

– А хочешь, мы тебе морду попишем? Жалко уродовать такую. Но что делать, не слушает дядю? – ёрничал грабитель.

Вера встала и протянула руки за чемоданом, но кто-то из банды с си¬лой схватил её за плечи, а верзила ткнул чем-то острым в бок.

«Финка!» – обмерла Вера и послушно пошла в тамбур в сопровожде¬нии двух бандитов. Пахнуло промозглым воздухом. Дверь наружу была открыта. Вера почувствовала удар в голову и одновременно резкий тол¬чок. Она выпала из вагона и покатилась по каменной насыпи вниз. Больше она ничего не помнила.

Очнулась девушка в больнице на станции Кавказской. Голова раска¬лывалась на сотни кусков. Даже простейшая мысль не могла оформить¬ся в мозгу. Так как пострадавшая была в армейской форме, но без доку¬ментов, допрос вёл офицер из военной комендатуры. Вера с трудом про¬диктовала ему номер полевой почты, домашний адрес и опять потеряла сознание. Через неделю её перевели в военный госпиталь. Она лежала с пробитой головой и сломанными рёбрами, временами провали¬ваясь в небытие, не в состоянии даже оценить ситуацию. После прова¬лов сознания всё тело болело, а на руках появлялись синяки. Как только она пыталась собраться с мыслями, голова, казалось, разлеталась на тысячу осколков, которые звенели, свистели и подскакивали...

Однажды она услышала голос мамы:

– Верочка, дочка, что они с тобой сделали? – голос матери поднялся до крика: – Я забираю дочь домой!

Никто не спорил, не возражал. Наталью Павловну вежливо пригласили в кабинет начальника госпиталя, и тот предсказал Вере такое будущее, что матери стало страшно.

– И запомните, как только у вашей дочери начнётся приступ, вызы¬вайте скорую и санитаров из психиатрии, сами не справитесь.

«Нет, лишь бы не это», – с ужасом подумала Наташа и оставила Веру в госпитале.

 

3

 

Больше месяца прожила она в Кропоткино, ночуя на частной квартире, а днём ухаживая за Верой, пока не закончился курс лечения, не зажила рана на голове, не срослись рёбра. Победу мать и дочь встретили в гос¬питале, а вернулись домой уже в начале лета.

Наташа предупредила домашних, что Вере ни в коем случае нельзя волноваться. А тут пришло письмо от Ивана, и они колебались: отдавать или не отдавать его Вере. Вскрыли конверт. Иван писал, что знает о слу¬чившейся трагедии. К сожалению, не мог приехать сразу: получал новое назначение, в Германию. Но в ноябре приедет к Вере, «чтобы сочетаться законным браком».

– По-моему, хорошее письмо, – сказала Нюся, – Вера обрадуется. Да¬вайте отдадим его ей.

Наташа, выбрав, как ей казалось, удачную минуту, с радостной улыб¬кой протянула дочери письмо. Как только она взяла его в руки и увидела, что письмо вскрыто, она взвизгнула, дико посмотрела по сторонам и с криком «НКВД!» набросилась на мать. Наташа велела младшим дочерям вызвать скорую, а сама попыталась успокоить Веру. Но разум оставил её.

Скорая увезла Веру в больницу, и Наташа, наконец, поверила, что дочь психически больна. Отец, Иван Афанасьевич, вернувшись из поездки, помчался в больницу, но к дочери его не пустили.

– Это невозможно, – повторял врач, не зная, как успокоить обезумев¬шего от горя отца.

Когда, наконец, разрешили Веру навестить, Наташа и сёстры испуга¬лись. Куда девались её роскошные волосы? Где бархатный взгляд карих глаз? Перед ними была наголо остриженная, со зверским выражением лица женщина, которая злобно шипела и бросалась на решётку, будто пыталась добраться до врагов и убить их. Вера смотрела на мать и сестёр и не узнавала родных.

Выписали её в начале октября. Три месяца Верочке кололи лекарства и били. Что били – это точно. Когда Наташа купала дочь, то обнаружила по всему телу кровоподтёки и ссадины.

Скоро должен был приехать к невесте Иван Яковлевич. Супруги Куле¬шовы ночами подолгу шептались на эту тему.

– Надо ему сказать, – настойчиво убеждал жену Иван Афанасьевич. – Вдруг что случится – как будем в глаза смотреть хорошему человеку?

Наталья возражала:

– Нет, Ваня, я не могу так поступить с несчастной девочкой. Хоть немного, хоть на время она будет счастлива.

– А ты подумала об Иване? Мы ему жизнь загубим. И ещё: ты по¬мнишь Веру во время приступа? А если дети пойдут? Что будет с ними?

– Давай, Ваня, сделаем так: если Иван Яковлевич не поинтересуется сам, то будем молчать. А если спросит, напрямик спросит, тогда дадим прочитать эпикриз. Он врач и всё поймёт.

– Как хорошо, что врач. Может быть, он вылечит Верочку, – вдруг со¬гласился с женой Иван, но совесть ныла, как, впрочем, и у Наташи.

Оставалась ещё одна надежда. В последнем разговоре с лечащим врачом Наташа спросила, не помогут ли брак и рождение ребёнка исце¬лению дочери, на что врач ответил:

– Такое возможно. Хотя в моей практике не случалось.

По всем внешним признакам, Вера выздоравливала. Она похорошела, похудела, черты лица её стали тоньше, а стрижка, которой соседка-па¬рикмахерша придала форму, выглядела даже модно. В доме Кулешовых установились покой, тишина. Но что происходило в голове дочери, роди¬тели знать не могли...

Вере об Иване Яковлевиче не напоминали, но все готовились к его приезду с большим волнением. Выбелили дом и сарайчик. Керосином вымыли окна и протёрли жалкую мебель. Даже свинарник снаружи заси¬ял белизной. Наквасили целую бочку капусты с яблоками. Зарезали единственную свинью: начинили колбасы, насолили сала, сварили холодец.

По всей улице собирали невесте одежду, так как Анины и Тонины пла¬тья оказались ей коротки. Соседям, как могли, замазали рты. На это ушло полпорося.

 

4

 

Четвёртого числа пришла телеграмма: «Встречайте 6 Поезд Москва Гудермес вагон 3 Иван». Веру на вокзал не взяли, опасаясь, что резкое волнение вызовет у неё новый приступ. Встречали отец, ради такого слу¬чая его подменил на работе напарник, и Анна. Наташа осталась дома подготовить Верочку. Нервничала страшно. Но Вера вела себя вполне разумно и радовалась встрече с Иваном. Её смущала только причёска. Наташа сказала, что Иван Яковлевич знает о травме головы и что со стрижкой она выглядит даже лучше, чем с косами. Вера надела платье своей подруги Дуси, строгое шерстяное платье с длинными рукавами и вышитыми воротничком и манжетами. Как-то обречённо посмотрелась в зеркало. Тоня начала хвалить платье и восхищаться красотой сестры. Вера немного оживилась.

Встреча прошла гладко. Иван не расспрашивал о болезни, только лас¬ково погладил Верочкин ёжик на голове да пальцами профессионально прощупал шрам. Не мешкая ни минуты, Иван попросил у родителей Ве¬рочкиной руки. Отец так и не сказал жениху о болезни дочери, от радости и не вспомнил об этом, так приятно было смотреть на Веру. Её глаза лучи¬лись счастьем, лицо разрумянилось, она беспрестанно улыбалась. И только у Натальи Павловны по щекам непроизвольно текли слёзы. Иван Яковлевич вопросительно глянул на будущую тёщу. Она смущённо заки¬вала и виновато скороговоркой произнесла:

– Девчата, несите икону, благословлять будем.

Аня принесла икону, Тоня – рушник. По-простому, без церемоний роди¬тели благословили молодых, и все сели за стол. Однако у Наташи на глаза по-прежнему наворачивались слёзы, батько стеснённо помалки¬вал, сёстры выглядели грустными.

– Чего же это, мои новые родственники, не радуетесь, а? Не хотите расставаться с вашей красавицей? Жалко мне отдавать её?

Все дружно замотали головами в знак согласия. Иван Афанасьевич с зятем выпили вина. К ним подвинула свой стул Наташа.

– Заспиваем, батько! – попросила она мужа, и поплыла песня.

 

Там у зэлэном у саду,

Дэ соловэйко щебэтав,

До дому я просылася,

А вин мэнэ всэ ны пускав,

До дому я просылася,

А вин мэнэ всэ ны пускав...

 

От этой невесёлой песни стало совсем грустно, и свадьба закончи¬лась.

На другой день, оформив документы в военной комендатуре, Иван и Вера уехали в Москву, а затем в Берлин...

 

Лет пятнадцать они жили счастливо, родили двоих сыновей, получили квартиру в столице. И родители Веры стали всё реже вспоминать о её болезни. Но в 1961 году болезнь возобновилась и больше не отпустила её. Однако Иван не оставил жену. И он, и дети ухаживали за больной ма¬терью. Периодически ей приходилось лечиться в психиатрической кли¬нике, но всегда муж забирал её домой.

Позже Иван Афанасьевич и Наталья Павловна признались в обмане, который жёг их совесть долгие годы. Иван Яковлевич простил.