Пыль налипала на туфли, которые совсем недавно были новыми, а теперь все с трещинками, от постоянной носки. Хотя больше ей уже не приходилось целыми днями после школы вместе с подружками гонять мячик, прыгать через скакалочку, заглядывать с ними в лесные угодья, что растянулись возле города, совсем рядом, сбоку, всё это осталось в прошлом. Это так было удобно всегда, кто-то прогуливал там своих собачек, зимой - на лыжах, летом бегом, и душе и телу чрезвычайно нужно. Итак, это первая самостоятельная поездка в деревню, и уже нет рядом мамы, которая будет делать замечания, расспрашивать, по дороге хочется быть в разговоре только с собой, а не с кем бы то ни было, будь это сам Господь Бог. Иногда вдоль дороги встречались небольшие камни, но часто их даже не замечал глаз, потому что они уж совсем были неприметны для этого. А вот на самом поле часто находили чёртов камень. Кто-то им даже лечился. Сколько в детстве было загадочного, не открытого. А ведь и дорога была шире и длиннее, чем сейчас.

 

Люда вышла на луг, который начинал полосу оврагов, тут никогда не пахали и не сеяли, здесь прогуливались, паслись коровы, стада двух соседних колхозов.

Причём, Людмила не понимала, чьи это теперь коровы, но видела, что оба колхоза не спорили и делили между собой эти территории мирно. Хм, - вспомнилось ей, сколько здесь раз проходя, приходилось искать какие-нибудь неизвестные цветы, наблюдать цветных бабочек. Теперь как-то не тянет, хочется побыстрее достичь цели - дойти до дома, увидеть бабулю, которая заскучала без дедушки, весной его похоронили и бабушка осталась одна в доме.

 

Вот и пройдено село Каменка, оно остаётся почти в стороне от дороги, только крайний дом приходится обходить мимо. Внутри деревни невдалеке заметны несколько кошек, собака, мальчишки, взрослые заняты делами и на улице не болтаются. У домов красиво сложено сено, скошена трава, всё аккуратно. Именно в Каменку шли учиться дети, когда заканчивали местную Журавлёвскую школу. Людмила задумалась и отвернулась от этой деревни, чтобы теперь уже смотреть только вперёд, туда, где её ждут, где есть её сад, дом, всё родное, к чему привыкла всей душой с детства, без чего не хотелось бы обходиться ни одного дня.

 

Первые лесопосадки клёна на дороге удивляют: какие коротенькие, а когда с мамой шла, то были такие длинные, ни конца и ни края, казалось, им не будет. Сегодня же не успели показаться, как начались и закончились. Ну и теперь будет маленький спуск, а потом подъём и уже после этого покажется любимая Журавлиха, где на любом краю живёт её - Людмилина родня. В ней есть люди разных профессий - и тракторист, и комбайнёр, и доярка, и пчеловод. Как не гордиться такой семьёй, где труд был всегда в почёте, и дедушка всю жизнь работал, не покладая рук, времени и сил своих. Раньше дома была корова, замечательная рыжая бурёнка, самая лучшая и смиренная из стада, но бабушка находила, порой, в ней недостатки и приговаривала, выдаивая вечером молоко, что та совсем замучила её, что нечистая сила ею руководит, просила деда постоять рядом, чтобы та вела себя поспокойней. Но в некоторые дни бурёнка выводила из себя не только бабушку, но и деда. Тогда дед брал хворостину и показывал ей, намекая... Та понимала, в чём дело и открыв широко глаза, запуганная дедовыми намёками, становилась, как вкопанная, соглашаясь на процедуру, от которой ей так порой становилось тошно.

 

Ну вот и уже видны крыши, сады, проулок, справа кладбище, за ним поля и лес. Всё село на виду. От Каменки идёт улица, которую по народному называли Конец. Уж не знаю, кому в голову пришло дать такое имя улице, но так звали и другого варианта не было, остальные названия улиц тоже были весёлые - Хлыстовка, туда всегда уводили стадо или наоборот оно оттуда возвращалось, смотря на какие поля надо было его вести и какой пастух был, так как в последнее время, мало осталось скота в деревне, то пасли по очереди, у кого больше овец и не одна корова, тот пас не один день, а больше. Ну вот уже и показался огород наш, сад, пора сворачивать с дороги, чтобы скорее быть дома и путь будет короче. Идёт Людмила по конопляному полю, тропинка всегда в нём была, и такие уже растения стали высокие, что затеряться можно было.

 

Перейдя через конопляные джунгли, иначе их и не обзовёшь, видишь сразу свои зады огорода, опять же своё деревенское название, когда он перед тобой с обратной стороны стоит, как у бабки ёжки, к лесу - передом, ко мне - задом. Вот и поле картофеля, желтоглазые и кареглазые подсолнухи склонили свои тяжёлые головки и некоторые стараются поцеловать землю, отдохнуть тяжёлой головой, полной настоящими крупными семечками, особая гордость моей бабушки! Уже пожелтела грядка с огурчиками, урожай почти заканчивается, ещё есть красные помидоры, лук, петрушка, свёкла и картошка до самых вишен, которые посадил дедушка. Владимирская вишня была привезена им из Починок лет пять тому назад и Людмила помнила, как они приживались, как дедушка их трогал руками, разговаривал с ними, как с людьми. Людмила смеялась над ним и над вишнями, которые слушали его слова и вытягивались постойки смирно. Как только вишнёвые деревья пройдёшь, начинается яблоневый сад, внутри него кустики смородины, на самом открытом, солнечном месте, чтобы свет попадал на них, созревала ягода. Перед самым домом опять картошка, но тут всегда был скороспелый сорт, его начинали копать очень рано, как только зацветут первые цветы на картофеле, так и пора, ну или недельку от силы подождут. Под самой крупной яблоней прячется хрен, он высокий крепкий, сочный, тёмно-зелёный. И тоже напоминает травы джунглей.

 

А вот и дом, немного низенький, по сравнению с соседним. Не лает собака, её никогда не держали в доме, сколько себя помнит Людмила. Кошка всегда готова к встрече, она знает, когда в доме будут гости, а Людмилу она чувствовала за три дня. Бабушка рассказывала, что начинает тереться об ноги, и не успокаивается, пока не отправишь её на улицу. Так от дома не отходит, а всё сидит на глазах, чтобы не пропустить чего, умная. Людмила взялась за ручку, кошка Мурка прицепилась к коленке и начала петь свою любимую единственную песенку: мяу-мяу. Известный репертуар, ничего не скажешь против. А дверь оказалась закрытой. Людмиле не стоило этого опасаться, потому что бабушка дальше деревни не могла уйти, а деревня обойти - раз плюнуть. Но искать сразу Люда не пошла её. Можно оглядеться около дома, тогда уж и бабуля вернётся.

 

Уставшие ноги дали о себе знать. Люда опустилась на лавочку возле дома, голубая краска успокаивала её глаза, она посмотрела в стёклышко родной веранды, оно блестело и было чистым, простенькая тюль прикрывала всё, что было помещено внутри её. Людмила вспомнила и улыбнулась, там была на столе недочитанная ею книга, как только бабушка вернётся, она сразу возьмёт её в руки или нет, позже. Сначала надо пойти с визитом к дяде Серёже или к дяде Вите. Раньше начинала она это делать с дяди Серёжи. А впрочем, куда торопиться, ведь не на два дня приехала, а есть даже свободное время, можно будет всё всё увидеть, всё, что раньше не казалось таким необходимым. Что происходило с Людмилой, но она хотела увидеть, запомнить. Она ещё не понимала, что она стала взрослой и у неё впереди совсем не детские забавы, а серьёзная взрослая жизнь. Там надо будет работать, вести домашнее хозяйство, растить детей, любить тебе дорогих людей, которые появятся в новой жизни сегодняшней юной девушки. Всё это пока её не заботило, но первые сигналы к расставанию с детством уже бились в груди, и она уже не думала о том, что надо вечером погулять, просто пойти к подружке - Тамаре, которая приезжает из Горького. Нет, пожалуй, только Тамара здесь ещё не встала в ту позицию, где её интерес превращался в табу.

 

Но это если она окажется здесь. Тамара была редким гостем в селе и потому у Людмилы было мало времени, когда она бывала с друзьями, всё детство она приятно проводила со своими родными двоюродными братьями и сёстрами, с ними делила стол, игровые минуты, а в основное время она была одна, в саду, живя с бабушкой и дедушкой, это самое близкое на свете ей, потому что мама всегда была на работе, бесконечные подработки на всевозможных халтурах, основной работе штукатуром, где часто приходилось бывать и ей, стройка стройка стройка, штукатурить её научили давно и однажды даже научили огромным огромным полотёром выравнивать стены. Это было интересно со стороны и казалось, что легко получится, но не тут то было, дело не спорилось долго, а затем его отняли из рук, ведь время на работе - деньги, некогда баловаться. Тогда было интересно взять маленький и тереть им уже возле выравненной поверхностью большим, приноровиться попасть ровно и сглаживать сглаживать небольшие трещинки - разногласия в растворе. Вот было бы интересно, сели весь дом дедушки заштукатурить. Но нет, он - деревянный, такой живой, краска родная и на ней очень красиво смотрятся летние крапивницы, махаоны, крылышки замрут, а потом начинают сигналить: мы улетаем, мы улетаем.

 

Тут Людмила заметила, что на крыше веранды лежит противень с нарезанными яблоками. Ей сразу захотелось найти самый просушенный, положить в рот, наслаждаться медленно и долго одним маленьким и бесконечно дорогим и сладким, а потом взять нож, насобирать яблок, промыть и резать, резать на дольки яблоки, чтоб так же поставить на крышу и просушивать. Потому что лучшего, чем компот из них или поедания в зимнее время просто так, сидя на русской печи, вместо сладкого в жизни не бывает. Но она сидела, не двигаясь, не каждый день ходишь путь по пять километров. Захотелось закрыть глаза и уснуть, солнце грело правое ухо, распекало нос, щёки, обычно это сразу давало небольшой красный загар, лицо становилось на несколько дней, похожим на только что вышедшего из бани, парящегося человека.

 

Откуда не возьмись выскочил петух, за ним быстренько двигались и подружки - куры.

 

-Ах гуляки, - сказала им Люда, - где это вы бродите без хозяйки, оставили дом без присмотра?

 

Следом за ними шла и бабушка. Её степенная походка, опущенный взгляд в землю, загадочность, присущая самым образованным и научным людям, ей некогда было от разных, мучающих её всю жизнь мыслей, даже поднять глаза. Но как только она наткнулась на пыльную обувь Людмилы, она сразу улыбается, морщинки на её лице у губ разглаживаются, заметны белые не загорающие больше линии морщинок, в самой глубине складочек, они очень мелкие и их много много. Но тонкое безупречное во всём лицо Ельки, так звали все в деревне бабушку, что очень не нравилось Людмиле, говорило, что она очень и очень красивая была в молодости, имела много благородства в своём обличии.

 

- Что это, откуда? - думала Людмила, но не посмела спрашивать, ждала всегда, когда бабушка решится рассказать. Да так и не...

 

-Давно пришла? Заходи в дом, что же ты сидишь или не знаешь, где ключи лежат? - довольной улыбкой просияло её лицо.

 

-Да я ещё не успела, вот отдохнула немного, - смущённо оправдывалась внучка.

 

У бабушки был черный шерстяной фартучек, в котором она всегда выходила, если шла куда-то по деревне. Да куда она ходила? Никуда. Вся её дорога - к сестре, да в магазин. Впрочем, и деревня вся так живёт. У молодёжи ещё есть клуб, куда так и не успела походить Людмила. Вначале она была слишком маленькой для этого и всё смотрела, как принаряжается её двоюродная сестра - Анечка, потом она стеснялась, а затем уж и перестала посещать Журавлиху, из-за занятости - учёбы, работы. Так что если сейчас что-то сказать о клубе, это всё равно что соврать. А мимо его стены она ходила за водой и вот эту серую деревянную стену она знала, как родную. Знала, где живут букашки - красные солдатики, как они выстраиваются в разные тёплые моменты, воробьишек всех наперечёт знала, где встретит, кажется у них всегда одна и та же дорога. А ведь у её родни деревенская кличка была - Воробьёвские. Кто придумал, почему? Скорей всего из-за роста. Дядьки - мамины родные братья были роста невысокого, Людмила по сравнению с ними, была очень рослой. Скорей всего прибавились папины сибирские гены. Как только она вспоминала об этих сибирских генах, у неё сразу проступали слёзы, они были коротким сигналом к устранению от этих мыслей, чтобы не застрять в пустых переживаниях, мама не хочет говорить об этом, она не может простить папиного предательства, холодного обращения к ней со стороны его родителей, одним словом, эта тема табу, табу бы и сейчас, но его уже нет в живых и уже никогда не будет, как знала это она сейчас, спустя тридцать три года, как она зашла в бабушкин дом, практически в последний раз, кто бы мог тогда это знать. Но это были одни из самых тёплых дней, проведённых в Журавлихе, то ли потому, что было связано с отрезком, когда уже нет деда и Людмила осталась одним единственным человеком, который взаимно связывал отношения между всей нашей роднёй и бабушкой Еленой, даже мысленно Людмила никогда не называла её Елькой, ни в коем случае - это слишком для неё, она этого не заслуживала и дети - включая маму, братьев, просто испытывали ревность к ней, в память о родной матери, которая умерла, когда маме было 7 лет и дедушке пришлось найти другую женщину и привести её в дом вместо хозяйки, жены, любимой, иначе разве б он мог поднять такую большую семью. Душевно её так и не приняли дети за всю их совместную жизнь, теперь же это не имеет значения. Обвиняли её во всяких вещах, которые никого и не касались вообще, потому что муж и жена составляют единое целое, а максимализм, так и не созревший в них вовремя, не дал развиться нормальным отношениям - взаимным и родным. Но с другой стороны теперь уже это просто пустая трата нервов, потому что самих людей, на кого бы могли и дольше обижаться дети, не было - не было ни дедушки Павла, ни бабушки Елены, все они ушли в мир иной, выполнив свою миссию, как могли, ведя при всём этом эталонный образ жизни. На этом и Людмила закончила думать об утраченной возможности, описывая сейчас в своей квартире, вдали от Росиии события жаркого последнего лета в Журавлихе.

 

Прошло немного времени и она вновь унеслась туда, в сени избы, которая не отделима от неё самой. Бабушка шла впереди, отворила дверь внутрь дома, вся она была слишком ненастоящая, тёплая, родная, близкая. Людмила поняла, как она скучала зимой, как ей давно хотелось побывать здесь - в своём родном доме, потому что квартира не была тем местом, что можно было назвать домом. Справа кровать дедушки - его предсмертное лицо осталось навсегда лежать на этой кровати, с прямым взглядом в потолок, утраченным интересом к жизни. Молчаливо и стойко он умирал несколько месяцев, не требуя к себе жалости, не желая принимать всё так, как думали и на чём настаивали другие. Все его планы хранились всегда только в нём самом. Ни разу не рассказывал он о войне, как будто и не был там, где его ранили и не один раз, где его держали после войны в плену. И откуда он вернулся, спустя год после Победы домой, так неожиданно, что вся родня ахнула, как из Сибири был возвращён неожиданно. Видно, птица удачи никогда не покидала его. Пройдя к свету окна, Людмила встала возле стола, потрогала знакомую клеёнку, под ней скрывалась белая скатерть. Справа тёмный любимый шкаф, куда дедушка прятал важные газетные статьи, Людмила никогда не интересовалась, что там он прятал. Сельская новь, что ещё нужно крестьянину. Он интересовался разными лекарственными растениями, делал вырезки, которые потом изучала бабушка и умело собирала травы, вешала их по стенке в сенях на тонкой верёвочке, там были и калиновые гроздья, и рябиновые, и другие неизвестные Людмиле, и, конечно, первый парень на деревне - зверобой. Мята, душица, травы обыкновенные и необыкновенные - сокровищница бабушки - кладезь души русской и любой русской деревни. Сбоку у шкафа стояла такого же тона тумбочка - тёмно-вишнёвого цвета - там бабушка хранила церковные книги. Одна из них была огромная-преогромная. Туда Людмила никогда не заглядывала без спросу, но это только потому, что однажды, заглянув из любопытства в эту тумбочку, взяв в руки книгу полистать, была застукана бабушкой Леной. Людмила слыла некрещённой, в деревне не было попа, а в городе креститься было нельзя. Получив имя антихриста, Людмила больше никогда не смотрела в эту зловещую тумбочку и боялась даже подумать, что эту книгу когда-нибудь откроет. Это было даже не запретной темой, это было бы просто самоуничтожением, коснись случайно Людмила этой тумбочки. Так и жила она у бабушки с дедушкой, обходя эту, чужую ей, мебель.

 

Вдруг на Люду посмотрели глаза печурки русской печи, той самой печи, на которой впервые были прочитаны сказки Пушкина, о золотой рыбке, где всегда были семечки, хоть один мешочек, а складировался. Глубоко, в самом углу печи хранился мешочек вишни - сушёной нашей вишни, которую летом очень важно было собрать своевременно и переработать. Иногда ягоды уносили птицы, но не все, в основном оставались они на деревьях и надо было только не лениться, собирать их. Варенье вишнёвое варилось в саду в большом чугунном котле, одновременно всей деревней и из всех садов был этот аромат вишнёвого варенья - чарующий, званный, незабываемый, сказочный. Радость летала над всей Журавлихой, потому что не страшны будут долгие зимние вечера, всё плохое скроется под этим сладким, предсказуемым и непредсказуемы одновременно. На каждый день можно подстелить соломку от плохого настроения, просто взял и наслаждайся до упоения, до переполнения воспоминаниями о лете, детстве, тепле, солнце, даже только приоткрыв баночку, сразу можно войти в сюжет книги, на где угодно открытой странице, и попасть в то настроение, которое передаёт книга. И на этой странице ты будешь её открывать уже не один раз, а постоянно на той же самой, той, которая интуитивно становится неразделимой с тобой. Отстранившись от печи, как от той книги, Людмила вновь загляделась на бабушку. Хлопочет, как всегда, ничто не изменило её с тех пор, как она её помнит впервые, а помнит она её немного, потому как в заботах своих она всегда была в стороне от того мира, где находилась она - Людмила. И только теперь, взрослея умом, она заметила, что и как.

 

Они сели за стол. Бабушка достала из печи пшённую кашу, залила молоком, которое онатолько что принесла. Теперь коровы уже давно нет и молоко она берёт от сестры, много ли ей одной надо. Бабушка сильно переболела перед тем, как попасть в семью Ивановых. Ей удалили часть лёгкого, потому она и была тихой и незаметной в доме, как подстреленная чайка на берегу, любой мог её обидеть и не получить сдачи. И в этом самом своём образе она и стала перед Людмилой примером стойкости и тихого своеволия, не тратя время на борьбу с обидчиками, она просто продолжала свой подвиг и шла дальше и дальше, помогая дедушке преодолевать ежедневные границы в общении с детьми, деревней, соседями. Ничто не могло её остановить в своём восприятии мира, окружающего её, больше жестокого, чем доброго. К этому Людмила пришла именно потому, что дети - братья мамы и мама сама не знали, где даже похоронена их родная мать. Не в упрёк, возможно, что есть вещи, которые и Людмиле не открыты сегодня, но так или иначе, когда она умерла, они почему-то не запомнили куда её похоронили, или положили её в чужую могилу, но они не имеют могилы матери и сейчас. Но Людмиле было больно за бабушку, они не принимают её за вторую мать, которая заменила им их маму, встала на пост родителя, и стала сразу же и навсегда отвергнутой всеми, кроме разве что мужа. От того ли молчал дедушка, от других ли своих мыслей, но молчание всех его последних лет жизни и уход в самого себя, это есть поддержка своей второй половины, положившей свою жизнь на руки ему, и давшей надежду на спасение его детям, его родного дома, который захотелось строить и жить в нём. А дети - дети вырастают и идут своей дорогой. И в конце жизни, видя эту развилку его дороги с детьми, он задумался и ему приходилось принимать всё так, как есть. Именно поэтому, сама Людмила отказалась от квартиры мамы и брата, где она прожила всё время, в пользу брата, раньше,чем это требовалось. Дать что-нибудь в руки ближнему для облегчения его судьбы стало её жизненным кредо. Но ей всегда хотелось это сделать так, чтобы никто не знал, что это происходит. Ну как то вишнёвое варенье, стало плохо, а его открыл - и хорошо, так и это, стало не хватать самого главного, а оно вроде вот и есть, как по взмаху волшебной палочки и уже ничего не надо и проблемы нет совсем. Как только случилось - бери и пользуйся, спасайся на плоту, который всегда был твоим.

 

Румяная пшённая каша из печи, как солнце, в контрасте с молоком ослепительно-белым, даже остро-белым шло в самое тело и рисовало картины луга, которое недавно преодолела Людмила, приближаясь к Журавлихе. Настоящее счастье быть тут, сейчас, на своём месте. У Людмилы запершило в горле. То ли от молока, то ли от случайной крошки пшена, горло у неё никогда не пропускало ничего постороннего. Перемыв посуду, она села потолковать с бабушкой на диванчик. Всегда тут мастерила что-нибудь бабушка, чинила платье, перебирала свою смертную одежду и не раз, демонстрировала её Людмиле. Да так и не видела она её в этом одеянии. Думаю, что она была так же красива, как и дедушка, прощаясь со всем миром - оставались у него кожа тонкая прозрачная и косточки. И весь он был необъяснимо божественным, улетающим и говорящим громко: мне хорошо! А Людмиле было жалко, очень жалко этого Сократа её души и незаменимого человека, не говорящего, но учащего самообладанию, борьбе, счастью, величина его потери была для неё такой великой, что с того момента, как ей показалось, она и стала взрослой. Смерть деда Павла отрезвила, оставила детство по ту грань жизни и она сделалась в то время уже не той Людмилой, а совсем другой, новой, незнакомой ей самой.

 

Она тогда шла, себе незнакомая от кладбища, и впервые испила дорогу от потери - к себе. Этого со мной уже не повторится, - думала она, он не вернётся, его не будет в судьбе, я не поеду к нему в больницу до операции, после операции, не прочитаю по его глазам безрезультатность операции, не начну говорить с ним о пустяках, о вишнях, о картошке, о том, что ему поможет, а мне каково... Там в больнице мы ещё были рядом, находясь после в постели, уже дома, она уже не могла с ним говорить о болезни открыто, он не впускал её в свой мир умирающего, ему не хотелось завязывать на ней крепкий узелок, чтобы его уход не стал для Людмилы травмой, но она её так и не избежала, смерть разрезала её тогда и отрезала от всех, кто был рядом, кроме разве что мамы и бабушки, оттого и сидела совсем, как убитая на поминках, и все люди ей казались тогда куклами на верёвочках, которые зачем-то пересекли их территорию с дедушкой, выкопали яму и развели судьбы. Людмила понимала, что не может пройти через эту яму, потому что на стены этой ямы нельзя встать, она сразу вся осыпается вниз и оттуда потом не выбраться. а перепрыгнуть её нельзя, а обойти не получится, это не предусмотрено в проекте. Так и сидела она и смотрела через эту яму вперёд, за самый горизонт, и ничего не видела и никого там впереди нет, только пустота.

 

Бабушка сказалась усталой, ей надо было натереть ноги, они всё чаще начали беспокоить её, с той последней встречи, когда ушёл дедушка, руки бабушки Елены все покрылись рваными сосудиками, синяки заливали её тонкие загорелые руки. Содержать в таком возрасте дом одной стало невыносимо, раньше всю работу мужскую выполнял дедушка, а теперь ей надо успевать управляться самой. Людмиле совсем были неизвестны дела с дровами. Она не видела, когда их дедушка заготавливал, она только время от времени их носила к печи и даже не умела растапливать, могла только подбрасывать, ничего не скажешь - городской человек. Летом в деревне было тепло, а зимой она приезжала очень редко. Людмила взяла мазь, которую бабушка Лена положила на окно, и открыла тюбик, тихими движениями она стала втирать её в кожу, бабушка при этом неожиданно замолчала и не говорила ничего. Когда запах от мази заполнил всю комнату, она закрыла тюбик, как будто зная, что больше не нужно. Закрыла одеялом тепло бабулю и пошла во двор, подышать своим садом и солнцем. Не зря у человека есть свой угол на планете, где он себя чувствует - и букашкой, и солнцем одновременно и Людмила поняла, что это место именно тут. Острые тонкие лучи просачивались через её ресницы в глаза, а она старалась щуриться ещё сильнее, чтобы солнце практически не проникало в них, но тогда оно решило, что есть ещё эти несносные красные щёки и тут Людмила поняла, что она загорела, самым невероятным образом, она просто спалила на солнце щёки и у неё уже поднимается температура, и надо прятаться от солнца, чтобы не портить себе жизнь дальше. Посмотрев на дорожку впереди, она вспомнила о планах сходить к родным, но что-то ей подсказывало: ещё не время, и она не пошла. Лучше остаться в саду, собрать мысли в кучу к воспоминаниям и примерить себя к деревьям: так ли уж она повзрослела. То, что она открыла в саду вновь травмировало её. Она поняла, что саду тоже очень нужны мужские руки. Что у бабушки нет больше сил ухаживать за ним, что ей не нужен такой большой сад, а стричь она его не умеет, и она, взяв пилу со двора, начала потихоньку выпиливать лишние ветки.

 

Перед глазами сразу возник дедуля. Она помнила немного, как пилил деревья дед, всё это просто само собой всплывало в голове и она легко начала это делать, копируя автоматически работу своего деда. Рука уверенно ставила пилу на ветку и всё шло, как надо. Через короткое время рука устала и Людмила оценила трудоёмкую работу бабушки. Теперь её синие руки ясно ей говорили, что всё случилось именно потому, что иначе не могло быть, если тяжёлой работы было так много. С небольшими передышками Людмила закончила с одним деревом, оно правда было не так велико, как остальные. Яблони летнего сорта имели мягкую структуру, и справится с ним было легче чем с другими. Люда решила не переделывать всю работу сегодня, надо ещё посоветоваться с бабушкой, вечером обсудить, какие ветки на каких деревьях она бы ещё хотела убрать.

 

И тут она обратила внимание на тропинку к дому, по ней шла бабушка и ворчала изо всех сил:

 

-Кто сейчас в жару пилит? Это надо делать осенью или весной. Сейчас ты можешь погубить дерево.

-Я только одну пока яблоню, - оправдывалась перед бабулей Людмила.

-Я же весной эту работу делаю или в дожди, когда по одной ветке, иначе дерево заболеет и высохнет. Ну теперь можешь забыть о ранете. А если хочешь помочь, то давай немного попилим дрова сегодня. А то у меня одной сил нет, а мужиков и за деньги не узвать на помощь. Лучше пить будут, чем дело делать.

 

Людмила вместе с бабушкой подтащили специальные козлы ближе к дровам, установили их прямо на тропе и положили на него большое берёзовое полено. Впервые в жизни Людмила держала в руках пилу. Да, ей надо будет заменить дедушку в этом доме, иначе у бабушки здоровья не хватит.

 

Они начали пилить, мучаясь и вздыхая - старый и молодой, но как у них это стало хорошо получаться вместе, потому что каждый знал, что это нужно, что без этого умрёт дом, не будет тепла, это связующая нить и прошлого и настоящего и будущего. Пила в руках бабушки заплясала и вырвалась, Людмила ощутила острую боль в колене, и уже через некоторое время кровь хлестала по её ноге. Людмила крепко зажала место, откуда текла кровь просто пальцем и нажимала всё сильнее и сильнее, как только чувствовала, что кровь хочет вырваться наружу. Бабушка пошла в дом за бинтами и ножницами, а Людмила дохромала до скамейки и села на неё, еле справляясь с текущей кровью, рука онемела и перестала её слушаться. Бабушка принесла подорожник и приложила его к ране, они вместе справились с перевязкой и на этом работа их завершилась, но несколько поленьев они всё-таки сделали. И это обеих очень радовало. Нога болела и боль не давала покоя. С такой ногой уже никуда не пойдёшь, остаётся только сидеть и ждать, когда успокоится хотя бы боль. Людмила зашла в дом, бабушка осталась в саду, а в доме наступила тишина друзей - её детства и её самой. Она посмотрела на стены и на неё смотрела мама, улыбающаяся молодая, светлая. Причёска ей очень шла - открытый красивый лоб, прибранная, скромная, как вся её жизнь, никогда не кричащая, не выпирающая вперёд, строгая и одновременно добрая. Спокойная, как танк, - сказала как-то свекровь Люды. Но тут она стояла юной девушкой, немного даже беззаботной, но не легкомысленной, она не была такой никогда. Рядом около неё стояла такая же юная подруга, Людмила не знала её. Рядом была фотография с дедушкой, родными в солдатской форме, она никогда ничего про них не знала, а когда что-то говорили, она не запоминала, мало ли что взрослые говорят. Теперь ей было интересно, но спросить не у кого. Она не заметила, как заснула под тихое тиканье часов с кукушкой, которая её и разбудила, спустя некоторое время.

 

Запомнить все минуты в жизни не удаётся людям и Людмила, открыв глаза, сказала, что она счаслива сегодня по-настоящему. Тут дом, где она нужна, тут не хватает её очень. Она была весела и, взбудораженная встала, и тут же вспомнила про свою больную ногу.

 

-Ну что это ты разнылась? Вспомнила? А могла бы и забыть, развела она дискуссию со своей ногой.

 

Прихрамывая, она двинулась на выход, всё незапланированное с ней уже произошло, и ждать новых сюрпризов со стороны жизни не надо, в своё время они заходят, не спрашиваясь, их надо принимать, как потерявшихся друзей, вспомнивших о тебе - далёкой, что ты ещё существуешь на земле. Природа всегда разбалтывала эмоции Людмилы и она доверяла ей, как и погоде, которую пока не переждёшь, не переменится. Вечер её удивил. Он такой откровенный, пронзительный, добрый лёг на плечи и приютил. В него уставившись, она и погрузила свою хромую ногу и нормальную, и, как ни странно, хромота прошла и она шла по темноте, слыша самых прекрасных птиц - синих. Они сидели на крышах, на деревьях - загадочные, с длинными предлинными перьями, не догоняли её, а оставались на месте, где им и надо было быть. А она только слушала и слушала музыку волшебных птиц в этом длинном коридоре, через который проходят люди, когда к ним сваливается счастье на плечи!

 

Дойдя до соседнего дома, она наткнулась на соседку, живущую рядом, стареющую в одиночестве, которая редко с кем заговаривала, вела одинокий образ жизни. Они поздоровались и сговорились о беседе у дома на завтрашний день. Сегодня трудно будет продолжать говорить, друг друга им будет просто не видно, а деревенское освещение очень слабое и не даст посмотреть друг другу в глаза, заметить то, чего не сказано словами. Соседи всегда близко принимают проблемы свои, и беда их откладывает отпечатки друг на друге.

 

Песни вечер не глуши.

Пью тебя до самых граней

от свербения души

каждый пел когда-то, знаю.

 

Крыш родных не позабыть,

а природа вся родная.

В ней лишь надо находить

первородные детали.

 

Кони детства - скакуны

неожиданностей наших.

Всё берёшь в сердцах взаймы,

и не думаешь, отдашь ли...

 

Да когда же всё отдать,

жизнь пять минут и нету.

Был один всего этаж,

а ушёл - этаж - планета!

 

Людмилу пробило на поэзию и она была этим довольна. Стёкла веранды светились тем ближним маленьким оранжевым фонарём, а в доме горел свет. Она попросилась спать на печку, бабушка не возражала, только предупредила, что надо бы поосторожней, не топлена со вчерашнего, как бы спину не застудила, да и нога вон тоже не хочет холодного. Но Людмила уже забиралась в свой уголок тайный, непредсказуемый и смотрела, нет ли сверчка - ужаса всей её жизни и рада была, что нет. Ведь дай он один сигнал ей своим вниманием музыкальным и останется она без сна на всю ночь. Нет, лучше без него, а так тихонько, кирпичи под боком - замораживающий завораживающий памятник души русской, наследство которого никогда не потеряешь. Сон улетучился так и так. Ну и ладно, раз он такой упрямый и уходит, когда хочет. Людмила думала о маме, о том, как она тут со своими братьями проводила часы, взрослея, среди мальчишек, как они её, наверное, обижали. Она никогда об этом не рассказывала, но то, что они любили свою единственную сестру, было видно, и сказать по правде, любовь эта была и есть всегда обоюдной. Дядя Коля - самый строгий и интеллигентнейший, в его супруге тёте Любе - вся искренность и доброта учителя по призванию, дядя Серёжа очень похож на кузнечика, кажется что вот-вот упрыгает по делам и там без него точно ничего не сможет произойти, тётя Маша - жена его закрытый клад от постороннего и вряд ли она когда-нибудь откроется, напоминая в этом свою сестру Нюру, которая прожила жизнь в одиночку, отдав себя родным, получая время от времени отпуск, уезжая на своё место обитания и возвращаясь обратно. Дядя Витя - с его улыбкой, а улыбчивость открытая и добрая - это основная черта всего рода Людмилы, настоящие Ивановы - душа нараспашку, натура до того доступная, что некоторые не понимают, что это не для того, чтобы топтать, а для того, чтобы быть навстречу такими же, тётя Маша, царствие ей небесное - одна из дам, которые могли бы быть управляющими, председателями колхозов, но время не позволило вовремя выучиться и попасть на эту стезю, непокорная, своенравная, редкая женщина. Дядя Миша, который темнее ночи, больше цыганский мальчик, чем русский - горячий, добрый, смелый, сильный, готовый на любую работу, не побоится никакого дьявола и встанет среди ночи и спасёт, на таких можно гвозди выпрямлять и подковы колотить на счастье, тётя Люба его - вечно ведущая ноги к ферме, к коровам. И дом, и те же коровы, и куры, и глупые овцы - детям, в городе живут, надо помогать. Всю жизнь для них, так и ушла, для себя не пожив, как и многие из родителей.

 

Утро было свежее, бабушка с утра протопила печь и напекла пирожков, сделала картошку с корочкой, как раньше по воскресным дням. К обеду появилась мама, она как в воду смотрела, увидела, что у Людмилы перевязана нога, сразу спохватилась, - боится с прежних пор, когда больше года Людмила сидела в больнице и дома с детским полиемелитом, чуть не осталась без ноги, так что сразу был сделан тщательный осмотр и поступил приказ о срочном отъезде из Журавлихи. Оказывается нога покраснела за ночь и распухла. И стало хуже, чем должно было бы быть, по прогнозу Людмилы и бабушки. Она сходила к дяде Мише, нашла машину, которая довезёт до большака и там уже до Саранска надо будет ждать автобус. Поменяв повязку, Людмила похромала с мамой в сад, ей очень хотелось увидеть его перед отъездом, прошла поглубже, всех перекормила своими глазами, с каждым переговорила, деревья очень чувствительны к прибыванию человека рядом, можно видеть иногда их придвигающиеся к тебе веточки, они скрещиваются и кланяются в знак приветствия, и ты пытаешься им дать ответный знак, слегка склонив корпус и улыбаясь, всё как на приёме у короля. Потом начинаешь мурлыкать какую-нибудь бессмысленную песню и забываешь о церемонии, заплетаясь в мыслях, как дерево во время ветра, не может удержать своих веток, так и твои мысли перекручиваются в разных направлениях собственного мышления. Она просмотрела и вчерашнее место среза , от ветки, которую ей пришлось отпилить, бабушка смазала рану садовым варом. Людмила запомнила это на всю свою дальнейшую жизнь, это было повторение пройденного, уже более осознанно теперь она поняла, что такое сад.

 

У мамы Людмилы были свои тропы по саду. Она всегда начинала не там, где Людмила заканчивала. И выходили они всегда из разных углов сада и радовались своей встрече, наполненные тем драгоценным даром, что им приносило общение с родным садом.

 

Времени на эмоции и обсуждения больше не оставалось. Но посещение сада в этот раз было запоминающимся, лёгким и тяжёлым одновременно, что-то ускользало от рук и глаз, чт-то оставалось за плёнкой увиденного и оставшегося на всё-таки на своём месте. Плоскости миров закрытых и открытых показали, где есть место встречи родственных душ. И когда машина подъехала к дому, оставалось только чмокнуть бабушку и сесть в неё. Людмила уезжала в Саранск, а Журавлиха претворилась медовой ложкой, которую она должна оставить сейчас, не отпробовав.

 

Но Людмила тогда не знала, что Журавлиха была права, и, прочитай тогда Людмила её сигнал, быть может, сегодня поездка её не была так долгожданна и горька. Она торопилась найти могилку бабушки.

И надеется она только на то, что это место ей подскажет её сердце.