Машуля ехала в стылом зимнем трамвае, изредка дыша на замерзшее стекло, теплым дыханием своим выдувая в нем «дырочку обозрения». Продрогнув на Южной в ожидании трамвая для пересадки, она прокляла всё на свете, но не ехать туда, куда ехала, не могла.

Там, в старом, продутом еще ветрами тридцатых годов бараке, ее, несомненно, ждали: вся ее семейка – мать, отчим и двое младшеньких – сестра и брат - уезжала сегодня полночным поездом в Бог знает какую глухомань, куда-то на Север Тюменской области.

Машуле было грустно, на душе скребли кошки – на прошлой неделе она крупно повздорила и с матерью, и с отчимом, но она все же ехала к ним, потому что ей очень хотелось увидеть малышей – кто знает, когда снова придется свидеться. Сестрица ревела в голос, узнав о намечавшемся переезде – в десятилетнем возрасте очень страшно вот так взять- и по чьей-то воле изменить жизнь. Она страшилась новой школы, нового места в целом, не хотела оставаться без старшей сестры и горячо любимой бабушки, без старых школьных друзей, без маленького дворика, где было пережито столько детских радостей и горестей… но кто спрашивает в таких случаях мнение детей?! Взрослые всегда решают всё сами, так что участь ее была предрешена.

Совсем малой еще пятилетка-брательник, напротив, радовался переезду, хотя и кривил губы, стараясь удержаться от слез, когда узнал, что Машуля с ними не едет, и бабусю он увидит не ранее, чем на будущий год летом, и то – только при условии, что он будет себя хорошо вести… как будто они все не знают, эти взрослые, что такие вещи, как хорошее поведение, предсказать заранее просто невозможно…

Машуля улыбнулась,вспомнив, как смешно было дразнить Петюньку, тогда еще совсем малыша – она делала строгое лицо и как бы сердито говорила:»Ну-ка, кто это у нас тут такой стоит в кроватке?!». Петюнька, еще не понимая слов, очень чувствовал интонации и тут же губешка его начинала дрожать, смешно оттопыривалась, глаза наполнялись слезами – и в этот момент Машуля «меняла гнев на милость» и начинала ворковать:»Ах, какой мальчик у нас… ах, какой хорошенький!» и улыбалась Петюньке. Огромные Петюнькины глазенки уже сияли, все еще будучи влажными от начинавшихся слёз, беззубый рот растягивался в улыбке , и весь он был такой славный и забавный, что его хотелось немедленно прижать к груди и не отпускать…

 

Машуля могла уверенно объяснить как себе, так и другим, почему она так настроена против отчима, но мать к ее объяснениям не особо прислушивалась, считая, что здесь более выражается бабусино влияние, чем Машулино мнение. Между тем, Машуля давно уже мыслила далеко не детскими категориями.

Конечно, бабуся была сразу настроена против отчима, женившегося на матери, когда Машуле было лет девять-десять. «Что хорошего можно ожидать от тюремщика ? “,- как она всегда называла отчима, поджимая сердито губы. И вправду, «тюремщик» – на момент Машулиных размышлений отчиму было 37 лет, он был двумя годами моложе матери, а на его «срока» из этого числа приходилось 20. Впервые он загремел на зону малолеткой, получив «червонец» за групповое ограбление то ли продуктовой палатки, то ли сельского магазинчика – в суровое послевоенное время суды особо со схваченным за руку контингентом не чикались.

Нынешнее появление отчима - Сашки, как про себя называла его Машуля, было тоже вызвано особыми обстоятельствами - летом, как раз во время ее школьных выпускных экзаменов Сашка вышел «от хозяина» в четвертый раз, отмотав «пятерик» за злостное хулиганство. Так что, по сути, Петюнька отца практически и не знал.

Мать, клявшаяся и божившаяся, что не пустит более негодяя на порог, по каким-то ей одной ведомым причинам повернула свое решение вспять. Более того, найдя себе и ему работу на Северах, она решилась на переезд спустя полгода после возвращения «любимого».

«Владимир, бля, Ильич» – зло подумала Машуля и яростно заскребла лед на окне монеткой, вынутой из кармана – «Как Ленин, блин - все по ссылкам да по тюрьмам, а тут сиди, мерзни из-за него, провожай, блин, из-за него всех на край света…». Нет, справедливости ради надо сказать, что отчим к ней плохо не относился. Скорее, наоборот – с самого начала старался с ней подружиться, а сейчас, найдя ее уже практически взрослой шестнадцатилетней девицей, и вовсе в своем роде зауважал, потому что она не была свистушкой, а наоборот – была очень серьезной и неглупой.

Машуля не хотела признаваться сама себе, но она тихо ненавидела отчима еще и потому, что из-за него рушилась и ее жизнь – она мечтала ехать поступать в Москву, в институт восточных языков. Откуда ей было знать тогда, что в такие заведения девочек с периферии просто не допустят, постаравшись завалить на элементарных вещах, что туда идут учиться «по наследству» дети дипломатов и партийных деятелей… Но Машуля считала, что отчим виноват – потому что после того, как мать снова с ним сошлась, речи о Москве заходить просто не могло – отчима надо было одеть-обуть, содержать, по сути, до нахождения им работы, что было сложно сделать со справкой об освобождении… денег катастрофически не хватало… Машуля поступила было в местный педагогический на иняз, но при таком раскладе жить на стипу она бы просто не смогла, мать категорически отвергaла разговоры о помощи, у нее на руках было еще двое, поэтому институт пришлось бросить и Машуля устроилась на работу. Жила она, как и хотела, с бабусей, зарплаты и пенсии хватало на сведение концов с концами, и порой они с бабусей вместе мечтали, как Машуля окончит иняз, будет переводчиком, будет разъезжать по заграницам и о нужде они забудут навсегда. Отчиму, разумеется, в этих мечтах места не отводилось вообще…

 

Машуля, выскочив из трамвая, не помнила, как долетела по морозцу до бараков. Все-таки декабрь, не у Пронькиных… Мишка-татарин – хулиган из барака напротив – скаля зубы, называл мороз «колотун-бабаем»… Через полторы недели наступит самый лучший праздник в году, они с заводскими девчонками уже намечали вечерушку, думалось, кто из парней там будет, какие пластинки нужно достать, успеет ли дошиться новое платье, и вообще - как оно всё славно может получиться… Новый же год, всё-таки.

Машуля с трудом открыла промерзшую заиндевелую дверь в барачный коридор и тут же поняла, что что-то случилось… То тут, то там выглядывали озабоченные лица соседей и их двери тут же захлопывались. Машулино сердце сжалось – неужели что-то у нас?!

Рванув без стука дверь в комнату, где жила ее семья, Машуля почти упала внутрь, запыхавшись с мороза и от волнения.

Комната была почти пуста, если не считать старого дивана и пары стульев. Несколько чемоданов стояли в углу, приготовленные к отъезду. В комнате продолжался начатый, видимо, уже давно скандал.

Малые, увидев Машулю, бросились к ней, и она обняв брата и сестру, тут же их отстранила : «Осторожно, ребята, я ж холодная, на улице морозит!». Отчим Сашка что-то бурчал в углу отгороженной от комнаты легкой занавеской кухоньки, а мать в слезах кричала, что никуда она, к чертовой матери, не поедет с этим выродком, с этим извергом, что она не позволит ломать себе жизнь еще и еще раз…

Машуля повернулась к матери :«Да что тут у вас произошло-то, наконец?!», и только тут увидела, что мать как-то странно зажимает рукой бок, и сквозь ее пальцы набухает кровью пятно на ее симпатичном костюмчике-джерси. Машуля рванулась к отчиму:»Что… что ты с ней сделал?!» «Отъебись, никому я ничего не делал» –ответствовал он –«…Не лезь не в свое дело, мала еще нас судить!». «Судить?!» – разъярилась Машуля- «Да ты… ты…» – она не успела ничего сказать, отчим оттолкнул ее, пробормотав:"Такая же сучка будешь, как твоя мамаша!" - и ломанулся к выходу, удерживая мать, которая, накинув шубейку, собралась было выскочить наружу, продолжая нервно выкрикивать, что она вызовет сейчас милицию и пусть его менты снова упекут туда, откуда он недавно вышел…

Сашка прекрасно понимал, что если ментовка тут объявится и увидит кровь – не видать ему век свободы, как у них там говорят. Мать, тем не менее, сумела выскочить в коридор, и Сашка, рванув с вешалки свой полушубок, устремился за ней.

 

Машуля осталась в комнате с детьми. Сестра рассказала ей, что с утра они ждали конейнер, который опоздал, и все нервничали. Потом отчим с соседом, загрузив мебеля, уселись отмечать отъезд, а мать поехала на станцию оформлять и отправлять контейнер. Вернувшись, она обнаружила супруга вдрызг пьяным, расстроилась, и мало того, он начал, что называется, «качать права», обвиняя ее в долгом отсутствии, что, по его мнению, могло быть только блядством.

Слово за слово, скандал разгорался, мать заявила, что никуда она с ним ехать не хочет, отчим схватил попавший под руку сапожный нож и ударил ее в бедро… Остальное Машуля уже слышала и видела.

«Гад тюремный, скотина, паразитина…» – у Машули не хватало слов выразить возмущение отчимом. «Приехал тут – радуйтесь, православные! А то, что вся жизнь у всех переворачивается - на это ему насрать… тюремщик поганый!».

Она встала, пошла было на кухню – поставить чайник, просто, чтобы хоть чем-то заняться в этой совершенно дурацкой ситуации, но дверь вдруг распахнулась, отчим Сашка влетел как бешеный и начал суетливо хватать свои вещи – совал ноги в валенки, скидывал их тут же, натягивал вторые теплые носки… Машуля снова подступила было к нему с вопросами, но он молча оттолкнул её и ломанулся к двери. Выйти, однако, ему не удалось, потому что в комнату шустро вошли два милиционера. Один из них заломил Сашке руки за спину, другой стал обхлопывать его бока и ноги… «Да нету, нету у меня ничего», – ухмыльнулся Сашка.

«Выбросил уже, умник?!» – прокомментировал один из ментов, и они выволокли отчима из комнаты в коридор. Дверь снова захлопнулась, оставив Машулю с детьми в полном молчании и недоумении.

Машуля вздохнула и снова направилась было в кухню, но в дверь вдруг осторожно постучали. «Кто там еще? Входите, открыто!» – воскликнула Машуля. Дверь слегка приоткрылась, в нее просунулась голова незнакомого парня лет двадцати:"Эй, ты что ли Машуля? Ты эта… иди давай… там тебя мать твоя зовёт!"

Машуля растерялась:"Где она? Чего зовёт-то? Ты кто вообще? Да заходи ты, выстудишь всё!". Парень нырнул в комнату :"Из общаги я… из кирпичного завода… там эта… она там тебя зовёт… ты эта… иди давай туда быстренько».

«Тебя как зовут?» – спросила Машуля. «Павел я…из общаги я, значит… Ну ладно, я пошёл».

«Погоди, Паш…» – взмолилась Машуля - «Посиди с ребятами, пока я сбегаю… не могу ж я их с собой туда тащить, а одних оставлять - боязно, ночь ведь уже!». «Ладно, иди уж…посижу, чего там…» – согласился Павел - «Чаю вот поставлю пока». Машуля быстренько, пока нечаянный помощник не передумал, выскочила в коридор и побежала на улицу, на ходу застегивая старенькую шубейку.

 

Общежития кирпичного завода – два трехэтажных здания на горочке через дорогу от бараков - не пользовались доброй славой у местного населения, считавшего их рассадником пьянства и открытого блядства. Единственное,что там было хорошего – там находился ближайший к баракам телефон-автомат, а также пункт охраны правопорядка, почти всегда, впрочем, закрытый по причине отсутствия желающих за этим самым порядком следить. Иногда участковый проводил там «мероприятия» – беседы с нарушителями и нарушительницами режима, иногда там собирались погреться немногочисленные дружинники. Комнатка эта была небольшой и практически пустой, если не считать завалящего письменого стола у окна с не менее завалящим стулом, обычного для таких заведений металлического сейфа, крашеного серым, в углу, а также МПСовской старой деревянной скамейки, притулившейся у голой стены. Впрочем, стена была не совсем голой – над скамьёй висел плакат по технике безопасности при производстве кирпичей, что к функциям комнатушки отношения, вообще-то, не имело.

Машуля, запыхавшись, вбежала в общагу, возле которой стоял фургон вытрезвителя. В коридоре, несмотря на поздний час, было довольно много народу, пахло вареной картошкой и водкой, а также чем-то совершенно необъяснимым, но присущим абсолютно всем казённым помещениям.

Машуля прошла в конец коридора – к комнатушке участкового. Дверь туда была открыта настежь и, войдя, Машуля тут же увидела знакомых уже двух милиционеров, еще каких-то людей – видимо, дружинников, но более всего в глаза ей бросилась та несчастная вокзальная скамья, на которой лежала мать, прикрытая своей коричневой мутоновой шубой.

В комнате почему-то все сразу замолчали, увидев Машулю… Машуля же, остановившись и попав внезапно в тишину, не смогла сразу уловить источник странного тоненького капания… как будто где-то кто-то не закрыл водопроводный кран – капли шлёпались методично и глуховато. Вдруг Машуля увидела большую темную лужу, густо отблескивавшую под скамьёй и поняла источник этого звука - капли падали со скамьи, из под шубы… это была кровь, кровь матери…

Машуля стиснула было зубы, но не выдержала, бросилась к матери:"Ну что, ты добилась своего? Перевоспитала тюремщика, Макаренко несчастный?! Ты хотела - ты получила! Сколько я просила тебя - мамочка, не надо его нам, я работать пошла, вытянем мы малышню…". Машуля понимала, что она поступает неправильно, выплескивая свои упрёки на обессиленную мать, которой и без того ох как хреново, но остановиться не могла, её трясло от негодования на мать, от злости на отчима, от несправедливости всего происходящего…

Машулю оттеснили прибывшие по вызову врачи «скорой», не дали ей подойти к матери, быстро и профессионально вспороли скальпелем материн костюм, негромко комментируя друг другу многочисленные раны… Через несколько минут санитары подхватили носилки и бегом понеслись к ожидавшей на улице машине. Машуля метнулась было за ними, но дверцы захлопнулись у нее перед носом, и врач, вышедший следом за ней из комнатушки, сказал:"Девочка, вот номер телефона, завтра звони и узнавай, что и как, сейчас ничего сказать тебе не сможем – раны различной глубины, точных диагнозов нет пока, но - будем делать всё возможное, конечно, чтобы спасти."

Машуля, стоя на крыльце общаги, проводила взглядом мутно-белую машину скорой помощи, вспоровшую тишину визгливой сиреной. Тут же рядом заурчал и другой мотор – вытрезвительская машина тоже тронулась с места и Машуля увидела в зарешеченном окошке Сашкину рожу. Он не смотрел на нее, да ей это было и не нужно.

Машуля осторожно сошла со ступеней… «Девочка, тебе, может помочь чем?» – спросила одна из обитательниц общаги – «А то давай к нам, водочки плеснём… отойдешь!». «Нет, спасибо, я не пью» – ответила Машуля и внезапно села в снег, потому что ноги ее вдруг отказались сделать следующий шаг. Участковый подхватил её под руки:"Эй, ты чего? Тебе, может, тоже скорую?» «Нет-нет» - тихо ответила Машуля –«Меня дома дети ждут…» «Дети?! Какие там у тебя еще дети?» – хмыкнул участковый. «Маленькие - сестра и брат» – пояснила Машуля, все еше не чувствуя ног.

Участковый посадил ее на стул вахтерши:"Чего там у вас случилось-то?» «Не знаю» – сказала Машуля - «Я только что пришла, мы на вокзал собирались – ой, а билеты-то? А как же поезд? А контейнер?» Она осторожно поднялась и поплелась к выходу…

Бабка-вахтерша, провожая ее, в двух словах рассказала, что она увидела бегущую к общаге мать, а потом увидела и Сашку, бегущего следом. Он схватил мать за руку, разворачивая ее к себе лицом, но она поскользнулась и упала ничком почти возле ступеней общаги… Он ударил ее несколько раз , повернулся и побежал назад… Видя, что женщина не поднимается, бабка позвала общагских и они, в свою очередь, остановили проезжавший мимо «трезвяк» с двумя милиционерами и показали им , куда мужик побежал… а женщину доволокли до пункта охраны и вызвали скорую…

Машуля не помнила, как скоро она дошла до дома. Она открыла дверь в комнату, и Пашка,сидевший с детьми, бросился к ней :"Ты эта… чё так долго-то…» - но осекся, увидев ее лицо. «Ты чё делать-то будешь? Спать-то тут и не на чём вам троим-то…» - озаботился он.

«Нет, Паш, мы поедем сейчас. У нас бабуся есть. Она меня, правда, одну сейчас ждёт – с вокзала. Спасибо тебе » - Машуля помогла малышам одеться. Сунув руку в карман шубейки, она внезапно поняла, что у нее есть только 3 копейки – от вокзала до бабуси этого бы ей хватило на одну трамвайную поездку, но в полночь добираться с другого конца города с двумя детьми… она растерялась: «Павел, у тебя случайно пары трамвайных абонементов нет? Хотя, нам еще пересадку делать - надо как минимум пять абонементов или пятнадцать копеек хотя бы…».

«Сдурела девка… какие абонементы? Какой трамвай? Ты пока до него с детями доберешься - замерзнете все! Ты погляди, чё замело-то…» - Пашка порылся в карманах и протянул два рубля – «Ты эта… такси давай лови, как до кольцевой дойдете… трамваев фиг дождесся сейчас-то».

Машуля взяла бумажки, зажала их в кулаке: «Спасибо, Паша… Я отдам – у меня получка скоро, я приеду - и отдам! Ты там в какой комнате - в общежитии?» «Да ладно, чё там» – засмущался Пашка -«Чекушкой меньше выпью – подумаешь!» – и они все вместе вышли из барака.

 

Часа через полтора, далеко за полночь, они добрались, наконец, до бабусиного дома. Бабуся, увидев троицу, всплеснула руками, но видя Машулины глаза, не стала расспрашивать много. Детей раздели, уложили спать, а потом Машуля выревелась, наконец, в теплое бабусино плечо, бабуся тоже поплакала над рассказом, попеняла на непутевую дочь за тюремщика в очередной раз… но всё было уже позади… ночь кончалась, наутро нужно было бежать в первую смену на завод, и Машуля, наконец, задремала, уютно примостившись под теплой бабусиной рукой.

Проснувшись через пару часов и увидев разметавшихся и посапывающих малышей на раскладушках, она внезапно чётко осознала, что её собственное, относительно беззаботное детство окончилось уже навсегда и бесповоротно.