Благословенный Ленинград! Здесь Невский, Зимний и «Аврора»... -- Так, москвичи-студенты? Рад. -- Ты? -- Петр Паршиков... -- Я – Жора... -- Георгий Зайцев, то есть? -- Да... -- Отлично. Вот ваш кабинетик. Блокноты... В чем еще нужда? Вот ручки... Будет мало этих... -- Так вы их дали... на года! -- Короче: в чем нужда – просите... Общага? Отведу туда. Журфаковская, не взыщите. В квартирах у самих нужда... -- Примчались в Ленинград на скором. -- Как впечатленье . Жора! -- Да –! Есть вдохновенье!-- Коридором Проходим в офис АПН. Из окон – насладись простором: Ни загораживавших стен, Высокое открыто взорам. Та пушка, что сигналит нам: Уместен перерыв в работе Для кофе с чаем пополам -- Посмотришь из окна – напротив. Стреляя, говорит со мной... Там – Петропавловская крепость. Налево – Зимний... За спиной, До сей поры врагам свирепость Являет, в памяти – живой – Генералиссимус Суворов, Слегка поникший головой, В личине Марса... Но декоров, Болезненный имевший вид И избегавший показного На поле Марсовом стоит. При жизни вовсе мишурного Великий воин не любил. Он находил такое слово Солдату на пределе сил -- Подзаряжал мгновенно снова И храбрость пробуждал в груди. Солдат без страха шел в атаку. Суворов – с саблей впереди – И оба неподвластны страху... -- Веди, Василич нас, веди! Мы следом – и не оплошаем. Да устрашатся все враги! – О поле Марсовом – что знаем? Назад два века здесь был луг Царицинский... Маршировали Здесь батальоны... -- Ах! – да -- ух! – На кромке дамы восклицали. Потом, на рубеже веков Восставили на монументах Здесь двух отличных стариков... В крестах, медалях, пестрых лентах -- Румянцев-вождь перенесен Был на Васильевский позднее... Суворов-Марс... Остался он.... А имя – Марсова за нею, За площадью, сохранено, Что стало называться полем... И стало кладбищем оно В дни революции... Покоем Навечно одарило тех, Кто пал в боях со старым миром... Затихни здесь и шум и смех. И пред Суворовым-кумиром Не место речи возглашать Во славу русского оружья: На нем здесь горькая печать Братоубийства... Хоть не вчуже Идеологии азарт, Но жаль и белых нам и красных... Тем фоном стажировки старт Был задан в представленьях ясных, О чем писать и как писать... Мы познакомились с деканом, Журфаковками... Надо знать, Каким был Жора Дон Жуаном, Чтоб понимать, что иногда Мы разбредались по общаге. Со слабым полом – хоть куда И я – у моряка отваги – На дюжину, а я – моряк... Вздыхал о нас, московских, долго Девчачий питерский журфак – Не посрамим мужского долга И ныне... Ладушки, замнем. Вернемся к нашенскому делу. Чем зарубежного возьмем Читателя, приблизясь к телу, Чтоб завладеть его душой? Особенной какой-то темой, Сенсационной и большой, Чтоб стала перемычкой, клеммой, Незримым триггером в руках Идеологии советской... Как только он воскликнет: -- Ах! – Невольно восхитившись дерзкой Победе нашей хоть бы в чем, Здесь, стало быть, опять победа: Торчит штырь уваженья в нем – И, значит, сделано полдела. Он может нас и не любить. Но, достиженья уважая, Порой захочет подсобить... Сенсация нужна большая. Ну, ясно, мы ее нашли. О скифском золоте слыхали? Я сам из скифской ведь земли. Мы с Жорой думали-гадали... И вот – придумали. И нас, Признав серьезными резоны, Что наш о нем в статье рассказ Прорвет идейные заслоны Всех антиподов: В добрый час! – К тому богатству допустили... -- Повосхищались – хватит. Вас Сердечно б только попросили Сосредоточиться в статье На исторической науке... -- А можно мы напишем, где... -- Нет! Недозволенные руки Потянутся копать в степи Стоящие еще курганы... – -- Мы, стало быть, звено в цепи Богатств отечества охраны... – Конечно, «Золото...»+ пошло Во все концы со страшной силой. Так стартовали. Был зело Хороший отклик. Теребила Редакция: давай еще! Мы с вдохновением давали... А ночи белые плащом Сияющим нам помавали... А год был – семьдесят второй: Полвека нашему Союзу. Шли праздневства наперебой, Что практикантам не в обузу. Старались побывать везде. Описывали. Прославляли. И, благодарные звезле Своей удачи, продолжали Накапливать потенциал... Апофеозом стажировки – Был «Дружба-Фройндшафт» фестиваль – Перенапряг боеголовки, Понеже к нам из ГДР Десант двухбатальонный прибыл. В одном юнцы из разных сфер, В другом – пацанки... Вовсе вывел Нас шеф из прочих важных дел, Отправил с ними фестивалить... Георгий даже похудел. Не вправе Родину ославить В такой ответственный момент Он «Фройндшафт-Дружбу» укрепляет, Засунув кое-что в цемент Для вдохновения... Цепляет На вдохновение девчат Из Йены, Ростока, Берлина. На вдохновенье те кричат «Еще, еще»... Душа бурлила... Поудивлялись, как они Дисциплинированны, четки. Ни сбоя – Боже сохрани! Командный чей-то вскрик короткий – Цепочкою по одному Идут в указанное место. Нет спящих вдрабадан в дому. Прикажут петь – басы и меццо Так согласованно поют, Как если б это «Кор Томанер»... На шоу дружно «Хох» орут, Что позволяет им гуманный Свод правил «Без дурных манер»... Тот фестиваль включает встречи С рассказами о ГДР, Рождает чувства человечьи... Такая практика была – Не позабудем долго лето... Похоже, Родина сочла, Что мы успешно дело это По укрепленью тесных уз Освоили... И посылают Нас с Жорою представлять Союз Там, в ГДР... Благословляют, Велят в студенческий обмен Включиться некоторым нашим. Сдаемся, коли надо, в плен. Мы удаль там свою покажем, Раз показали удаль здесь, Потрудимся со всей нагрузкой... Вокзал. Вагон. -- Георгий, лезь!... Поплакать надо бабе русской? -- Семен вот пишет, немок всех Вы в Ленинграде обслужили.. -- Ты, Люба, точно вводишь в грех. Годков-то сколько вместе жили? А то, что пишет твой Семен – Бумага-то любой стерпит... -- Выходит, сочиняет он? -- А как же... Жорку не зацепит, Что он засунул «крюк» в цемент? В клей эпоксидный -- да, согласен... -- Да ну вас! -- Ладно, инцидент Замнем... Да будет путь наш Ясен, Как распевает весь журфак... – Ту-ту! В вагоне мягком едем С комфортом. Век бы ехал так: Вдвоем в купе... Никто соседям На голову не сядет, свет Друг другу с Жоркою не застим. Вот чемодан, с едой пакет. В пути ты над собой не властен: Припасы нужно извести – И мы едим без расписанья, Себя от скуки тем спасти Пытаясь... Только те старанья Нас тут же погружают в сон. Тут можно бы смотреть в окошко, Сон – убедительный резон: Поднаберемся сил немножко. А вот и приграничный Брест. Нас приглашают из вагонов. Сама история окрест: На стенках гордых бастионов Щербины, от осколков, пуль... Экспресс наш переоснащают Колесами под узкий путь, Всеевропнйцский... Наблюдают За действом пассажиры. Наш Вагон, в котором под присмотром Двух автоматчиков багаж, Вагонщики в усердье спором Домкратами подняли – раз! Два – выкатили прочь колеса, Другие подвели под нас, Вниз опустили – (хоть не косо, Не криво?) -- мягкий наш вагон Теперь готов катить в Европу И вскоре в Польше будет он... На осмысленье агитпропу Народа, чем есть анекдот, Конечно, колея попала: Царь Петр денек который пьет. К нему со страхом подступала Шарага тех, кто затевал Сооружение чугунки. Царь лиц уже не различал: -- Что надо? -- Мы, мин херц, в задумке, Что надо делать колею. Пошире, чем у басурманов... -- Ну, и умен ты, мать твою! Пошире, но, чтоб без изъянов... -- На сколько шире, а, мин херц? Царь отключился, рявкнув: -- На хер... -- Неужто то был просто Scherz*, Что полагаешь, доктор Кнаккер? *Шутка (Нем.) Как следует понять царя? -- Хер – восемнадцать сантиметров! Выходит, подошли не зря... – Объект народных сантиментов, Царь Петр, однако, ни при чем. Дорогу Николай замыслил. Он в озарении своем И этот разнобой исчислил, Как фактор будущей войны, Способный вражье наступленье Замедлить... Мысли нет цены... И до сих пор без измененья Тот стратегический стоп-кран, Весомый фактор обороны. Петр ни при чем и не был пьян Царь Николай, приняв законы, Что фору важную дают Стране, агрессора любого, В пути задерживая, бьют Заранее по воле Бога. О Польше... За окном поля, Каких у нас уже не встретишь: Полоски – частная земля... Вдруг с изумлением заметишь, Как пашут землю на конях. У нас так -- только огороды... Я вспомнил о далеких днях. Деды мои в былые годы Стояли прочно на земле: Пахали, сеяли и жали... Былое в непроглядной мгле. Для наших дни те убежали, А для поляков – вот они... На день задержимся в Варшаве... Везде журфаки... Оцени: Журфаковской московской славе ...Заслуженно благодаря, Мы принимаемы с почетом... Прислушиваемся – не зря К весьма занятным наворотам Той песни, что поют для нас Студенты польского журфака... Ну и друзья! Ну да. Сейчас! За эту песню будет бяка: Войско польске Берлин брало, Войско руске помагало... Мы прекратили этот вой И яро кинулись в атаку, Мол, не позволим над собой Так издеваться! И журфаку, Пусть польскому, но надо знать Соотношение хотя бы Поляков с русскими, не врать... Отважны были и не слабы, Согласны, польские бойцы... Но вряд ли сравнивать уместно. Участвовали – молодцы. Но и без вас мы, если честно Добили б в логове врага... Да, войско польске помогало И крови пролилась река Жолнежской, польской. Но накала Придал той битве не жолнеж, А безотказный русский Ванька. Него ты хоть пуляй, хоть режь, Хоть весь в крови, как ванька –встанька Он встанет и пойдет вперед И флаг повесит над рейхстагом... И песня русская не врет, История ко лживым сагам Не прибегает... И Катынь – Не русских дело рук – немецких... -- Петр, успокойся, Жорж, остынь... Пусть горлопанят. Им советских Деяний гордых – не затмить. Дай отдохнуть чуток от ора. Могли бы, кстати, меньше пить. Короче. Баста. Поезд скоро... – «Дранг нах Берлин» был завершен. По эту сторону границы Вагон толпою окружен Дзевчин. Кобет... Неужто длится И здесь с журфаком польским спор? Не поддадимся больше, дудки... Но нагло – «прелести» во взор... Так это просто – проститутки! В Союзе мы не знаем их. А в ГДР под рампу вышли... -- Профессор, что ли нет своих?. -- Нам шлюхи польские привычны. Не выставляются свои, Стесняются, а те -- нарочно Бесстыдны. Тот эрзац любви Теперь стал индустрией мощной -- Наверно из высоких сфер Ее поддерживают? -- Штази, Она всем крутит в ГДР... -- Конечно, ГДР в экстазе... – Немецкий принял нас журфак. Он в Лепциге стал нашей базой. И сильно поразил пустяк – Мы обменялись колкой фразой, В которой их менталитет Помянут был, увы, не всуе... Вот два журфака тет-а-тет, Декан из Лейпцига, рисуя Великих планов громадье, Тост возглпшает. Как не выпить? А где закуска-то? Мон дье! Их тамада велит нам выдать По бутеродику... Один Малюсенький за целый вечер. Журфак московский рухнул в сплин. И немцами легко замечен Наш раздражительный оскал. Причина им не по рассудку. И даже я затосковал, Но правда, только на минутку. Но сразу же замыслил месть В порядке, что ли, назиданья, Чем успокоил нервы, честь Не уронил в пылу собранья. Касались споры и войны. И мы и наши антиподы Взрослели после той весны, Что к миру привела народы. Нам, вроде, нечего делить... Но мы несем невольно в генах Все, что в те годы пережить Смогли отцы... В обыкновенных Словах проклевывался смысл С неутешительным намеком. И немец становился кисл, Наш – вздергивал прегордо оком, Как если бы незримый кварк Пронизывал пространство духа... Мы посетили Трептов-парк. Там немцы сдержанно и сухо Ждут возложения цветов. Уходят в явном облегченье. А строгость воинских постов Намеком здесь на продолженье Нет, не войны, а той поры, Пришедшей в мае в сорок пятом, Когда все правила игры Определялись здесь солдатом В пилотке с красною звездой. А этот воин в увольненье. -- Солдат, мы с Родины... Постой, Поговорим хотя б мгновенье. -- Туристы вы? -- И да и нет. Студенты. Здесь на стажировке. А прежде – воины... -- В гаштет? Мы б лучше предпочли в столовке Солдатской посидеть, как встарь... Привет от матушки- столицы. У нас здесь жесткий календарь... Где ваша чась, чтоб заявиться, Коль выпадет пустой денек?... Запомним, будь здоров, земеля! Спасибо! -- Разве в чем помог? Еще и как! – Мне в душу целя. Сиял солдата ясный взгляд... Растет моей души копилка. Постылых будней мутный чад Рассеивается. С затылка Как будто гиря отошла... Мы ходим по стране и ездим... -- Немецкий вспомнил? -- Ни шиша! А был бы, кстати, кстати... – Дрезден! Еще заметны здесь следы Американского налета – Тягчайшей города беды... Воистину премерзкий кто-то Дал асам нелюьской указ: Подвергнуть город убиванью. Год семьдесят второй. На нас Рубцы войны глядят. Внимаю Людским предсмертным голосам, Молящих Бога о расплате... Да будь я Богом. Я бы сам Собрал бы асов и: -- Распять их! – Велел бы среди тех камней, Из коих встарь был сложен Дрезден... Душа внимает. Эхо дней Войны мне слышалось под Брестом И здесь в печаль ввергает ... Храм Недалеко от галереи Расколот бомбой пополам. Так, с трещиной стоит... Горели Все в центре Дрездена дома. Не все воссозданы поныне. Об этом варварстве тома Написаны... Как людям с ними, Американцами, дружить? Они себя считают вправе Решать, кому на свете жить, Естественно, лишь в их оправе. Америка лишь хороша Казнить и миловать народы Лишь ей, великой... Ни шиша! Ведь есть Россия. И уроды Из Вашингтона знают: им Так по шеям накостыляют – От Вашингтона только дым Останется... Не забывают Пусть Дрезден. Вашингтон таким Внезапно станет в день расплаты. Мы за ценой не постоим – Пусть это помнят супостаты! О галерее Цвингер. Всей -- Шедевры классиков -- Европы С пятнадцатого века в ней. Бомбили если бы окопы – Никто бы слова не сказал, А общие бомбить шедевры Способен подлинный вандал. Война, -- мне скажут, -- не маневры... Вот именно. Здесь все всерьез. И с совестью американской Всем очевидный перекос, Презрительной манерой чванской Вассалом полагать весь мир Давно осточертели миру. Страна – палач, страна – вампир. Едва ли кто-то рад вампиру... Чтоб разница была видней, Напомню: русские спасали Потом картины много дней. Когда б не это, то едва ли Была бы радость: бросить взгляд Мне – на Мадонну Рафаэля. Я – взявший в душу этот клад!... -- Вот, мы нашли тебя, земеля, В надежде: хоть у земляков Добудем хлеба... -- Погодите. Вот хлеборез... Спаси дружков... -- Понятно. Хлебушка хотите? Сейчас! – Приносит булок пять. -- Наверное оголодали? -- Спасибо! Будем вспоминать... -- Да ладно... – Русским угощали Хозяев-немцев. Те – берут... У них для нас проблема хлеба. Едят в охотку русский: -- Гут! – Еще бы! Русский тешит небо... Мы навестили Бухенвальд. «Лес буковый» -- в самом названье. По сути – воплощенный ад. Академическое знанье Едва ли ужас передаст Испытываемый туристом Дню вдохновенному в контраст. Пейзаж под августовским чистым Немецким небом и рассказ Пусть даже самый достоверный. Учитесь: арселили нас Здесь, в Бухенвваьде – ужас первый: Не в лагере, а рядом с ним – В казармах лагерной охраны. Мы на окрестности глядим... Какие совести изъяны В идеологию злодей Мог взять – нельзя понять поныне – И просто истреблять людей – Здесь, на немецкой Буковине, Где так сияющ небосвод. Хлеба так живописно мирны... Набат... Да это сердце бьет! А запах человечьей смирны Все воскуряем из печей, Которые давно погасли... Мы знаем сатанинской чьей Идеологией – за раз ли Иль постепенно – все равно Желанье извести евреев Погромное приведено В двадцатый век... Архиереев Не канут в лето имена С политиками – черной сотни... Отмылась ли от них страна? Коль нет, то грех тот и сегодня На ней. Всевышний не простит Ни Бухенвальда ни Треблинки... Не сетуйте на времена. Без покаянья ни кровинки Сынов народа своего Всевышний не простит потомкам Убийцы, племени его Во всех коленах... Ложью скомкав Историю, одних себя Обманут те, кто в мрачной злобе Погромы черные любя, В кровавый пир опять в ознобе Бесовском возжелают вновь Ввесть христианские народы И символ веры: «Бог –любовь», В «Бог-кровь» преобразят уроды, Тогда и рухнет белый свет. И лишь народ – по Книге – божий Вернется продолжать сюжет За всех... А тех, кто с зверской рожей Со злобой сатанинской, всех Всевышний ввергнет в ад навеки... Здесь размещался просто цех По истребленью... Человеки – На пряжках надпись: «С нами Бог» -- Народ здесь изводили Божий. Едва ли без последствий мог Всевышний тем, в ком бес под кожей Простить -- и все они в аду, В котором и пребудут вечно.... Я слов достойных не найду... По лагерю иду... Конечно Здесь все иначе, чем тогда. Прямоугольник черной крошки, Где был барак... Зачем, куда Убрали... Ежатся немножно Потомки Эйхмана и те Кто с Менгеле в родстве по крови... Зачем убрали? Во тщете Уменшить впечатленье? В слове Ответа очевидна ложь... А в братской ГДР сегодня Солдата вермахта найдешь, Кто воевал в строю? Свободно, Придя навстречу, ветеран Врет не стесняясь: -- Я лишь повар. -- Я – водовоз... -- Камераман... -- А кто ж там настрелялся вдоволь? Кто вешал, резал, малышей Головками о стены тюкал? Неужто нет таких во всей Республике... -- Ну, бес попутал... – Могли б призаться, а потом Покаяться по-христиански... Таких героев не найдем... Невидимые миру ранки Накапливаются в душе... Из Бухенвальда виден Веймар... -- Давайте мы туда уже Заедем, раз торопит время... – Здесь светоч духа Гете жил И сочинял свои поэмы, И нежно с Шиллером дружил... Едва ли уклюнюсь от темы, Ведя о Веймаре рассказ, Что виден был из Бухенвальда. Есть что осмыслить здесь как раз: Шаг от высокого до ада С великой легкостью прошел Народ немецкий, что уроком Для всех, включая нас... Глагол Молитвы для общенья с Богом, За всех прощения проси, Кто был виновен и кто не был И да избегнем на Руси Под всем ее бескрайным небом Фашизма мерзкого беды И в этом веке и в грядущем... Век милосердия, гряди! Об этом в диалоге с Сущим Молите... Делим с немцем хлеб И о войне не вспоминаем. Есть в Веймаре красивый склеп. В нем – гений Гете, отделяем От Шиллера рядком свечей... И неизменный вопросы: Как вышло? Умысел был чей? А мученики – все Христосы? Немецкий нравится гаштет. Там пьют... Для русских пресновато: Мол, что за шум, а драки нет? Для немца это место свято: Такой своеобразный клуб, Квартальный дом пивной культуры – Свиную ножку съесть, за чуб Друг друга потрепать, фактуры Его отнюдь не повредив... Мы с песнями в него вписались... Но лето пронеслось, как миф. Мы по-немецки попрощались – Ту-ту!... Дочурке повезло: Привез оттуда босоножки. Они понравились зело Моей растущей быстро крошке... | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
