Курочку - в постель!..

 

Ох!..

Танечку Чичерину, девушку, женщину с такой знаменитой, историче-ской фамилией ограбили, и так запросто - можно сказать провели на мя-кине.

"На всякого мудреца довольно простоты..."

Как она плакала, - сидела на краешке стульчика, на кухне, положив локотки на стол - точнее на передовицу в местной газете, где в полови-ну роста, в кресле он - грабитель, щурится в своей обворожительной, а по существу - в сытой, змеиной, гадюшной улыбке, скрестив свои зенки на мишени: на ее лбу, потому, что знает, что попал, и убил; а она, она несчастная, доверчивая жертва. И еще дура!..

"Дура я, дура я, дура я - проклятая, у него четыре дуры, а я дура пята-а-а-я!..."

Пока открыли киоск, пока привезли прессу, пока добежала до учи-тельской, пока переупрямила сгиб газеты наоборот, чтобы, чтобы все, наконец, увидели его, пока... пока ее взгляд не упал на первую, самую жирную строчку под фотографией... Она опоздала на урок, провела его сухо, вяло, - прошмыгнула первоклашкой мимо учительской двери (дожи-ла!), а дальше залилась горючими слезами, не заметила набегающего на нее автомобиля, но почувствовала на своем локте пальцы молодого силь-ного мужчины, который уже на другой стороне улицы, что-то сказал и очаровательно улыбнулся, - сегодня бы она доверилась ему на все сто, - но он спешил, - он уходил подтянутый, стройный, сильный, молодой... Она поднялась на лифте на пятый этаж; вот так, не разуваясь, бросилась на кухне на стульчик, локотками на стол, - локотками - прямо в ненави-стные зенки.

На посиделках коллеги частенько восторгались ее умением жить в современных условиях, - одинокая, молодая женщина, с двенадцатилетним сыном на руках, имела такую шикарную, двухкомнатную квартиру; учитель физкультуры, без стеснения приударявший за ней по праздникам, замирал с рюмкой в руке. "Это не кухня, - еще, и еще раз, восклицал он, - это реанимационный кабинет! где я вновь и вновь обретаю смысл жизни!.." - болтун и бессовестный, подаривший ей на новоселье школьный, фарфоровый кубок с заретушированной надписью под специфический, венково - буквен-ный орнамент, - но на словах он был не так уж и далек от истины. Она обожала белый цвет, - белый гарнитур, белая плита, белый холодильник, белые линолеумные квадраты на полу, - и только два черных пятна: ма-ленький телевизор и кофеварка, призваны были подчеркнуть, оттенить, ее мраморный изыск. И прихожая под стать - березовая, аркой сомкнувшая веточки над головой, поддерживающая под оригинальным сводом невесомый, мерцающий, "пушкинский" фонарик - эффект "натурально-санкт-петербуржский".

Нет, сквозь слезы, его самодовольная рожа выглядела еще более не-навистной; она переобулась в тапочки и прошмыгала в них и носиком в свою, большую комнату, задуманную осенним, ярким листочком, но только задуманную... А пока в ней (теперь уже навечно?) - обыкновенная стен-ка, обыкновенный раскладной диван, обыкновенный столик, обыкновенная настольная лампа, и... ненавистная, стеклянная люстра: кривым подно-сом, с тремя, включая одну перегоревшую, грушами, - вот эту-то комнату он полностью и обокрал, - если не считать трех "Панасоников": телеви-зора с приличным экраном (какового ни у кого больше не было), видео-магнитофона, телефона, - и еще другую, полностью, комнату сына, в ко-торой не на чем было задержаться взгляду, даже мысленно.

Танечка снова разрыдалась; крупные слезы не могли упасть мимо ее высокой груди под тонкой блузкой, проявляя на свет два зрелых, вишне-вых плода, - которые он тоже обокрал... А так хотелось радости, - обыкновенной, теплой женской радости. Чтобы - рядом настоящий мужчина, - надежный, ухаживающий, прилично зарабатывающий, а она при нем... бе-ременная его сыном, или дочкой, потребляющая только фрукты - она их страсть, как обожала. Ну что, так уж много она требовала от сегодняш-ней жизни?..

Танечка толкнула в магнитофон первую попавшуюся под руку кассету.

Новый год; компания; она в зеленом, легком, свободном платье (то-гда таких еще ни у кого не было); страшно весело; она на стуле декла-мирует Пушкина - проиграла в фантики; горлышко бутылки останавливается на ней, она замирает в восторге... дальше камера раскачивается, бегает по потолку, а когда успокаивается, то оказывается, оказывается, в ее руках, а на экране телевизора - улыбающийся "козел" - это тот, которо-му и принадлежал поцелуй, не заснятый на пленку, - и хорошо! - потому что от него только и остались, что эта пленка, да неприятные воспоми-нания о его патологической жадности. Но были же в ее жизни и приятные моменты, ведь были же, были... Ее взгляд соскальзывает с экрана теле-визора на фотографию на стене, где она в пол-оборота, в полуулыбке, с полуоткрытым ртом. Фотография совсем свежая, и она бы не сказала, что похужела, что выглядит старше той, что только что исчезла с экрана.

Ей тогда немногим больше двадцати, сын в проекте, еще бывший муж в торговом флоте, о котором и вспоминать - то теперь не очень хочется. Какая же она была дура!.. "Какая ты любящая, преданная жена! Каких по-искать только!" - восторгались подружки. А она собиралась в дальнюю дорогу, в порт, где ему предстояла загрузка, очень кратковременная. Как она тогда собиралась! И не важно, что так и не выехала по причине, пустяковой, в смысле - мелкой, - значительные же она все! преодолела, включая финансовые...

Перевела взгляд на другую фотографию, поменьше, за стеклом, на-клонную к полному собранию сочинений (тоже свежую), но с грустинкой, далее к зеркалу, на себя, вымазанную тушью, - ужаснулась...

Но, были в ее жизни и приятные моменты, были!..

Изумрудная волна всколыхнулась от погружения ее тела в "парную" воду, ударилась о снега импортной, американской, ванны, слизнула тре-угольным язычком розовую губку, и... приноровилась к сердечному ритму волнующейся груди. "Как две подводные лодки при всплытии!" - припомни-ла она слова обыкновенного слесаря Вани с золотыми, хотя и шершавыми, как наждачная бумага, руками. Ваня - это бело-розовое облачко в ее жизни; все, что сделано в ее доме, сделано его сильными, и очень точ-ными руками, а что касается ее любимейшего уголка в квартире: ванной комнаты, то она, Танечка, не потратила на нее ни единой копеечки, - Ваня что-то там скомбинировал на своей работе. Познакомились они на родительском собрании, - его сыну грозила тройка по-русскому языку.

Танечка рассмеялась...

Ваня заявился к ней на весь отпуск, в экипировке рыбака, не высо-вывал носа на улицу пока не выполнил последнего ее пожелания, и она не была неблагодарной: по вечерам поила его молочком, и доверчиво полага-лась на его руки в прямом и переносном смысле. Она плавала в воздухе, плавала корабликом под схлопывающей пенкой шампуня, в белоснежных про-стынях - как в облаках, и к тому моменту, когда начала тяготиться его постоянным присутствием, ремонт вовремя закончился, сын получил атте-стат зрелости; Ваня исчез с ее горизонта, как настоящий мужчина, джентльмен, от легкого дуновения, - изредка маячил где-нибудь в горо-де, но никогда не укорачивался сверх традиционного "здрасьте!" Как настоящий мужчина!.. И надо сказать он не единственный: Федор Палыч, конечно, совсем другого плана человек, но так же оставил о себе самые добрые воспоминания, - несмотря на то, что с ним и пришлось ей пово-зиться.

Из кухни - как бы со своими противоположными достоинствами, как бы потянулся, запахом что ли? из газеты ненавистный грабитель. Танечка не поленилась, - босиком прошлепала на кухню, изорвала на мелкие ку-сочки передовицу, а в части с фотографией - разве что не в пыль, вы-бросила полученную массу в ведро, и сверху, вдобавок, нажала пакетом из-под кефира, с остатком на два-три глотка, вернулась, и нырнула с головкой, как бы смывая остатки неприятного соприкосновения, - получи-лось.

Федор Палыч...

В первый вечер он, ну никак! не мог состояться как мужчина. По-тел, краснел, смущался, и под конец совсем расстроился, - он работал начальником сельскохозяйственного управления всего района, и не был моложе этого растреклятого грабителя из газеты; Танечка снова нырнула с головкой.

Она снова позвонила ему, как ни в чем не бывало, несколькими дня-ми позже, вооружившись сметаной, протертыми грецкими орехами, теляти-ной, женьшенем, французскими таблетками и обволакивающей лаской - что-бы он мог как следует раскрепоститься, - и при третьей встрече ее уси-лия дали положительный результат. Федор Палыч воспарил, и благодарно насытил кухню мраморным содержанием, и японской, электронной частью ее комнату, но, к сожалению - только частью, так как его неожиданно пере-вели управлять сельским хозяйством в Ленинградскую область. Обещался звонить... впрочем какие могут быть претензии к человеку, не экономив-шему на ее любви, - не то, что этот...

Она чуть не захлебнулась от негодования. Вылезла из ванны, наки-нула халатик: мягкий, теплый, полосатый, - поровну, - как и ее жизнь, жалеющий ее, потому и возвращающий к одной из светлых, и даже смеш-ных, полосок, - она машинально одернула занавеску на окне, - через нее, как бы из дали туманной прерии прорывался кактус - "многочлен", - она задумалась, зашагала довольными глазками - диагональю - по его мя-систым ступеням - веточкам вверх, но на макушке не удержалась, сорва-лась глубоко вниз на асфальтовую бородавку у подъезда, - подъехал черный, как у грабителя, "Ауди", из кабины вылезла жена в зеленом кос-тюме, как новогодняя елка в полиэтиленовых игрушках, под нелепым пуч-ком, перетянутым цветной, "колхозной", бечевкой, - у них мальчик, ро-весник ее сыну, долговязый и такой же "степной", как и мама. Муж тро-нулся, чтобы развернуться в сторону гаража, пучок быстро завалился на-бок и назад так, что оттолкнул Танечку от окна в прихожую, где из сум-ки торчал последний экземпляр местной газеты. Она разложила его на том же столе, где бесславно скончался предыдущий, и вилкой, вилкой, вилкой вонзилась в его глаза. Не удовлетворенная результатом, подоткнула под газету вчетверо сложенное полотенце, и с наслаждением, наконец-то, не только увидела, но и услышала треск расчлененных зрачков.

Почему она это делала?..

Да потому, что ее ограбили, и так жестоко, что ни милиция, ни ка-кой другой государственный орган не могли вернуть ей двух с половиной, безвозвратно, так бездарно, потерянных лет.

Его, грабителя, зовут Александром Алексеевичем, живет он в не-скольких кварталах от ее дома, - он холост... Он упакован до потолка, на три поколения вперед, и что ему еще надо - не известно. При первой встрече она откровенно спросила его: сколько ему лет, а он рассмеялся тогда своей, - теперь уже идиотской, - улыбкой. "У мужчин не справля-ются о возрасте, им столько, на сколько они выглядят. В молодости я воспринимался значительно старше своих лет". И она купилась... Она, просто рассудила, что если он выглядел на сорок пять, то на самом деле - сорок, и ее очень устраивала такая, физиологически оптимальная, раз-ница, - ей стукнуло тридцать пять. Теперь же, когда она прочла передо-вицу, ее расчеты летели в тартарары!.. Ему аж! - пятьдесят пять! Страшно подумать!.. Стыдно перед подружками, и, главное, нереально. В лучшем случае произойдет чудо: они поженятся в течение года, и она сразу же родит ему сына, и когда ему исполнится столько же, сколько настоящему, который сейчас находится у родителей на даче, то очень мо-жет статься, что Александра Алексеевича уже не станет... и родителей ее тоже, и она старенькая в том возрасте вряд ли будет кому-нибудь ин-тересной. Еще раз остаться одной, с малолетним сыном на руках?.. Уму непостижимо!.. И что еще из старшего получится? Нет, нет, и еще раз - нет! И она, конечно же, порывает с ним всякие отношения, если бы, если бы - не потерянные впустую два с половиной года. Несколько букетиков цветов, и столько же паршивых коробок конфет за молодое, упругое, кра-сивое тело - вот цена за все ее усилия: два раза в неделю - шейпинг, ежедневная аэробика, баня с парилкой на другом конце города, медовый массаж, диета при таких-то ценах на соки, солярий, и прочая, прочая... Обидная до слез - иллюзия.

- Нет уж! - она распрямляясь громко выкрикнула в сторону его до-ма, сжала кулачки, - я так просто не сдамся! Ты мне за все заплатишь!

Ей бы остыть, подумать, - она всегда и вовремя успевала посмот-реть на себя со стороны, - но сегодня ее душа рвалась и требовала не-медленной сатисфакции.

Набрала ненавистный номер. Он, не знающий, что разоблачен, (уже подвыпивши?), откликнулся после общения с чем-то неодушевленным (на кухне?).

- ... опаздываешь!

- Ты знаешь, кто ты? - выкрикнула она, и почувствовала как теле-фонный кабель вздулся от несоизмеримости проглоченного собственному пищеводу, - в "мире животных" со змеей это впечатляло.

Но не с ним, грабителем, - тот, что-то с хрустом (огурец?) надку-сил.

- ... знаю...

И... она сменила тактику, и она успокоилась.

- Когда я приду, ты меня сразу разденешь, уложишь в постель, - уточнила, - свежую, и сразу же принесешь кофе.

Александр Алексеевич продолжал жевать.

- ... ладно...

- Ах, ладно?! - не долго же она продержалась, - тогда! Тогда! Шампанское в постель! - спохватилась. - Нет! Вначале пенку в ванне, голубую или зеленую, а потом!.. Шампанское!

Тишина, тишина на другом конце трубки, призадумались там.

- А можно Шампанское заменить твоим любимым вином, его просто нет в наличии.

- Нет! - не только фраза, но и эхо ринулись по проводам через квартал.

- Ладно... Будешь идти мимо магазина, купи... я деньги отдам.

Она прямо таки прорвалась во второе его интонационное многоточие.

- Что-о-о?..

- Ладно... - он просто лениво повторился, - я сам сбегаю.

Он хотел положить трубку, но она успела остановить его очередным:

- Нет!

- Ну что там еще? - театрально - скучно заскулил он.

А она спешила, поэтому - ну! - ничего подходящего, - вот так че-ресчур быстро, - ей на ум и не приходило, а когда сорвалось с языка то, что сорвалось, - ("слово не воробей - вылетит не поймаешь!"), - то и отступать было уже поздно, да и непринципиально вообще.

- Курочку! - закричала она. - Курочку - в постель! Хочу! Прямо из духовки, горяченькую!..

Он долго молчал, слышно было, как он гремел мозгами? хлопал двер-цами от каких частей тела? - но каких? ей на ум так и не пришло, - на-конец тихонечко так, угрожающе, спросил:

- Ты хорошо подумала?

Наверное рассчитывал на мурашки по ее телу (дудки!), - она еще не растеряла всего запала.

- Да! Да! Да!

- А я думаю, что две таких курочки в одну постель - это извраще-ние.

Он положил трубку, а ей, собственно говоря, было плевать на то, что он там думает, она набрала его еще раз, еще раз, и еще - в деся-тый раз, - но он отключился.

А она походила, походила по квартире, успокоилась, разложила ди-ванчик, улеглась, - она постепенно принимала взвешенное решение. Вна-чале ей хотелось, после того, как стемнеет, подойти к его дому и бро-сить в окно кирпич, - но это было бы для учительницы по русскому языку и литературе опрометчиво, поэтому она распорядится по-другому...

На нее давно положил глаз один новый русский на джипе, уродливый, и ему - она уступит, но только после того, как тот набьет морду Алек-сандру Алексеевичу, и она в этом, как бы случайно, удостоверится.

Теперь-то ее на мякине не проведешь... Она улыбнулась и... засну-ла.