НАЗАД в ПРОШЛОЕ, или Злая сила любви

(рассказ)

 

«Краса ее заманит

Тебя в пучину вод,

Взгляд сладко одурманит,

Напев с ума сведет.

От песен и от взгляда

Спеши уплыть скорей,

Спастись от водопада

Златых ее кудрей».

 

(старинная баллада)

 

Героиня моего рассказа... Ну почему именно героиня? Никакого подвига ни разу не совершала, жизнью своей ни ради кого не рисковала, но непременно автор должен назвать (обозвать) свой персонаж героем, и этим придать ему изначально некий возвышенный статус, хотя представленный миру образ чаще всего ничего достойного или необычного в себе не содержит, и подвига не сделал, а если что-то такое и сделал, то отнюдь не то, за что его можно причислить к лицам героическим. Так что лучше сразу назвать свою героиню... опять! – открещиваться столь упорно, чтобы снова употребить это странное понятие? – назову ее Лора – вполне современное имя и даже красивое. Но на самом деле ее звали Лорелея – так звучит еще красивее. Но ее и вправду так звали. Муж – когда он еще пребывал в действительных мужьях и даже был еще временами приятен и не был еще задвинут в угол, в те времена она еще пела ему свои любимые песни, называл Лорой и Лорочкой. Любовник... грубовато, однако, да? – ну, любимый мужчина – в интимные минуты, шепотом и с придыханиями Лелечкой, а в обычные полным именем – Лорелея, очень ему нравилось ее полное имя, но в страстную минуточку оно звучало бы слишком длинно, пока выговоришь, может и пыл пропасть. Ну и автор уже к своему персонажу прикипел, неизвестно пока за что, может, за красивое пение, и будет также называть ее полным красивым именем, за исключением тех самых тайных мгновений ее жизни, о которых хочешь - не хочешь, придется рассказывать, и называть ее соответственно то Лорой, то Лелечкой, хотя автор ей не любовник (что вы?!), но любить своих героев... то есть, персонажей обязан, какие бы они ни вышли из-под его пера. Без любви ничего не выйдет, сколько угодно царапай пером или барабань по клавишам.

Итак, она звалась Лорелеей. И вполне соответствовала своему имени. Волосы пышные и белокурые, фигура не то что тонкая, как любят писать в романах, но даже преизящная, глаза большие и... голубые, разумеется, у блондинок редко бывают иные глаза, и вообще тут набор невелик: голубые, сероголубые, светлоголубые... карие тоже бывают, но редко. Голубой ген, он силен на самом деле, хотя многие полагают иначе и, хотя родитель её и был кареглаз, с сильным коричневым геном, но родительница приложила усилия и родила себе дочку с глазами и с лицом один в один в себя. Оттого и безумно любила. А от сильной любви дети почему-то спешат скорее удалиться подальше, чтоб не давило на сердце, на темечко, и на другие тонкие органы. Поэтому Лорелея рано вышла замуж – из дома, из дома! – и мужа себе нашла вполне достойного, достаточно хорошего роста и собой симпатичного, работящего и усердного лабораторного химика, да не просто химика, а завлабораторией, и уверенного в том, что вот-вот ступит он на ступеньку повыше – начальником всего отдела. Очень долго он на нее ступал, но так и не ступил, и уже не ступит – годы те прошли-улетели назад, когда карьеру делают и шагают – взлетают по ступенькам. И всё вверх, конечно, вверх, но муж все же оказался не орел, или недооценили (как он был уверен), и в результате многих и многолетних и разнообразных усилий (вплоть до распития «Наполеона» и «Мартеля» с сильными и полусильными мира) не только не взошел повыше, а и... несколько, но чувствительно для престижа и кармана спустился, уж не знаю, на сколько ступенек. Чем сильно разочаровал Лорелею. По сути, разочаровал он ее давно, когда – ей уже точно и не помнилось. Может, тогда, когда ей так хотелось родить себе сына, а родилась дочка, притом вся в отца оказалась, и круглым лицом с маленьким подбородком, и тяжелой неуклюжей походкой, и коричневыми глазами. А может, тогда, когда она впервые Георгия встретила, на вечеринке у сослуживицы, и мгновенно влюбилась, и он тоже, хотя сослуживица чуть ей голубые глаза в прихожей не выцарапала и белокурую копну волос, старательно взбитую и налаченную тремя слоями, мгновенно превратила в разоренное птичье гнездо. Лорелея ведь не знала о ее чувствах, хотя все в их конторе знали, а она вот нет, разве так не может быть, работой она всегда, почти всегда слишком занята, и в курилку не ходит, потому что не курит, и в фотки интимные, показываемые вроде тайком, но по очереди, не смотрит. И потом... он ее, как в первый раз встали из-за стола, сразу пригласил на танец, он ее сразу заметил и выделил, а на сослуживицу и не глядел, зато Лорелея видела, как та сверлит его спину злыми глазами, хотя не предвидела еще таких тяжких последствий для своего налаженного внешнего вида. И вот в ту самую первую минуту, чувствуя на себе, на талии, новые мужские руки, супруг, не поднявшийся к тому моменту на желанную ступеньку, но и не скинутый еще вниз, и был отставлен в сторону, и уже насовсем, ну не считать же те моменты, что иногда и только по его великой просьбе, можно даже сказать, мольбе, происходили в их спальне, чем-то существенным, могущим хоть на йоту изменить ее чувства к Георгию. Смотрела в потолок, или, если приходилось, в бежевую стенку, на которой ничего не было, ни обоев ни ковра – все это давно не модно, модно вешать на стены картины и фотографии своей семьи в рамочках. Лорелея повесила в гостиной несколько картин – на вернисаже купила, и весьма даже недорого, пейзажи морские, красивые, засмотришься, она вообще море любила. А фотографии развешивать не любила, в них всегда время прошедшее. А оно ее и так мучит часто, тревожит, царапает своей прошедшестью и невозвратностью. Чем дальше назад отодвигается, тем больше царапает. И не конкретностью какой, а именно что расплывчатостью, не поймешь, не уловишь, что за картинка там неразборчивая едва проглядывается... Одну из картинок Лорелея смутно, на стыке сознания и бессознательности видит четче, и почти знает, почти понимает, что там, но явственно об этом ни думать, ни помыслить хоть на миг, совсем не хочет. Ну, мало ли что там было, так это давно прошло.

Однажды приснилось... почти четко. Лорелея вся потная, с рвущимся к горлу сердцем, рывком села среди ночи на кровати. Ну было это, случилось, так у многих было, и лоб мокрый, и боль тянущая, и все такое, и что теперь, во сне терзаться? Было-то давно-о-о. Плата за счастье. Лорелея упала в подушку и опять, притом мгновенно, уснула. Теперь сон пришел хороший, море тихое, гладенькое, под солнцем искрится... а она в нем вдруг тонуть начинает, в голове помутнение, глаза красным заволокло, и голос в ухо шепчет, мол, давай, иди в глубину, и не возвращайся, проверь, узнай, каково это не жить. Голос стих, вода в уши заплеснулась, шумит... и уж голову совсем накрыло... А потом снова вернулся хороший сон, под самое утро – волна теплая, соленая, солнце слепит, и он купается, уже далеко заплыл, хочет Лорелея крикнуть, позвать, а голоса нет... Лорелея вздрогнула во сне и проснулась. Сколько лет она не была на море, хотя всегда хочется. Поехать бы с Георгием... Пусть он своей половине толстопятой наплетет что-нибудь, симпозиум-мапозиум... Лорелея чуть задремала, совсем немножко, оказалось – уснула накрепко и подскочила от трезвона будильника, чтоб его! Она встала, позевывая, тело отчего-то ломило, словно ночью она тяжести таскала, сна своего она не помнила, ни первого, ни второго. Смутное что-то, занудно-тяжелое, наверно, одеяло толстое на грудь давило. А потом... да, утром море снилось, точно море, сверкало, аж в глазах резало.

Лорелея улыбнулась себе в зеркале... красивая, несмотря ни на что. В смысле, несмотря на пятьдесят с хвостиком, маленьким пока. Почти нет морщин... слово какое противное. А продается ведь «Крем от морщин», так и написано на коробочке. Как-то мужчина на ее глазах покупал такой крем, причем, с продавщицей советовался. Значит, принесет он этот крем своей жене... ха-ха, может и подруге, пользуйся, мол, уничтожь свои морщины. Бегемоты толстокожие. Ни один в женщинах ни черта не понимает. А потом женщины мстят, а они недоумевают – за что? Сколько угождал, крем покупал, налево почти не ходил, а она... А сейчас мужчины вокруг как с цепи сорвались. Вот именно – с цепи. Брачной. Чем выше поднимается по ступеньками, тем большая вероятность, что поменяет старую жену на молоденькую. Идет тотальная смена жен. Политики, писатели, артисты – все с новенькими женами. Абсолютно ясно, почему. Им тоже страшно стареть, еще страшнее, чем женщинам. Вот они и находят себе новеньких, гладеньких, чтобы как вампиры, напиться молодости и здоровья, потенцию убывающую восполнить. Не зря ведь восточные ханы обкладывали себя в постели юными девами, знали чем себя омолаживать.

Георгий тоже уже не тот, что прежде... нет, не холоден, хотя, конечно, не как раньше... красив и импозантен по-прежнему, но живот вырос, и лысина... Мужики все равно всегда будут моложе, потому что их к молодости тянет. Они никогда не будут смешны, пока совсем не превратятся в стариков, а женщины... Недавно ей соседка – моложавая и сильно за собой следящая Настя сказала... посиделки у них были, на кухне, просто так, без повода, почирикать о жизни, не в первый раз... Настя постарше года на три-четыре, всего-то, и вдруг такие речи... подобного Лорелея в своей жизни не слышала. «Да я мечтаю об одном – скорее состариться! Чувствую, что зависла где-то между – не молода, но еще и не старушка. Самый противный возраст. Переходный. Не поймешь, чего ты хочешь, или уже пора ничего не хотеть. Надоело бороться, хочется перестать краситься, отпустить седину, забрать волосы в хвостик, выбросить все эти дорогие кремы, толку от них ноль, купить туфли без каблуков... Перестать ограничивать себя и наесться наконец пирожных со взбитыми сливками... ах! И не думать, выгляжу ли я сегодня хорошо, или так себе. Не ждать комплиментов: ну, ты сегодня прямо помолодела, что ты делаешь со своим лицом? Ничего не делаю, потому что боюсь. Хотела «ботокс» сделать, но подумала, что через полгода снова надо колоться, потом еще, и еще... так и подсядешь, а если денег не будет? – лицо сразу обвалится. Нет, лучше скорей туда, в старость, в золотой, хо-хо! – возраст, где все переживания отпадут сами собой!». Лорелее тогда вспомнилось... Ехала она в автобусе, что редко случалось, но машина в ремонте была, через проход сидела компания из четырех женщин. Тех, которых прямо называют старушками. Нарядные все, веселые, щебетали, по смыслу щебета понятно было – в гости едут. И Лорелея ощутила, что им завидует. Они уже не разглядывают в зеркале свои морщины и не считают их – все уже рассмотрено и пересчитано, и теперь они не беспокоятся о том, как выглядит лицо или шея, и что о них подумают и что скажут, они свободны! Они старые и поэтому свободны. Лорелее тогда так захотелось сразу, в одно мгновение, перейти к ним, в их возраст, а не двигаться туда мелкими ежедневными шагами, а вот сразу бы... перескочить и успокоиться, перестать переживать. Но это минутное было, не желание даже, а так... мимолетное.

Старушки забылись. И вспомнились только при том разговоре с Настей. Нет, у нее не такой еще плохой возраст. Она выглядит прекрасно! Иначе Георгий ушел бы. К другой, молодой. Вот родить уже нельзя, да и зачем?.. Господи, с чего вдруг?.. Ненужная и даже подлая мыслишка, напоминающая о «невозможности», возникшая – почему, отчего? и откуда только взялась? – сильно уколола Лорелею. Она свое женское назначение выполнила. Родила и вырастила дочь, Верочка жива-здорова, и муж есть, и квартиру уж давно купили, живут в покое и достатке. Именно, что в покое. И в тишине. Детей нет, потому и тихо. А Верочке тридцать на носу. Но всё же это их проблемы, не ее. Говорят, Бог наказывает детей за грехи родителей... Да ладно, кто такой этот «бог», его никто не видел, ученые пишут, что это разум такой, коллективный, и он всё увеличивается, увеличивается, потому что люди ведь умирают... Ну а на живых этот разум влиять не может, ясное дело. Собирается и собирается... где-то там... наверху, где же еще, и неизвестно, для чего собирается, а нам что от этого, ровно ничего не прибавится и не убавится. Хотя, кто знает... может, он влияет на людей как-то, только люди не осознают...

Да-а... если бы это «разум» существовал на самом деле, может ей удалось бы выпросить у него... всего ничего, только вернуться назад, на минуточку. Нет, не на минуточку, а на какое-то время. Чтобы снова почувствовать себя молодой, свежей, еще незамужней... ха, она бы тогда себе другого мужа выбрала, точно, да и вообще не торопилась бы, что хорошего в замужестве, только поначалу интересно, а потом скукота. Хорошо бы в детство попасть на несколько годиков, там полная беззаботность... или на собственную свадьбу, когда так весело было, и платье чудное, всё в кружевах... кругом цветы, цветы... Да, как здорово было бы попасть в хорошее, незамутненное времечко, порадоваться, напитаться тем молодым счастьем, или детством, когда все прекрасно и весело, и знать не знаешь, что впереди будет... но еще лучше попасть туда... где берег, на горячий песок, снова, на минуточку, увидеть радужные капельки на мокрой гладкой коже...

Лорелея сидела в кухне с чашкой кофе, уже и пар над ней не дымился, и бутерброд из тостера остыл и присох, а ей уж ничего не хотелось. Надо на работу ехать, тексты чужие вычитывать и править, к двенадцати должно все быть готово для вечернего выпуска. До чего надоело вычитывать и править, править эту жалкую газетенку ... Если бы жизнь свою можно было так же вычитать с самого начала и править, в том месте, где захочется. Вот уж мужа она точно бы «поправила», и чего ей вдруг на свою свадьбу захотелось попасть, да провались она, эта свадьба, вместе с тем, что за ней последовало... ребенок, заботы, измены... И что осталось? Вот эти крошки на клеенке и лужица пролитого кофе, никогда ведь за собой не уберет, некогда ему. А чего некогда, это раньше он был каким-никаким начальником, а теперь... тьфу! – мелочь такая, стыдно кому признаться. А все спешит, спешит, на что-то надеется. Ночью приставал... и тут неймется, Лорочка моя! Пришлось таки к стенке. Чтоб в лицо не сопел. Конечно, не просто она уступила, еще чего! Поклялся, что машину ей сменит на новую, прямо на днях! Пусть только попробует не сменить, уж позор на такой рухляди ездить, вот сегодня в последний раз! Ну, до конца недели. И не ее дело, кредит-не кредит, как хочет, его забота. Когда-то своим любовницам сережки-бусики дорогие покупал, в ресторанчики водил, теперь пусть платит по полной за утехи, но не им – где они, молоденькие потаскушки, ау! – теперь пусть законной жене. За все, говорят, платить надо.

Лорелея приободрилась, заглотнула быстренько остывший кофе и пошла собираться на службу. Напевая – она любила петь и пела неплохо – модный, уже с неделю в ушах застрявший шлягер, одеваясь в легкий костюмчик – тепло, наконец, пришло! – она думала о вечернем свидании с Георгием, у него дома, конечно, прямиком возле его работы. Толстопятая отправилась на десятидневный отдых в Турцию – устала, притомилась бедная хозяйка кафетерия, деньжат у нее не то чтобы немерено, но есть, однако Георгия ее доходы не касаются, он и сам имеет немало при владении солидной турфирмой. Доходы у них раздельные, а кровать как? До сих пор Лорелея ничего об этой стороне не знает, сначала и довольно долго не интересовалась, а попробовала как-то вызнать, да Георгий вопрос пресек, сказал коротко «не лезь». «Везде успеваешь?» – попыталась съехидничать Лорелея, но вышло ей это боком, Георгий разозлился и они не пошли, как собирались, в хороший ресторан, а потом на квартирку, которую он тогда снял – надоели номера в отелях, всегда разные и в то же время одинаковые как близнецы, никакого уюта. Вместо всего этого они крупно рассорились. Лорелея даже испугалась – не насовсем бы, но Георгий позвонил через три дня как ни в чем не бывало и на какую-то презентацию позвал, чего там презентовали, уж не упомнить, но было весело и вкусно, а после презентации в квартирку, конечно, и там уже Георгий распинался, только постанывал, Лелечка да Лелечка... Куда он денется, подумала тогда Лорелея, у них все прочно, не так легко разорвать. Еще решила: нет у него с толстопятой ничего, наверно и спальни давно раздельны. Может так давно, как у них с Георгием роман начался, не настолько он силен, чтобы на двух бабах валяться. А теперь тем более. Возраст мужской у него на излете, век мужчины тоже короток, просто по иному, чем женский.

Иногда Лорелея задумывалась: а зачем ей Георгий, нужен ли? Или всего лишь привычка, чтоб уж шло как заведено столько лет: свидания, цветочки у него в руке при встречах – не всегда, но бывает, и тем приятнее этот момент, когда она видит букет, и квартирка уютная, и приятно, что денег он не жалеет снимать ее, чтобы раз в неделю, а то и реже им встретиться, а в другие дни квартирка пустует. И вообще, без Георгия скучно стало бы. Как жить без мужской любви? Если бы не Георгий, она бы с мужем совсем рассталась, не стала бы терпеть эту постылую нудятину. А так, ну и черт с ним, у нее есть своя жизнь, да и ему порой чуть перепадает от супруги – чтобы вовсе не зачах, и не думалось ему, что она в других местах и другим обходится, имеет свое независимое женское счастье и удовольствие...

И всем Лорелея была бы довольна, если бы не точило нечто время от времени, внутри, то ли там, где говорят, душа находится, то ли в голове, или возле сердца, или в середке, под ложечкой, нельзя понять... сидит там червячок вредный и скользкий, и вертится, и щекочет, и подкусывает, покоя не дает. Когда возле сердца, то сжимается оно, и стучит неровно, и тягостно становится, когда в голове, то мысли странные, беспокойные... одна мысль на самом деле, и одно желание. Вернуться. На час, на день, ну на сколько нибудь, чтобы пережить снова ту любовь, ту страсть, чтоб накрыло снова пылкой безумной волной, которая обрушилась на нее только однажды, раз в жизни. Как обрушивает на берег безудержную волну море. Возле которого всё и случилось. И ни о чем она не жалеет. Значит, так судьбе было угодно. Или тому «разуму», что где-то там, наверху... Так почему бы этому уму-разуму не вернуть ее туда, на минуточку...

Но есть вещи невозможные.

 

Как-то вечером Лорелея прогуливалась в скверике неподалеку от дома со своей собачкой Орхидеей. Кто-то из друзей Георгия привез собачку из Питера и подарил ему на день рождения, присовокупив и родословную и сопроводительный рассказ о том, что собачку зовут Тяпой, и что она редкой, новой породы под названием «петербургская орхидея»*, и что обращаться с нею надо очень бережно и аккуратно. Длинношерстная шатенка, с круглыми блестящими пуговицами глаз, с бородкой и усами, размером не более тридцати сантиметров – она выглядела очень забавно. Друг явно отвалил за собачку немалую сумму, и позже проговорился, что эта малютка покусала жену, и потому после скандала он был вынужден... и надеется...

Малютка покусала и толстопятую. Лорелея приняла Орхидею на жительство и ни разу не пожалела. Она и переименовала ее, что это за «Тяпа», тяпка, что ли? – не подходит такой принцессе нисколько. Лорелея очень дорожила Орхидеей, но не за породу, а за отношение. Это четырехлапое смешное существо преданно любило хозяйку, ревновало ко всем заходящим в дом и тявкало на них, не осмеливаясь на глазах у хозяйки прямо выразить свое неприятие – то есть, укусить. Из всех приходящих Орхидея признавала только соседку Настю, чем та сильно гордилась. «Собака, хоть и маленькая, чует, где хороший человек». Настя не забывала угостить Орхидею крошечным пирожным, специально их покупала в кондитерской. «Вот за это она тебя и признает», - подшучивала Лорелея.

Орхидея обожала прогулки со своей хозяйкой, гордо, с независимым видом вышагивала рядом на поводке, принципиально не обращая никакого внимания на стремящихся к знакомству кобелей, чем удивляла Лорелею. Георгий этот странный факт разъяснил: толстопятая устроила ей маленькую операцию-стерилизацию, очевидно, в отместку за покусанную ногу. Получив за это «противоправное», как выразился Георгий, действие нагоняй от мужа, толстопятая огрызнулась: «Почему у этой кусачей дряни должны быть детки, когда не у всех людей они есть!», - имея конечно, ввиду, в первую очередь, себя.

«Зато ты теперь свободна от беременностей», - смеясь, как-то сказала Лорелея, и ласково погладила собачку, за это Орхидея лизнула ее в нос.

 

...Лорелея присела на скамейку, на которой сидела обычно, если было свободно. Орхидея устроилась рядышком, наблюдая блестящими коричневыми глазами за веселой собачьей возней и игрой в догонялки тех, кого хозяева отпустили с поводков на волю. Иногда ее бородка и усы возбужденно подергивались, но слезть со скамьи она даже не делала попыток, очевидно, сознавая, что при ее породе и при ее безразлично-высокомерном отношении к этим беснующимся малопородным шавкам нет никакого резона волноваться всерьез.

Гораздо более неспокойна была отчего-то ее хозяйка. Последнее время она часто задумывалась. Слишком часто. А когда много думаешь, и всё об одном, то откуда взяться душевному спокойствию? Лорелея думала о том, почему она никого не любит. Сейчас не любит, или уже давно? Странные мысли для женщины. Может, для любой другой они странные, но не для Лорелеи. На нее часто находили некие, необъяснимые обыкновенному человеку, странности. Например, она стала даже думать, что не приносит никому счастья. Вряд ли какая женщина станет так о себе думать. Все женщины полагают, что осчастливливают всякого, на кого упадет их избирательный взор. Конечно, Лорелея тоже так считала, особенно в прежние времена, в ранней юности, да и позже, в нахлынувшей зрелой молодости. Но теперь пришло, подступило вкрадчиво время, когда призывно взирать уже не тянет, и настоящее мало чем радует. Лерелея страдала, когда погружалась, против воли сопротивляющегося сознания, в дни давно прошедшие, и страдала, находясь в дне нынешнем. В дне нынешнем присутствовали муж, неудавшийся карьерист, и Георгий, стареющий и лысеющий на глазах любовник. За обоих Лорелея цеплялась, оба были зачем-то необходимы. В дне прошлом... там всё было ужасно. Сначала замечательно, а потом ужасно. И в ту половину, где замечательно, Лорелею невыносимо тянуло. В последнее время с такой силой, что она иногда столбенела, бросала всё, чем занималась и застывала в болезненном ступоре. Это было похоже на психический припадок. Или на волну невыносимого счастья, накрывающую с головой. Но счастья недоступного ни коим образом.

Ну так... отправим же нашу Лорелею туда, куда ей так хочется попасть, куда она так стремится... то есть, назад в прошлое. Но вряд ли из этого выйдет что-нибудь путное, вроде «назад в будущее». У нас же не кино, у нас жизнь.

 

***

 

... Лорелея вдруг ощутила, что скамейка закачалась, будто на волнах, и стала из-под нее уплывать... Она испуганно схватила Орхидею и прижала к себе, та тонко тявкнула. Землетрясений в их области никогда не случалось. Лорелея зажмурила в страхе глаза. Когда открыла, всё вокруг было тихо, спокойно. Горячий песок и жгучее солнце грели вытянутые ноги, а плечи и спину прикрывал сверху большой радужный зонт. Никита пытался искупать в море маленькую собачку, но она брыкалась и стремилась выскочить из его рук. Он принес ее, мокрую и жалобно скулящую и кинул на большое расстеленное полотенце. «Не хочет купаться твоя Хризантема, или как там ее зовут...». «О... Орхидея», - с запинкой произнесла она. «Ну и имечко ты выбрала! В словаре цветов что ли, нашла?», - засмеялся Никита и улегся рядом, холодя мокрым бедром ей ногу. «Слушай, Лорка, а где ты ее вообще взяла? Сначала ведь у тебя никакой собаки не было. Да вчера еще не было!». Лорелея пожала плечами, провела медленно ладонью по спине Никиты, прижалась к влажной коже губами.. «Пойду, искупнусь», - она пробежала по обжигающему песку, высоко вскидывая ноги и бросилась в воду. Собачка кинулась вслед и храбро поплыла за своей хозяйкой. Но быстро стала тонуть, однако упорно не хотела повернуть обратно... а Лорелея плыла вперед, разбрасывая в стороны руки и разводя ноги, отфыркиваясь от соленой волны. Когда устала плавать и вернулась на берег, Никита лежал навзничь, прикрыв голову широкополой белой шляпой, Лорелея слегка толкнула его босой ногой, он сбросил шляпу и сел. «А где же...» - Лорелея оглядывала усеянный телами пляж. Никита поднялся, тоже огляделся вокруг. «Убежала, - хмыкнул он, - другую хозяйку нашла». «Не может быть... мы с ней так подружились... - Лорелея, сколонив голову набок, отжимала руками густые светлые волосы, капли воды стекали на песок и утопали в нем мокрыми дырочками. - А она, случайно, не побежала за мной?». «Она ж воды боится!» - сказал Никита, глядя на прозрачные капельки на полуоткрытой груди подруги. Она перехватила его жадный взгляд, потянулась вперед... Они свалились на полотенце, долго обнимались и целовались. Потом подхватили свои вещички и побежали, совсем недалеко – в старый, снятый задешево щелястый сарайчик в пяти минутах бега, с маленьким окошком, большой широкой никелированной кроватью и красующимся на столе в стеклянной банке громадным букетом белой сирени. Воздух в сарайчике густо насыщен запахом сирени и любовью двух горячих от впитанного солнца молодых тел.

Собачку уже в сумерках нашел на берегу, почти бездыханную, какой-то дядька, он с полчаса возился с ней, массировал, поворачивал и, в конце концов, оставил свои усилия и ушел. Через недолгое время она зачихала, со вздохами поднялась на дрожащие тонкие ножки и, волоча по песку концы мокрых свалявшихся прядей, поплелась в одном ей известном направлении.

 

Но все ведь кончается, как быстро вянет сирень, так и страсть убегает... в другие края, к другим душам, к другим телам, любовно купает их в других волнах. И признание явилось некстати – страсть еще не совсем ушла, только направилась ветреным прохладным утром не спеша к щербатому порожку, и после слов: «ты представляешь... кажется, я попалась...», – вздохнув грустно, через порожек перескочила. Поднявшийся ветер швырнул в открытое окошко изрядную горсть песка, видно начинался шторм, увядшие кисти сирени жалко поникли, хотя были сорваны в саду еще только вчера.

«Ну милая, ну, дорогая, разве я в чем-то виноват?.. Вот, сама говоришь, что нет, не виноват. А вообще, Лорка... я не говорил тебе... Женат я. Двое детей у нас... Что ты удивляешься? Рано женился. А разве ты не замужем? Нет? Не расстраивайся, всё ведь поправимо еще...».

- Что ты имеешь ввиду? - жалко спросила Лорелея, завязывая поясок пестрого халатика и ища в его глазах искорку вчерашнего обожания.

- Милая, будет у тебя еще всё – и дети, и муж. В другой раз, понимаешь, не сейчас.

«Не сейча-а-ас», - пропела шепотом Лорелея.

По утрам люди легче расстаются. Постель застелена. Хочется позавтракать, да еще нужно глянуть, высохли ли во дворе выстиранные вечером его рубашка и шорты, взгляд между тем блуждает от полочки с бритвенными принадлежностями до брошенного небрежно на спинку стула легкого светлосерого пиджака, минуя в голубых цветочках сарафанчик, так же небрежно кинутый на сиденье, и сверху нежнорозовые трусики, и останавливается на скукожившейся под столом красной дорожной сумке... Он возьмет эту сумку, кинет в нее пиджак, трусы, майки и бритву и уйдет... Когда? Завтра, послезавтра? Пусть тогда уйдет поскорее...

Она одела купальник, а сверху сарафанчик в голубых цветочках, с оборочками вместо рукавов и круглыми кармашками, отороченными такими же оборочками, открыла скрипящий узкий платяной шкаф, покопалась в своих вещичках, щелкнула замочком белой плетеной сумочки... Очень больно будет расстаться... больно, больно...

- Пойдем позавтракаем, а потом искупаемся, - предложила Лорелея. - Одень плавки, не забудь, - и вышла в уборную в крошечном дворике.

Завтракали, как и каждое утро, неподалеку в кафе, наблюдая с веранды вздымающиеся темнозеленые волны, их белые кудрявые верхушки яростно обрушивалсиь на песок густой шипящей пеной.

- Принеси мне еще булочку, - попросила она. - И себе возьми, у тебя кофе недопитый...

Она мгновение смотрела в его спину в полосатой рубашке... и чувствовала на языке гладкую загорелую, солено-сладкую кожу... Он почему-то, уже у самой стойки, обернулся... Лорелея задумчиво вытирала пальцы своим платочком. Засунула платочек небрежно в плетеную сумочку.

- Глянь, как красиво, - сказала Лорелея, надкусывая принесенную свежую булочку, - неужели ты не искупаешься? Ты же волн не боишься...

- Ммм... - замялся он. - Ведь почти шторм... Черные флаги вывесили.

- Подумаешь... Если бы я плавала как ты, то не пропустила бы такой случай, купаться в шторм. Спасатель спасет, ха-ха, он на вышке, видишь, чай пьет. Давай, допивай кофе и пойдем...

Он никого не увидел, трудно было отсюда что-то разглядеть, да он и не старался и, допив свой остывший и уже не очень приятного вкуса, даже горчащий кофе, пожал плечами, встал и направился к берегу, на ходу снимая шорты и рубашку. Лорелея, размахивая сумочкой, медленно шла вслед, присела на песок возле брошенной одежды и пристально смотрела, как темная голова прыгает с волны на волну, то пропадая совсем, то появляясь снова.

На пляже было почти пусто, поотдаль несколько подростков играли в карты, и пожилая женщина сидела на расстеленном синем полотенце... На вышке никто не маячил, во всяком случае, если смотреть снизу, сидя на песке.

Волны подымались все выше и с ревом обрушивались на пляж, докатываясь уже до вышки... на которой по-прежнему никого не было видно. Убежали подростки, за ними побрела пожилая женщина, волоча по влажному песку синее полотенце. Последней покинула пляж девушка в голубом в цветочках сарафанчике, ветер разметывал светлые длинные волосы по накинутой поверх на голые плечи полосатой рубашке. Черные флаги полоскались над вышкой.

Что ж, случается, что молодые парни неожиданно пропадают в море, и не только рыбаки. В шторм находиться в море опасно, сердце может вдруг подвести, даже молодое сердце, и вроде ни с того ни с сего, или судорога схватит, тоже вдруг, молодость – еще не спасение от разных неприятностей, даже чашка крепкого кофе вполне может повредить...

 

Комнатка в сарайчике в тот же день опустела. Исчезли все вещи, только красная сумка неприкаянно валялась на щелястом полу, открыто показывая пустое нутро.

Лорелея перед отходом поезда позвонила из телефонной будки, сверяясь с записями в коричневой записной книжке. «Вы мама Никиты?.. А жена?.. Нет жены? А дети, дети есть?.. Нет... Да ничего не случилось, я просто его знакомая... Уехал в отпуск на море? Каждый год... Ну, значит, плавает...».

Лорелея, выйдя из будки, со злостью пнула ногой приблудную встрепанную собачку, та взвизгнула и поползла вслед на брюхе, глядя круглыми жалкими глазами вслед красивой девушке, которая мгновенно скрылась в привокзальной толпе. «Никогда больше не поеду в отпуск на море, никогда... Лучше в горы, в пустыню, к верблюдам, к пирамидам...».

 

Когда Лорелея с закрытыми глазами лежала, распятая, в ожидании действия наркоза, она видела и чувствовала море, оно было внутри, оно плескалось вокруг, обволакивая тело теплыми душными волнами, она скользила в них, задыхаясь, так и уснула, вдохнув напоследок острый и свежий морской запах.

А проснувшись, ощущала уже только боль, боль внутри, боль везде, во всем свете... И уже никогда не смогла от нее избавиться. Даже во сне. Хотя он ей никогда не снился, не снилась и нерожденная девочка. Снилась только боль. Иногда снилось море, и от него тоже исходила боль. А потом уже, много позже от моря в снах исходило только счастье и ощущение гладкой соленой кожи на губах.

 

... Скамейка вздрогнула, и Лорелея очнулась. Что это было? Где она была? Что-то просто почудилось, не иначе. Она протянула руку к Орхидее, но рука нащупала только гладкие дощечки... В глазах затуманилось, ей показалось, что она отсутствовала много времени, и весь мир теперь изменился. И почему-то она явно чувствовала себя счастливой. Она только что, минуту назад лежала на горячем песке и прикасалась губами к гладкой загорелой коже, а потом... потом они бегали друг за другом по пляжу, а за ними пушистая маленькая собачка... Фиалка. Потом сильно пахло в комнате сиренью... почему они расстались? Почему он хотел уйти от нее, от нее – красивой и молодой? Они вдвоем так счастливы были. А еще потом, потом был шторм... и он купался, несмотря на черные флаги... И зачем она пнула собачку?

Лорелея вскочила, заметалась вокруг скамейки... вот же она! Орхидея, какая-то встрепанная, сидела на дорожке и преданно смотрела на хозяйку. Когда же она успела слезть? Лорелея взяла ее на руки и, поглаживая грязноватую спутавшуюся шерсть, журила собачку и одновременно просила у нее прощения. Орхидея лизнула ее в заплаканную щеку.

Счастливая Лорелея направилась домой. Она была наполнена только что испытанными снова, как когда-то у моря, ощущениями, и теми же молодыми чувствами, и этому не было во всем свете цены. Она этого жаждала, и она это получила. Теперь она переменит свою жизнь, все будет заново... Ей же последние годы просто нехватало счастья. И все будут счастливы рядом с ней, и муж, ах бедный, зачем она его так затюкала, и Георгий, он просто не узнает ее, совсем новую.

Лорелея не заметила или не поняла удивленных взглядов соседей, когда подошла к своему дому, и еще в подъезде на нее изумленно воззрился знакомый мужчина с верхнего этажа, и даже что-то воскликнул. Она отперла дверь и вошла в пустую и словно нежилую квартиру. Оглядевшись, подошла к телефону и позвонила. Женский сытый голос, с явными нотками всегда и всем довольной толстопятой, бросил ей в ухо несколько странных слов и захохотал, в трубку влез густой бас, он отослал Лорелею куда-то далеко...

 

Как оказалось, Лорелея отсутствовала не минуту, не мгновение, и даже не несколько дней, а некое, совсем другое время, провальное, ничем уже не восполнимое и не прощающее ничего. И не возвращающее ничего назад. Но она ничего не поняла, даже если бы ей и попытались объяснить. Да объяснять же некому. Разве бессловесная Орхидея все обо всем понимала, и это было написано в ее круглых коричневых глазах, глядящих на хозяйку с сочувствием. Правда, смысл собачьего взгляда люди не понимают.

Муж искал Лорелею всюду, и не найдя, от тоски повесился. Она была смыслом его жизни, хотя об этом не знала.

Георгий попал в психушку – толстопятая в припадке беспочвенной – ввиду непонятного отсутствия Лорелеи, ревности огрела его тяжелой сковородкой по лысине с такой силой, что внутри черепа образовалась обширная гематома, захватившая важнейшие участки мозга, операцию делать было опасно, и гематома повредила его разум безвозвратно. В психушке он был вполне безобиден, провожал выпученными глазами медсестер и называл каждую Лорелеечкой. Медсестры удивлялись – еле слова простые выговаривает, а такое сложное имя без запиночки. Но иногда Георгий начинал шумно дышать и звал громко: «Лора! Лорочка!», и пытался схватиться руками за белый халат, медсестра с визгом отскакивала и бежала жаловаться начальству. Георгия наказывали – оставляли без ужина. Но такое случалось редко, последний раз после визита в психушку Лорелеи. Она принесла ему яблоки и погладила по лысине. Георгий, однако, отдернулся, может, вспомнил предательский удар толстопятой. А после ухода визитерши набросился на новую молоденькую медсестру и успел обхватить ее сильными руками. За что и лишился обеда вместе с ужином.

Несмотря на все происшедшие перемены, Лорелея не чувствовала себя несчастной. Она переехала жить к морю, и теперь часто сидела на песке, обхватив руками колени и негромко пела, наблюдая игру волн. Рядом примащивалась на полотенце чистюля Орхидея, недовольно ворча, если песок сыпался ей на лапы от неловкого движения хозяйки. Многие засматривались на эту парочку, особенно мужчины, и прислушивались к ее пению. И не одному хотелось подойти – уж очень хороша была женщина, и призывно блестели на солнце ее светлые волосы, и нежно звучал ее голос... Такая женщина должна приносить счастье.

 

На камне дева сидела,

Прекрасна, словно из грез.

Как злато, струились пряди

Чудесных ее волос.

Мелодии нежной звуки

Плавно лились над водой.

И к небу тянулись руки

Красавицы чудной той.

Забыв о коварных рифах,

Моряк ее песне внимает,

Тот голос, словно из мифов.

Мечтать его заставляет.

Воды не пожалеют

Ни моряка, ни челн.

Всему виной Лорелея.

Жестокая дева волн.

(старинная баллада)