Что хочет автор. Литературные конкурсы

– Нечего ходить по велосипедным дорожкам, если рядом – тротуар для пешеходов, – немного притормозив, сказала она. – Если бы я в фирму явилась в такой драной джинсе, как на нем, мне бы тоже сказали, что у меня чего-то где-то не хватает, а его проблемы со сном и прочим – это его проблемы. Я последнюю неделю тоже уснуть не могу – такого раньше никогда не было.

– Да ну! Не спится? Можно угадаю? Твой олигарх не отстегнул десятку на очередное платье от Картье?

– Фу, Боб, вот уж от тебя не ожидала! Это в тебе бедность и зависть говорят. Ты же не думаешь, в самом деле, что я из-за этого спать перестану. Ну, поругаюсь слегка, да и только… Нет, это меня замотало что-то, заметелило...

– Постой-постой, о какой это ты зависти?

– О подсознательной, ясное дело. Если бы ты действительно был завистлив, мы бы не ехали купаться этим солнечным днем в романтические заросли Дунайского заповедника.

– А то, смотри, обижусь, лишишься единственного нормального приятеля в кругу твоих отмороженных бизнесменов.

– Ну да, за столько лет не лишилась, а сейчас вдруг... Хочешь мороженого?! Давай посидим на солнышке, попачкаемся липкой сладостью!

Она резко затормозила у кафе на аллее Пратера, спрыгнув, прислонила велосипед к ограде и на бегу замахала официанту:

– Нам два мороженых, пожалуйста! Одно шоколадно-лимонное, а другое... Боб! Тебе какое?

– Не, спасибо, я лучше пива выпью.

Они присели под развесистым каштаном с огромными свечами-пирамидами розовых цветов.

– Каштан, как деревья перед ратушей в рождественские праздники: и тут свечи, и там. Там еще, правда, сердечки красненькие. Обожаю кич!

– А я тебя обожаю за то, что ты обожаешь кич...

Боб прервался, пока официант ставил на стол бокал пива.

– Ты была другой пятнадцать лет назад.

– Ну, язычок у тебя какой был, такой и остался, хотя... Знаешь, ты как-то добрее, сердечнее, что ли, была.

– Ты бы еще сказал «девственнее», чтобы уж точно не промазать.

– Помнишь, как мы гнездо для упавшего птенца строили на даче? Как ты прутик подгибала, чтобы он птенца не уколол, и ноготь сломала.

– Господи, Боб, вот не напомнил бы сейчас – уже бы никогда и не вспомнила... А ты потом мне палец забинтовывал. Заботливо так. Песенку какую-то пел, чтобы не больно было.

– Да. А сейчас тебя полгода вытаскивать приходится, чтобы с тобой пять минут в кафе посидеть. Какие уж там гнезда!

– Другие гнезда стали... Высоко висят, запросто не выпрыгнешь. Положение обязывает, как говорят. Все на полгода вперед расписано.

– Удивительно, что сегодня аж целых полдня выкроилось! Ты еще не забыла, как тебя звать-то?

Зазвонил телефон. Она:

– Да... Какая Марбелья?.. Кто такой Вольфи и с какой Маргит?.. А завтра мы не можем туда полететь?.. Ну да, на один день – это уж совсем глупо. Ладно, через час буду.

Боб ухмыльнулся, отодвинув недопитый бокал:

– Приятели, говоришь? Пятнадцать лет, говоришь? А какая-то, вдруг объявившаяся Марбелья важнее. Знаешь, милая, ты позвони мне на каком-нибудь новом витке своей загадочной жизни, когда у тебя вновь достаточно времени будет, чтобы гнезда вить, – сказал он, вставая.

– Боб, ну не сердись, ты же понимаешь, о каких деньгах там речь идет – частный самолет туда и обратно. Я же не могу просто так отказать, сказав, что предпочитаю дунайский заповедник.

– Не заповедник, а меня, дурочка. Меня... Не предпочитаешь... Бывай!

Он вальяжно, руки в карманах, белая светящаяся на солнце рубаха с вытачками, облегающая микельанджеловскую спину, направился к выходу из кафе, а она замахала обеими руками официанту, чтобы тот принес счет.

– Боб!! – отчаянно вслед спине.

Взмах рукой, без оборота.

У въезда в особняк в центре Вены уже стоял порш с распахнутыми дверьми и открытым багажником. Она слезла с велосипеда и в дверях столкнулась с мужчиной, тащившим два огромных чемодана:

– Кристиан, из-за твоей суперактивности я поссорилась с Бобом. Ну, неужели ты не мог одну-единственную субботу провести без приключений?

– Давай, прыгай в машину, я все твои вещи уже запаковал. Мы опаздываем!.. – он хлопнул багажником, она хлопнула дверью, машина взвизгнула и понеслась. – Кто такой Боб?

– Давний друг.

– А, тот художник с выставки в Клостенойбурге что ли?.. Зеленый свет, уже можно ехать, идиот!!

– Не ругайся... Он самый.

– Плейбой без гроша в кармане.

– Зато с выставками в Клостенойбурге.

– Что ж ты с ним не осталась?

Она потянулась, чтобы на ходу открыть дверцу.

– Ну ладно, – схватил ее за руку Кристиан, едва не выехав на встречную полосу, – ладно, прости. Ну, не могу я сидеть дома, да еще в субботу, да еще и один!! Не могу! Мне кажется, что жизнь остановилась, и до вечера я обязательно умру. Мне кажется, что весь мир живет, развлекается, и только я полным кретином сижу на диване и в отчаянии щелкаю телевизионным пультом.

– А ты сиди не полным кретином, а человеком, желающим посмотреть что-то интересное.

– Да не желаю я ничего смотреть по ящику!

– Не желаешь, а смотришь – тогда никак, кроме как «кретином» не получится.

– Да-да, все эти твои словечки замысловатые! Слава богу, Вольфи позвонил. Годовщина свадьбы у одних знакомых. Программа такая: сегодня вечером – коктейль в «Мариотте», потом – выход на корабле в море, с ужином, как полагается, завтра с утра – гольф, потом – вечерний прием у них на вилле, обратно вылетаем в восемь утра в понедельник.

– Слушай, у меня уже сейчас голова кружится. Что же будет в понедельник? А у меня делегация из Мексики по одному очень важному проекту, во вторник – конференция в Тироле, в среду – квартальное совещание, неделька – мама не горюй.

– Неделька, как неделька. Как и любая другая. Зато скучать некогда!

Опять остановились на светофоре, она выглянула в окно. На рекламном столбе висел большой плакат: «Biennale 2007 – не пропустите!»

– Так Вольфи – это, значит, тот самый Вольфганг, с которым мы на прошлой неделе познакомились на вечеринке в «Интерконти», а потом долго и нудно пили до поздней ночи в баре? – попыталась сообразить она.

– А Маргит – это его подруга, которая за четыре часа не произнесла ни слова?

– Ни все же такие «словонаходчивые», как ты, – огрызнулся он.

– От «словонаходчивых» до немых вполне вместима парочка вариаций. А как знакомых-то зовут?

– Каких знакомых?

– К которым мы на годовщину собрались.

– А-а-а... Не помню.

– Кристиан, я и своих-то знакомых уже не всех помню, но я, по крайней мере, не летаю на свадьбы к незнакомым людям. Это уже на паранойю смахивает. В твоем мире столько людей, что со всеми перетусовать – одной жизни не хватит.

– Я делаю все возможное.

– И потом эти вечные дурацкие ситуации, когда к тебе кто-то подпрыгивает: «Господин Гайзель, как поживаете?!», – а на твоем улыбающемся лице – реакция ноль. Ты же их не помнишь, всех этих людей! Ты их как простуду подхватываешь.

Они припарковались у ангара частных авиалиний. Рядом пристроился серебристый мерседес, из которого вывалилось слоноподобное существо. При взгляде на него было неясно, как такой вес вообще может быть поднят в воздух.

– Господин Гайзель! – запищало огромное чудище тоненьким голоском, – тоже решили полетать на выходных?

– Здравствуйте, здравствуйте! – Кристиан двумя руками тряс руку незнакомцу. – Да-да, вот летим на Марбелью, – уже бросив трясти руку и схватив чемоданы, – сами-то как – ничего? – все еще с вежливой широкой улыбкой, но уже вбегая в здание аэровокзала.

– Замечательно! Собираемся слетать в Венецию... – пискнуло в щель захлопнувшейся двери, не докончив фразу.

– Даже если ты трижды с трехкратным дружелюбием скажешь «здравствуйте!» и потрясешь протянутую тебе руку двумя своими руками (в отсутствие третей – можно лизнуть языком), то это все равно не спасет! Ты их не знаешь! Ты – чужой в чужом мире. Ты заражаешь меня безымянностью.

– Некогда философствовать! Отложи на вечер.

– На вечер вторника, на вечер второго пришествия или на вечерю отпевания? – едва ли не с отчаяньем бросила она.

– Я бегу заводить моторы, а ты подкати тележку с багажом, будь умницей, не артачься! – уже всовывая ремень в брюки после прохождения ворот просвечивания.

Она – с другой стороны от ворот:

– Кристиан, я не полечу.

– Что ты сказала??!

– Я не полечу на Марбелью, чтобы потеряться в толпе безымянных. Я хочу вспомнить, как меня зовут... как меня звали пятнадцать лет назад...

– Ну, знаешь!..

Он еще много, наверное, сказал, но она уже выкатывала свой чемодан за вовремя захлопывающуюся в обоих направлениях дверь.

Сев в такси, она сообщила:

– На Biennale, пожалуйста.

– Что я сейчас сказала? – пронеслось в голове. – Я сказала: «Biennale». Откуда взялось это слово? – Этого она не вспомнила, но что-то в голове додумало и дорифмовало само, сложив два виденно-слышанных слова – «Biennale» и «Венеция» – в одно место назначения. Вдруг она оживилась и сказала вслух новую фразу:

– В аэропорт, пожалуйста.

На Венецию была акция – рейс улетал через час и не стоил почти ничего. У стойки регистрации народу не было. Она подала на оформление свой паспорт.

– Такая очаровательная женщина, и совсем одна? – раздалось за спиной, чья-то рука подхватила багаж и поставила на ленту транспортера.

– Спасибо большое, – поблагодарила она с привычно-кокетливой улыбкой, беря посадочный талон.

– Нет, руки пока не дошли. Но итальянский всегда хотела выучить. Выучу обязательно.

– В Венецию надолго?

– На выходные.

– И где вы остановитесь?

– Еще не знаю.

– Как же так? Забронировали поездку и не заказали отель?

– Я вообще решила, что полечу в Венецию, полчаса назад.

– Вы очень быстро принимаете решения.

– Это просто, потому что они все касаются сегодняшнего дня.

В самолете они сидели вместе, его звали Марко, он без умолку болтал с веселым итальянским акцентом, рассказывал про Biennale, про Венецию, сообщил, что мест в гостиницах, конечно, нет, но он знает дешевый уютный отельчик, где вообще всегда надо останавливаться, приезжая в Венецию, смешил ее типично итальянскими историями про своих теток, мамушек и нянюшек, и поил ее белым вином.

– Димка, я же на каблуках!

– Прыгай, я тебя поймаю! Только вниз не смотри.... Ну вот, а ты боялась.

– Других крыш в Питере нет. Надо обязательно через двор сигать!

– Традиции не нарушают. Как сигали в университетские годы, так и будем сигать, пока порох есть.

– Да, красота тут надземная! Будто там внизу все не про нас. Эту загадочную беседку так никто и не нашел за эти десять лет. И почему к ней проход из дома замуровали – не понятно.

– Чтобы нас тут никто потревожить не мог. Пятнадцать.

– Что пятнадцать?

– Лет, как мы тут праздновали окончание университета. Кстати о быстротечности. У тебя сколько времени есть?

– Часа два. Мы с Сержем встречаемся в пять у Апрашки.

– А я хотел тебе парочку своих последних стишков прочесть. Ну ладно, тогда просто поболтаем, да я провожу тебя. Садись сюда, тут не так пыльно. – Он расстелил свою куртку на каменной лавке.

– Как твое семейство?

– О драконах ни слова. Не в эти два часа, – оборвал он.

– Слушай, почему они все такие ревнивые?

– Им так жить веселее. Раньше эмоции расходовались на влюбленности. Количество эмоций не изменилось, а прежнего выхода им не стало. Вот они и мутировали в ревность.

– Как все могло бы быть просто и радостно...

– Будет, будет. Но не здесь... Лин, переспи со мной. Ну, пожалуйста. Давай реальный повод для ревности создадим.

– Не, Димка, мы им подыгрывать не будем. Кто-то в этом мире должен оставаться здоровым.

– Это мы-то здоровы? Ха! У меня бессонница уже годы. Я как тот ржавый таз, – он показал куда-то за ее спину. Лина повернулась. Внизу ската крыши, у хлипкого ограждения действительно стоял таз.

– Ой, какой грустный! Что он тут делает?

– Представляешь, как весело было бы зимой оттолкнуться от конька обледенелой крыши и в последнем восторге, свистя морозным воздухом, с разгону сорваться с шестого этажа в колодец двора! Шесть этажей полета в большом ржавом тазу! Это ли не песня?! Уж если песня страданий, то не тоскливая песня Сольвейг, а радостно-свистящая песня таза...

– Да, я представляю, какие бы ты картинки рисовал, если бы художником был.

– Ты у нас художница, а я – поэт посттрудовых будней. Как картинки, кстати, все так цветочками и развлекаешься?

– Ну, извини, люблю цветочки. Изживаю в них излишки сексуальности. Приглядись к ним повнимательнее как-нибудь, поймешь, что я имею в виду.

– Ага, значит хочется, но не со мной?

– С цветочками. Сублимирую плотские желания.

– Сделай выставку «Цветы как объекты желания», давно пора. Тебя назовут «Феей цветов», подростки слюни пускать начнут от твоих гиперсексуальных цветочков.

– Димка, я и так – Фея цветов. И без публики, и без подростков.

– Да, я-то знаю... Просто время идет. Неужели это все, что мы смогли: написать пару стихов, намалевать пару картин, родить неуправляемых детей и сделаться пленником супружеской ревности.

– У нас возраст такой – канун сороковника. Кризис жанра. Что хотели достичь – достигли. Вот только... то ли это? Все ли это?

– А если бы тогда за меня замуж вышла, а не за Сережку, как ты думаешь, задавались бы мы сегодня этими вопросами?

– Боюсь, что да. По крайней мере, то, что происходит со мной, с Сергеем не связано никак. Оно просто происходит. Я заболела нудно протекающей болезнью под названием «жадная отчаянка». Хочется вторую жизнь прожить. Совсем-совсем другую. За другого замуж выйти… или не выйти… в другом городе жить, других детей родить.

– Чокнутая. Может, все-таки, песнь таза?..

Дмитрий чмокнул ее в щечку и прыгнул в гортань эскалаторов в метро «Гостиный Двор». Лина вздохнула, проводила взглядом его исчезающую вниз куртку, снова вышла на улицу и купила себе мороженое. Сигнал с дороги. Распахнулась дверь остановившейся машины. Сергей, перекосившись, почти лежал на переднем сиденье и кричал:

– Лина, быстро! Движенье загораживаем!

Через квартал он остановился.

– Подожди минутку, надо одну запчасть купить.

– Слушаюсь! Я постою на улице, доем мороженое.

Чем она и занялась, прислонившись спиной к фонарному столбу. Прошло несколько больше чем «минутка». Ну, и случилось, оказывается, несколько больше, чем могло вместиться в шестьдесят секунд. Хотя мороженое все еще доедено не было. Она чуть его не уронила, когда сзади вдруг раздался крик:

– Тебя на пять минут оставить нельзя! Пять минут! Уже какой-то мужик на коленях!

– Да он же пьян! Просто шел мимо и как раз напротив меня упал.

– На колени? И сразу начал дифирамбы петь?

– Он их, наверное, кому-то другому готовил, а пришлось мне спеть. Что мне делать-то было?

– Твое мороженое ему на затылок налепить, а не лизать его дальше, будто ничего необычного не происходит!

– Слушай, если ты так реагируешь, как ты на работу-то ходишь, меня с детьми оставляешь?

– Вот так и хожу! Пока ты в доме с детьми – все в порядке.

– Серж, оно всегда все в порядке. Не только когда я дома. Пока я есть – все точно в порядке. А тебе к врачу бы.

– Вот ты сейчас в Италию уедешь, так я непременно к врачу и отправлюсь.

– Ты в магазине-то нашел то, что искал?

– Нет, в этом не было. Завтра съезжу на авторынок. Ты чем сегодня занималась?

– Утром занимались с Олечкой по нашей программе... Она у нас все-таки, наверное, математиком будет, а не филологом. Хотя, может, и художником, а может, гимнасткой. Не пойму. Потом отвезла ее к бабушке. Олечка сказала, чтобы я не волновалась и спокойно отдыхала в Венеции. Они идут завтра в театр, а послезавтра поедут на дачу.

– А Андрей где?

– Они с друзьями уехали сегодня в Карелию, собрались на лодках на острова. Он вернется в воскресенье вечером.

– Всех пристроила, значит.

– Чтобы тебе не о чем было волноваться. Ты уже решил, чем займешься?

– Решил, но не скажу. Ты езжай, езжай.

– Сереж, ну это же первый раз за последние много лет! Да и билет таким чудом достался. Ты же знаешь – должна была Галка лететь. Это как подарок судьбы...

– Ага. А чем потом занималась, после бабушки?

– Каталась в ржавом тазу по крышам с незнакомым мужчиной.

– Что за мужик?

– Слушай, если ты меня так настойчиво подозревать будешь, я подумаю, что у тебя завелась любовница.

Он улыбнулся:

– Да, вот за это и люблю. За неортодоксальное мышление. Выиграла. На сегодня – мир. Я заказал столик в Джаз-холле, чтобы в Венецию в удовлетворенном состоянии улетала, без дурацких отпускных идеек. Я тебя завтра в аэропорт отвезти не смогу, попросил нашего шофера.

Лина обняла мужа и чмокнула в ухо:

– Мое глупое сокровище!

– Держи коня!

– За что? За хвост?!

Они пытались забежать с двух сторон, но хитрый зверь, почуяв свободу, взбрыкнул, извернувшись в воздухе вопросительным знаком, зыркнул лукавым глазом и дал деру в поля. Запыхавшиеся и растрепанные, они в бессилии смотрели ему вслед.

– Айрэс, у меня слов нет. Впервые замужем, что ли?

– Солнце, все еще впервые. И все еще счастлива. Не печалься, побегает, вернется, куда он денется? Весна все-таки, дай ему первобытностью понаслаждаться.

– Ладно. Поехали на машине. Верхом романтичнее было бы, речку бы вброд, потом заехали на любимую полянку, поиграли в дикарей, а то теперь опять благами цивилизации пользоваться: машины, дороги, мосты.

– Завтра наверстаем. Дай в ушко поцелую – глядишь, поможет.

Откуда ни возьмись, подскакал соседский Степка: лицо чумазое, волосы ежом, рубаха с плеча от скачки съехала, но глаза серьезные, как у взрослого, и как все деревенские мальчишки, без седла и босиком:

– Алина Александровна, можно я его поймаю? Я в миг! – крикнул он с затаенной надеждой, едва сдерживая и коня и себя.

– Давай, Степка, очень поможешь! Бог тебя послал. – сказал Павел, кидая пацану уздечку.

– Хорошо, что тебя твои ученики так любят, – добавил он, обнимая жену. – Порой – очень кстати. Пойду дрова в баню подкину, а ты фотоаппарат захвати! – уже набегу.

Айрэс забежала в дом, отцедила молоко, сунула в рот ложку творога, поцеловала иконку, фотоаппарат – через плечо, три яблока – в карман, и бегом в сарай за седлом. Когда она вышла за ограду, навстречу уже рысил Степка, гордо держа в петле уздечки вертящего шеей жеребца.

– Ты – мое спасение, зайчик. Спасибо тебе огромное! – сказала Айрэс, беря у него уздечку. – На вот! – кидая ему яблоко.

– Да что вы, Алина Александровна, мне ж только забава! Спасибо! – уже скача вниз по улице.

Она вставила трензель, привязала узду к забору и стала седлать. Павел вывел своего шалого, кинул узду рядом на забор и помог жене подтянуть подпруги. Потом обнял, поцеловал и засмеялся:

– Видишь, как нас с тобой ангелы любят! Если решили – вброд, значит вброд! Никаких мостов!

– Это тебя, Солнце, они огорчать не хотят, чтобы морщинка глупая чело светлое не печалила.

– Сказочница ты моя, поехали!

На обочине дороги взъерошенный мужик узловатыми пальцами возился с веревками, привязывая к прицепу доски.

– Что, Иваныч, кедровые, небось? – притормозив, спросил Павел.

– А-а-а, – сказал Иваныч, подняв голову, – а как же, кедровые конечно.

– Знатные! Я вот что подумал, у меня в гостиной пары лавок не хватает – смастеришь?

– А что ж не смастерить-то.

– Ну, вот и отличненько, жена моя подойдет к тебе на днях, договорись с ней о дизайне, чтобы опять не переделывать потом, как в прошлый раз.

– Пусть заходит, посмотрим, – усмехнулся мужик.

– Что ты меня как привереду выставляешь? – отъехав, укорила Айрэс.

– Нормально-нормально! – засмеялся Павел. – Привередливым быть хорошо! Ты ж не конь, чтоб тебе трензель в зубы и – поехали. Надо повыбирать, подумать, чтоб с любовью и надолго. Тебе ж на них каждый день смотреть.

– Ты прав, как обычно. Знаешь, вот подумала, не заехать ли нам по дороге к Михею. Давно у него не были. Я хочу посмотреть, что он за последнее время нарисовал.

– Отчего ж не заехать – заедем. Ты уже решила, хочешь брать у него уроки или нет?

– Да, боюсь я – не получится. Всю жизнь мечтала рисовать научиться, а теперь вот боюсь.

– Ха! Ты, и боишься?! Я это слово от тебя за столько лет впервые слышу. Ночью одна по лесу не боишься, оболтусов деревенских уму-разуму учить не боишься, а рисовать – на тебе!

– Хочется же сразу, как Левитан.

– Ну, ты лето поучись кисти держать, а за зиму Левитаном станешь – впервой что ли? За прошлую зиму вон итальянский выучили же? Думаешь, рисовать труднее?

– Солнце, я вот ежедневно учусь у тебя легкости жизни, а все никак не выучусь!

– Еще через пару десятков лет, и это освоишь. А если не справишься, родимся в следующем воплощении в прериях. Я буду главой индейцев, а ты – моим любимым соколом. Вот и доучишься. Погнали! – сказал Павел и пришпорил коня.

Скакали по сухой и колючей прошлогодней траве, по нежным зеленым всходам, сквозь ярко-солнечную свежесть весенней долины. Впереди возвышался хребет со сверкающим серебром ледников. В небе появился большой синий ворон, прокаркал чего-то и уселся на коряво-развесистой ели, растущей у берега зеленой стремительной реки. Они остановились и переглянулись.

Пару лет назад соседские мальчишки притащили им вороненка, найденного в траве. Пришлось выхаживать. С тех пор у них завязались странные птичье-человеческие отношения.

– Пашенька, смотри, опять наш ворон прилетел, глазом косит, не улетает.

– Ты думаешь, он тебя снова в дальние края сманивает? – спросил Павел, слегка напрягшись.

– Ну, в прошлый раз мне пришлось срочно к маме вылетать, а в позапрошлый – в Новосибирск на крестины зазвали.

– Как мне, так он о гостях незваных сообщает, а как тебе – так путешествия! Мне тут гостей окучивай, а тебе – по миру гуляй!

– Может, это он к тебе прилетел?

– Мне почему-то кажется, что сегодня – к тебе, – без особой радости сообщил Павел.

– Ну, что решаем?

– Ясное дело! Мы не дадим перекроить себе сегодняшний день смутными намеками на события дня завтрашнего! Раздеваемся! Завяжи свои портки потуже на шее, а то опять упустишь – а нынче не август, чтоб за ними нырять. Ботинки давай мне – надежнее будет.

Они намотали себе на шею одежду, сели в седла, Павел поднял вверх в вытянутой руке связанные шнурками ботинки и пустил своего коня вброд.

Вернулись они домой уже под вечер, довольные и усталые.

– Быстро, Айрэс, седла в гараж и – в баню!

Айрэс согласно чихнула.

– Ну, Алина Александровна, простудилась, что ль? – появилась, ковыляя, из-за угла избы почтальонша, она же сплетница-всезнайка, она же добрый гений, когда что с кем в селе случалось. – Застудилась, должно? Опять, небось, Павел купаться заманил? Рано еще в воду-то лезть!

– Вот у вас, тетка Дарья, смешные представления о болезнях: продуло, застудилась! – засмеялся Павел.

– Как же-сь смешные-то? А отчего ж люди болеют?

– Да от несовершенств своих болеют – вот отчего.

– Да ну тебя, Павел, вечно ты чудное что сказать найдешь. Я вот тут вам открыточку одну принесла. Ну, открыточка, она, ясное дело, всем открыта, вот и прочла я. В Венецию тебя, Алина Александровна, на семинар на какой-то там приглашают. Узнать хотела – поедешь? Уж и соседкам всем любопытно...

Айрэс взяла открытку и стала читать, Павел расседлывал своего коня, будто не интересуясь ничем более.

– Паш, ты не поверишь. Помнишь ту анкету, которую мы тогда зимой от нечего делать заполнили, когда по итальянским сайтам с курсами лазили? Она выиграла – приглашают посетить бесплатный курс усовершенствования итальянского языка.

– Я понял, Айрэс, я уже все понял. Езжай, – сказал Павел, стянув седло с коня и шлепнув того ладонью по заду, отпуская пастись на участок.

– Пашенька, я так рада! Я так мечтала посмотреть, какие еще люди живут на белом свете! Видишь, не случайно мы с тобой паспорта сделали! А думали – играемся! – хлопнула в ладоши Айрэс, потом спохватилась и добавила:

– А ты как же?

– Ну, нам с тобой вдвоем нынче путешествовать не судьба – ты же знаешь. За хозяйством кто-то следить должен. Да ты не дрефь, жена! Езжай, ни о чем не думай. Каникулы у тебя, отпуск – отдыхай себе в буржуйской расцивилизованной цивилизации. Вернешься полная праздничности и впечатлений – мне же на радость!

Он уже вышел из гаража и притворил за собой дверь:

– Так что, тетка Дарья, можешь сообщить населению – Айрэс отправляется в Европу. Скажи им, пусть не завидуют: должен же кто-то в селе начать. Там, глядишь, по проторенной дорожке... – он подошел к жене и обнял ее за плечи. – А теперь уж не серчай, у нас баня стынет – пойдем мы.

– Вот новости-то, господи помилуй, – проворно ковыляя за ограду, приговаривала тетка Дарья, – побегу Марье расскажу. Вы не угорите в бане-то! – крикнула она вполоборота. – Легкого пару!

– Спокойной ночи, теть Даша! – помахала ей вслед Айрэс.

– Марко, это так любезно с вашей стороны, что вы мне время уделяете!

– Не стоит. У итальянцев всегда найдется время на очаровательную женщину. Ну как отельчик – нравится?

После долгого блуждания по узким улочкам они стояли теперь перед одним из старых венецианских дворцов, коих здесь было великое множество, на берегу Большого Канала.

– Честно? Мне здесь нравится все!

– Ну, тогда давайте быстренько зарегистрируемся, и я покажу вам один миленький ресторанчик неподалеку.

Когда они после исполненных формальностей поднимались по ковровой лестнице на второй этаж, два консьержа, стоявших за стойкой рецепшена, переглянулись, и один спросил другого:

– Слушай, а разве эта женщина уже не зарегистрировалась сегодня утром, или я что-то путаю?

– Да вот и я думаю, что ее лицо мне кажется знакомым. Посмотри-ка в компьютере.

Марко старался вовсю. Прямо с берега махнул гондольеру, после того, как она крикнула:

– Марко, смотри – концертный рояль плывет! На его крышке – мужик с веслом! – против солнца ей было не разглядеть детали, но черную лакированную поверхность было, казалось, не спутать ни с чем.

– Гондола это, mamma mia!! Никогда не видела, что ли?!

У ближайшего спуска они сбежали к воде, сели в черную, будто действительно под рояль лакированную, гондолу и поплыли по узким каналам, придавленным с обеих сторон по-солдатски подтянутыми шеренгами домов. Потом мужчины дуэтом пели ей итальянские романсы, которые, гулко отразившись от высоких стен, рассыпались на отдельные фразы и, прорикошетив меж фасадов и выгнутых горбушек мостов, падали отдельными словами и единичными нотами в струи канала. А она, наклонившись, собирала эти павшие ноты в ладонь, будто маленьких золотых рыбок, в прохладной солености волн.

Гондола скоро причалила к дверям дома, поднимавшегося, как и все рядом стоящие, прямо из воды.

– То есть, если я хочу попасть в этот ресторан, мне сначала придется нанять гондольера? – с удивлением спросила она, когда они вошли в сводчатое помещение со свечами на столах и оглушающим морским запахом итальянской кухни.

– Да нет! – засмеялся Марко. – Конечно, есть также вход с улицы.

– Кто б тут что разобрал в этом меню!.. – услышала она сзади полный отчаяния шепот. Русская речь. Обернулась и увидела одиноко сидящую за столиком женщину своих лет. Обычно не кидалась на своих соплеменников за границей, только потому, что те говорили на русском, но что-то в этой женщине показалось ей настолько близким, даже трогательным, что она не удержалась:

– Вы не против, если мы присядем к вам за столик? Мой спутник сможет помочь нам разобраться с этим меню, – произнесла она с такой доброжелательной готовностью помочь, что женщина улыбнулась и рукой указала на стул:

– Как кстати, в самом деле! Я знаю лишь пару слов по-английски и те не особо решаюсь произносить. Очень любезно с вашей стороны.

– О! Так вы – русская? – с удивлением воскликнул Марко, обращаясь к своей спутнице.

– Да, Марко, и эта дама – тоже. Давайте познакомимся. Меня зовут... Эл... Э-Элионора, – она на секунду запнулась, будто о свой собственный голос, потом живо добавила:

– Это – Марко, а это...

– Лина. Меня зовут Лина.

– Bello! Bellissimo! – засмеялся тот, предложив Элионоре стул и усаживаясь сам. – Что дамы предпочитают на ужин? – спросил он, открывая меню.

– Рыбу! – хором ответили те, переглянулись и засмеялись от неожиданности.

– В России едят только рыбу? – не понял Марко.

– Да нет, конечно, нет. Просто я с детства предпочитаю рыбу, если есть выбор, – пояснила Элионора, а Лина добавила:

– А я несколько лет назад вообще отказалась от мяса. Выяснилось, это был лишь вопрос лени. Мне раньше всегда было лень готовить рыбу, а моя дочь – с рождения вегетарианка. Никогда мяса не ела, и я с ней за компанию тоже перестала. Элионора, у вас есть дети?

– Нет. Ни мужа нет, ни детей нет. Зато работы много.

– Не влюбиться?

Элионора с удивлением взглянула на женщину, с которой познакомилась пять минут назад.

– Просто вы так шикарно выглядите, что недостатка в поклонниках быть не может, – быстро добавила та. – Значит причина в другом... А кем вы работаете, если не секрет?

– Работаю я менеджером в одной крупной компании. Работа интересная, много непростых проектов, много людей, масса поездок... Простите, Лина, а вы откуда?

– Вот видите, а я частенько мечтала заняться чем-то большим и серьезным, самой зарабатывать хорошие деньги, а все пока ограничивается воспитанием детей, домашними заботами. Я для своих детей сама программы обучения придумала... Я? Я из Петербурга.

– Надо же!.. Я тоже там родилась. А остановились вы где?

– В «Санта Лючия».

– Поразительно, сколько совпадений! Давайте, мы поужинаем, попрощаемся с Марко и поболтаем потом в баре гостиницы. Как вы на это смотрите?

– С удовольствием.

Айрэс вышла из железнодорожного вокзала на небольшую квадратную площадь, упиравшуюся в канал. На берегу толпились люди, пытаясь сесть в один из отходящих баркасов. Слева через горбатый мостик на другой берег тоже ломилась толпа. Айрэс обвела глазами постройки.

– Боже мой! Какая красота!.. Как же мне узнать, где находится отельчик с таким милым названием – «Санта Лючия»? – подумала она, как всегда обращая взор к небу.

Над головой каркнул ворон и, описав небольшую петлю, полетел куда-то левее, на ту сторону канала. Она прищурила от солнца глаза, посмотрела внимательно вслед птице и вдруг поняла, что ее ворона здесь быть не может. Птица, скорее всего, была морской чайкой.

– Но это не имеет значения, – решила она, заколола повыше свои длинные волосы, надела на плечи рюкзак и смешалась с людским потоком.

– Prego, signora! Prego! Entrare! – махал на нее всеми своими руками (казалось, что их было гораздо больше двух) старенький шустрый хозяин сувенирной лавки, будто спрыгнувший с полотна Шагала, зазывая ее в свою «сокровищницу».

Айрэс поставила у входа рюкзак и принялась разглядывать множество очаровательных вещиц, вертя в руках каждую и каждой восхищаясь. Хозяин подвел ее к мастеровому, который тут же при ней изобразил на белой болванке маски красочное лицо человека-ворона.

– Я его знаю! – засмеялась Айрэс. – Это один мой верный друг!

– Не желает ли сеньора примерить эту плетеную шляпку с синими лентами? Солнце в Венеции палящее. Да и голуби, знаете ли...

Его руки досказали жестами то, не было досказано словами. Но Айрэс всё же не поняла:

– Голуби? Что с ними?

– Неважно. (Отмашка слева вниз.) Увидите. (Взмах направо, в сторону окна.) Поверьте, шляпка в Венеции – вещь необходимая! (Руки разведены в сторону, потом складываются крестом на груди: конец предложения.)

Айрэс, поверив хозяину, приобрела синие ренуаровские ленточки, свисающие с ван-гоговской соломки, и подумала, что надо бы купить Павлу вон тот черный шелковый плащ и вот эту большую черно-красную шляпу с загнутыми полями. Тогда они смогут играть в новую игру, которую еще предстоит долго и весело придумывать. Хозяин как раз отвлекся с подмастерьем (два человека и очень-очень много рук), она быстро рванула со стены и накинула на плечи плащ, надвинула на лоб шляпу и, запахнув будто издавна знакомым движением длинные полы, упала на одно колено перед старичком, онемевшим от неожиданности:

– Вы не в силах вообразить, сеньор, как я очарован вами! – произнесла Айрэс измененным голосом.

Старичок всплеснул руками и захохотал:

– Сеньора – актриса? Ей нравится этот плащ? Забирайте, забирайте, примите этот подарок от старого Джакомо!

Прощаясь, он несколько раз крест-накрест обнял гостью, похлопал ее по спине и указал дорогу до «Санта Лючии».

В отельчике, где она отдала свой паспорт для оформления, два консьержа странно переглянулись друг с другом, и один из них почему-то будто безнадежно махнул рукой.

Айрэс оглядела милую маленькую комнатку с гобеленовыми стенами. Приняла долгожданный после многодневного путешествия на поезде душ и вдруг почувствовала, что страшно голодна. Наскоро подсушив волосы, она впрыгнула в длинную юбку, нахлобучила на голову новую шляпку и выбежала из отеля на поиски какого-нибудь кабачка. Вскоре, в перспективе одной их узких улочек она увидела небольшую скульптуру коня, стоящего на дыбах у освещенного фонарем входа. Она вспомнила своего своенравного любимца, который сейчас отъедался травой и бездельничал, и решила подойти ближе, чтобы рассмотреть его каменного двойника. Конь стоял у входа в маленький ресторанчик. Приветствуя, скользнула рукой по носу животного и вошла.

– Сеньора что-то забыла? Очки? Зонтик? – выбежал ей навстречу официант.

– Простите, вы меня с кем-то путаете, я тут впервые, – удивилась Айрэс.

– Скузи, сеньора, это не вы ушли отсюда час назад в сопровождении двух ваших новых приятелей?

– Вы знаете, я первый раз в Венеции и, можно сказать, прямо с поезда.

– Не имеет значения, сеньора! Прошу прощения! Желаете поужинать?

– Вот это – с удовольствием, – пожав плечами, сказала Айрэс и последовала за официантом к одному из столиков.

Для многих пожиманием плечами все бы и закончилось. Айрэс давно поняла, что судьба пишет нами непрерывную повесть, в которой ничего случайного не происходит. Она вспомнила сон в минувшую ночь. Во сне она маленькой девочкой упрашивала маму купить ей огромную, с нее размером, коробку красок. Краски были живые: они подмигивали и «подплескивали» девочке, чего мама, ясное дело, не замечала. Красок мама не купила, но взамен тех пообещала ей скрипку. Маме скрипка нравилась почему-то больше, хотя та была маленькой, с мизинчик, и лежала в деревянной шкатулке. Айрэс проснулась грустная: она хотела быть художницей, а не скрипачкой.

– Я с нетерпением жду тебя, незнакомка, так похожая на меня – думала Айрэс, одновременно наслаждаясь ужином. – Дай мне посмотреть на тебя, какая ты? Какими вырастают те девочки, которым вовремя подарили краски?

На обратном пути Айрэс чуть-чуть заблудилась в лабиринтах города и вышла на канал несколько раньше, чем было надо. Вдоль самого канала прохода не было. Следовало вернуться на параллельную улицу, струящуюся за фасадами прибрежных домов. Прямо перед ней оказался спуск к воде. Она села на ступеньки, сняла сандалии и опустила ноги в воду.

– Здравствуй, вода, – сказала Айрэс, проведя ступней волнистый круг. – Другая ты здесь. Долгий путь ты проходишь с наших и с более близких отсюда ледников, чтобы смешаться с морем. Утомленная ты. Вязкая стала. Нет в тебе былой свежести. – Она наклонилась и разгребла воду обеими ладонями, потом подкинула ее бисером вверх, улыбнулась упавшим на нее каплям и встала.

За ее спиной оказался фасад высокой базилики. Такой высокой, что увидеть ее купол отсюда, с такого близкого расстояния, было невозможно. Айрэс подоткнула юбку, чтобы та не намокла от ее влажных ног, взяла в руки сандалии и вошла внутрь собора. Там, кажется, было настолько темно, что она едва различила контуры колонн, стоящих вокруг подкупольного пространства. Подняла голову. В вышине прощально светились в лучах заходящего солнца мозаичные окна. Разноцветные блики-мотыльки кружились под сводом. Айрэс вышла в середину круга и, опустившись на пол, задрала голову. Оказалось все еще неудобно, поэтому она легла, откинув в стороны руки с сандалиями и наслаждаясь игрой солнечных бликов в вышине.

– Вот это непосредственность! – услышала она вскоре откуда-то сбоку фразу, сказанную на родном языке. Потом кто-то хмыкнул.

– А вы тоже попробуйте – вам обязательно понравится, – не шевельнувшись, произнесла Айрэс.

Из заколонных сумерек в хорошо различаемое теперь пространство круга вышли две женщины. Они молча, не произнеся больше не слова, легли слева и справа от Айрэс.

– Нас всегда будет восхищать готика, – сказала Лина.

– И готические хоралы, – добавила Элионора.

– А также все то, что мы любим, и чего у нас нет дома, – обобщила Айрэс.

– Например, Италия с ее морским воздухом и пейзажами, знакомыми нам из живописи девятнадцатого века, – вздохнула Лина. – Я часто мечтала уехать жить в Италию.

– Ты думаешь, ты была бы счастливее? – спросила Элионора. – Я вот мечтала об Австрии, потому что всегда любила горы, и о Вене, потому что после изящества Петербурга невозможно жить в безликом провинциальном городке. Глаза начнут скучать первыми.

– И что случилось с мечтой? – спросила Айрэс.

– Я ее живу, – ответ прозвучал с непроизвольной грустью.

– Италия, Австрия, Южная Америка, горы, каньоны, лесные озера, саванны – да мало ли их, мест, о которых можно было мечтать. Дело не в ландшафтах, а в пути, – после небольшой паузы тихо сказала Айрэс.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Элионора.

– Если путь твой правильный, то тебе сами собой откроются удивительнейшие ландшафты. Они – обочина. Неизбежное приложение.

– А как узнать, правильный он или нет – путь? – Облокотилась на кулачок Лина, пытаясь разглядеть в темноте странную собеседницу.

– Когда он правильный, такого вопроса не возникает.

Вдруг ворота базилики с грохотом распахнулись, и внутрь вбежали, смеясь, парень с девушкой. Они продолжали громко кричать и дурачиться, бегая друг за другом, потом притихли, видимо, целуясь.

– Ну что, милые дамы, – выдохнула, садясь, Элионора, – время предоставить это дивное местечко другим. Не будем эгоистками. Давайте выйдем на свет божий. Вы ведь не откажетесь присоединиться к нам? – обратилась она к Айрэс, слегка прикоснувшись к ее руке.

– Вот только сандалии свои найду, – ответила та, шаря в темноте руками по мраморному полу.

Выйдя из базилики, Айрэс непринужденно уселась на ступень, чтобы обуться.

– Я – Айрэс, – сообщила она ремням сандалией и подняла свою лучащуюся улыбку к стоящим над ней женщинам.

– Я – Лина, – сказала одна из женщин и посмотрела на третью спутницу, которая почему-то сморщила нос, посмотрела на небо, передернула плечом, оглянулась назад, будто в надежде, что за нее ответит кто-то другой. Словно поняв это, Лина быстро добавила:

– А это – Элионора.

– Какое у вас красивое имя! – восхитилась Айрэс.

– Да-да, смесь Элиота с Ибсеном. Мне оно тоже, должно быть, когда-то нравилось, – глядя в каменные ступени, пробормотала та. Потом, подняв голову, решительно добавила:

– Но оно не мое.

Лина не успела сделать удивленное лицо, как Айрэс уже воскликнула:

– О! Как мне это знакомо!!

Теперь уже обе стоящие женщины вытаращили глаза.

– У меня тоже было такое чувство, – объяснила Айрэс. – Мне вдруг стало казаться, что мое истинное имя какое-то другое. Что то имя, которое я носила, вело меня по ложному пути... Ну, или, как минимум, сбивало с правильного курса.

– И что ты сделала? – спросила, вообще уже ничего не понимая, Лина.

– Попросила совета у ангелов, – просто ответила Айрэс, как будто речь шла о чем-то совершенно естественном. Вроде, ясное дело – если вам что-то непонятно, то вы кричите в открытую дверь соседней комнаты: «Эй, ангел, не подскажешь, как, бишь, меня звать-то надо?!»

– Ага, – сказала Лина, потому что ничего другого ей в голову не пришло.

– И что ответили ангелы? – прошептала, вытянув шею, Элионора.

– Они мне радугу показали. Потом – сияющую, почти светящую, сине-зеленую с золотыми мерцающими прожилками радужную оболочку глаза. А потом раздался звук. Он тянулся, тянулся… – говорила, закрыв глаза, будто вспоминая, Айрэс, – потом – как-то естественно завершился, создав прекрасную визуально-звуковую форму. Эта форма показалась мне такой родной, что чуть слезы не полились... – она открыла глаза и улыбнулась:

– Так мы нашли мое имя.

Все помолчали.

– Теперь понятно, – сказала немного погодя Лина, – а то я удивилась, что никогда раньше такого имени не встречала. Ты тоже свое у ангелов узнала? – спросила она уже, видимо, в готовности верить всему Элионору.

– Нет, к сожалению. Сама придумала. В Австрии. Когда паспорт получала. Думала: новая страна, новая судьба – пусть будет новое имя. Но оно не прижилось. Точнее, оно, видимо, сделало то, что Айрэс только что описала. Оно изменило меня.

Стоявшая со скрещенными руками Элионора казалась будто озябшей. Айрэс вскочила на ноги и быстро обняла ее.

– Я все поняла, – прошептала она, гладя Элионору по голове, будто успокаивая малого ребенка. – Я тебя научу, как все исправить.

– Айрэс, ты случайно не в «Санта Лючии» остановилась? – спросила ее, словно уже о чем-то догадываясь, Лина.

– А-а! – пожав плечами, – Ну, тогда пойдемте, что ли, в отель?

По дороге они разговорились, выясняя, кто из них как попал в Венецию. Элионора упомянула о столбе и плакате: «Biennale 2007 – не пропустите!».

– Вообще было бы интересно посмотреть, – неуверенно сказала Лина.

– При других обстоятельствах – даже очень, – согласилась Айрэс.

– Но при сегодняшних – есть нечто гораздо более любопытное! – закончила, улыбнувшись, Элионора, и все согласно кивнули.

– Забавно, – заметила Лина, – надо было приехать в Венецию, чтобы провести время с людьми из твоего же родного города.

– В итоге мы все равно вспоминаем не города, а людей, которых мы там встретили, – сказала Элионора.

– Нас ожидает чудесный питерский вечер в дивных декорациях Италии,– улыбнулась Айрэс.

– Ландшафты на обочине дороги, как ты говоришь, – засмеялась Лина.

– Они самые.

На рецепшене, когда женщины вошли в холл, два консьержа застыли в сиюминутных позах, натурально открыв рты, и не ответили ничего ни на кивнутое им Айрэс «буэнэ ноттэ», ни на брошенный через плечо Элионорой «гуд ивнинг».

– Встретимся в баре через полчасика? – предложила Лина.

– Может лучше по-домашнему – в номере? – робко сказла Айрэс. – Я не пью, а там будет пьяно, шумно и накурено.

– Ну, мы можем посидеть у меня – места хватит, – сразу согласилась Элионора, тоже желавшая расслабиться и переодеться в домашний костюм.

Лине затея с номером понравилась меньше, но она присоединилась к большинству.

Поднявшись к себе, Лина застала врасплох уборщицу, перебиравшую ее драгоценности на письменном столе, и замерла в дверях с вопросительной миной.

Уборщица, слегка сконфузившись, поспешно объяснила свое поведение на неуверенном английском, сопровождающемся трогательной итальянской жестикуляцией:

– Знаете, смешно, но точно такое же кольцо я видела сегодня в другом номере! Такая восхитительная необычная вещица! Я даже вопреки нашим правилам позволила себе примерить его. И вот теперь – второе такое же. Удивительно! Простите, сеньора, не сердитесь, Бога ради! Я уже приготовила вашу постель. Доброй ночи, сеньора, доброй ночи! – водопадом выхлестнула та и проскользнула мимо Лины в коридор.

Айрэс постучала в дверь номера на третьем этаже.

– Открыто! – раздалось изнутри.

Элионора вышла из душа, вытирая волосы.

– Проходи, Айрис, располагайся поуютнее. Я тебе сейчас чаю заварю. Мы-то с Линой по коньячку выпьем.

– Спасибо, – Айрэс села в кресло и взяла с журнального столика кольцо удивительной работы с россыпью мелких, сверкающих разными оттенками голубого камней. – Какое чудо! Неземное просто.

– Да. Я его в Каире купила у одного странного торговца. Теперь ношу, не снимая. Сегодня просто жарко было – не надела.

– А что ты в Каире делала?

– Просто путешествовала. Меня всегда в Египет тянуло что-то. До сих пор не поняла – что. Решила просто съездить.

– Правильно. Когда что-то тянет – надо этому следовать. Так может начаться то, что я называю «путь».

– Ну, не знаю. Пути я там не нашла.

– Его искать надо, чтобы найти. Вопросы задавать.

– Назовем это «себе». Другие обращаются к Богу, Ангелу Спасителю. Не важно.

– И что? Кто-нибудь из них ответит?

– Ищите истину, и она выйдет вам навстречу. Слышала?

Элионора бросила полотенце на кровать и замерла у окна.

– Странный день какой-то сегодня. С тех пор, как с Линой познакомилась, все прошлое вспоминаю... Тот день, когда из Питера уезжала...

– Расскажи мне про тот день.

– Это было лето. Август. Ну... Я была тогда все еще замужем за человеком, который собирался стать знаменитым актером. И стал бы, я уверена, если бы не случилось все то, что тогда случилось. Но он вдруг испугался и решил бросить институт, открыть какой-то ларек что ли. Я поняла, что мы пришли на развилку, с которой мы уйдем в разных направлениях.

– Ты была не готова пойти вместе с ним?

– Куда? В обыденность? Нет. Мой путь, как ты говоришь, вел явно не в розничную торговлю... – Она помолчала. – Было грустно улетать. Друзья как раз собирались в Саяны. Я очень хотела поехать с ними. Но они полетели в одну сторону, я – в другую. В Саянах же я до сих пор так и не побывала...

– Там красиво. Я живу там.

– Да ты что?! Вот здорово! – Элионора хлопнула в ладоши и плюхнулась в мягкое кресло.

– Вот, если хочешь, можешь фотографии посмотреть.

– Сказка... Ты давно замужем?

– Уже пятнадцать лет.

В дверь стукнули один раз, и она сразу отворилась:

– Ой, вы уже за фотографиями? – развела руками Лина.

– Ты посмотри, какие они оба красивые! – протянула ей Элионора пачку фотографий.

– Это не мы – это наша любовь.

Лина, уже глядя на изображение, машинально стащила с кровати на пол декоративную подушку, потом, будто опомнившись, – к Элионоре:

– Ты не против?

– Я сама так обычно делаю.

– У вас обеих такие жизни интересные,– сказала, разглядывая фотографии, Лина, – а я вот как вышла замуж двадцать лет назад, так и живу. Мы с Сержем вначале какую-то другую, более интересную жизнь жить хотели, а получилось совершенно обычно.

– Не гневи Бога, Лина, – сказала Элионора, – у тебя замечательные талантливые дети, а у нас их нет. И с семьей у тебя все в порядке. А эти смутные желания чего-то... Вообрази, что они так навсегда и останутся смутными: и семьи не будет, и желания не исполнятся. А как ты в Саяны попала, Айрэс? – спросила Элионора.

– Да вот тоже с друзьями однажды в путешествие отправилась, так я там возьми и влюбись.

– Вот так из Питера – в Саяны?

– Об этом даже не думалось. Павел там священником служил в одном горном селении. Я его когда в церкви увидела – будто второе рождение пережила.

– Священником?! – хором.

– Он тогда только духовную семинарию закончил. Мне все равно было – я бы там осталась, даже если он не ушел бы из церкви. Но он ушел, закончил университет, теперь работает адвокатом – спасает заблудшие души по-земному.

– Я знала женщину, – сказала Элионора, – ее звали Клара. Она всю жизнь была влюблена в одного режиссера. Она была больна им, состояла из него. Весь мир для нее состоял только из него. А он... Он, предполагаю, даже никогда не узнал об этом.

– Наверное, ее чувство было настолько сильно, что на двоих не хватило. Она и его, и свое чувство жила, – заметила Лина.

– А я, когда узнала Клару и ее историю, впервые подумала, что мой поиск любви бессмыслен. Так, как она любила своего режиссера, человека любить нельзя.

– Но почему тогда так хочется?! – воскликнула Лина и вдруг замерла, пойманная врасплох какой-то новой мыслью. – Мне порой кажется, что я знаю то чувство, которое я ищу, что оно мне знакомо.

– А мне кажется, – начала осторожно Айрэс, – что вы обе сейчас очень важную вещь сказали. Вот все говорят, что в мире нет абсолютной гармонии. И хотя все по-своему счастливы, всем чего-то не хватает. С тех пор, как мы родились здесь, мы ищем чего-то. Все ищут. Чего? То, что им, очевидно, каким-то образом знакомо. Мы не знаем точно, чего ищем, но абсолютно точно знаем, когда находим не то. Откуда эта уверенность? Откуда уверенность, что где-то существуют условия, в которых мы можем быть счастливы? Значит мы это уже когда-то переживали? Значит мы уже любили где-то так, как хотим любить снова. Не просто хотим – жаждем. Без этого жизнь – не в жизнь. Понимаете?

– Не совсем, если честно, – ответила за обеих Элионора.

– Мы это чувство принесли с собой на Землю. Оно не отсюда.

– Неземная любовь?

– Любовь сама по себе неземная. Просто некоторые из нас встречают того, кого они уже и раньше любили. Не здесь. Таким проще – встретил и узнал.

– А кто не встретил?

– Тому любовь в другом искать надо. Чем-то другим заниматься надо, не семьей. А ту... Ту он обязательно снова встретит. Потом.

Ранним утром горничная, убиравшая на третьем этаже, удивилась, услышав в столь ранний час женские голоса в одном из номеров. Скоро она увидела, как из этого номера вышла женщина средних лет, вздохнула, поправила прическу, тихонько притворила дверь и направилась к лестнице. Горничная открыла только что закрытую дверь, чтобы спросить, когда она может начать утреннюю уборку. Она увидела нетронутую кровать, лежащую на полу подушку, два бокала и чашку с недопитым чаем – на столике. На кровати были разбросаны фотографии. Горел торшер. Для полной уверенности горничная заглянула в ванную комнату. В номере никого не было.