Город, в котором я живу сравнительно молодой- ему еще только триста лет. Однако за все время своего существования он пережил и повидал столько, что просто позавидуешь.

Так получилось, что по долгу своей службы мне пришлось надолго его покинуть (на целых тридцать пять лет!) за это время я многое повидал, многое узнал, но с каждым годом жизни на чужбине становилась все невыносимее. Ничто не радовало, не приносило покоя, хотелось сорваться и бежать, лететь, да на худой конец, и идти в город, в котором я родился, вырос, любил, но что-то мешало: сначала интересная работа, затем семейная жизнь.

Много раз я приезжал в аэропорт, покупал билет в любимый город… но каждый раз никуда не летел. Провожал лишь взглядом, улетающую стальную ласточку « Аэрофлота», и возвращался домой.

Домой ли?

Меня неизменно тянуло туда, где было мне когда-то все родное, домашнее. Стрелка Васильевского острова, Нева, Зимний, Исакий - эти слова каждый раз заставляли наворачиваться слезы.

Вы спросите, почему же я не ехал туда, где был счастлив столь долгие годы? Я боялся. Боялся, что город не примет меня, не поймет, да, и не захочет понять измены ему; что он меня уничтожит, выжит из своих владений, прогонит, затопит…

Но, случилось так, как и должно было случиться. Проснувшись как-то утром, я не обнаружил в своем сердце ничего кроме усталости и равнодушия. Я пролистал книгу своей жизни и понял, что прошла она впустую. Что я имею? Дети, внуки уже далеко от меня, жена давно нашла пристанище на кладбище, а я? Что же я? Что мне ждать от жизни?

Не раздумывая, (да и терять было нечего) я сорвался с места и помчался в аэропорт.

За все время полета, я не сомкнул глаз, не выпил ни глотка, не съел ни крошки. Я находился в том лихорадочном состоянии, в котором наверняка прибывал библейский блудный сын, возвращаясь к отцу…

Пулково. Такси. И я в сердце города.

Было ранее утро, около шести. Я глядел на воду и думал.

В день моего отъезда, тогда тридцать пять лет назад, Нева запомнилась мне совсем другой: серая и спокойная она лениво колыхала своими водами, томясь меж гранитных берегов. Быть может, именно поэтому я со спокойным сердцем покинул город, ведь она напоминала мне обыкновенную женщину, к которой чувства все уже охладели, и осталось лишь одно холодное равнодушие.

Теперь же она предстала передо мной в новом свете: волны, как легкие добрые морщинки, то хмурились, то разбегались, от чего река казалась доброй старушкой, подслеповато глядящая на мир. Она походила на мать. Мама! Ма-ма! Как мог я оставить тебя. Ты ведь самое дорогое, что теперь осталось у меня…

Над Невой стоял молочно-белый туман, первые проблески зари, отражались в его хлопьях, отчего казались они мягкими и пушистыми как вата. Было прохладно.

Я стоял на набережной и, широко раскрыв глаза, глядел со страхом на эту божественную холодную и монолитную красоту. Судорожно я пытался понять, как я посмел, как решился покинуть все это ради чего-то.

Я обернулся. Передо мной стояла громада богатства и великолепия Эрмитажа. Он совсем не изменился, только похорошел. Однако в трещинках-морщинах проскальзывала вековая боль. Конечно, ему никогда не забыть ни выступление 1905 года, ни штурм 1917. Он никогда не поймет, отчего же люди, которых он так сильно и одинаково любит, делали столь страшные вещи перед его очами-окнами. Но сейчас он спал. Что снилось ему? Быть может, счастливые годы восемнадцатого века, а может, трагические начала двадцатого? Кто знает?

Стараясь его не будить, я бесшумно прошел на площадь и остановился.

Передо мной как и много лет назад стояла родная, потемневшая и, в тоже время, не утратившая своей изысканности , женственности- Александрийская колонна. Она была одна, посреди громадного пространства, и своей беззащитностью к ветрам и непогодам, но, в тоже время своей стойкостью и выдержкой, породила во мне чувства жалости и безграничной любви к ней и ко всему городу.

Не сдерживаясь, я поднял лицо, руки прямо к наливающемуся солнечным светом небу и воскликнул от чистого сердца и с накопившейся болью и одиночеством:

-Я люблю тебя, Петербург!!!

….В ответ я не услышал ни слова. Да и что мог ответить город своему блудному сыну?

Но вот упала капля, прозрачная и крупная как слеза, за ней- другая, третья. И пошел дождь тихий, теплый, летний. Нет, это был не дождь, это были слезы города. Он принял меня, раскрыл свои объятья и пустил. Его отцовские слезы как бальзам подействовали на меня, мне стало столь хорошо и тихо на душе, что я и сам заплакал, впервые за последние годы…

 

Вы спрашиваете, почему я плачу сейчас, когда прошло уже десять лет с того момента, как я вернулся сюда?…Это не слезы, это просто дождь, разве вы не заметили, что пошел дождь?