Легковушка, споткнувшись на разбитой сельской колее, все-таки выровнялась и неторопливо, с чувством собственного достоинства, вплыла во двор через широко распахнутые ворота. Варвара Игнатьевна увидела своих из окна летней кухни, где готовила что-то вкусно пахнущее, выбежала, заквохтала. как наседка, теребя то дочь, то внучку.

– Ой, Лерочка. а я уж боялась, что не приедешь! Вот молодец! И Лорочку привезла! А Сережа где? Опять ты сама за рулем. Опасно ведь.

– Мам, – досадливо отозвалась Валерия, вытаскивая из багажника сумки, – говорила же, что приеду на неделю. Как отпуск дали, так сразу и приехала. А вот Сережке не дали. Так что ж нам, электричкой надо было трястись? А машина тогда зачем? И ничего, что уже сентябрь начался. Вон как жарко! Да и Риске нечего в городе делать. В школу в этом году еще не идти, так пусть лучше в селе побегает, на свежем воздухе.

– Я в следующем году зато пойду! – заверещала, подпрыгивая, девочка, в своем желтом платьице похожая на цыпленка. В две короткие косички были вплетены ленточки, тоже желтые.

– Пойдешь, пойдешь, мое солнышко, – заворковала баба Варя. Взяв внучку на руки, направилась в дом, а на пороге остановилась и, повернув голову к дочери, идущей следом, укоризненно произнесла:

– И что это вам с Сергеем приспичило такое хорошее имя переиначивать? Что это за Риска, когда она Лариса, Лора?

– Так уж с ее рождения повелось, – усмехнулась Валерия. – Да и в школе хоть никто Крыской-Лариской дразнить не станет.

Мать недовольно хмыкнула и скрылась за дверью.

После сытного обеда, приготовленного заботливой бабушкой, – борщ, вареники, блинчики – глаза у приехавших стали слипаться, а потому, твердо настояв на том, что мама разбудит их завтра не позже десяти утра, Валерия с дочерью отправилась спать.

Утро было роскошным. Конечно, бабушка явно попыталась схитрить, минут этак на тридцать, но Лера и сама уже встала, тихонько, чтоб не разбудить Риску, спавшую на соседней кровати. Потянулась, вышла, сонная, в одной ночнушке, на крыльцо. Солнце! Такое яркое и жаркое, осенью даже не пахнет. Лето! Форменное лето! Ох, как хорошо! Стояла на крыльце, жмурилась и радовалась жизни. Как давно она не была здесь! То, что раз в год приезжает, чтобы Риску подкинуть бабушке на все лето, да и то, если повезет, – так это ж не в счет. Дом, семья, работа, друзья. Крутишься, как белочка, все кипит, как водоворот, вгору глянуть некогда. Вот так многое мимо и проходит. Вот так и отец ушел из жизни, тихо проболев полгода, а она только раз и навестила, а второй раз – уже на похороны. Лера сжала губы. Вспомнила, как переехала отсюда, когда в институт поступила, как потом таскала сельские запасы в город – подружек в общаге кормить. А родителей лишний раз навестить – так некогда. Фу, сама себе противна… Нахмурилась, даже остатки сна слетели, как шелуха с репчатого лука. От грустных самоедческих мыслей оторвал шелест рядом, и сонный голосок пропищал:

– Мам, а когда гулять пойдем?

Из дверей сарая показалась Варвара Игнатьевна, увидала, заулыбалась. В одной руке несла банку с огурцами, в другой – что-то, завернутое в непрозрачный кулек.

– Вот бабушка нас покормит, – громким заговорщическим шепотом проговорила Лера, – и пойдем мы на речку гулять. Там цветы и пчелки, и вода журчит так таинственно… – она наклонилась к дочке, щекоча ее распущенными волосами.

– Там цветы и пчелки… – задумчиво отозвалась девочка и тут же радостно выпалила: – и я на сером волке!

Мама и бабушка рассмеялись. Была, была у их Риски такая привычка – рифмовать, что под руку попало. Как правило, получалась глупая, но милая галиматья.

– Ну, ладно, раз повскакали, то бегом умываться – и за стол, – распорядилась баба Варя. – А куда гулять-то пойдете?

– Да недалеко, мама. На луг у речки сходим, посидим, позагораем, потом, может, в лес заглянем. А то Риска и не знает, как грибы-ягоды выглядят. Раньше все маленькая была, а теперь уже и учиться пора.

– Это все хорошо, – завздыхала Игнатьевна, – только ты, гляди, на Земляничную поляну-то…

– Да не пойду я туда, не пойду, – засмеялась Валерия. – Ну, что ты, мама, меня всю мою сознательную жизнь этой несчастной поляной пугаешь. А вот ребята, кто ходил, говорят, что нет там ничего такого страшного.

– Так ведь болотце там, – баба Варя поджала губы, посерьезнела. – Мало ли чего. Не докричишься потом за помощью.

Спорить с матерью не хотелось, и Валерия, как примерная дочь, клятвенно пообещала правила не нарушать. После завтрака – гречневая каша с молоком да чай с яблочным пирогом – каждый занялся своими делами: бабушка – по хозяйству, мама с дочкой – на речку. По тропинке, вьющейся между полей, было приятно просто идти, глазея по сторонам, слушая щебет птиц и Риски, чувствуя, как ветер чуть-чуть касается твоего раскрасневшегося от ходьбы лица. Валерия упивалась свободой, природой, отпуском, шелестящим по телу шелковым платьем и обществом весело скачущей рядом дочки. До речки дошли быстро. Лера постелила на траву прихваченное старое покрывало, уселась, вытянула ноги, подставив их солнцу. Красота! Тихо-то как. Чуть слышно посвистывают птицы, гудит какой-то невидимый в траве жук, а там, через пересохшую после жаркого лета речку, – уже опушка леса. На нее хороводом выскочили березы, высокие, гибкие, светлые. Стоят, собой и миром любуются. Валерия прищурилась, глядя на белые стволы. Где-то за ними, если углубиться в заросли, пересечь Повалище, пройти через Черный овраг, миновать маленький сосновый бор, то можно выйти на Земляничную поляну. Ту, от которой всегда предостерегала ее мать, ту, за которой уже болотце, небольшое, но нехорошее, топкое, со множеством былей-небылей о нем.

Валерия покачала головой, вздохнула, улеглась на покрывало полностью, закинув руки за голову и прикрыв от блаженства глаза.

– Мам, смотри, бабочка! – вскрикнула восторженно Риска.

– Красивая? – поинтересовалась мать, не открывая глаз.

– Поймаю, тогда покажу, – рассудительно отвечало дитя.

Лера слышала, как дочка кружит по поляне, уговаривая бабочку не летать, а сидеть на месте, чтобы она могла поймать ее и показать маме. Судя по всему, насекомое девочку не слушало, отчего Рискин шепот становился все более сердитым, а сочинялки, которые она порой выдавала экспромтом, – все более язвительными. Погружаясь в дрему, молодая женщина улыбалась детской наивности. «Посидим немножко на солнышке, да в лес сходим на часок», – думала она умиротворенно…

Проснулась, моргнула несколько раз, прислушалась к своим ощущениям. «Надо, наверно, с солнца уйти, а то еще обгорю, вот смеху будет: осенью – да обгорела! А который час вообще-то? Жаль, что часов из дома не захватила. Где там Риска со своими бабочками?»

– Риска, – позвала ласково. Села, поправляя разметавшиеся волосы. – Риска, ты где?

Было по-прежнему тихо. Все так же чуть слышно посвистывали птицы, гудел какой-то невидимый в траве жук, а на опушке чуть заметно шелестели листвой белые березы. Но дочка не откликнулась. Валерия медленно поднялась, оглянулась по сторонам. Кругом на километр все видно, трава, хоть и густая, но невысокая, а деревья на берегу все тонкоствольные да друг от друга далеко. Нигде нет знакомого желтого пятнышка. Валерия задрожала. Полуденная дрема слетела мигом, как хмель под холодным душем.

– Риска! Доченька, где ты? Отзовись! – побежала в одну сторону, потом в другую. – Не прячься, глупышка! Так нельзя маму пугать! – торопливо выкрикивала, еще на что-то надеясь.

Ей отвечала только тишина, от которой закладывало уши.

– Лариса! – заорала, как сумасшедшая. – Лариса! Где ты?

Что делать? Куда бежать? Назад в деревню? А если ее там нет? Что будет с бабушкой, когда она узнает о пропаже внучки? Нет, туда пока нельзя. Надо искать… искать… Куда-то бежала, металась туда-обратно, прыгала, падала, царапая руки и колени. Остановилась на секунду, обвела безумным взглядом окрестности, некоторое время смотрела на речку. Воды – воробью по колено, а уж ребенку – тем более. «Может, она в лес пошла? – мелькнула спасительная мысль. – А там же…овраг, болото…Ох…» В три прыжка пересекла речушку по камням, выступившим над водой, и оказалась возле берез. Господи, ну, почему деревья не разговаривают? Так бы спросила у них про маленькую девочку в желтом сарафане, с желтыми ленточками в косичках… Бродила по разнотравью, путаясь ногами в высоких мягких стеблях, пыталась найти хоть какие-нибудь следы пребывания Риски на этом берегу, но ничего особенного не видела. Наконец остановилась, вздохнула судорожно. Может, она и вправду в деревне? Ну, если так!.. Сейчас вернусь да как дам! Чтоб мать так больше не пугала! Последний раз обвела взглядом опушку… и ноги подкосились. Бросилась в траву на желтую змейку, словно орел на мышь, схватила, сжала в кулаке и заревела навзрыд. Была она тут, была, девочка моя! А куда ж делась-то, господи?.. Валерия подняла голову, утирая слезы, и посмотрела на лес с ненавистью. Куда ребенка моего дел, а? Все равно найду. Какую-то минуту она еще колебалась, потом решительно зашагала вглубь чащи.

 

– Бабочка красивая…– заискивающе произносит тоненький голосок.

Детская ручонка с протянутыми вперед, дрожащими от нетерпения пальчиками очень медленно, почти незаметно, приближается к разноцветным, чуть трепещущим крылышкам. Бабочка вспархивает и лениво перелетает на соседний цветок.

– …глупая, спесивая… – Риска начинает сердиться. Она снова тянет руку, насекомое снова отлетает подальше. – …вертлявая и вредная…– возмущенно кричит девочка, – я тебя поколочу, будешь, будешь бедная!

Вот уж действительно глупая бабочка. Не понимает, что Риска совсем не хочет ее обидеть или сделать ей больно. Просто хочется поймать ее и маме показать, а потом снова отпустить на свободу. Но разве ж бабочке это объяснишь? Летит и летит себе, все дальше и дальше, с цветка на цветок, с лепестка на лепесток, а Риска – за ней, то крадется, то вприпрыжку, то опять крадется. Да все бестолку. Не дается бабочка в руки. Такая уж вредная, даже сочинять про нее ничего не хочется. Ну вот, кажется, лететь дальше и некуда. Последний цветок, почти у самой воды. Риска снова наклонилась и медленно потянулась к радужным крыльям. Бабочка высоко взлетела, потрепетала крылышками в воздухе, как маленький цветной флажок…и зигзагами рванула на ту сторону речушки. Риска, полуоткрыв рот, проводила ее изумленным взглядом. Вот те на! Какая противная! Перелетела, значит, и опять на цветок уселась, нектар пить. Как будто знает, что девочке туда нельзя. Хотя… Почему это нельзя? Это ж мама запрещает, чтоб я сама никуда не ходила, потому что боится от меня потеряться. Но мама ж – вот она, совсем рядом, в траве спит, на солнышке. Риска повернулась и с сомнением поглядела на мать. А если быстренько туда-обратно? Бабочку поймал, и снова на этом берегу. Мама и не узнает ничего. И потеряться не успеет. Вот и камушки в сторонке через речку цепочкой брошены, словно нарочно. Раз шажок, два шажок. Опасливый взгляд в сторону. Спит мама, во сне улыбается. Прыг, прыг, прыг по камушкам – и Риска уже на той стороне. Вот она, бабочка. Только руку протянула, а она, противная, опять улетела. Риска – за ней. От цветка к цветку, то крадучись, то вприпрыжку. Даже язык от усердия высунула. Уже просить не просит и стихов не сочиняет, только туда–сюда бегает. Надоело это бабочке, наверно. Вспорхнула она резко вверх да и полетела куда–то по своим насекомовым делам. Поглядела ей Риска вслед – надулась, поглядела вокруг – призадумалась, еще раз огляделась – и испугалась. Где речка, где мама? Кругом один лес, темный, густой. Нет в нем светлых березок, что возле речки собой любовались. Только елки большие да еще какие–то огромные деревья, которые Риска первый раз в жизни видит.

– Мама… – испуганно, но еще с надеждой.

Тишина.

– Мама! – уже с отчаяньем.

Пошел ветер по верхам, зашумело, зашептало. Стра–ашно. Не выдержала Риска, кулачки к глазам – и в рев! Ну, вот, так и знала! Все–таки потерялась мама. Где ее теперь искать? А–а–а–а–а!!!

– Чего ревешь, девонька? – вдруг слышит.

Отняла ладошки от лица. Смотрит, а недалеко от нее дедушка стоит. Голова седая, глаза голубые, как у мамы, только строгие очень.

– Так чего ревешь–то? – опять спрашивает.

– Потерялась, – всхлипнула Риска.

– А чего ж одна в лес ходишь?

– Да не я потерялась, а мама, – пытается объяснить сквозь слезы девочка. – Она спала, а я за бабочкой… А здесь лес другой, и мамы нет, и бабочка улетела… – и снова в рев. Ну, почему взрослые иногда такие непонятливые?

– Ну, хватит реветь. Лучше скажи, из какой деревни–то?

– Из Пере…(хлип)… селкина…(хлип–хлип)…

– Из Переселкина? Я там вроде всех знаю. А ты чья внучка будешь?

– Бабушки Вари, – отвечает Риска с надеждой. Даже плакать расхотелось. А вдруг этот дедушка и бабушку, и маму знает?

– Это какой Вари? Савельевых, что третий дом от луга?

– Ага, – расцвела девочка. – Так вы бабушку знаете?

А дед брови поднял недоуменно.

– Надо же! Когда это у Варьки Савельевой внуки–то появились? Видать, давно я в вашем селе не был. Тебе сколько лет?

– Шесть уже, – выпалила Риска. – Я на следующий год даже в школу пойду.

– Шесть. Как моей младшенькой, – задумчиво сказал старик. – Ну, ладно, давай руку, пойдем маму искать.

Протянула Риска ладошку да тут же и отдернула.

– А мне мама не разрешает с незнакомыми дядями разговаривать.

– Не разрешает, говоришь? Тогда давай знакомиться. Тебя как зовут?

– Риска.

– Эт что за имя такое нерусское? – нахмурился.

– А меня так дома зовут, – терпеливо пояснила девочка. – А бабушке не нравится. Она говорит, что у меня имя и так хорошее – Лариса, вот и не надо его переделывать.

– Лариса? Вроде слыхал такое. Наверно, из греков. Да, красивое. А меня Ерофеем кличут. Ну, давай руку, Риска, будем из леса выходить.

Посмотрела на него Риска, подумала – и протянула деду Ерофею ладошку. А рука у дедушки крепкая и сильно прохладная. В такую–то жару так приятно.

Пошли рядом, нога в ногу. Риска старается, подпрыгивает, чтоб успевать. У деда шаг медленный, но широкий. А как говорит интересно! Риска слушает, рот раскрыв.

– Смотри–ка, вон заяц возле пня… А там, за теми поваленными стволами, лоси водятся… Ежели за ягодами, то лучше всего во–он туда ходить. Там и голубика, и черника, и земляника. И грибов тут у нас всегда полно. А ежели дальше к болотцу пройти, то и клюкву, и морошку увидишь.

Интересно Риске с дедом, интересно и весело. И лес уже вроде не такой страшный и темный, и тропинка откуда–то под ногами появилась. Вьется, как змейка, а по сторонам цветов–то, цветов! И синие, и желтые, и красные, и пестрые. Риска таких и не видела. Эх, еще бы маму поскорее найти…

 

В школе Валерия бегала быстрее всех, а Сережа до сих пор называет ее в шутку «мой быстроногий Ахиллес». Вот и сейчас, словно вихрь, неслась по тропинке, глазами по сторонам шаря. В руке намертво желтая ленточка зажата – не отобрать. Кричать уже не могла – почти сорвала голос, распугивая лесную тишину криками «Риска! Лариса! Доченька!». Один раз таки споткнулась, упала лицом в траву… Наревелась досыта. Глаза до сих пор сухие, слезинки больше не выдавить. Да где ж ты, солнышко мое говорливое? Может, где–то в траве уснула, от жары разморясь. А может… Да неужели до самого болота добралась? Вот уже и тропинка еле видна, и лес потемнел, и бурелом вокруг, через который Валерия перелазит–спотыкается, а следов дочкиных все нет. Вот и Повалище кончилось. Дальше – Черный овраг, Земляничная поляна и… болото.

Подкашиваются у Валерии ноги. Если она – Ахиллес, то Риска – ее «ахиллесова пята».

– Ла–а–ри–и–са–а… – закричала протяжно и хрипло, напрягая остатки голоса.

«А–а». – отозвалось в чаще. Замерла, прислушалась. Эхо? Вот опять: «А–а». Но ведь Лера–то молчала. И вдруг четко и узнаваемо: «Ма–а–ма!».

Сорвалась с места, как будто ветром сдуло. Так, наверно, и Ахиллес никогда не бегал. Исхлестанная ветвями, полубезумная, задыхаясь, вырвалась на какую–то поляну, а навстречу – дочка, живая, здоровая, веселая! Бежит, подпрыгивает, на ходу вопит радостно: «Мама! Мама! Наконец–то мы тебя нашли!». Схватила Риску в охапку, тут и третий раз за день отревела свое, откуда только и слезы взялись. Тискала, целовала, пока дочка брыкаться не начала.

– Мам, ну перестань! Мы же тебя нашли. Теперь будет все хорошо, только ты больше не теряйся.

– Кто это «мы»? – только сейчас дошло до Валерии, что ее дочка не одна. Стоит какой–то старик рядом и так странно на них смотрит, только глаза поблескивают. А глаза вроде голубые, только больно уж светлые.

– Мы с дедушкой Ерофеем. Ой, он столько про лес знает, даже больше, чем ты! И бабушку знает. Он меня домой вел. А еще мы тебя искали, и вот нашли, – это все Риска щебечет, крепко обнимая мамину шею.

Валерии вроде бы и поблагодарить нужно, а язык как отняло.

– Ты Вари Савельевой дочка будешь? – старик спрашивает.

Молча головой кивнула.

– Вижу, вижу, похожа очень, только по–городскому одета.

– Так я в городе уже давно живу, – тихо обронила. – а это вы мою дочь нашли? Спасибо вам огромное.

Посуровел, брови сдвинул.

– Чего за дитем не глядишь? Мала она еще по нашему лесу одна бегать. Люди разные бывают. Я ее назад в Переселкино вел. Пойдем, до речки короткой дорогой доведу, там уж сами.

Валерия дочку с рук так и не спустила. Тяжеловато, но ничего. Потерпит. Идет за стариком. Он – на три шага впереди, она ему в спину почти дышит. Оба молчат. А зато Риска–то, Риска так соловьем и разливается у матери на руках.

– Ой, мамочка, а мы зайчика видели! А еще дедушка Ерофей мне показывал, где тут грибы и ягоды растут. А еще там лоси ходили. Только мы их не видели. А еще…

И тыр–тыр–тыр, тыр–тыр–тыр. Рот просто не закрывается.

Валерия кивала да поддакивала, а у самой разные мысли в голове кружились. Дед вроде и ничего, только сумрачный да строгий какой–то. Говорит, в деревню девочку вел. А вдруг нет? Как проверишь? Да и что это за короткая дорога, о которой Лера за все свои детские годы не слыхала? Идут ведь уже долго. Правда, тропинка дорожкой стала, почти прямой, по которой даже двое бок о бок пройдут. Но Валерия все равно сзади идет. А лес вроде поредел, солнце сквозь листву пробивается, Риска на руках щебечет. Веселее на душе стало.

Но тут – новая напасть. Пригляделась Валерия к проводнику и мысленно ахнула. Господи, да какой же он старик?! Высокий, плечи широкие, спина ровная, шаги уверенные и одновременно плавные. Идет – будто ни одна травинка не шелохнется. Да ему ж не больше сорока! Это потому стариком кажется, что седой весь, словно голову в белила окунул, бородка и усы тоже седые, а глаза–то молодые, цепкие. И неуютно стало как–то Валерии. Неожиданно она осознала, что идет по дремучему лесу с совершенно незнакомым мужчиной, а Риска – плохая защита для своей хрупкой матери.

Будто мысли ее прочитал. Остановился, повернул голову, ожег синим взглядом через плечо.

– Ты, молодуха, меня не бойся. Охальничать не привыкший, потому как женка есть любимая да детки малые. Я им привык в глаза прямо смотреть.

И дальше пошел. А Валерии чего–то так стыдно стало, как будто глупость несусветную сморозила. Вздохнула тихонько и промолчала.

А лес все светлее, все приветливее. Все легче и легче на душе у Леры. И по сторонам веселее смотрит, и в спину проводнику – украдкой да с благодарностью. И чего напридумывала? Мужик как мужик. Правда, суровый какой–то. Это, наверно, потому, что он явно не в селе живет, а где–то в лесу. Нелюдимый, зато лес, как свои пять пальцев, знает. Хотя, вон, и семья, вроде, имеется, жена, дети. Да и маму откуда–то знает. Надо будет дома спросить, что за человек. И отчего это он в свои годы такой седой, интересно? Может, какая напасть в его жизни приключилась? Говоря по–современному, стресс. Поглядывает Валерия на провожатого, как он по траве с солнечными лучиками шагает, и чудится ей, что Ерофей этот – ее с Риской ангел–хранитель, который их из лесной дремучести выводит. И такой он весь добрый да светлый, что даже леса собой не затеняет. Такое впечатление, что чуть ли не каждое дерево сквозь него видно… Чего, чего? Потрясла Валерия головой, чтоб от дурацкого умиления очнуться. Что это еще за глупости? Сентябрьским солнышком голову напекло, что ли? Эх, домой бы скорее…

Только подумала, как дорожка–тропинка поворот сделала и… исчезла. Поставила Лера дочку на траву, смотрит и диву дается: это ж с какой стороны они вышли–то? Вот она, речка, вот и лужок с группой белоствольных красавиц, что собой и миром любуются. А на той стороне – поля, и деревня вдали видна.

Ерофей подождал, пока они с ним поравнялись, рукой махнул.

– Вон, по камушкам, переберетесь, а там уже и домой. Варваре привет передашь. Да за дочкой лучше смотри, не отпускай от себя далеко. Славная она у тебя.

– Спасибо! – выдохнула Валерия и руку протянула. – Большое спасибо вам за все. Маме привет обязательно передам.

И Риска снизу, как писклявое эхо:

– Пасиба, дедушка Ерофей!

На секунду заколебался, но руку пожал. Ладонь крепкая и холодная (это в такую–то жару!). Чуть усмехнулся, Риске подмигнул – и в заросли. Смотрит Лера – странно–то как: шаг человек сделал – и нет его, даже ветка никакая не качнулась. Аж позавидовала: умеют же люди по лесу ходить. Нет, ну точно – лесной житель.

На обратном пути Валерия сто раз, не меньше, Риске проговаривала: не рассказывай бабушке, что мы в лесу друг друга искали, она волноваться будет, а ей нельзя, у нее сердце слабое. Скажем, мол, на опушке леса, возле речки, деда Ерофея видели, и привет от него передадим. Сто раз сказала, да, видать, сто – для Риски не число, ибо во двор войти не успели, а дитя уже вопит радостно:

– Бабушка, бабушка, а мы на речке были, и в лес ходили, а потом мама потерялась, и мы ее с дедушкой Ерофеем по лесу искали. А еще я видела бабочку, только не поймала. А потом мне страшно стало в лесу, когда мама потерялась, а деда Ерофей меня за руку взял и по дороге повел, а там цветов стока! – Риска на секунду замолчала и снова, уже виновато: –Ты не думай, я с ним сначала познакомилась, а уже потом ручку дала.

Варвара Игнатьевна как раз из сарая шла с пустым ведром. Увидела своих – заулыбалась, прислушалась к внучкиным словам – насторожилась.

– Ну–ка, дочка, – это уже к Валерии, – зайдем в дом, расскажешь, где это вы в лесу терялись и что там за мужик был?

– Да нормальный мужик, мам, – досадливо отозвалась Лера, испытывая сильное желание дать Риске под зад. – Ну, мы там в лесу возле речки друг дружку немного потеряли, так этот Ерофей нам найтись помог. Тебя, кстати, знает, привет передавал. Да и не дед он вовсе, так, лет сорок, чуть Сергея моего постарше, только седой весь почему–то.

Брякнуло ведро, покатилось по полу, зазвенело. Варвара Игнатьевна, шедшая впереди, повернулась к дочери, пытаясь что–то сказать дрожащими губами, но не смогла. Попятилась, оседая. Хорошо, хоть табуретка попалась на пути, а то бы так на пол и села.

– Мама! – кинулась к ней Валерия. – Что, сердце? Где болит?

И Риска испуганно возле стола притихла, на бабушку уставилась. Лера мотнулась по комнате туда–сюда, вода, лекарство, и уже на корточках возле матери.

– Мамочка, я тут! Вот, выпей!

Молча выпила, но сидела белая, как мел, только глаза синие – Лера в мать удалась – помаргивают. Потом Варвара Игнатьевна подняла руку и медленно перекрестилась, от чего Валерия просто остолбенела: она в жизни не видела, чтобы мать это делала.

– А теперь рассказывай, – сурово произнесла баба Варя. – Все, как есть, рассказывай.

И под пристальным и каким–то странным материнским взглядом Валерия уже врать не могла. Слово за словом – все без утайки рассказала. Наконец, закончила. Варвара Игнатьевна некоторое время сидела молча, только вздыхала.

– А теперь послушай ты меня, Лерочка, только не перебивай. Да табуретку возьми, присядь.

Лера послушно взяла вторую табуретку и села напротив матери. Риска ей на колени шлепнулась, тоже слушать собралась.

– До войны у нас в селе лесник был, Ерофеем звали, – начала Варвара Игнатьевна как–то устало и отстраненно. – Он–то, конечно, в лесу жил, в Переселкино редко появлялся, за спичками там или к кузнецу зайти. Но когда появлялся – от девок на выданье заборы трещали. Красивый был. Фигура – как у богатыря былинного, волосы черные, как воронье крыло, а глаза синие, как васильки полевые. Я тогда совсем девчонкой была, только из детского возраста выходить стала, но, помню, и я в него влюблена была. Да–а, многие б за него пошли. Только он не смотрел ни на кого, так бобылем и жил в избушке своей. А стояла она как раз за Земляничной поляной. Я ее сама издали видела, когда в те места за ягодами бегала. Лес он очень любил, знал его, как свое подворье. С сельчанами ровен был, только нелюдим немного. С родителями моими, помню, здоровался уважительно. Да и люди к нему хорошо относились. Как–то пропал он из виду на несколько месяцев, говорят, в дальние края ходил, а когда вернулся – не одна девка заплакала. С женой вернулся. Видно, ее всю жизнь и ждал. Говорил о ней – аж светился весь, глаза так и сияли. Любовь промеж них большая была. И я ее видела несколько раз: красивая, тихая, приветливая. Славная, ему под стать. Одним словом, хорошая пара. Детки вскоре пошли: два сына и дочка – папина любимица. А потом – война. Появился в селе карательный отряд, все партизан в лесу искали. А кто ж этот лес лучше Ерофея знает? Никто. Нашли, привезли. Хотели, чтоб он им тайные тропки показал да закоулки лесные. Отказался. Они его и уговаривали, и задабривали, и били. А он уперся – и ни в какую. Тогда они его назад отвезли, к дому, а там, у него на глазах, жену с детьми в избу загнали да гранатами и закидали… – опять перекрестилась. – Ну, после этого он запираться больше не стал, согласился их через лес провести. Помню, как отряд из села уходил. Ерофей впереди шел. Кто его видел – не узнавал. Спина все такая же ровная, шаг – пружинистый, только вот седой, как лунь, а глаза – будто две льдинки речные: синие, холодные, пустые. Говорят, он таким стал, когда возле пылающей избы стоял, связанный, и слышал, как кричат его дети. В общем, увел он их. И все. Больше их никто не видел: ни Ерофея, ни вражин этих. Слухи были, что он их так по лесу поводил, что ни один не уцелел: кто в болото попал, кого деревом придавило, кто в овраг свалился. Ну, и сам, конечно, сгинул. Разве б они его живым отпустили–то после такого? А болотце за Земляничной поляной, знаешь, как получилось? Там, возле домишка, родничок был. Когда гранаты рвались, они и ключ повредили, вот и разлилась вода, заболотилась. Что ж, многие о Ерофее горевали, героем его считали, семью жалели. Да только спустя лет десять, как война окончилась, начали странные вещи твориться. Начали люди Ерофея снова видеть. Кто издали, а кто и вблизи. Как был ему сороковник, так вроде бы и остался, ни на год не постарел. Все такой же сумрачный да нелюдимый, разговаривать – почти ни с кем, а по лесу таки поводит, да все в сторону болотца своего норовит заманить. Кто спасся – сам али люди добрые помогли, а кто и там остался. Невзлюбил он людей, – завздыхала, – правда, только взрослых, а с детками более приветлив, завсегда из лесу выведет, если заблудились, а то и места ягодные да грибные покажет. Правда, уж лет пять о нем ничего слышно не было, а вот, глядишь ты, снова объявился.

– Ой, мамочки, – Валерия, которая на протяжении материнского рассказа менялась в лице все больше и больше, прижала руки к груди. Неясно было, то ли к Варваре Игнатьевне обращалась, то ли просто вырвался у нее возглас. – Ой, мамочки, да с кем же я тогда разговаривала–то?

– Повезло тебе, Лерочка, – всхлипнула мать. – Была б одна, неизвестно, как оно обошлось бы. А так Лорочка тебя спасла. Не захотел Ерофей девчонку губить. Говорю ж, детей любит.

Замолчали обе. Посмотрела Риска на маму, на бабушку. Молчат, и лица у них какие–то странные. Чего они тут про дедушку Ерофея говорили – ничего не понятно. Скучно стало Риске. Слезла она с маминых колен, подумала и побежала во двор. Играть.