У меня было рекомендательное письмо от специалиста с мировым именем. И я как-то не подумала, что этого может быть недостаточно…

- А как у вас со здоровьем?

- Нормально, - наступила я своим ответом на его вопрос.

Начальника экспедиции, видно, смутило то, что я не удержала паузы.

- Вы, наверное, не представляете себе реальных условий…

- Я жила на Чукотке. Работала в тундре, даже была пастушкой какое-то время…

- Знаю. И все-таки вы, наверное, не представляете себе реальных условий. Антарктида – это даже не Чукотка…

Да он смеется надо мной! Перед тем, как придти на собеседование, я, конечно же, собрала информацию.

- Безусловно, я не могу предвидеть, как поведет себя мой организм при температуре минус семьдесят, - спокойно ответила, - но при сорока градусах (плюс ветер сорок метров в секунду) я вполне нормально функционировала…

- Ну, семьдесят - это в глубине континента, на нашей, прибрежной, полярной станции куда теплее…

И все же в интонации начальника экспедиции я не услышала никаких обнадеживающих оттенков.

- Хорошо, сейчас постараюсь несколькими штрихами обрисовать картину…

Он подошел к карте.

- Лететь нужно будет вот так… Через Париж (или Мадрид), Буэнос-Айрес, Ушуайя . В общей сложности 56 часов. Перепады температуры жуткие. Сейчас в Киеве – 2, в Айресе + 42, в Антарктиде минус 7. Времени на акклиматизацию нет… Между Огненной землей и нашей станцией пролив Дрейка, видите? Вы что-то слышали о нем?

- Место соединения двух океанов – Тихого и Атлантического.

- Здесь почти не бывает штиля, особенно в ту пору, когда мы забрасываем на станцию очередную экспедицию. Лето – время жутких штормов. Девять баллов - в порядке вещей.

- Сколько времени судно идет через пролив?

- В лучшем случае трое суток…

 

Я сразу вспоминаю свою командировку в Уэлен… Крохотное, как для такого штормяги, суденышко, швыряло, словно щепу. Мы лежали штабелями в трюме (места в каютах раскуплены заранее, а мне, как всегда , нужно было срочно. Так что безо всяких сомнений я согласилась на место африканских рабов, где со мной поселились еще и анадырские музыканты).

Не было сил ни говорить, ни думать. Путь до палубы казался нескончаемо немыслимым, и я радовалась, что в моем желудке не было никакой еды. От одного воспоминания о пище становилось дурно.

Сосед по трюму, руководитель ансамбля и солист, долго уговаривал меня хоть немного поесть:

- Это очень плохо, когда качку человек переносит вот так - на голодный желудок…

У меня не было сил отвечать, я просто отмахивалась. А он не унимался:

- Поверьте мне, в ранней юности, до того, как стать музыкантом, я работал на сейнерном флоте – шкерил рыбу…

- Не знаю, что такое «шкерил», но по-моему, это то, чем вы сейчас занимаетесь. Оставьте меня в покое…

- Ну вот и хорошо, уже шутим, а то вон вся зеленая… Ну-ка давайте колбаски – хоть немного… Специально для вас заставил буфетчицу слезть с койки и поджарить…

- Так вы не только солист, но и садист…

- Пусть так, давайте ешьте…

Поддаться на уговоры такого прилипалы всегда легче, чем отказаться, но последствия часто только подтверждают, что отказаться было бы правильнее.

Он накормил меня и ушел курить на палубу, а я вся покрылась испариной. И эта дурацкая колбаса вынудила меня вскоре последовать за ним - удержать ее в себе при такой качке было выше моих сил. Путь к освобождению от навязанной мне пищи был труден. Меня бросало из стороны в сторону, я хваталась за любые, попавшиеся под руку, выступающие части судна, отталкивалась от каких-то людей, которые, как сомнамбулы, брели кто к перилам на палубе, кто уже от перил. Качка была и бортовой, и килевой… Время от времени винт судна выходил из воды и прокручивался вхолостую, я подумала, что если выпаду за борт, то никто этого даже не заметит…

Какой-то мужчина в болотниках спасался от качки водкой. Он доставал бутылку из-за голенища болотников, судорожно отхлебывал прямо из горлышка…

Я глянула на него, - и мне стало еще хуже. Наверное, хуже всех, потому что, когда он глянул на меня, очередная порция его «лекарства» вместе с содержимым желудка ушла за борт. Зрелище послужило для меня катализатором… В тот момент, когда меня снова стало выворачивать, он опять прикладывался к горлышку и… Водка снова попала в открытое море...

- Скройся с глаз! – закричал позеленевший враз мужчина, отмахиваясь обеими руками.- Из-за тебя выпивка пропадает!

По дороге назад, в трюм, я еще успела крепко прижать к коридорной стенке невысокую хрупкую чукчанку. До встречи со мной она пыталась донести до умывальника кисть винограда. Когда судно накренилось на другой бок, я увидела на стене виноградный сок с мякотью…

Так кто там пугал меня штормами?

 

- … и тут нужно иметь в виду…м-м-м… некоторый эстетический момент… Понимаете, по технике безопасности, вас никто не имеет права отпустить одну на палубу в такой шторм… а других женщин в экспедиции не предполагается… Женщин стараются вообще в экспедиции не брать – правда, из других соображений…

- Я вас понимаю. Именно после того, как меня будет у всех на глазах выворачивать, думаю, у мужчин других соображений уже не останется. А для меня экспедиция в Антарктиду сама по себе настолько романтична, что разбавлять ее какой-то интрижкой я не собираюсь.

- Но это еще не все,- продолжал начальник экспедиции. - Всю аппаратуру для исследований нам придется тащить на себе, при каждой пересадке в пути. Как вы понимаете, это тяжелые железяки. И разгружать судно придется нам же самим, стоя по пояс в ледяной воде (хоть и в спецодежде). Перебрасывать друг другу ящики нужно будет, не уронив их в воду…

 

Я сразу вспомнила свой карпатский рюкзак. По моей просьбе один из приятелей, продвинутый альпинист, приобрел для меня снарягу «легчайшего веса». Я не брала в свой первый сольный пятидневный поход ничего лишнего, даже полпасты из тюбика предварительно выдавила и вместо металлической взяла пластмассовую ложку. Но помню, когда наконец все собрала-упаковала и попыталась в рывке поднять свою туристскую страхопудину, первая мысль была такой: неужели это можно поднять? Вторая мысль: неужели с этим можно передвигаться? Третью мысль просто отогнала от себя…

Да, карабкаться с 20 кг на плечах в гору обычной, среднестатистической женщине непросто. А труднее всего было после привала снова надевать рюкзак на себя. Метод «с колена» мне показался трудноватым. Я натягивала на себя лямки лежа, потом перекатывалась на четвереньки и уже с такой позиции обезьяна перевоплощалась в человека прямоходящего.

- Но ящики с оборудованием потяжелее двадцати килограммов,- не унимался начальник. - И учтите, что ловить их на лету – это совсем не то, что тащить за спиной…

Так… Либо он меня просто запугивает, либо… очень сильный реалист.

Таким людям всегда нравится опускать на землю летающих. Ты им о крае своей мечты, а они - о перебоях с хозяйственным мылом. Мне трудно им бывает объяснить, что жажда дороги и новизны, открытого пространства и звенящего воздуха бывает так сильна, что ее не заглушить никакими перебоями. Более того, эти перебои воспринимаются мною в контексте, - как часть той самой новизны и свежести, делающей твою жизнь особенной.

Девятнадцать суток на лавочке анадырского аэропорта, может, кого-то и выбили б из колеи, но только не меня. За окном бушевала пурга, рейс все это время откладывали только на два часа (каждые два часа все эти 19 световых дней!), хотя невооруженным глазом было видно, что летной погодой и не пахнет. Я думала: «Где, в каком порту, прочувствуешь такую экзотику !». Еще помню, как, в связи с дефицитом жилья, редакция мне предоставила один из кабинетов. Туда втащили панцирную кровать, которую «за старомодностью» кто-то списал на берег, я купила двухкомфорочную плитку, а стол и стул в кабинете уже были. Все остальное – в чемодане. Над кроватью я повесила огромную карту Союза, где красными флажками отмечала места, в которых мне удалось побывать. Просыпаясь утром под свист чукотской пурги, смотрела на свой «ковер» и думала о тех точках на карте, которые пока еще не украшены моими «мотыльками»…

 

И наконец начальник экспедиции выдвинул тяжелую артиллерию.

- Если вы заболеете, государство не выплатит вам ни гривны. Вы под моей полной и личной ответственностью.

Он помолчал.

- И еще об ответственности. У одного из участников нашей экспедиции по дороге на станцию открылась язва. Мы вынуждены были оставить его в Ушуайя. Его нагрузку (в том числе и физическую!) другим пришлось взять на себя. В экспедиции, сами понимаете, запасных игроков нет…

Вот теперь наступила долгожданная для него пауза. Она растянулась на несколько тактов больше, чем ожидалось…

 

Эта зима – очень странная. Кто на нее не жаловался – тот просто скрытный человек. Или оригинальничает.

Сперва даже было забавно - два ведра грибов из декабрьского леса… или вдруг расцветшая среди зимы японская айва в ботаническом саду. Но свинцовое небо начало напрягать. Солнцу никак не удавалось вырваться из смирительной рубашки грязно-серых туч. И когда в пору традиционных крещенских морозов на дворе все еще стояла слякоть…

Душа истосковалась по белому снегу. Да что там душа? Отсутствие привычного сезонного распорядка в первую очередь почувствовало тело. Вместо утреннего «весь мир у меня в кармане» пришло унылое «ну и что, что день начался?» . Пропало ощущение свежести… Я засыпала в транспорте, и после работы не хотела уже ничего…

Странное чувство для той, которой вечно не хватает свободного времени. И несвободного тоже.

Я старалась не очень на этом зацикливаться. Банальный депресняк для меня не типичен, а всеобщее понижение тонуса давало чувство гармонии с окружающей средой. Скорее всего, я так дотерпела бы до своего любимого апреля, а там распогодилось бы… Но этот вопрос…

- А как у вас со здоровьем?

И этот контекст…

Я очень ответственный человек…

 

И тут я почувствовала настоящую обиду. На собственное тело…

Это было, как предательство – в такой момент оставить меня ни с чем.

- Что за саботаж? – спросила я его с упреком.- Еще не было случая, чтобы ты меня так подводило, чтобы из-за тебя рушились мои мечты…

Да, действительно, не было случая…

 

При каждом взлете, тело казалось невесомым, я его просто не чувствовала. Главное - размах крыльев. Я научилась обходиться без пищи (десять дней проверяла в эксперименте свою выносливость), крепость моего сна не зависела от удобства ложа (один раз я ночевала даже в стойке регистраций, потому что из-за пурги, затянувшейся на неделю, не было места – даже сидячего – на аэропортовских лавках). Я вообще могла ночь перебыть просто так… Когда, заканчивая очередной рассказ, вдруг отрываешься от монитора и обнаруживаешь, что на улице светло, и что ложиться уже вообще нет смысла…

Всегда, всегда мое тело подтягивалось к моим стремлениям, а сейчас оно стало для них стопудовой гирей. Тело больше не было моим союзником, более того становилось противником…

- Что, конец нашему сотрудничеству? – сокрушенно спросила его я.

- Сотрудничеству? Или эксплуатации?

О нет, я еще не сбрендила. Тело не имеет внутреннего голоса. Оно не может ничего отвечать.

- …и потому не может защититься красивой или хлесткой фразой. Оно защищается так, как умеет, - сперва недомоганием, а потом - болезнью.

Тогда чей это голос? Не я же выгораживаю того, кто меня так подло подвел. Причем именно тогда, когда мне представилась возможность осуществить свою умопомрачительную мечту – попасть в Антарктиду!..

Это предательство.

- Тебя один раз предали, а ты уже возмущаешься… А сколько раз ты предавала его?

Что за чушь? Как это я могла предавать собственное тело? Ведь это – я сама?

- Ты сама? О нет… Ты тащишь его за собой, не спросив, желает ли оно этого. Только не говори, что у тела нет никаких желаний. Ему нужно тепло, пища, свежий воздух, отдых, наконец понимание.

Какое еще понимание?

 

Я возвращаюсь с работы поздно. В доме напротив горят лишь пять окон… Когда-то папа подносил маленькую девочку к окну и, чтобы она скорее заснула, приговаривал: «Эти окна послушные, они уже спят, видишь? А вот то - на пятом этаже - все упрямится. Ничего.. устанет… глазки закроет… и, как наша хорошая девочка, уснет…»

Хорошая девочка после этого сразу засыпала. Очень хотелось быть, как все. Все одинаковые, все погашены…

А через пару десятков лет «непослушное» окно вызывало во мне совсем иные чувства. Его свет согревал. Появлялось ощущение близости с тем, кто там, напротив. И это отдаляло меня от того, кто здесь, внутри. Я не слышала своего тела, была уверена, что ему тоже интересно торчать со мной за монитором до рассвета.

Возвращаясь с работы, я просто не могла удерживать в себе рассказ, зародившийся в тесноте салона последнего поезда метро. Идя домой, я все время прокручивала и прокручивала в голове отдельные фразы и целые абзацы, не только для того, чтобы не забыть их, но и чтоб не потерять ощущений. Потеряв ощущение, уже не закончишь рассказ… И что? Кто бы от этого умер?

 

- Тебе нужно было задать этот вопрос, - снова слышу я внутренний голос с такими несвойственными мне уравновешенными интонациями. - Да, хоть на минуту закрыть фонтан красноречия и задать своему телу простой вопрос. Такой же, какой ты задавала своей подруге, впервые вырвавшейся с тобой в горы: «Ну как ты?». И не обязательно, чтобы она ответила: «Сил моих больше нет!». Ты просто останавливалась и вслушивалась: не запыхалась ли? Выражение лица? Блеск в глазах? Походка? И если ты видела, что в ее позе что-то не так (слишком согнута, напряжена), - говорила: «Привал!» И при этом не делала ей одолжения - не только результат, но и само восхождение должно приносить радость, вы же не спортсмены…

Но свое тело ты ни о чем таком не спрашивала. Ты вообще на него не обращала внимания, как будто это твой бессловесный раб. Только ты забыла, что рабовладелице некем заменить ее единственного раба…

О да, такое часто случалось с тобой и не только в горах. Ты тащила его к вершине, а ему хотелось в это самое время полежать в теплой воде и мыльной пене. Просто лежать, и чтобы никто не допекал никакими мыслями. И чувствами тоже. Но тебе были непонятны такие странные желания, ты человек действия. Даже когда сидишь, - ты продвигаешься вперед…

Помнишь, как ты просидела за печатной машинкой почти 18 часов? День смешался с ночью. Ты была просто неадекватна. Если бы в любой из этих моментов тебя спросили бы о времени суток, о числе, месяце или о том, какой нынче год на дворе, ты не поняла бы, о чем они…

 

Да, так родился один из моих самых любимых рассказов. Когда я поставила точку и выбралась на улицу, окружающие люди казались мне посланцами с других планет. Я все еще держала за руку своего милого, непутевого героя, и весь мир был ни при чем…

На вторые сутки к вечеру, меня наконец посетило чувство голода. Так люди возвращаются к реальной жизни… Я удивилась, что ломоть черного хлеба с маслом, оказывается, по-настоящему вкусен. Ах да, 18 часов я пила только чай, и, конечно же, не помню, сколько чашек.

- Но все эти 18 часов мое тело молчало!

- Ха, ты просто его не слышала! Ты же зависла на своем герое…Ты ему отдала предпочтение.

 

Что нужно, чтобы ты наконец услышала свое тело?

Написать о нем рассказ?

А как написать рассказ о том, кого ты не слышишь и не видишь?..

 

Мое тело, мой милый дружок. Ты так старался поспевать за мной повсюду. Тебе было нелегко, ведь я выбрала совсем не твой темп. Я видела сверкающие белизной вершины и эти долины нарциссов, неправдоподобные в своей первозданности. Я вся была устремлена вперед и ввысь и не оглядывалась на тебя, не вслушивалась в твое дыхание… Ты тащился за мной, безропотно снося мое равнодушие к тебе… Иногда ты останавливался в пути… Я нетерпеливо постукивала носком стопы о землю… Я думала только о том, что теряю время…

 

С детства я была тихоходом. И когда взрослые брали меня в лес, я вечно отставала. Мне были ненавистны эти прогулки, потому, что каждая остановка у муравейника или какого-нибудь дивного мухомора сразу повергала меня в безнадежно отстающего. Я все еще пыталась догнать взрослых, я просила их затормозить… Но они шли вперед, оживленно разговаривая между собой о чем-то своем, взрослом, важном. В безнадеге я останавливалась, срывала с себя панамку и швыряла ее оземь. Им приходилось возвращаться… И так до следующей моей задержки…

А тебе, моему дружку, я не дала даже спасительной панамки. Просто шла вперед по лесу своих ощущений, все время ускоряясь, наконец достигала взлетной площадки, отталкивалась и … Да что там видно с высоты? Все маленькое, игрушечное, ненастоящее. Я просто теряла тебя из виду…

Иногда ты пытался привлечь мое внимание (впрочем, очень робко, и я давала тебя таблетку, чтоб ты отцепился, или накачивала тебя допингом – крепким кофе). Ты даже не хныкал (кто б это услышал?), ты терпел до последнего. А потом просто падал от усталости.

Я поднимала тебя за шкирки, как какого-то котенка… Я говорила: «Ничего-ничего… Все в порядке… Ты у меня такой молодец…». А у тебя просто не было сил что-то возразить…

 

То, что на самом деле понять невозможно. Противник всякого насилия и угнетения, друг и помощник обиженных и оставленных (да, да, это я собственной персоной!), насилует , угнетает, обижает и оставляет в беде своего лучшего друга… Разве нет? Кто бы так долго и безропотно терпел меня и мои выхватки?... И кто может защитить мое тело от меня же?.. Кто?

 

Если другу не уделять никакого внимания, он просто перестает им быть…

 

Вот так - через Южный полюс - приходит понимание собственной целостности.