ЖИЗНЬ, ПОЛНАЯ ТАЙНЫ. ЛЕГКИЕ НАБРОСКИ К ПОРТРЕТУ «ПРИНЦЕССЫ НОЧИ»

 

( 04.08.1780 года - 18.01.1850 года )

 

Изысканный, шумный, привыкший к различным эпатажам великосветский Петербург, Она всегда несказанно удивляла. И не только тем, что не спала по ночам.

 

Больше всего фривольных светских дам и их сиятельных ветрогонов - кавалеров изумляла « Принцесса Ноктюрн» тем, что при всей своей пленительной красоте, словно сошедшей с картин Рафаэля или Корреджио! – умудрялась довольно легко держать на почтительном расстоянии многочисленную толпу обожателей!

 

Впрочем, среди них было мало просто привычных, легкодумных «дамских угодников»! Генерала русской армии, графа Михаила Федоровича Орлова, принявшего в 1815 году от побежденных французов ключи Парижа, к примеру, совсем трудно было назвать таковым! Но от этого княгине, конечно, было не легче...

 

Князь Петр Андреевич Вяземский, много лет спустя писал о ней, своей давней, удивительной знакомой:

 

" При всей своей женственности, которою была она проникнута, она, кажется, по натуре ли своей или по обету, никогда не прибегала к обольстительным приемам, в которые невольно вовлекается женщина, одаренная внешними и внутренними приманками. Одним словом, нельзя представить себе, чтобы княгиня, когда бы и в каких обстоятельствах то ни было, могла, если смеем сказать, промышлять обыкновенными уловками прирожденного более или менее каждой женщине так называемого кокетства". И замечал далее с проницательностью истинного ценителя женской красоты:

 

« Княгиня была очень красива, и в красоте ее выражалась своя особенность. Она долго пользовалась этим преимуществом. Не знаю, какова была она в первой своей молодости; но и вторая и третья молодость ее пленяли какою-то свежестью и целомудрием девственности. Черные, выразительные глаза, густые темные волосы, падающие на плеча извивистыми локонами, южный матовый колорит лица, улыбка добродушная и грациозная: придайте к тому голос, произношения, необыкновенно мягкие и благозвучные - и вы составите себе приблизительное понятие о внешности ее. Вообще красота ее отзывалась чем-то пластическим, напоминавшим древнее греческое изваяние. В ней ничто не обнаруживало обдуманной озабоченности, житейской женской изворотливости и суетливости. Напротив, в ней было что-то ясное, спокойное, скорее ленивое, бесстрастное". (П. А. Вяземский. «Старая записная книжка» 1871 год.)

 

Княгиня Евдокия Ивановна Голицына происходила по отцу из древнего рода Измайловых, а по матери была племянницей князя Николая Борисовича Юсупова, одного из самых богатых и влиятельных русских вельмож. Она рано осиротела, воспитывалась у родных, но как дочь сенатора и представительница старинного дворянского семейства была очень « обласкана» вниманием Двора и самого Государя Императора. Павла Первого, по воле которого она была выдана замуж (в 1799 году) за человека нелюбимого и весьма заурядного - князя Сергея Михайловича Голицына. Тот был тщедушен, мал ростом, до неприличия сластолюбив и, конечно, мало чем мог привлечь такую незаурядную личность, как «красавица - чудачка Авдотьюшка » - так ласково называл будущую княгиню воспитывающий ее дядюшка.

 

Не орденами же своими, хоть и полным кавалером всех высших Российских наград являлся?! Авдотьюшка была совсем не тщеславна, только вот сердце имела слишком доброе… Пожалела дядюшку Михаила Михайловича.

 

Дядя - опекун красавицы – чудачки, ночь напролет читавшей сочинения Руссо и решающей сложные математические ребусы, был уже весьма преклонного возраста, и дабы не тревожить его понапрасну, не раздувать громкого светского скандала, не привлекать гневного внимания « непредсказуемого» императора, и втайне все же рассчитывая на очевидную независимость положения замужней дамы, своевольная юная чаровница Evdoxia – как называли ее в свете, и согласилась на столь странное замужество.

 

Избранный Государем муж был старше ее на добрый десяток лет и противно занудлив. Однако, выделил жене немалые суммы на обзаведение. Да и от дядюшки получила красавица большое приданное – половину всего состояния. Она щегольски отделала особняк, завела, было, модные приемы и вечера, но соскучившись строгостями придворных регламентов – на вечерах и приемах дамы в вышитых золотом жакетах - мундирах, мужчины в шляпах с плюмажем и при саблях, не разобрать- на балу ли, на плацу? – уговорила мужа сбежать за границу от мрачности Павловского двора.

 

Там, в Европе, жили раздельно, - мужа княгиня, по уговору, оставила в Дрездене, сама поселилась в Париже, где давала званные вечера и обеды. Скоро о ней шумно и любопытно заговорили во французской столице. Она близко сошлась с легендарной мадам Рекамье, которая моментально пленилась несказанной живостью ума и непринужденными, истинно светскими, манерами юной петербургской приятельницы. Желая сделать подруге что – нибудь приятное, обворожительная Жюльетт познакомила княгиню с модной предсказательницей - ясновидящей, мадам Ленорман: язвительно – холодной хромоножкой, которая «ничтоже сумняшиеся», в первую же встречу, предсказала улыбчивой черноволосой « princess russ* ( русской княгине, русской даме – автор.) с ямочками на щеках, всю ее Судьбу и … смерть во сне. С тех пор княгиня перестала спать по ночам и ямочки на ее щеках исчезли.

 

Но удивлять своих друзей она продолжала. Принимала по ночам весь Париж, но не ради легкого флирта. На модные «вечера – ночи» Голицыной съезжались все острословы, философы, умники и любители математики, искусства, науки. Всю ночь напролет велись в ее уютном салоне разговоры, споры, разгадывались ребусы и шарады. Затейливая игра ума так увлекала княгиню и ее гостей, что они и не замечали, как наступал рассвет. С сожалением прощались с хозяйкой и уезжали. До следующей……… ночной встречи.

 

Княгиня вернулась в Россию из «европейского плена» в 1801 году, сразу после смерти «странного императора». Она разъехалась с мужем, но поскольку этот разрыв так не завершился разводом, которому неизменно препятствовал тщедушно – тщеславный князь, положение «ночной княгини» могло бы стать сомнительным, если бы не присущий ей в огромной мере светский такт и сдержанность. П. Вяземский отмечал, что, нарушив "устав светского благочиния", княгиня удивительным образом сумела сохранить свое положение в свете: "Но эта независимость, это светское отщепенство держались в строгих границах чистейшей нравственности и существенного благоприличия. Никогда ни малейшая тень подозрения, даже злословия, не отемняли чистой и светлой свободы ее.»

 

(П. А. Вяземский)

 

Была в жизни Евдокии Ивановны и любовь, завершившаяся трагически. После разрыва с мужем она познакомилась в Петербурге, в 1805 году, с князем Михаилом Петровичем Долгоруким, человеком ей во всех отношениях близким.

 

Он был молодой блестящий военный, ровесник ей, красив, на европейский лад отлично образован, так что его любезно принимали в самых изысканных парижских салонах! Но когда Евдокия Ивановна обратилась к мужу с просьбой о разводе, то получила решительно – гневный отказ. Стареющему ловеласу никак не хотелось терять денег, которыми он мог распоряжаться, управляя состоянием жены! Возлюбленные обречены были встречаться тайно, но и в этом находили для себя горькую высоту счастья. Княгиня Евдокия, познав истинную Любовь, уже вполне была готова рискнуть всем: репутацией, добрым именем, отказаться от состояния, жить с князем Долгоруким невенчанной женой, но.. Судьба уготовила ей нечто иное. В 1808 году полковник русской армии, князь М. П. Долгорукий был убит во время сражения при Иденсальми (Швеция) в возрасте 28 лет. Его разорвало пушечным ядром напополам.

 

Все, что осталось у Евдокии на память о пылком, страстном, очень красивом трехлетнем романе - небольшая шкатулка писем, да тонкие листки с математическими ребусами, которые князь Михаил Петрович, учившийся

« цифирным премудростям» в самой Сорбонне,* (* университет в Париже, самое древнее светское учебное заведение, известен с 13 – 14 века – автор.) так и не успел решить!

 

С тех пор Евдокия Ивановна не влюблялась ни в кого, хотя многим внушала любовь, даже едва ли не поклонение. Но, как заметил Вяземский, "до какой степени сердце ее, в чистоте своей, отвечало на эти жертвоприношения, и отвечало ли оно, или только благосклонно слушало, все это остается тайною" Быть может, волнениям сердца Евдокия Ивановна Голицына теперь уже – навсегда - предпочла «пищу ума», стремясь стать одной из самых образованных женщин, занимаясь, по примеру французских маркиз 18 века, политикой, философией и точными науками. Ее перу принадлежало несколько научных сочинений, одно из которых - "Анализ силы" - изданное в 1835 году, имелось и в библиотеке Пушкина.

 

Салон « Княгини Ночи» в Петербурге, с начала 19-го века привлекал самые блестящие умы России. Его посещали и многие французские эмигранты.

 

Дом ее, на Большой Миллионной, отличался изысканным изяществом и строгостью отделки, так что в салон ее входили скорее, как в храм, принимающий только избранных. И сама хозяйка всем напоминала некую древнюю жрицу, имея пристрастие к особым нарядам свободного античного покроя, принципиально пренебрегая ухищрениями современной моды. Французская актриса Луиза Фюзиль, посетившая ее салон в 1806 году, вспоминала: "Княгиня, в знак особого ко мне расположения, спустилась несколько раньше, чем обычно. Я нашла, что портрет, который мне нарисовали, отнюдь не преувеличивал ее красоту. Прекрасные волосы, черные, как смоль, такие шелковистые и тонкие, падали локонами на приятно округлую шею; необычайно выразительное лицо было полно очарования: в фигуре и походке ее, весьма грациозной, была какая-то мягкая непринужденность; и когда она поднимала свои огромные черные глаза, у нее был тот вдохновенный вид, который придал ей Жерар в одной из своих прекрасных картин, где она была изображена. Когда я увидела ее в саду, она была одета в индийское кисейное платье, которое изящно драпировало ее фигуру. Она никогда не одевалась так, как другие женщины; при ее молодости и красоте эта простота античных статуй шла ей, как нельзя более".

 

С 1812 года салон Голицыной принял особое направление: здесь собирались многие будущие декабристы, в частности братья Сергей и Николай Тургеневы, здесь велись острые политические дискуссии, в которых активно участвовала и сама хозяйка. События 1812 года вызвали в обществе особый патриотический подъем, и княгиня Голицына ознаменовала свою принадлежность "русской" партии, явившись в Москве на бал в Благородной собрании в сарафане и кокошнике, оплетенном лаврами, - этакой "возрожденной Марфой Посадницей", по выражению Вяземского. Представление о благе России у Голицыной связывалось с необходимостью введения новой конституции, которая гарантировала бы права и свободы граждан. В 1815 году она даже составила записку, в которой изложила собственные взгляды. Пушкин и А. Тургенев позже любили с некоторой иронией называть ночную княгиню "constitutionelle" (конституционной).

 

Пушкин познакомился с княгиней Голицыной как раз в то время, когда ее салон приобрел явно политическое направление.

 

В первый раз он встретился с ней в доме Карамзиных осенью 1817 года и сразу же ею увлекся. В декабре 1817 года Карамзин писал Вяземскому в Варшаву: "Поэт Пушкин... у нас в доме смертельно влюбился в Пифию Голицыну и теперь уже проводит у нее вечера: лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет от любви". Но в последнем Карамзин ошибался: 30 ноября появилось стихотворение Пушкина "Краев чужих неопытный любитель", посвященное Е. И. Голицыной. Нетрудно заметить, что оно отличается от традиционного любовного послания главными смысловыми акцентами. Образ княгини Голицыной выстраивается в необычном контексте: он соединен прежде всего с гражданскими добродетелями. Юный поэт через Голицыну словно открывает для себя, после многолетнего французского воспитания, новый и неожиданный облик отечества, воспринявшего дух просвещенья, идеалы гражданской свободы. Интуитивно поэт принял в этом послании именно тот тон, который был свойственен салону Евдокии Голицыной.

 

Пушкин писал ей, изысканно пряча за строками мадригала волнение, еще непонятное для него самого:

 

Простой воспитанник Природы,

 

Так я бывало воспевал

 

Мечту прекрасную Свободы

 

И ею сладостно дышал.

 

Но вас я вижу, вам внимаю,

 

И что же? ... слабый человек!..

 

Свободу потеряв навек,

 

Неволю сердцем обожаю.

 

Княгиня, конечно, понимала восторженную пылкость совсем юного сердца, но как то незаметно сумела придать своим отношениям с Пушкиным, только что вышедшим из Лицея, но уже - и знаменитым Поэтом, тот особый шарм и оттенок непринужденности, который неизменно - пленяет и магически притягивает, но никогда не дает повода злостным сплетням и досужей болтовне!

 

Дядя Поэта, Василий Львович Пушкин, при встрече с княгиней в Москве, в 1818 году, писал Вяземскому о том, что услышал от нее: "Племянник мой Александр бывал у нее всякий день, и она меня порадовала, сказав, что он малый предобрый и преумный".

 

Она принимала его восторженное поклонение с тем же чуть ленивым спокойствием, которое ей было свойственно. Какая-либо фамильярность в их отношениях была невозможна совершенно! Да и нужна ли она была Пушкину, для которого иной раз воображение и игра ума значило больше, нежели все остальное? Может быть, он и называл ее иногда - Музой, но она воспринимала это больше как шутку, зато любила проводить время за разговорами с ним, ибо у него всегда были «тысячи забавных, дерзких и умных, историй в голове.»

 

Позже, когда Поэт впал в немилость, мудрая и решительная княгиня, имевшая доступ к царскому двору, да и к самой Императрице Елизавете Алексеевне, весьма благоволившей молодому гению России, неустанно хлопотала о смягчении его участи, напоминая Государыне о нем то в разговорах, то запискою, то при встрече.

 

Пушкин, зная о неусыпном внимании к нему « Княгини Ночи», благодарил Евдокию Ивановну то в строчках писем к друзьям ,зная, что те передадут - непременно, то в осторожных записках, которые она, конечно, могла уничтожить по его просьбе - непросто хранить письма опального поэта! ( Ранние письма А. С. Пушкина из Михайловской ссылки сохранились неполностью. – автор.)

 

Так, например, 7 мая 1821 года он писал А. И. Тургеневу из Кишинева, что вдали от камина княгини Голицыной можно замерзнуть и под небом Италии. А в 1824 году чрез него же передал ей привет: "Обнимаю всех, то есть весьма немногих, цалую руку К. А. Карамзиной и княгине Голицыной, constitutionelle ou anticonstitutionelle, mais toujours adorable comme la liberte" (фр.: конституционной или антиконституционной, но всегда обожаемой, как свобода")

 

Но самой дорогим, изысканным подарком для прекрасной и умной Женщины стали , наверное, вот эти теплые, искренние совершенные, несмотря на юношескую горячность, строки:

 

Краев чужих неопытный любитель

 

И своего всегдашний обвинитель,,

 

Я говорил: в отечестве моем

 

Где верный ум, где гений мы найдем?

 

Где гражданин с душою благородной,

 

Возвышенной и пламенно свободной?

 

Где женщина - не с хладной красотой,

 

Но с пламенной, пленительной, живой?

 

Где разговор найду непринужденный,

 

Блистательный, веселый, просвещенный?

 

С кем можно быть не хладным, не пустым?

 

Отечество почти я ненавидел -

 

Но я вчера Голицыну увидел

 

И примирен с Отечеством моим.

 

А. С. Пушкин « Кн. Е. И. Голицыной» 1817 г.

 

Пушкин неоднократно встречался с Голицыной и после возвращения из ссылки. Последнее его посещение ее салона, о котором известно, относится к 1835 году. Но отношения их уже не могли быть прежними. После восстания декабристов, когда надежды на гражданские свободы в России, рухнули, княгиня Голицына несколько отошла от своей политической активности прошлых лет. Теперь все ее внимание поглощали науки метафизические, что современникам казалось несколько странным и даже смешным. Ей не удалось поколебать устойчивого убеждения в ограниченности женского ума, не созданного для материй высоких. Вероятно, общее мнение современников резко выразил Вяземский. Он не взялся ответить на вопрос, была ли в действительности умна княгиня Голицына, ибо полагал, что свойство женского ума - это пассивность, способность скорее усваивать и принимать чужие мысли, чем производить свои собственные. Поэтому к занятиям княгини "науками головоломными" он, как, видимо, и большинство, относился с иронией: "Еще позднее и в последние годы жизни своей княгиня пустилась в высшую математику, соединенную с еще высшею метафизикою. Эти занятия признавала она каким-то наитием свыше. Она никогда к ним не готовилась и разрешала многотрудные задачи, так сказать, бессознательно и неведомо от себя".

 

Вяземский здесь намекает, что, издав в Париже несколько брошюр на соответствующие темы, княгиня была обязана своим успехом скорее своему титулу и состоянию, чем научным знаниям. П Очень позабавила современников и история долгой борьбы княгини Голицыной с министром П. Д. Киселевым, который внедрял посадки картофеля в сельских общинах России. "Ей казалось, - писал тот же Вяземский, - что это нововведение есть посягательство на русскую национальность, что картофель испортит и желудки, и благочестивые нравы наших искони и богохранимых хлебо- и кашеедов".

 

Скорее всего княгине Голицыной мешал дилентатизм, который в соединении с самоуверенностью порой ставил ее в смешное положение. Немецкий дипломат Варнгаген фон Энзе записал в своем дневнике один из таких эпизодов, когда она решила вступить в полемику с выдающимся немецким философом Шеллингом: "1843, 22 декабря. Какая-то приезжая, княгиня Гол-а, посылала за Шеллингом с требованием сделать ей "une courte exposition de son systeme"(фр.: представить краткое изложение своей системы). Когда тот приказал извиниться нездоровьем, то был призван или прислан один из его адептов. Услыхав от него какой-то кощунственный отзыв, княгиня вскричала: "Ah! Quel blaspheme(фр.: Ах! какое кощунство!) и снова послала за Шеллингом, чтобы доказать ему его заблуждение и сообщить свою собственную, более истинную систему. Студенты смеются и над княгиней, и над Шеллингом".

 

Но в то же время не стоит полностью доверять этой чисто мужской иронии. В какой-то мере княгиня Голицына явилась в России провозвестницей женской эмансипации, на свой лад отстаивая право слабого пола на государственную и политическую деятельность, интеллектуальный поиск, научное дерзание.

 

Ее недаром сравнивали с хозяйками блестящих французских салонов - мадам де Сталь и мадам де Рекамье. Кстати, Пушкин с огромным уважением относился к мадам де Сталь, внимательно изучал ее публицистические и искусствоведческие работы. Княгине Голицыной, увы, не удалось стать «русской мадам де Сталь». Ее сочинения безвозвратно забыты, ее научных идей никто всерьез не изучал. Читал ли Пушкин книгу, ею написанную, которая покоилась на полке его библиотеки? Вряд ли. В этом есть привычная историческая несправедливость: первопроходцам лавры достаются редко. Пока мы слишком мало знаем об Евдокии Ивановне Голицыной, чтобы вместе с Вяземским назвать все ее труды "опытами умозрительного сновидения".

 

Старость ее была печально одинока, и даже не осталось каких-либо свидетельств о том, как же она встретила свой смертный час - в ночной тиши, которой она всегда страшилась, или шумным солнечным днем...

 

___________

 

Княгиня Евдокия Ивановна Голицына, урожденная Измайлова, умерла 15 января 1850 года, в своем петербургском особняке на Большой Миллионной. Похоронена княгиня в Александро – Невской лавре, рядом с могилой Любимого - князя Михаила Петровича Долгорукого. На мраморной плите памятника выбита надпись, сочиненная когда то ею самой: "Прошу православных русских и приходящих здесь помолиться за рабу Божию, дабы услышал Господь мои теплые молитвы у престола Всевышнего для сохранения духа Русского".

 

Апрель 2003 - февраль 2008 года. Макаренко Светлана.