Оглянись, прохожий! Оглянись на свою молодость. Неужели Интернет и мобильная жизнь вытеснили навсегда из нас ностальгию по маленьким улочкам, уюту заросших зеленью двориков. И Киев, Мать городов руських, на глазах превращается в хищный мегаполис, протягивающий когтистые лапы к остаткам старины?

В своих произведениях я часто упоминаю Подол. Это не случайно. Всю свою сознательную жизнь прожила в Липках, а гулять отправлялась только на Подол. Для меня эта часть города – особая. Путешествуя вместе с героями литературных произведений по Алексеевскому спуску (Андреевскому), посещая Крестовоздвиженскую церковь, урочище Гончары-Кожемяки, я попадала в особый мистический мир доисторического Киева. Невероятных историй о Подоле много, сказочно много.

В районе Бабиного Торжка сожгли себя волхвы, проклиная Киев на века, а он каким-то чудом уцелел. На месте Андреевской церкви водрузил свой крест Андрей Первозванный со словами «Яко на сих горах да воссияет благодать Божья!», здесь находилась княжеская резиденция и еще столько всего, что, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать.

Особое место в моей жизни занимают подольские дворики, которые уже на грани исчезновения и забвения. И, чудом сохранившись, они старательно оберегают многовековые тайны, приоткрывая пытливому взору то чудную женскую головку с барельефа, то замечательный киевский булыжник, воспетый писателями и современниками.

Мой Подол – Подол семидесятых. Я отлично помню площадь, окружавшую Житний рынок с нелепыми деревянными постройками и людской разноголосицей. Летний разомлевший от солнца Подол – особая тема. Из подольских окон не неслась игра на фортепиано, не виднелись тонкие кружевные занавеси, раздуваемые ветром. Зато здесь самым невероятным образом смешивались гоготанье гусей с протяжными криками точильщиков, разноголосый шум толпы с лязгом и перезвоном многочисленных трамваев. Кстати, точильщики в семидесятых еще ходили по киевским улицам. А на рынках предлагали особые иглы для вышивания мохнатых подушек. Липкие пахучие леденцы сами просились в рот. Детское внимание привлекали убогие люди, калеки, нищие с бельмом на глазу, которые невероятно ловко отыскивали в толпе сердобольные сердца, и тут же цепко впивались в руку. Нижний город был суетлив, шумен и всегда припорошен пылью. Если хотелось взглянуть на Подол с высоты, необходимо было отправиться на Пейзажную аллею, откуда просматривалось урочище Гончары-Кожемяки, бывший уголок киевских рабочих кварталов. Вся эта сказочная местность появилась еще со времен Киевской Руси и просуществовала до начала 19 века. Спускаясь к урочищу по улице Ладо Кецховели, вы постепенно, шаг за шагом, погружались в урочище, стиснутое холмами. Огромные свирепые крысы, пробегающие мимо, не могли остановить настоящего исследователя. Зачем человек отправлялся на Подол? За впечатлениями. Это был, да и есть пока еще, музей под открытым небом. Эта местность хорошо известна в связи с легендой о былинном герое Кирилле Кожемяке, который спас киевлян от змея.

Поселение ремесленников создавало здесь особую атмосферу древнего уголка столицы, даже названия улиц Дегтярная, Кожемяцкая и Гончарная легко перемещали вас в город ремесленников. Венцом и украшением квартала было, несомненно, здание Крестовоздвиженской церкви, в которой крестили Булгакова. На дороге частенько можно было найти то старинную сковородку, приблизительно такую, на которой готовили яичницу со шкварками родственники Прони Прокоповны, то чугунный котелок, то утюг. Подол, как широкая женская юбка, заметал под себя древности и артефакты древних веков.

Чудом сохранившийся план указывает на плотную застройку урочища. Примечательно, что планировка улиц с 1695 года не изменилась. Даже знаменитый пожар в начале 19 века, не тронул урочища, расположенного между киевскими холмами - Замковой, Детинкой и Старокиевской. Двух и трехэтажные домики с маленькими двориками объединяли под одной крышей людей разных национальностей. Старожилы рассказывали, как плотно сдвигались столы на праздники во дворах. Как вместе за столом ели и пили евреи, татары, армяне, украинцы и русские. Здесь отмечали Пасху православную, и Пасху еврейскую, а на Рамадан щедро угощали пловом. Как жаль, что я уже не застала это время. На мою долю выпали обрывки воспоминаний из славной подольской летописи до большого переселения в более благоустроенные районы.

Опустевшие дома-гнезда поражали мое воображение развороченными стенами, кривыми проваленными углами и пустыми «глазницами» оконных проемов. Урочище умирало, но, как могло, сопротивлялось смерти. В середине семидесятых оно превратилось в огромное уродливое бельмо на фоне новых построек и зданий. Появились бомжи и бродяги, многочисленные пожары наступали на старую жизнь, урочище зарастало, превращаясь в пустырь.

И все это имело свой неповторимый запах. Казалось, что время и пространство застывало в определенной точке, ты мог вписаться, а мог и не вписаться в подольскую жизнь. Такой резкий переход из Верхнего города в Нижний сопровождался кардинальной сменой декораций. Рафинированная «центровая» публика менялась на демократичную – подольскую. На Подоле все было проще и незатейливее. Запах пирожков с ливером распространялся далеко за пределы Красной площади (название центральной площади Подола с 16 столетия). Старожилы специально приезжали сюда поесть пирожков, полакомиться базарным творожком и домашними соленьями. К сожалению, церкви не функционировали, вся жизнь бурлила вокруг Житнего рынка, где главными участниками событий были торговцы снеди и галантерейних товаров. Создавалось впечатление, что люди стремились побродить в толчее, отвлекаясь от проблем Верхнего города.

Когда-то Осип Мандельштам писал о том, что мечтает побывать в городе, где Крещатик переходит в Арбат, а Сумская улица воссоединяется с Литейным проспектом. Поэту хотелось, чтобы любимые места города соединились и радовали душу. Так и для меня Подол семидесятых плавно перешел в Подол девяностых, а потом вдруг стал претендовать на место элитного массива, да и стал им…

Теперь новый Подол украшают вновь отстроенные церкви Богородицы Пирогощей, церкви на Почтовой площади, возле Флоровского монастыря суетятся монашки.

А я иду, влюбленная в собственное детство , и только память напоминает о том, каким ты был когда-то…МОЙ Подол!