Он уезжал и звал её с собой. Он убеждал: нельзя здесь оставаться, Страна, где дух воинственно чужой, Отчизною не может называться. Она смотрела в милые глаза И сына за отъезд не осуждала. Старалась, чтобы слабости слеза В его решимость не вонзила жала. Насчёт Отчизны сын совсем не прав: Она одна, до камушка родная. Порою чад своих лишает прав, И всё ж … ничто её не заменяет. Он отвечал: «Лишает прав лишь власть. Власть чувства Родины отнять не может, А вот с народом духом не совпасть – Беда страшней, она и корни гложет». Раз так, пусть едет. Может, где-нибудь Сумеет жить, талант свой не загубит, Осилит избранный тернистый путь, Других людей, другую жизнь полюбит. Она останется теперь одна. Нет сил от почвы предков отрываться. Здесь родилась и здесь умрёт она. Ей к новой почве поздно приживаться... Я не слыхала этот диалог, А старую княгиню в детстве знала. Не раз переступала я порог Её клетушки – части бывшей залы. Закутанная в штопаную шаль, Она нас этикету обучала И, обращая взор куда-то вдаль, Стихи печальные порой читала. «Она – из бывших», – в доме говорили. И в слове было что-то от могилы… Она скончалась за год до войны, Так и не зная ничего о сыне, Изгой своей возлюбленной страны, Отверженная, нищая Княгиня... 2003 |