Камень, отвергнутый строителями.

 

Рассказ.

 

"Назначено время, когда бросать каменья, и время, когда собирать каменья." Экклесиаст.

 

В маленьком российском городке, таком маленьком, что все жители его не просто знали в лицо друг друга, а всю родословную каждой семьи, жил тихий, скромный пекарь Карл Берг. Всю жизнь он выпекал хлеб, был исполнителен, по-немецки трудолюбив, его портрет годами не снимали с Доски Почета.

 

Он получил от родного хлебозавода отдельную, благоустроеную квартиру, участок земли под дачу, а при выходе на пенсию ему вручили часы, показывающие текущее советское время, счасливое и безмятежное, а также время во всех угнетенных странах мира, и благополучно забыли о своем передовом труженике.

 

Берг был небольшого роста, с круглым, тугим брюшком, носил подтяжки, на щеках его до старости играл румянец, и внешне он напоминал вовсе не пенсионера, а крепкого,белобрысого, хорошо упитанного подростка.

 

Жена Софья Давыдовна была ему под стать.

 

Они познакомились еще в пищевом техникуме, расписались в ЗАГСе, и оба, как муж и жена, и молодые специалисты, приехали по распределению на один провинциальный хлебозавод.

 

Берга сразу поставили небольшим начальником, а жену, как экономиста, посадили в бухгалтерию. Софья Давыдовна, маленькая, полная, черноглазая так и просидела на одном месте долгие годы, но и Берг, вопреки ожиданию, в большие начальники не выбился. Уже скоро он , насмотревшись воровства и пьянства, попросился с начальствующей ставки в простые пекари. Так ему было спокойнее по душе.

 

Прожорливый советский народ, устремленный в будущее, требовал все больше и больше хлеба, и Берг , не жалуясь, выпекал его. Он был из той породы тружеников, которым, как говорится, можно было понукать, не запрягая...

 

Однажды осенью Берг, находясь в своей квартире, готовился пить цветочный чай. Заварник уже стоял на кухне, обмотанный махровым полотенцем, и хозяин, ожидая конца благостного томления, неторопливо ходил туда-сюда.

 

Алкоголя во всю свою жизнь Берг не употреблял, но хорошим чаем баловал себя регулярно...

 

Неожиданно в квартиру позвонили. Берг, не ожидавший сюрпризов от этого дня, с готовностью открыл дверь.

 

С порога втиснулся в маленькую кухню панельного дома неожиданный гость- бывший парторг хлебозавода, ныне тоже пенсионер Балданов, высокий, костистый, большеносый, и очень энергичный старик. Он живо схватил чайник, прямо из горлышка высосал половину ароматной заварки, оттянул на животе Берга подтяжку, хлопнул ею.

 

- Ишь, пузо отожрал на дармовом хлебушке! Кырла - мырла! Муха в кедах!

 

Берг с недоумением воззрился на гостя незванного.

 

- Чего тебе, Степаныч? Ворвался, как басурманин...Чай мой выкушал, оскорбления наносишь.

 

- Дело, стало быть к тебе есть. Не время кишки чаем полоскать. Октябрь уж на дворе. Прикинулся дохлой рыбой...

 

Балданов стал опять, гоняя кадык на тощей шее , глотать заварку. Руки у него были жилистые и необыкновенно длинные. Таким бы руками тесто месить, муку штабелевать, а он, товарищ Балданов, просидел всю жизнь в отдельном партийном кабинете, перебирая невесомые бумажки.

 

- Ну?

 

- Не нукай... Хомут еще не одел.

 

- Говори толком, Степаныч!

 

Балданова пекарь недолюбливал. Тот был пенсионером-активистом. Занимался политикой, вечно суетился, состоял в каких-то партиях, собирал подписи, кликушествовал на митингах. От него веяло смутой и тревогой.

 

-Вопрос к тебе, пузан есть! Отвечай, как на духу.

 

- Ну?

 

- Полено недоструганное. Гневом кипишь?

 

- Каким еще гневом?- дернулся Берг.

 

- Он еще спрашивает? Праведным?

 

- Оно , конечно...Хорошего мало.

 

- Курс нынешних властей одобряешь?

 

-Куда уж... Сколько терпеть можно!

 

- Стало быть, разум твой возмущен?

 

Балданов уставился на пекаря свои холодным, недреманным оком.

 

- Бардак кругом... Союз развалили. В каждом батоне недовес. Дрожжи применяют некондиционные.

 

Пекарь никогда не страдал многословием. Его, как передовика, иногда вытаскивали на трибуну, но никакого ораторской хватки он не проявил, а только развлекал зал.

 

Жена его Софья Давыдовна , наоборот имела дар красноречия. Она убеждала цифрами. После каждого ее выступления в зале повисала напряженная тишина. Ясно было- или руководство ни к черту не годилось, или эта маленькая , начинающая экономистка, вовсе не опасается за свое будущее...

 

- Разум твой возмущен, спрашиваю?- продолжал наседать Балданов, опять ухватившись костяными пальцами за подтяжки пекаря.

 

- Как у всех. Мафия кругом. Кислородом тесто продувают...Муку не подсеивают.

 

Берг пытался разжать железные пальцы парторга, но тот, возбуждаясь, впивался в жертву еще сильнее.

 

- Молчать долго намерен? Честным людям уже воспротивится пора...Ишь, спрятался под пыльный плед.

 

- Цены- не приведи господь! Недосмотр кругом...

 

- Куропатка твоя где?

 

- Чего?

 

- Про жену спрашиваю. Не видно ее дома.

 

- Очередь за пенсией выстаивает. Сам знаешь- задерживают деньги. Обещают , вроде долги ликвидировать...

 

- И это ты недосмотром называешь? Червь безмолвный,- зашелся в яростно- бесноватом сипе Балданов. Это же катастрофа. Президент наш водку хлещет, весь мир смеется над ним.Спасать Отечество надо.

 

- Как спасать, Степаныч? Ты к чему квашню месишь! Кто спасать должон?

 

- Кто? Ты, да я! Как сказано в Уставе КПСС: "Было время, товарищи, разбрасывать камни, а теперь пролетариату пора собирать их."

 

- Насчет камней врешь ты Степаныч! Это вовсе не Уставе сказано, а в Библии. Я когда в партию готовился- все досконально изучил. А вы меня отвергли...

 

- Извини! Политика такая национальная была. Теперь же мы бок о бок должны сплотится, и задушить гидру капитализма, которая вывелась у нас под боком.

 

- Сдурел на старости лет...У тебя старший сын в бандиты подался. Ты его спасай, а не Родину! Не твое это дело.Что с нас взять с тобой, кроме анализа.

 

- Ты погляди на него? Он увильнуть опять желает. Немчура поганая, несознательная!!

 

Балданов приблизил к пекарю свое жесткое, обтянутое сухой кожей лицо.

 

- В партию желаешь вступить? Сомкнешь наши дружные ряды?

 

- Степаныч!- умоляюще протянул Берг.- Я пробовал же...Сам знаешь! По молодости. Ты же меня и зарезал на партсобрании. А все потому что отчество у меня неподходящее. Адольфыч! А я разве виноват, что отца так звали? В Германии это обычное имя. Такую речь ты закатил тогда. До сих пор обидно. Какой мол, это, товарищи, будет коммунист с отчеством Адольфыч? Это же позор, мол, будет для всей партии...

 

- Эх ты, урод отсталый! Вспомнил что? Той партии давно нет. Хлам истории. Горбачевские подонки! Мы-новые коммунисты. Разумеешь?

- Изжогу ты у меня Степаныч, вызываешь от твоих политических кувырканий.

 

- Да, новые! Воспрянувшие!- вдохновенно повторил Балданов и новый, дикий уже совершенно огонь вспыхнул в его очах. Вот я и предлагаю тебе наши шеренги. Это почетно!

 

- Теперь мне вроде это и ни к чему,- шлифуя маленькими руками подтяжки, рассмеялся Берг.- Пенсию мы с женой заработали, квартиру дали, дача с облепихой имеется...Двух сыновей вырастили. Один в Израиле живет, второй в Германии. Андрей дома строит, а Юрка- людей лечит...Оба вымахали на голову выше родителей, у Софьи дед-еврей цирковым борцом кочевал с цыганами...Подковы гнул, монеты. А в моем немецком роду все заморыши были. Вот и подумай Степаныч, на что мне жаловаться...Весной думаем с Софьей Давыдовной в Германию махнуть. Юрка в Кельне живет, собор тамошний хочется своими глазами увидеть. Знатная штука...

 

- Куда ты махнуть собрался?- тихо, будто с того света, спросил Балданов.

 

- Говорю же, в Кельн немецкий...Там седьмое чудо света.

 

Балданов грохнул кулаком по столу, в ярости заорал:

 

- Чего тебе Карл-Адольф в Германии делать? У нас своего дурдома хватает... Значит, ты даешь согласие на вступление в наши стройные шеренги... Вот как власть пихнем, портфель получишь. По хлебо-пекарной промышленности.

 

- Я, Степаныч того...Подумать еще надо.

 

- Слушай сюда! Задание тебе будет. Навроде кандидатского стажа. Статью в местную газету напишешь. Публикацию гарантирую. Редактор - наш человек!

 

Степаныч!- умоляюще сложил на животе маленькие ручки Берг.- Какой из меня писатель? Не осилю...

 

- Ты немец?

 

- Сам знаешь мое личное дело.

 

- Обижала тебя Советская власть? По национальному корню?

 

- Меня лично не очень. Квартиру дали, дачу, пенсию...На работе уважали. Двадцать Почетных грамот имею. Десять будильников. Тридцать галстуков от профсоюза. Шесть бюстов Ленина. Три пластинки с Гимном. С Доски Почета одиннадцать лет не снимали. Патент имею на бублик. Ввел в производство...

 

- Не бормочи- пономарь!- перебил его Балданов.- Предупреждаю, в статье ни слова о сыновьях. Буржуи они у тебя.Ты больше на прошлое нажимай. Репрессии немцев опиши...

 

- Это было, конечно,- печально согласился Берг.- Родителям моим и братьям крепко досталось. В сорок первом нас из Поволжья швырнули на казахские солончаки. Десять могил осталось там. Один я на волю вырвался.

 

- Молодец! Это в тему будет... Сталина можешь лягнуть...Это он в ваших бедах виноват. Бодай его.

 

- Боюсь!- откровенно признался Берг.- До сих пор холод в груди.

 

- Но особенно критикой нынешних демократов займись.

 

- А про Софью мою можно сказать? Ее всю жизнь на работе обижали. Она головастая, могла старшим бухгалтером стать, а ее на побегушках держали. Обидно мне...

 

- Я не виноват. Был процент на евреев. Хотя, честно тебе сказать, дело давнее уже- мог бы помочь. Переспать со мной предлагал...Всего-то делов!

 

- Ну и гад же ты, Балданов!- гневно сказал Берг.- Убить тебя мало.

 

- Да не волнуйся. Ничего не было. Отшила она меня. Вы тогда в коммуналке жили. Хотя мечтания у меня были. Бабенка она у тебя маленькая, но ядренная... Как репка! С такой брюнеточкой я бы клопам в диване спать не дал. Моя-то дылда, сам знаешь - крокодилам родственник! И дети в нее.

 

- Гад! Вот когда зароют тебя- прийду и на могилу плюну,- сказал Берг

 

- Ладно, плюй, -усмехнулся Балданов.-Ты гордится должен такой женой. Теперь я полового значения не имею. Сносился струмент... Не бери в голову. Что по-молоду не было...

 

Балданов вытащил из кармана несколько листов чистой бумаги. На одном из них по центру крупно было написано: " Молчать не заставите!"

 

- Это название твоей статьи. Менять не смей. На сочинительство даем тебе трое суток! Поднатужься, Адольфыч! Легион ты наш иностранный.

 

И, высосав остатки заварки, исчез, будь он неладен!

 

* * *

Вернулся он, как и обещал, через трое суток. Его встретил другой Берг. Бледный, осунувшийся, словно он прожил вторую жизнь, пахнущий валерьянкой.

 

Он молча протянул Балданову готовое сочинение.

 

О, эти трое суток! Бог, создавая землю и небо, потратил меньше усилий.

Запуганный долгие годы Берг впервые возвысил собственный голос. Ругал власти сам. Писал дерзские слова своей рукой. Маленький, забитый человек становился бунтарем.Раб поднимался с колен. И хотя Берг знал, что времена теперь наступили другие, всех, от низу до верху можно было безжалостно критиковать, и ничего тебе за это не будет, но острый холодок в груди оставался. Он по-прежнему терзал его.

 

Особенно страшно было "лягать" Сталина. На лбу выступала испарина, гбы дрожали, точно надо было произнести слова в лицо самому хозяину, но он назвал его убийцей и преступником. И про Казахстан написал, и про сусликов, которых ему приходилось есть, чтобы не помереть с голоду. Крепко проехался он и по нынешней власти, назвав их "врагами народа" и "наипервейшими ворами."

 

Для него это был подвиг. Названия статьи он не изменил.

 

Балданов хлебнул из графина желтой кипяченной воды, быстро прочитал текст и заорал:

 

- Молодчина, Адольфыч! Ты знаешь кто? Ты Салтыков- Щедрин! Сам Гоголь тебе в подметки не годится. В субботу твоя статья выйдет в свет. Она пополнит копилку гнева народного. Ставь дату, адрес и подпись!

 

И опять, зловещий искуситель, покинул свою жертву вон.

 

В последующие дни Берг предался томительному ожиданию, как это бывает у начинающих авторов.

 

В субботу он с утра стал подкарауливать в подъезде почтальонку Раису. Та подозрительно запаздывала. Внизу бегали жильцы, оглушительно, как выстрелы ,хлопали двери на тугих пружинах, брунжали мухи за отоплением, а почтальонки все не было." Все! Это конец! Наверное, арестовали редактора газеты, сейчас прийдут за мной,- в отчаянии думал он.- И адрес свой написал, и фамилию..Черт бы побрал этого Балданова! Он еще оказывается, в молодости и за женой моей ухлестывал."

 

Его Софья Давыдовна уже три дня пребывала в ягодной командировке. В двадцати километрах от города, на территории района находилось знаменитое Лешачье болото, ежегодно щедрое на клюкву-ягоду. В этом году, говорят, ягоды столько, что земли под ней не видно.

 

Вот и загорелось у нее пособирать урожай , вместе с другими работницами хлебозаводской бухгалтерии. Отправились с ночевкой в ближайшее деревне.

 

Берг с улыбкой наблюдал, как его маленькая жена собиралась в путь. Брюки, дождевик, высокие, с отворотом рыбацкие бредни. Надень шляпу, наклей усы- вылитый кот в сапогах из сказки.

 

Поэтому творил статью он в одиночестве. Даже не признался, что получил от Балданова задание на сочинительство.

 

Но вот появилась Раиса-почтальонка. Не глядя расшвыряла по ящикам жильцов корреспонденцию.

 

Берг спрятал за пазуху газету, на ватных ногах поднялся к себе в квартиру. В кухне развернул номер. В нос ударил запах свежей типографской краски.

 

ервое, что уивдел дюбетант печати- свою фотографию. На ней он был молод- лет сорока, не более. Именно этот портрет многие годы висел на заводской Доске Почета. Вероятно, эту фотографию, предоставил редакции неугомонный Балданов. А внизу его статья"Молчать не заставите".

 

Берг, сдерживая волнение и вооружившись лупой, тщательно прочитал напечатанное.

 

Прочитал и в ужасе схватился за голову.Половина строк ему не принадлежала. Редактор перепахал статью умелым беспощадным пером и заострил до крайности. Прикрывшись чужой фамилией он дал волю ядовитому своему уму. Сталина бойкий газемный умелец так "лягнул". что у Берга вспотели ладони. Вождь стал и "людоедом с усами" и "палачом немцев" и "дикарем с партийным билетом!"

 

Такого Берг не писал.

 

Современную же власть редактор от души обложил десятком таких изощренно-поносных слов, значение которых не шибко грамотный Берг не разумел вовсе.

 

Он понял, что погубил себя. Ему казалось, что так власть не ругал еще никто, и она этого не простит.

 

Не получилось пожить спокойно на пенсии. Втянули -таки в историю...

 

А у жены его,ходящей в это время по нескончаемому болоту, будто красным ковром покрытом, вдруг заныло сердце. Настоящие жены всегда носят с собой частицы душ своих близких, они подключены к ним особыми, пока неведомыми нам каналами связи. Она в тревоге засобиралась домой...

 

А Берг в эти часы, с безысходностью обреченного на казнь человека, мотался, в иступлении, по городу, пытаясь скупить в киосках весь тираж злополучной газеты. Он заходил также во все дома и подъезды, где совершенно уже хулиганским манером выдергивал из почтовых ящиков корреспонденцию...

 

Одно его радовало несомненно. В статье не было слова единого о жене. Берг, поначалу разогнавшись в сочинительстве, решил рассказать о ее судьбе, намекая на еврейскую национальность, но повествование вышло неумелым, и весьма путанным.

 

Редактор, к счастью, зачеркнул эту часть рукописи, посчитав эту тему неактуальной для маленького городка.Городок, действительно, был маленький, но у них двоих жителей, тоже невеликих по внешности, немца и еврейки, проблеммы были отнюдь немалые.

 

Жили они, как дичка другой породы среди русских людей, которые их в открытую не обижали, но и откровенно рады их присутствию тоже не были.

 

Берг, привыкшый к своему положению бывшего "врага народа", неувязки переносил легко. В начальниках, по мягкости натуры, он сам ходить не желал, отказ о приеме в партию, воспринял философски. В самом деле, какой может быть коммунист с таким опозоренным отчеством.

 

А вот о карьере Софьи Давыдовны он переживал искренне. Голова у нее была лучше любой счетной машины, но она в своей должности рядового бухгалтера так никуда и не тронулась.Ни разу в жизни не вспомнили о ее национальности, но какие-то ржавые пружины так и не ослабили свое противодействие...

 

Подходила к завершению золотая пора российской"бабьей осени." Воздух горчил рябиной, и с полей, остриженных "под ноль", расплзался по округе рыжий туман.

 

На дачах было пусто. Лишь на одной из них ярко пылал костер...Берг сидел в дачном кресле и одну за одной швырял в костер газеты. Его портрет и статья корчились в пламени и превращались в обгоревшие хлопья, которые летали вокруг, как черные, зловещие птицы.

 

Вместе с костром выгорала его душа, испугавшаяся собственных крыльев...

Уже ближе к полуночи, наняв такси, приехала на дачу Софья Давыдовна...Берг сидел в дачном кресле, и как будто дремал. Врачи констатировали потом внезапную остановку сердца.