"Взрослые, оставшись на земле, умолите Господа о Рае

Для детей, что умерли уже, не познав любви, греха не зная.

Пусть Он призовет их души в Рай, где сады ветвятся в нимбе света,

Что дарует вечность для любви - той, что на земле для них уж нету".

(Людмила Солма)

 

-Здоров, соседка! .. О-о-ой!!! – Нинка-станочница неосторожно навалилась на деревянный частокол и чуть не съехала вместе с ним в соседкин огород. – Че, Игнат, что ль, опять запил? Хоть бы забор починили, содралась вся в кровь!

Тетка Валя разогнула спину, бросила охапку сорняков в кучу и пошла, переваливаясь на варикозных ногах, к веранде. Нинка проводила ее хищным взглядом неудовлетворенной сплетницы. Постояла, подумала, подобрала подол, чтоб не нацеплять репьяхов, и решительно двинулась за соседкой вдоль забора. Калитка у них сроду не запиралась.

-Я чтой-то сказать хотела, - она метнулась помогать: подхватила эмалированный таз с водой, который тетка Валя пыталась поднять сама. – Куда его? Отак от в огород, что ль? Ну давай, наклоняй.

Вода вперемешку с землей хлынула грязным потоком под грушевое дерево. Тетка Валя молча сполоснула таз под краном - ржавой трубой, торчащей из-под земли на границе двора и огорода. Поставила его у крыльца рядом с кастрюлей, полной абрикосов, села на ступеньку и принялась по-одному отделять плоды от косточек. Нинка потерла ушибленный локоть и примостилась рядом.

-Слыхала, что твоя опять учудила?

Из Нинки пёрла информация. Круглые ее щечки запалил огненный румянец. Таким же, только малость прихитрённым огоньком поблескивали маленькие глазки. В далекой своей юности Нинка была тонкая и с лица почти красавица. Мать с отцом мечтали сделать из нее балерину и приставили к станку в балетной школе. Балериной побыть не сложилось, а вот обидное дополнение к имени - «станочница» - наглухо прикрепилось к ней ввиду недопустимо легкомысленного поведения с самых юных лет.

Солнце подбиралось к зениту. Где-то за дворами не в охотку лаяла собака.

Нинка не замечала, как хватала один оранжевый шарик за другим, яростно выколупывала из него косточку и швыряла в приготовленный таз.

Тетка Валя молчала, интересу никакого не проявляла.

- Взашей меня прогнала со двора, слышь?! - не утерпела Нинка. - Не пригнись я в самое вовремя, так она б меня отем дрыном и пригрела б насмертушку. Ты все ж таки мать, уразуми дитя свое неразумное. Всю жизнь по-людски по-соседски жили, пока твоя не въехала до Вовки. Нынче и его не узнать. Удвох выпивают на пару.

-Не нуди по дворам, так и гнать не будут, - наконец, отозвалась тетка Валя.

Нинка только этого и ждала.

-Да ведь я что, я ж не для себя! Я ж по-соседски! Узнать, как жизнь, мож, надо чего, иль поговорить... А зачем же сразу дрыном? Прошу у ней ребеночка показать – народила полгода как, а кто его видел? Спит, говорит, и всё. Сколько спать можно?!

-А тебе какая боль? – вздохнула тетка Валя.

Тяжело вздохнула. Нинка даже насторожилась и огонь в голосе притушила:

-А от такая! Верно люди бают: чтой-то чёрное в ейном доме творится. Отакое вот, как сажа, чёрное, замешаннное на кровушке...

- Да тю на тебя, ей богу! Не надоело побрехеньки разносить?

Тетка Валя бросила нерасщепленный абрикос в таз с расщепленными, грузно поднялась и пошла, сгорбившись, в дом.

-Я – побрехеньки?! От попомни мое слово, спохватитесь, да уже и поздно будет!

 

Ближе к сумеркам, чтоб не так заметно, тетка Валя пошла задами к дочкиному дому. Раньше во дворе бегал кобель, так совсем не пройти было. Нынче тихо: пес отыскал лазейку в заборе, вырвался на свободу, да так и пропал. А другой живности дочка не заводила. Пройдя неслышно под окна, тетка Валя не стала сразу заходить в дом, а подошла к тому окну, где, она давно усмотрела, была детская спаленка.

«Внучек, Санечка», - беззвучно позвали губы.

Шторки плотно задвинуты. И днем задвинуты, и ночью...

Постояла, прислушиваясь у окна, заставила себя подняться по высокому кирпичному крыльцу. В доме - тихо. Или лучше уйти? Мало что станочница, стахановка эта, сдуру наплетет! Но та комнатка с закрытым окном, где внучек в кроватке, уже привязала и не пускает. Взглянуть одним глазком, а тогда уж и домой.

 

Тетка Валя топталась у двери, не зная, как поступить.

Через боковое окошко увидела, как в кухню вышла дочь Светлана. Надо стучаться да заходить, а то, чего доброго, подумает, что за ней следят. Готовит молочную смесь. Значит, Санечка не спит, и, может, ей дадут с ним понянчиться. Она бы его покормила. И спать уложила. И песенку на ночь спела.

Рука уже хотела постучать несмело, но... не постучала. Потому что глаза увидели непонятное. Дочь взяла со стола початую бутылку водки и прямо из горлышка плеснула чуть в бутылочку малышу. Тетка Валя потерла рукой глаза – старая, то слезятся, то пленкой их застилает - может, обманули? Нет, так и есть: водки – внучеку. Рука, что готовилась постучать, припала натруженной ладонью к губам, задержала вскрик.

 

- А-а-а, явилась! – повернулась Светлана на распахнувшуюся дверь. – Чего пришла? Кто тебя звал? У, все равно что спугнутая наседка, взъерошенная!

Из глубины комнат донесся детский плач. Нет, не плач то был, а попискивание щенка, хиленькое и такое уставшее! От него сердце в груди так и зашлось, вот-вот развалится, немощное, на трухлявые помятые куски.

-Света, дочка, - тетка Валя протянула руки к подвыпившей мамаше. – Отдай мне его! Ты молодая еще, погуляй, поживи для себя. А я Сашеньку подниму.

-А-а-а, - укоризненно затянула дочь. Поискала глазами сигареты, нашла на плите пачку, но та оказалась пустая. – Скотина, опять мои сигареты скурил. - Это к сожителю Володьке относится. Поковырялась в полной окурков баночке из-под майонеза, вытащила приличный еще бычок. – Понадобился, значит? А когда меня из дома пузатую выставляла на улицу, на люди, тогда, значит, не нужен был? На позор выставляла! А я-то тебя как любила. И верила. Чего опять пришла? Я тебе говорила, не ходи сюда? Не видать тебе моего сына, поняла?

Плач в детской оборвался. И сердце оборвалось. Тетка Валя отпихнула дочь , толкнула крепкой рукой на табурет, а сама кинулась в дом. Где у них эта детская? В одной комнате торчат ноги в носках, это Володька спит пьяный. Направилась в другую.

 

На кровати лежало крохотное тельце, закутанное в застиранные простыни. Личико плакало, сложившись в гримассу обиды, но из раскрытого ротика не вылетало ни звука. Тетка Валя выпростала его, взяла на руки и сразу положила обратно: Сашенька совсем не держал голову, а в руках-ногах силы было ровно столько, сколько в увядающем подснежнике. И вот этому дитю с прозрачной кожицей, весом не больше пяти килограммов - полгода!

-Света, - упавшим голосом позвала мать. Дочка стояла в дверях, воинственно уперев руки в бока. – Так ты его что, с самого рождения кормишь водкой?!

- Он так лучше спит. Посмотрела – проваливай!

- Горе-то какое. Побойся бога, доченька! Отдай мне его... Что было, то быльем поросло. Отдай мне его!

За спиной дочери замаячила сонная рожа сожителя. Две волосатые руки прошмыгнули у нее подмышками и цапнули по груди:

- Ай ты, моя бейба!

 

...Тетка Валя вышла из дочкиного дома приголомшенная. Навроде как голову залили до отказа водой и заткнули пробкой, и кроме воды в той голове ничего больше нет, одна немота.

За двором ее поджидала Нинка-станочница, выследила таки.

-Ну, что там у них? Вальк, ты чего молчишь, Вальк? Видала дитёнка? Да что это с тобой?..

Тетка Валя побрела вверх по улице: там, за углом – больница.

«Спасите моего внука», - сказала первому, кого увидела в белом халате.

Вместе со «Скорой» вернулась к проклятому дому.

Но Санечку не спасли. Помер от смертельной дозы алкоголя.

0,4 промилле, сказали врачи.