На колхозные поля нас вывозили, помнится, четыре раза. На пятом курсе избежали мы этой благородной и почетной участи. Студентов других курсов – возили. Сейчас уже не помню, думал я в свое время или нет: удивительная вещь – каждый раз привозили в разные деревни и колхозы. Верно, общий список обслуживаемых колхозов получали из обкома партии. Некто в институте по принципу «тыка» назначал: какой группе ехать в какой колхоз имени Ленина или октябрьской революции. Ведь в каждом районе колхозы обязательно с такими или подобными названиями. Ехали все. Не посылали уж явных инвалидов. В нашей группе учился горбатый студент. Помнится: наш балалаечник Кузьменко – не ездил. Никаких медицинских проверок перед поездкой не проводили. Только раз всех проверяли: при зачислении в институт. Неизвестно, на какие болезни были противопоказания. Знаю: в нашей группе имелось несколько человек с заболеванием туберкулеза. На курсе и в институте много туберкулезников. Считали: работа в лесу способствует их... не то что излечению, но относительно благоприятным условиям работы и жизни. Помню: один студент – свойский парень, деревенский сам – на таких работах промок, простудился, заболел туберкулезом. Его срочно отправили в какой-то санаторий на продолжительный срок. Учебный год он потерял. Приехал – растолстевший, попал на курс ниже.

Условия для приобретения заболевания, как сейчас понимаю, бывали достаточно «приемлемые». Работа в колхозе занимала месяц, полтора, а то и два – до праздников октябрьских. Часто случались дождливые погоды. А трудиться приходилось почти каждый день. Ну, уж если дождь зарядит на сутки... Чуть дождь стихнет – выводили на поля. Как правило, работа состояла из нескольких видов.

В колхоз присылали полную группу – не делили. С куратором из института. Чаще это были молодые ассистенты или аспиранты. До сих пор я не знаю точной разницы между этими названиями. Не интересовался. Колхозники постоянно – и во всех колхозах – отмечали «храмы». В своих деревнях или в соседних. Ходили пьяные. С нас посмеивались.

Всех нас поселяли по домам колхозников. Приводили бригадиры. Часто хозяева не соглашались брать постояльцев. Им грозили. Возникали перепалки. Мы шли стайкой, словно гуси, за бригадирами. Слышали все перебранки. К каждому хозяину ставили по два-четыре постояльца. Они обязаны нас кормить. Знаю, изредка резали колхозных овечек и выдавали мясо хозяевам. Кажется, выдавали еще муку, горох, просо или другие крупы. Мы сами для собственного питания приносили с полей картофель и другие овощи.

Обычная наша пища: картофель, кислые огурцы, хлеб да кисляк... Еще разливали по мыскам горячие щи из кислой капусты. Изредка плавало мясо. Хлеб часто выпекали сами колхозники. Вечно хотелось есть, после таких обедов. Трудились много, тяжело.

Собирали картофель после борозд плуга – запряжена лошадь с поводырем. Иногда проходил трактор с плухом. Собирали картофель в корзины – преносили и сваливали в бурты. Потом приезжали машины. Иногда картофель укладывали в мешки, но чаще – везли навалом. Собирали еще огурцы. Косили отаву. Мочили лен. Укладывали стога...

Это постоянная история... Привозили нас в деревни обязательно на машинах. С железнодорожных станций везли в кузовах. А вот по окончании «трудового семестра» до железнодорожной станции добирались пешком. Ни разу не подвезли! Ребята брали с собой в торбы картофелем или несли огурцы. Дорога предстояла всегда дальняя... Не ближе 12 километров, а то и за двадцать. И так они по дороге опорожнялись от части продуктов и до станции почти всегда все приходили без груза. Но каждый раз брали с собой в дорогу эти «пожитки». История повторялась: мелочное корыстие не научало.

Каждый год группой руководил куратор – от администрации института. Помнится, на первом курсе ко мне пристал – сделал замечание – наш куратор. Иногда я сдерживался, а иногда проявлял остроту своих суждений. И в тот раз я ему иронично ответил. Тот смолчал. А вот через год он вел практические занятия по дендрологии. Меня запомнил: не поставил зачет. Предложил прийти еще раз – назначил встречу, а сам не явился. Я не стал на него жаловаться... А в результате: из-за этого неучтенного зачета меня оставили на семестр, на целых полгода без стипендии. Это было то время! Домой не сообщил – постеснялся. Ходил я – давал уроки школьникам и школьницам.

Тогда я познакомился с Натальей Петровной Мальт. Она работала библиографом в нашей институтской библиотеке. Ей рассказал свою историю.

Жили родители в Киеве. Укажу даже адрес нашего дома: Владимирская 73. В полуквартале, но только по четной стороне улицы – расположен Киевский Университет имени Т.Г.Шевченко. Конечно, поэт в Университете не учился... Но его считают на Украине национальным поэтом. И по этому поводу назвали Университет. Кажется, какое-то время молодой Шевченко работал в Университете...

И вот, на физико-математическом факультете Университета я три года подряд посещал подготовительные курсы. Математику нам давали углубленного типа – в сравнении со школьной программмой. В те годы выпустили задачник Моденова – вмещал конкурсные и другие сложные задачи. Я увлеченно на разных уроках решал эти задачи. И довольно удачно выступил на городской Олимпиаде школьков по математике. И вот... Я сдал документы на металлургический факультет Киевского Политехнического института. А там, год шел 1952, еще сталинский, собралась группа преподавателей-математиков. «Резали» многих подряд, особенно евреев. Обретали «резерв» для «блатных», «купленных». Не знаю, сколько нужно и приходилось платить за поступление в КПИ. Платили! Руководил той группой некто Кабальский... Примерно через десять лет раскрыли и наказали (судили) эту группу фальсификаторов и вымогателей. Не стало мне от этого легче.

И вот, в КПИ сидел представитель Бежицкого института транспортного машиностроения. У них был в том году большой недобор – вербовали абитуриентов. Я решил ехать в Бежицу. Родители меня не отпускают. Мне ведь всего 17 лет... Через несколько дней они согласились – поехал в сопровождении мамы. Директор института сказал: «Нет, уже опоздали!» Посмотрел мой аттестат зрелости – троек не было, больше пятерок – говорит: «Могу его взять на вечерний факультет». Мама не согласилась. Директор, как бы между прочим сказал: «Рядом – Брянск: попробуйте туда поехать...» Мои документы приняли – на второй поток. Экзамены сдал! Не возвратился сразу домой – десять дней ожидал начала занятий.

И вот я рассказал свою историю Наталье Петровне... А ее школьник-сын не успевал как раз по математике. Был он в классе пятом... Раза три в неделю я к ним приходил и занимался с Валериком. Вроде наладились у него занятия и даже с четверкой закончил год. Это был достаточно хороший успех.

Наталья Петровна рассказала свою историю. До замужества она выступала пионисткой. Ее муж работал на очень важном посту. Кажется, заместителем министра сельского хозяйства СССР. Осужден, как враг народа. Жена с сыном тоже настрадались. Им удалось купить дом в Брянске с небольшим участком земли. После смерти Сталина, ее мужа посмертно реабилитировали. Ей разрешили вернуться в Москву. Работала она в Институте Международных отношений. Тоже библиографом. Я несколько раз бывал в Москве – у них останавливался. Уж очень ей необычно было: за мои занятия хотела заплатить. Но я от платы отказался: ведь кормила! Не рассказал ей: в те месяцы сидел без стипендии.

И еще один подобный гад в БЛХИ мне несколько отравил настроение, жизнь. Назначили у нас группе поход по сбору металлолома. Не помню точно причину: я в тот раз не пошел. Группа проходила рядом с нашим домом – я дождался, пока они пройдут и отправился по своему срочному делу. Но надо такому случиться: в отрыве от группы – сзади шел секретарь комсомольского комитета комсомола Шацкий. Он меня знал. Факт засеку. Он меня посчитал дизертиром. Потом рассказывали: в городском горкоме партии в стенгазете нарисовали на меня карикатуру со злобной подписью.

Через несколько лет на нашей улице в Киеве встретил того самого Шацкого. Не знаю причину его нахождения в городе. Напомнил ему этот случай. Он ничего «не помнил». Предложил: отметить встречу. Я ему руки не подал, да и общаться не стал.

Еще один из этого порядка... Звали его Дмитрием Сиротой. Занимался на одном со мной курсе, но на лесомелиоративной факультете. Потом переименовали в лесоинженерный. Этот Дмитрий, тоже киевлянин, мы с ним даже находились в хороших, почти дружеских отношениях. Он писал в институтскую стенгазету. Однажды, на Новый год он написал такую «юмористическую заметку». На праздник раздают подарки. Я вроде попросил себе воздушный шарик. А он говорит нечто подобное: «Бери! Шарик многоцветный, но он... пустой!» Имел в виду меня! Я с ним не общался больше. Претензий не высказывал. Мало разве рядом с нами зубоскалов? Еще больше встречается злобных завистников, недоброжелателей... Даже среди талантливых людей: это самое удивительное.

... После третьего курса – проходил производственную практику в Жиздке. Это в

Калужской области. После четвертого курса, преддипломная практика мне выпала в Изюме, Харьковской области. Тема дипломного проекта: «Проект антиэрозионных мероприятий в колхозе Изюмской области».

... Помню: один год на квартире я жил вместе с Иваном Головачевым и другим Иваном – фамилию успел забыть. Тот Головачев – ну, копия классического Иудушки Головлева. По чертам характера и по поведению. Он рассказывал постоянно о своем деде. О родителях не упоминал. Не люблю я задавать вопросы – узнаю только мне сообщаемое. И дед его – единоличник, в колхоз не вступил. Головачев довольно часто ездил к нему: привозил припасы. У нас был общил «стол»: каждый записывал стоимость своих покупок – потом складывали и делили на каждого из нас. Ну, как тот Головачев меня дурил! Ему только казалось, что дурит. Просто я человек достаточно добродушный. Не жадный. Наблюдал за «куркульской мордой», как его про себя называл. Пьем чай... Он рафинад мокает в стакан – чтобы побольше сожрать сахара! А то начнут ребята соревноваться: кто больше раз выпустит бздюков. Простите! Еда у нас была малокачественной. Хлебные котлеты. Гарнир: картофель, горох, лапша... Щи из перекисшей капусты. Капустные рагу – даже без запаха мяса. Гороховые супы на костном бульоне... Ходили со вспученными желудками. И простите: часто и очень ужасно воняли. Такое было время: плохо обеспечено качественной, калорийной едой. Жрали все подряд. В Европейской России известны традиционные голодные края: Поволжье и Нечерноземье – исключая Москву.

На первом курсе произошло это – по глупости и неопытности. Шел я из бани... Осень или даже зима. Одет был легко: не прислали еще теплую одежду из дому. А в Брянске часто дуют пронизывающие ветры. Ну... Наутро не могу открыть глаза. Пальцами открыл веки. Брился: смотрю на лицо – все опухло! И пошли с тех пор у меня фурункулы. В разных местах тела. Лет пять страдал от этой напасти.

А уже на втором курсе, на каникулах, прошел я по Крещатику – шел в гости к тете. Уши отморозил. Нужно было снегом растереть. А я... Опухли уши! Несколько дней после каникулов задержался с эти лечением. С тех пор уши не терпят любой холод.