– Саша! Сааашкааа! Вернись, негодная девчонка!

От этого крика елки во дворе вздрогнули и уронили несколько иголок. Но Саша упрямо повернулась спиной к дому и теткиному крику с седьмого этажа. И пошла от них прочь. Не для того она сбежала, чтоб возвращаться.

Независимой походкой свободного человека она подошла к группе голуболапых знакомцев. Высокие, густые. Давным-давно у маленькой Саши был здесь, среди мощных колючих ветвей, свой теремок. Однажды она услышала, как внутри елки что-то звучит. Словно струны в рояле. И сразу разгадала секрет: воробьи. Они устроили себе жилье среди густых елочных лап. Под колючей защитой они чувствовали себя в безопасности и вовсю чирикали. Саша тоже тут пряталась, рассказывала воробьям свои детские обиды. Ей становилось легче.

Но сейчас елка молчит. Да и Саша тоже. Как, кому расскажешь? Ведь если обижает самый близкий на свете человек, папа – это уже не обида, а горе.

Он велел своей сестре, Сашиной тете, запереть дочь дома и не выпускать. И присматривать за ней. Даже в школу водить за руку. Позор какой! Ведь Саше уже четырнадцать, и она совсем не ребенок.

А все потому, что она встретилась с мамой...

Саша вдруг заметила в глубине елки слабое шевеление. В переплетении ветвей прятались воробьи, похожие на темноватые елочные игрушки. Саша стояла рядом – на расстоянии протянутой руки. Птицы волновались, скакали с ветки на ветку. Но молчали. Знали, что просунуть к ним руку никто не сможет. Елка их защищает.

Вот и Сашу тоже «защитили» тогда, несколько лет назад. Родители развелись, и маму лишили родительских прав. Она вроде должна была лечиться от алкоголизма. Саша точно не знала: они не виделись все это время.

Мама с папой ужасно ссорились. Саша пряталась от них и думала, что от их ссор возникает плохая погода. Потому что сразу после криков льет дождь или идет снег. Долго-долго. А если они мирятся – погода солнечная, хорошая.

Давно закончились скандалы, крики, стыд перед одноклассниками. Но закончилось и что-то еще. Что-то непонятное, неуловимое, чего Саша не смогла бы объяснить.

Папа во всем заменил маму: и стирал, и готовил. Папина сестра немного помогала. У Саши были любые игрушки, книги. И все равно ей было прохладно.

Она уже почти забыла мамино лицо. Но узнала сразу, когда мама вчера подошла к ней во дворе.

– Сашенька...

Она оглянулась. Мама. Похудевшая, с виноватыми глазами. Трезвая. Совсем незнакомая.

Саша застеснялась. Она не понимала, как себя вести. Из сериалов известно, что в таких случаях вскрикивают. Или бросаются на шею и плачут. Но если она ничего не чувствует? А если и чувствует даже, то сама не знает, что именно. Саша погружалась в себя, прислушивалась, пыталась понять – плохо это или нет, когда не радуешься маме? Может, я уродка?

Мама что-то говорила, говорила... Что совсем не пьет. На работу вот несколько дней как устроилась. Все хорошо, только денег совсем нет, а то бы она Саше подарок какой-нибудь принесла.

– Доченька... – Сказала и голову в плечи втянула, будто ждала, что дочь на нее крикнет. – Можно, я тебя иногда в школу буду провожать? Или из школы? Мне больше ничего...

Саша хотела ответить, но губы почему-то окаменели. Зато руки сами по себе достали кошелек, вынули деньги и протянули маме. Мама коснулась ее ладони...

Вот тут их папа и увидел. Из окна, сверху. И как закричит!..

Был скандал, были упреки и угрозы. «Ты ничего не понимаешь! Она на тебя плохо повлияет! Я не позволю тебе стать такой!»

Запереть хотели. Фигушки, не имеете права. Воспитывать, выговаривать, учить, наводить скуку своими наставлениями – да. На то вы и нудные взрослые. Но держать под домашним арестом – слишком много на себя берете.

А в вечернюю художественную школу она сегодня сама пойдет. Без всяких опекунов.

Она шла по тротуару, а в руке играла радость. В той самой руке, к которой мама прикоснулась. Еще вчера в руку что-то мамино перелилось, и Саша бережно несла эту руку, чтобы не расплескать новое ощущение.

Дошла до перекрестка и почувствовала, что сильно проголодалась. Сколько там у нас осталось до начала занятий? – ага, полчаса. Как раз успею. Школа чуть дальше по улице, а на углу есть кафетерий. Саша набрала полный поднос еды и медленно продвигалась к кассе, полузакрыв глаза и разговаривая с папой. Гораздо легче с ним разговаривать вот так, в мыслях. Тогда он не возражает.

Например, папа возражал, чтобы она ходила в вечернюю художественную школу. Ну не нравилось ему Сашино рисование. Папа хотел, чтобы дочь стала экономистом. А она не хотела. И ее учитель рисования – тоже. Он говорил папе, что в ней умрет художница. Папа говорил, что в нем тоже умер художник, ну и что? И ничего страшного. Зато экономисты всем нужны.

Саша задумалась: а что, если в каждом человеке умирает кто-то талантливый? Она огляделась вокруг. За столиком кафе сидел парень, в котором умер великий спортсмен, потому что он... Мммм... допустим, слишком много курил. И поэтому он стал охранником в банке. Парень разговаривал с девушкой, в которой умерла гениальная актриса, потому что в театральный она не смогла поступить, и теперь работала менеджером. За кассой сидела женщина, в которой умерла знаменитая балерина, потому что с такой фигурой в группу не берут, и вообще, надо было, уважаемая, десять лет назад приходить. Прошел с подносом худой парень, в котором умер великий писатель, потому что никто не хотел издавать его рукописей: вас таких много, сейчас все пишут. Мимо по улице прошла мама с ребенком, в котором уже начал умирать гениальный музыкант, потому что родители отдали его в международно-дипломатический лицей.

Пространство наполнилось призраками великих деятелей культуры, науки и искусства. И реальными фигурами простых скучных смертных. Наблюдать за ними было очень интересно. Но тут подошла Сашина очередь, и пришлось погасить разыгравшуюся фантазию. Она полезла в кошелек.

– Ну? – нетерпеливо спросила кассирша.

В кошельке ничего не было. Все бумажки она отдала маме.

Щекам стало горячо. Как досадно! Надо вернуть взятое. А Саша уже отпила из стакана свой любимый компот из сухофруктов. И тортика шоколадного жалко. Что же делать?! Объясняться? Доказывать, что ты не попрошайка какая-нибудь нищая? Что так случайно получилось? Но они ведь не поверят. Еще милицию вызовут.

Сзади молча ожидала очередь. Саше казалось, что все на нее смотрят. И осуждают. Ведь они взрослые. Умные. Знают, как надо и как не надо. Что такое хорошо и что такое наоборот. И любят объяснять это детям.

– Что, детка, деньги забыла? – тронули ее за плечо.

Вот, сейчас начнут ее учить уму-разуму.

Сзади Саши обнаружился здоровенный дядька. От него пахло кожей и бензином. Он аккуратно отодвинул девочку от кассы и расплатился за нее. Кивнул на поднос: забирай.

Она растерялась и пошла с подносом, натыкаясь на столики. Устроилась подальше, в самом углу.

Но дядька все равно увидел ее, подошел и спросил:

– А на дорогу есть?

Саша молча кивнула. Слезы стояли в горле и мешали глотать.

Дядька отошел, недоверчиво оглядываясь на девочку с покрасневшими глазами.

А она представляла, как придет сюда с полным кошельком денег (у папы выпросит), и станет поджидать этого дядьку. Подойдет, протянет деньги и гордо скажет: «Спасибо!» А если он не придет сюда больше, она тогда накормит кого-нибудь бесплатно...

В школе знакомо пахло красками и пластилином. Преподаватель неодобрительно посмотрел на Сашу: нерадивая ученица опять не принесла домашнее задание. Ведь он грозил отчислить ее из школы, если не принесет!

Но что ж такого, если не успела? Она решила нарисовать свои любимые елки-теремок. Но у нее никак не получалось. На бумаге они выглядели обыкновенными. Елки как елки.

Саша еле уговорила преподавателя, что закончит домашнюю работу прямо здесь, во время занятий. Достала из папки свои елки, долго смотрела на них и вдруг отложила в сторону. Взяла чистый лист и принялась рисовать маму.

Вначале карандашный контурный рисунок. Овал лица, впадины глаз, линия рта.

Теперь краски.

И сразу стало трудно. Работа сопротивлялась. Гуашь не ложилась ровно, а текла, как хотела. Мамино лицо стало совсем непохожим.

Саша чуть не заплакала. Глубоко вздохнула, скомкала плотную бумагу, взяла другой лист, прикрепила кнопками к мольберту.

Надо начинать все сначала. И перестать бояться красок.

Мама учила ее, маленькую, не бояться соседского Марсика. Это он с виду такой лохматый и сердитый. Он сам тебя боится, потому и рычит. А если ты не будешь его бояться, вы подружитесь.

Не бояться... Легко сказать – не бояться. Но мама брала дочку за руку, и страх мурашками переползал из Сашиной руки в мамину. Мама большая, страх в ней заблудится, растворится.

Саша посмотрела на ладонь, к которой прикоснулась мама. Прислушалась к поселившейся в ней радости. И поняла, что больше не боится.

Она заново набросала контурный рисунок, смело зачерпнула кистью гуашь.

Когда не боишься, руки сами делают. И получается похоже.

И ведь действительно, похоже! Мама на портрете получалась совсем живой – такой, как была тогда, в детстве. И в то же время вчерашней: незнакомой и знакомой, радостной и грустной. Тень у виска. Прядь волос. Волосы особенно трудно рисовать, придется взять самую тонкую кисточку и запастись терпением.

Но главное – глаза. Такие, как у мамы были тогда, во дворе. Огромный темный зрачок. Вот здесь, внизу, у века – блик белилами. Это слезинка. Саше казалось, что слезинка точно была.

Саша работала и не замечала времени. Очнулась, когда все уже ушли. За спиной стоял преподаватель.

– Молодец! – одобрительно кивнул он. – Хорошо, что я тебя не отчислил. На выставку твою работу пошлем. Талантливая, шалопайка!

Любимых учеников пожилой художник ласково называл шалопаями.

– А кто это у тебя?

Саша обмакнула тонкую кисть в краску и вывела в нижнем правом углу угловатую надпись: «Мама».

Дома пахло салатом и яблоками. У стола сидели папа с теткой. И молча ждали. Как судьи. Значит, будет «разбор полетов»?

Но Саша решила, что теперь не будет бояться. Ни за что на свете.

– Я хочу видеться с мамой, – твердо сказала она.

И в подтверждение своей решимости брякнула на стол папку с рисунками.

Мамин портрет соскользнул на пол. Папа поднял его.

Саша думала, что он начнет кричать. Или еще хуже: порвет рисунок.

Но у папы задрожали руки. Он смотрел на мамино лицо, и теперь у него дрожал подбородок.

Саша никогда не видела, как папа плачет.