10 октября 2006 года.

Здравствуй мой дорогой дневник! Вот мы и встретились с тобою вновь. Если ты помнишь, то я Злата. Злата Александровна Рогожкина одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года рождения. Прости меня за столь долгое отсутствие. Теперь до конца моих дней мы будем с тобою неразлучны. Неделю, месяц, год – никто этого не знает. Ведь сегодня на приёме у гинеколога я узнала, что больна раком. Нет, ты не думай, врачиха мне этого не сказала. Просто, пока она беседовала с зашедшей по какому – то пустячному поводу медсестрой из соседнего кабинета, я успела прочитать то, что было написано мелким почерком в моей карточке. Мне стало плохо. Я устроила жутчайшую истерику. Визжала так, что в кабинет сбежалась добрая половина медперсонала поликлиники, в том числе и главный врач, да и то только потому, что её кабинет находится рядом. Уговоры успокоиться не возымели никакого, хотя бы малейшего эффекта. В итоге мне силком (одна медсестра держала меня за руки, другая делала укол) вкололи какую – то гадость, то есть успокоительное. Помогло. Правда, не сразу. Я ещё минут пятнадцать рыдала сидя в коридоре на кушетке. А потом я пошла домой. Бредя по улице, я всматривалась в лица идущих мне навстречу людей и думала только о смерти.

Смерть. За моей спиной маячит костлявая старуха с косой. Вот и всё. Уплотнение, которое принимали за кисту, оказалось злокачественной опухолью, пустившей свои гадкие корни по всему моему телу. Я обречена. Господи, но за что? За какие грехи? Что же я такого за свои двадцать восемь лет сделала- то? Что??? Не понимаю. Я не убийца и не воровка, я простая женщина, хотевшая для себя обыкновенного счастья. Та - а - к, кажется, вновь открылся слёзный кран. Опять я плачу. Дура! Слезами – то моему горю не поможешь. Впрочем, лечением тоже. Только агония затянется. Я так не хочу месяцами валятся в беспомощном состоянии на кровати и видеть в глазах родителей боль. Ведь мои отец и мать, наверное, единственные для кого моя смерть станет ударом…

Всё, всё, дорогой дневник, умолкаю. Чувствую, что эта тема тебе не нравится. Мне, собственно, тоже. Но, что поделаешь, раз я теперь в курсе, что скоро умру. Страшно мне.

Теперь, дорогой дневник, в ожидании дня открытых дверей на небесах я вновь буду доверять тебе свои мысли и чувства. Нужно же мне с кем–то делиться тем, что твориться в моей бедной душе. Ладно, давай, спокойной ночи тебе. Надеюсь, что смогу уснуть.

 

15 октября 2006 года.

Скажи, дорогой дневник, тебе знакомо чувство одиночества? Ох, извини, конечно же, знакомо, ведь я, бессовестная, тебя не открывала слишком долго. Сейчас три часа ночи. А я не сплю. У меня очередная истерика. Сижу вот на диване под включённым ночником, молча глотаю слёзы, не хочу, что бы мои рыдания по неудавшейся жизни мама с папой слышали, придумываю себе собеседников и веду с ними разговор. Да нет, дорогой дневник, ты ошибаешься, не о смерти, я пытаюсь забыть о том, что мне в спину равнодушно дышит эта костлявая старушенция, а о жизни. А если быть точнее, то о прошлом. Вспоминаю школу, подруг, мужчин которых я любила. Ха! Вот именно, что только я и любила. Им – то я была не нужна. Или мне это только казалось? Я ведь всю свою сознательную жизнь была мнительной.

Ну да ладно, выключаю ночник и ложусь. Может слёзы, наконец, сыграют роль снотворного, и я засну.

 

18 октября 2006 года.

Опять занимаюсь беседами сама с собой. Спросишь, милый дневник, почему? А не с кем больше говорить. Все на работе. А Интернет надоел. У всех там свои наигранные проблемы. Эх, знали бы они, как же все их «люблю – ненавижу» смешны на фоне того, что я чувствую. А что, собственно я чувствую? Если хорошенько к себе прислушаться, то получается, что ничего. У меня всё атрофировалось. Да, дорогой дневник, ты правильно понял: я смирилась с тем, что скоро меня вынесут ногами вперёд. Я сломалась. Даже успокоительное и то не пью. Не за чем. Я попросту перестала плакать. Я принимаю только обезболивающее. Болит у меня всё. Вон, пишу и то кое-как. Сама свои каракули с большим трудом разбираю.

 

23 октября 2006 года.

Вчера вечером напилась. Так ладно бы спать легла что ли, так нет, как говориться, фигушки вам всем – я решила побуянить. Сама – то я ничегошеньки естественно не помню, но мне с утра мама рассказала, что я врубила магнитофон на полную громкость, а поставила я, как мне удалось понять из её слов, «Смутное время» Кипелова с Мавриным и не пела, а именно орала вместе с Валерием Александровичем песню «Будем жить, мать Россия!». Соседи, видать, не только приходили и возмущались, но ещё и по трубам-стенам стучали. Мама меня с полчаса стыдила. Мол, красивая девушка, а повела себя как запойный мужик. А я в ответ возьми да и скажи ей, что имела все права напиться в последний раз в своей жизни. Мать расплакалась и ушла. А я на диване осталась сидеть. Вот так вот. Но если ты думаешь, дорогой дневник, что мне стыдно за этот вечер, то ничуть! Стыдно только перед мамой. Обидела ведь я её. Ну, ничего, сейчас соберусь с силами и пойду просить у ней прощения.

 

4 ноября 2006 года.

Здравствуй мой милый дневник. Прости, что ничего не писала почти две недели. Просто не было чего–то уж такого особенного в моей жизни. Обыкновенные серые будни. Одиночество и грусть. Это теперь мои лучшие подруги.

Сегодня праздник Казанской Божьей Матери. Была в церкви. Молилась о том, что бы умереть не в муках, а во сне. Просто закрыть глаза и не открыть их. Знаю, на мою могилу только отец с матерью и придут. Подруги обо мне забыли. А Даньке, это моя теперешняя любовь, я не нужна. Чужой я для него стала за эти дни. Совершенно чужой. Он не приходит. Видела я с балкона, как он у подъезда с букетом цветов стоял. ЕЁ, наверное, ждал. Спросишь, дорогой дневник, кого это - ЕЁ? Отвечу – не знаю. Я не видела ЕЁ. Мне стало горько, я ушла с балкона.

Цветы… красивый букет Данька сжимал в руке, очень красивый. А мне вот давно никто цветов не дарил. Я была бы рада простой полевой ромашке, лишь бы от души.

Вот, дневник, прочитай очередной мой шедевр:

 

Ответь же мне, чего ты ждёшь,

Куда бежишь, меня, тревожа,

Зачем бессовестно мне врёшь,

Скажи мне, кто тебе дороже?

 

Ну, уж не я – я знаю точно.

Жизнь мне расставила силки.

Как мотылёк на пламя ночи

Спешу в холодные тиски.

 

Ответь же мне, чего ты ждёшь,

Куда идёшь безумной ночью?

Зачем по телефону лжёшь

И правду рассказать не хочешь?..

 

Спросишь про кого это? Так про него ж, про Даньку. Звонила я ему как раз перед тем, как увидела его с балкона. Он же сказал мне, что очень занят и бросил трубку. Вот так вот.

 

6 ноября 2006 года.

Данька зачем–то приходил. Дверь я сама открывала. Он с минуту постоял на пороге, как–то странно посмотрел на меня и ушёл. Я потом к зеркалу подошла, начала рассматривать себя. Ну да, настоящее огородное пугало! Одета кое-как, под глазами чернота, короткие безжизненные волосы вообще дешёвый парик напоминают. Баба яга в далёкой молодости и то по–моему краше выглядела.

 

8 ноября 2006 года.

Плакала всю ночь. В больницу меня кладут. В онкологию. Зачем только? Ведь ничего же уже не поможет!!! Я в чудеса исцеления не верю. Моя опухоль помрёт только вместе со мной. Не зря же болезнь носит имя речного прилипчивого создания. Её клешни никогда уже не разожмутся добровольно. Их только старуха - смерть и разожмёт.

 

23 ноября 2006 года.

Здравствуй дорогой дневник! Меня вчера из больницы выписали. А сегодня я, дорогой дневник, учудила. Хотела покончить с собой. Хорошо ещё, что раньше положенного с работы папа пришёл. Увидев в моих руках нож, которым я собиралась полоснуть под струёй воды по запястьям, выбил его и отругал меня. Он сказал, что меня тогда бы в рай не приняли и похоронили за оградой кладбища. Хотя сейчас, в наше – то странное время, это, кажется, касается только тех кладбищ, что при церквях. На городском бы похоронили возле бабушки с дедом. Хорошая у них была бы соседка: внучка - самоубийца.

Вот, написала очередной стих:

 

Мне не поставят крест, не отпоют

И похоронят за кладбищенской оградой.

Да, я одна из тех, кто жизнь свою

Считает мукой и ненужною наградой.

 

Я тонким лезвием по венам полосну,

С губ не сорвётся крик, даже слезинка

Души, что телом подготовлена ко сну,

Застынет на руках кровавой льдинкой…

 

Ой, вот идиотка, черновик на столе оставила! Мама прочитала сей шедевр, обозвала меня дурой и порвала ни в чём не повинный листок. Ну да ладно, я те обрывки в мусорное ведро выкинула. А то, что получилось ты уже прочитал. Пусть. Пусть остаётся. На память потомству, не моему, у меня детей нет, чужому, с тем условием, что ты дорогой дневник доживёшь до глубокой старости, то есть до того времени, когда твои листы пожелтеют.

 

5 декабря 2006 года.

Плохо мне. Очень плохо. Наркоманкой, кажись, становлюсь. Без болеутоляющих таблеток и часа прожить не могу. Сразу же возвращается боль. Меня колотит озноб, тело выкручивать начинает так, что, кажется, будто я в центр какого – нибудь урагана попала или, на худой конец, стиральной машины в момент отжима. Эх, милый дневник, а без этого наркоманского зелья я б, наверное, подохла давно. Да и честно сказать, лучше б было. Никаких бы забот ни у кого не было.

 

21 декабря 2006 года.

Вот, снова Даньку видела из закрытого наглухо окна. Расплакалась. Обидно. Он не заходит. Ну, да ничего. Это, наверное, справедливо. Он, здоровый молодой человек, должен жить полной жизнью, а не сидеть возле умирающей женщины.

 

22 декабря 2006 года.

Стих написала. Даже странно, что он светлый такой, чистый. Наверное, это потому что я больше никогда уже не буду писать стихов. Это последнее. Вот, дорогой дневник, почитай:

 

Скажи, откуда силам взяться,

Что бы сказать тебе: «Люблю!»,

Смотреть в глаза и улыбаться,

И не скрывать любовь свою.

 

Хочу дарить тебе я радость,

Остаться рядом навсегда.

И, нежным упиваясь взглядом,

Не знать разлуки никогда.

 

Я чувства выражу стихами

И пылкой страстью по ночам.

Я ласку, что копила днями,

Тебе лишь одному отдам.

 

Я стану бирюзовым небом

И белым пухом облаков,

Я знойным изумрудным летом

Сбегу росою с лепестков.

 

Я стану для тебя звездою,

Закатом алым над рекой,

Холодной дождевой водою,

Рябины гроздью золотой…

 

Скажи, откуда силам взяться,

Что бы сказать тебе: «Люблю!»,

Смотреть в глаза и улыбаться,

И не скрывать любовь свою.

 

Данька, Данька, ну, почему вот так? Почему??? Это моё последнее признание – тебе. Я люблю тебя, Данька, очень люблю.

 

25 декабря 2006 года.

Что–то совсем я слабой стала. Руки – ноги плохо слушаются. Пишу уже с трудом. Давай, мой милый дневник, договоримся, если будут силы, то я хоть пару предложений, пусть и не слишком разборчиво, но всё же накарябаю.

 

30 декабря 2006 года.

Через день мой самый любимый праздник - Новый Год. А у меня и настроения – то нет. Я ж теперь почти не сплю. Мне больно. А болеутоляющее не помогает. Совсем. Да ещё из меня нечто похожее на кровь хлещет. От меня стоит жуткая вонь. Фу, самой и то противно. А что уж про бедную маму говорить! Она по моей вине сестрой – сиделкой стала. Постарела очень. Умру, наверное, скоро.

 

7 января 2007 года.

Рождество. А я с постели третий день уже не встаю. Но знаю от мамы, что снега на улице так и нет. Ну и зима! Прости, дорогой дневник, что пишу так коряво, нет сил, пальцы не слушаются. Руки ослабли. Ну, да ладно, ты понимаешь, а это самое главное. Ведь эти строчки больше никто не прочитает…

 

Эпилог.

Было лето. Тепло. Светило солнце. На узкой лавочке, возле могилы, сплошь усыпанной цветами, сидел молодой человек. В его руках была зажата синяя тетрадь, а по бледным щекам текли молчаливые слёзы.

С фотографии на памятнике на Данила с улыбкой смотрела голубоглазая светловолосая девушка. Злата Рогожкина, было написано под фотографией и выбиты годы жизни: 18 февраля 1978 – 10 января 2007.

Губы молодого человека, едва слышно, шептали самое любимое стихотворение Златы, написанное ею ещё до болезни:

 

Я подарю тебе любовь

С безумной ласкою и нежным поцелуем.

Я постелю ковёр из снов

На ложе, где мы прошлое забудем.

 

Я подарю сиянье звёзд

Ночного неба, что над нашим домом.

Я подарю алмазы слёз

И город, с детства нам знакомый.

 

Я подарю тебе огонь,

Пылающий в груди, и боль рассвета.

И еле слышный перезвон

Проворно ускользающего лета…

21.10.2007 – 30.10. 2007 года.