Соседи у меня чудные. Те, что справа в комнате как сектанты. Он хмурый и она не разговорчивая. По ночам Марсельезу поют. Правда, сейчас многие поют, чего бы и этим не запеть? Ведь больница, где они работают, место не особо подходящее для упражнений в вокале.

Слева в маленькой комнатенке супружеская пара с каким-то маниакальным упорством любовью занимается. Он худенький, большеглазый, а вот её хрупкой никак не назовешь. Но ведь всем известно, что если в семье у одного убавляется, то прибавляется у другого. Утром, не выспавшись, оба измотанные, но счастливые бегут оказывать ритуальные услуги.

Когда мне стукнуло двадцать, терапевт на медосмотре удрученно покачал головой и отмерил мне жизни всего на три года. У всех впереди было большое и светлое будущее, а у меня от него оставался жалкий трехлетний кусочек. Обидно.

Через десять лет я снова пришел к этому же врачу. Удивился доктор, но от своего диагноза не отступился и опять пообещал мне три года жизни. Ещё дважды раз в десять лет ходил я к этому доктору, пока он не помер. Теперь раз в десять лет хожу к другому врачу. Этот тоже больше трех лет не дает.

По ночам часто вижу один и тот же сон. Будто стучится кто-то в мою дверь. Вскакиваю я с постели, встаю на дорожку, устремляюсь к двери, а она, дорожка эта, вдруг начинает бежать мне навстречу. Чем быстрее к двери я, тем быстрее в обратную сторону она. Никак не добегу.

Вот уж к восьми десяткам приближается возраст, надо опять врачу показаться. Живой ли тот, что в семьдесят мне три года отмерил?

С уверенностью могу сказать только, что я жив, пока дорожка не дает мне открыть двери. А если и добегу до дверей, то сон до конца досмотреть не дадут озорной скрип кровати или мятежный призыв: «Вставай проклятьем заклеймлённый»! Опять разбудят.

И это замечательно, по крайней мере, пока в конкурентной борьбе между похоронным бюро и поликлиникой, последняя начисто проигрывает.