НОЧНАЯ ВАЗА. Сказка для взрослых.

 

Эрнест Феоктистович Белоцерковный служил в обыкновенной, районной поликлинике самым обыкновенным врачом – проктологом. Служил, наверное, совсем даже и не плохо: на небольшой участок земли под Москвой, в девять соток площадью и дощатой бытовкой на ней поднакопить денег все ж таки сумел, а однокомнатная квартира в Бибирево у него всегда была. Вырос он в ней, в однокомнатной этой.

И все по большому счету, было у этого проктолога не так уж плохо, разве что в личной жизни как-то уж все не складывалось - сороковник разменял, наш уважаемый Эрнест Феоктистович, а все не женат.

И дело здесь как мне думается, не в примитивнейшей импотенции, или модной сейчас иной ориентации, нет. Просто профиль его профессии таков, что у женщин он видит чаще всего не лица, а совсем даже наоборот, несколько иную часть тела. Ну а вечером, после работы, как обычно сразу же домой, благо до дома ему идти всего минут десять. Ну? И что же ему делать, нашему бедному проктологу, где с женщинами знакомиться на предмет создания ячейки общества, в гастрономе что ли, с пучком редиски и пакетом вялой картошки в руках? Нет, конечно же! Так бы и жил бедняга Эрнест Феоктистович своей скучной, серой жизнью кабы не случился в его жизни непредвидимый случай, кульбит судьбы, так сказать…

Жила у него где-то в Пензе троюродная бабка, так - седьмая вода на киселе, а все ж таки родня, как не говори. У него даже где-то в альбоме фотография ее была – молоденькая девушка в окружении бравых офицеров от белогвардейских эмигрантов. В Харбине фотография эта была сделана.

И вот, эта самая, Пензенская троюродная бабка умирает в положенный ей Богом срок, или как сейчас говорят интеллигентные люди- ласты склеила.

Созвал адвокат со всей страны ее многочисленных потомков, для озвучения наследства,

и поехал Белоцерковный в Богом забытую Пензу за своей долей.

Что говорить, после оформления всех формальностей, выплатой нашему родному государству неизбежных налогов и пошлин, перешел в его, Эрнестово личное и безраздельное владение, медный, позеленелый горшок, что в списке числился как светильник оригинальной формы. Хотя Белоцерковный, как опытный проктолог, признал в нем элементарную ночную вазу, но, сплюнув, он с юристом спорить не захотел – все ж таки цвет. мет., другим и того не досталось.

По приезду в белокаменную, забросил он горшок куда-то на антресоли, да и думать о нем забыл, рутина, знаете ли…

Но вот как-то, под самый Покров залили нашего бедного Эрнеста Феоктистовича соседи сверху, обычное дело. И начал он вместо радостного безделья в положенный ему государством выходной день усиленно работать шваброй, гоняя воду из комнаты в ванную. Промокшие антресоли вместе со всем своим содержимым рухнули, и вот тут-то Белоцерковному вновь попался на глаза бабушкин горшок, правда, еще более позеленевший, чем прежде.

Аккуратный Эрнест Феоктистович машинально протер его тряпочкой, и в тот же час комната наполнилась белым дымом, грохотом, багровыми всполохами огня, а перед пораженным проктологом появился, покачиваясь весь какой-то опухший и небритый, даже кажется в состоянии сильного алкогольного опьянения джин.

- Это ж что такое творится на свете?- возмущенно вскричал Эрнест Феоктистович, - Первый раз в жизни увидел настоящего джина, и тот оказался каким-то алкоголиком!-

- Нуууу, - протянул джин,- Это ты напрасно. Это я только на поминках бабки твоей слегка расслабился, а так, нет, не пью, в завязке…-

Джин икнул, дыхнув Эрнесту в лицо жарким перегаром и присел на жалобно скрипнувший под его мощным телом диван.

- Ну, хорошо - несколько успокоился Белоцерковный

- А как мне к тебе обращаться в разговоре?-

- Зови меня просто – пророкотал джин, с трудом преодолевая сон - Мой огненный господин Али ибн Ху 18.

- Что? – вскричал гордый Эрнест Феоктистович - Я должен к тебе обращаться Мой огненный господин, какой-то там Ху 18?

- Не какой-то там, а именно Али ибн Ху 18!-

В комнате повисла странная, напряженная тишина. Озадаченный проктолог усиленно вспоминал все известные ему сказки, где бы учувствовали джины, но везде последние вели себя значительно скромнее, да еще к тому же и выполняли любые желания человека.

- Ну, хорошо, - осторожно произнес дипломатичный Белоцерковный. – Мой огненный господин Али ибн Ху 18, а как там, у вас на счет трех моих желаний?-

- Во первых не твоих, раб, а моих - грозно поправил его джин.

- Это только в сказках джины моего положения выполняют желания людей, а жизни – все происходит с точностью до наоборот.

- А во-вторых, я их еще не придумал. Не мешай мне думать, смерд.-

Разобиженный Эрнест Феоктистович забегал в возмущении по комнате, спотыкаясь постоянно об огромные, вытянутые ноги джина, пахнущие к тому же преотвратно…

- Ты слышишь, меня,- закричал гордо проктолог

- Я человек. Царь природы и никогда не стану выполнять волю какого-то там жителя ночной вазы!-

- А если я тебя сейчас испепелю, холоп?-

- лениво осведомился джин, причем премерзкая рожа его выражала высшую степень скуки

- Или дом твой, пятиэтажный по камушку раскидаю? Ась?-

Это уже был, чистой воды шантаж - Белоцерковный любил людей, и не хотел, что бы по его, пусть и косвенной вине пострадает хотя бы один из жителей дома.

- Хорошо.- Устало согласился он.

- Чего ты желаешь, мой огненный господин?-

Наглый джин распластал прямо перед носом проктолога свою огромную длань и, загибая первый палец, решил

- Принеси-ка ты мне, братец, для начала зелена – вина.-

- Что?- поперхнулся Эрнест.- Какого еще вина?-

- Я люблю сладенькое –

скромно признался Али ибн Ху 18,

- Портвейн три семерки или на худой конец Солнцедар. Но можно конечно и водочки, но у меня от нее какое-то томление в груди…, ностальгия что ли.-

….Опустошив, пять бутылок с портвейном 777, джин расслабился, даже как - бы подобрел. Глаза его слегка осоловели, и весь он словно расплылся, потерял четкость линий.

- А теперь, как бишь там тебя? Эрнест Феоктистович? Ну и имечко.…Так вот вассал, приведи-ка ты мне деву младую и ликом прелестную, для утех любовных. Да побыстрее шурши.-

Бедолага Белоцерковный, грустно обвел глазами свою квартирку и зашуршал к соседке - тридцатилетней девице, нередко делающей Эрнесту недвусмысленные намеки.

К вечеру, его жилище представляло собой нечто среднее между гусарской казармой и борделем эконом – класса. По грязному полу катались пустые винные бутылки, а захмелевшая соседка Светлана, размахивая вокруг себя несвежим нижним бельем, исполняла стриптиз на столе.

Джин, радостно похрюкивая, изрыгал по сторонам языки пламени и в такт мелодии громко хлопал руками и топал по полу своими ножищами. Всем кроме соседей сверху и снизу, ну и естественно Белоцерковного было крайне весело.

В три часа утра, Эрнест на свои последние деньги купил две бутылки портвейна, и, сославшись на головную боль, прикорнул на коврике возле двери, свернувшись в клубок, словно старая дворняга.

- Тесно мне у тебя, заложник - разбудил Белоцерковного зарвавшийся Али, - Хочу на волюшку, на природу. Вези меня к себе на дачу!- приказал он.

- Если мне у тебя понравится, останусь жить там, и это будет мое последнее желание. Вези поскорее, пока Светка не проснулась. Неугомонная чересчур - заездила она меня сегодня ночью. -

пожаловался Ху 18 и, превратившись в красный дым, втянулся в ночную вазу.

Проклинающий все на свете, а в первую голову свою Пензенскую бабку, Эрнест Феоктистович Белоцерковный безропотно положил горшок в спортивную сумку и втиснувшись в малолитражку типа “ Ока”, помчался на всех газах к себе на дачу.

- …Может быть, это даже и неплохо, что этот Ху будет жить у меня в бытовке. Я его на правлении дачного кооператива как сторожа проведу: пусть кто чужой попробует сунуться - Мечтал наивный проктолог по дороге на дачу.

Участок в девять соток привередливому джину не понравился, а тесная бытовка и того меньше- А если у меня вдруг наследничек появится? –

Заявил он погрустневшему Белоцерковному.

- Нет уж голуба, отвези-ка ты меня, куда - нибудь за Урал, в Сибирь. Купи там мне на свое имя гектар земли и все, ты вольная птица. Возвращайся потом в свою Москву, или еще куда хочешь. Я к тебе больше приставать не буду.-

- А сам, сам, что ли не сможешь туда долететь?- потерянно спросил джина расстроенный Эрнест Белоцерковный, у которого на книжке осталось всего три тысячи рублей, коих не только на гектар Сибирской земли не хватит, но и на билет в общем вагоне до этой самой Сибири, честно говоря, маловато будет.

И без того красная от портвейна физия Ху 18 покраснела еще сильнее.

- Все дело в том, что по географии у меня всегда была двойка - разоткровенничался он - В городе я еще как-то ориентируюсь, а за городом, в лесах и полях, - полный ноль. Где север, а где юг, никогда не угадаю. И зрительная память у меня с детства хреновенькая. Так что уж ты, человечек расстарайся, а не то я вдобавок к твоему дому в Москве, еще и этот кооперативчик спалю. –

Честно, честно, так и сказал - сволочь.

…По дороге к Казанскому вокзалу у Эрнеста Феоктистовича родился коварный план.

- Ладно - проговорил он, показывая джину, в три погибели сидевшему в его Оке железнодорожный билет до города Омска.

-Вот билет, через четверть часа поезд отходит. Там, куда мы приедем такие просторы, что закачаешься. И тебе, и всем твоим потомкам хватит, где развернуться. Тайга, одним словом. Но только тебе нужно на время переселиться в какой нибудь другой сосуд, в целях конспирации. Это как, тебе Али ибн Ху 18, под силу, или слабо?-

- Да хоть в наперсток! - удовлетворенно проговорил джин и втянулся в узкий и тонкий носик, небольшой, кирпично-оранжевой клизмы, предоставленный ему запасливым проктологом.

(24 ЧАСА СПУСТЯ).

Проезжая мимо станции Рузаевка, вспотевший от волнения Белоцерковный, предварительно вливший в эту самую клизму литр водки, бросил ее вместе с опьяневшим джином в жестяное жерло железнодорожного унитаза и элегантным движением ноги надавил на педаль-загигульку. Вода и клизма со зловредным шантажистом понеслись навстречу бешено мелькающим шпалам. Железная дорога раздвоилась и по каждому из путей шли поезда в разные направления.

Эрнест опасливо выглянул в окно, и где-то, очень далеко от своего поезда заметил ярко-огненную точку, блуждающую по небосклону. Джин явно искал коварного Белоцерковного. Джин явно заблудился….

Уже по возвращению домой, и, встретив на лестничной клетке возбужденно-похорошевшую Светлану, Эрнест Феоктистович первым делом спросил соседку - Ну как, критические дни у вас еще не наступили?-

- Уже нет!- туманно отвечала счастливая Светка и, оглаживая округлившийся живот, шла во двор, подышать перед сном воздухом.

 

ВИННЫЙ ПРИВКУС ПОДМОРОЖЕННЫХ ЯБЛОК.

 

Я проснулся совершенно внезапно, словно от толчка. Сквозь щелку в бледненьких, пыльных занавесочках робко пробивался лучик утреннего солнца, преломляясь на своем пути сквозь полупустую бутылку с водкой, и уже на стол, заваленный остатками вчерашнего ужина он падал в виде необычайно красивого, радужного блика.

Выпростав из-под казалось вечно влажной простыни ноги, и натянув штаны, я выглянул в окно. Поезд стоял возле небольшого здания вокзала одетого в строительные леса. Названия станции прочесть я так и не смог, и выпив стакан вчерашнего, холодного, подернутого пленкой, совершенно безвкусного чая я решил выйти побродить по перрону.

- И долго будем стоять?- между делом поинтересовался я у проводницы, сидевшей в своем купе и отчаянно зевавшей над зачитанной книжонкой.

По правде сказать, спешить особо мне было некуда. Я был приглашен в Челябинск на открытие филиала картинной галереи в качестве почетного гостя от академии художеств, но отчего бы и не полюбопытствовать, так, от скуки ради…

Проводница - потрепанная девица неопределенного возраста лениво меня осмотрела, и отчего-то очень обиженно ответила – А хрен его знает? Впереди по курсу, два километра провода какие-то ухари срезали. Может бомжи, а может быть и нет: сейчас всем честным людям, живется хреново.-

И снова осмотрела меня с ног до головы еще более недовольно.

Я смутился, непонятно почему стесняясь своих новых джинсов и тонкого пуловера дорогой шерсти. Судя по всему, в разряд честных людей, следуя логики этой девахи, я никак не проходил. Буркнув ей что-то нечленораздельное, я вышел на перрон, вымощенный истертой брусчаткой.

Дежурный по вокзалу сообщил мне, что поезд простоит еще самое малое часов пять.

- Тут, понимаешь ли, милок есть два варианта – лысый дедок отчего-то в черных, бухгалтерских нарукавниках натянутых на сухопарые, в старческих пятнах и седых, редких волосках руки, пошевелил прямо перед моим носом двумя, пропахшими табаком пальцами.

- Либо из Екатеринбурга пришлют тепловоз, либо из Челябинска пришлют новые провода и мастеров, что бы их на старое место навесить. Но один черт, раньше чем через пять часов, состав не тронется. Не впервые, небось! – радостно закончил он и, выудив из мятых штанов дешевый, алюминиевый портсигар направился к окну. А я направился побродить по городу.

Все та же брусчатка вела вверх от вокзала и, разветвляясь десятками узких улочек и переулков, разбегалась по сторонам. Наверное, здесь, в этом маленьком, задрипанном уральском городишке, мостить дороги булыжником было много дешевле, чем покрывать более привычным для меня асфальтом.

Чем дальше уходил я от вокзала, тем сильнее зрела во мне уверенность, что здесь я уже когда-то бывал, и, пожалуй, не раз.

- Де жа вю, мать твою - пробормотал я, останавливаясь возле колонки, с отполированной до серебряного сияния ручкой. Наклонившись, и с силой нажав на ручку, я припал к холодной, до ломоты в зубах струе воды.

Точно так же я припадал к ней тогда, когда…

Да не ужели…!?- вскричал я и опрометью бросился, на бегу обтирая горящее лицо мокрой рукой в соседний проулок. Сквозь заросли шиповника и облепихи, виднелся тот самый дом, сложенный из старинного красного кирпича с бревенчатым вторым этажом. И та же беседка, только уже совсем ветхая, с облупленной краской и черной, жестяной крышей стояла несколько поодаль от дома под корявой раскидистой грушей. А ближе к калитке, все еще поскрипывала все та же яблоня, некогда расколовшаяся надвое, и все также кое-как стянутая проржавевшей, стальной проволокой. Разве что ствол наплыл на нее в виде какой-то уродливой блямбы, но проволока все равно угадывалась. И вместо сморщенных, подмороженных яблок, на ней сейчас кое-где еще виднелись полуосыпавшиеся цветы, блекло – белые, словно припорошенные табачным пеплом.

А на углу дома висела проржавевшая табличка, которая гласила, что дом номер три, что по Советской улице борется за звание дома образцового содержания.

- Мирра. – Раздался недовольный мужской голос. – Будь добра, убери у меня с постели эту гнусную кошку. Я только что лег, и у меня нет не малейшего желания видеть ее у себя на подушке.-

- Да-да, Михаил Петрович, конечно, я сейчас зайду к вам и выгоню ее.- Женский голос прозвучал, казалось рядом со мной, словно эта самая Мирра стояла в двух шагах от меня, может быть даже за соседним кустом.

- Мирра, ну, конечно же, Мирра. Именно так ее звали. Непривычно как-то, но мне нравилось.… Впрочем, тогда в ней мне нравилось буквально все: начиная от странного имени и заканчивая тонкой ее фигуркой, с только-только начинающей формироваться грудью.

Неожиданно начался дождь, вначале мелкий, но с каждой минутой капли его росли и тяжелели, и вот уже летний, классический ливень со всей силы лупит мне по лицу и по мгновенно промокшей газете, которой я попытался прикрыться.

Я спустился к вокзалу, вошел в свой вагон сел на скрипнувшую полку и прислушался к самому себе.

- Опомнись, дурачина! – визжал в моей голове некто гнусный и слишком здравомыслящий, даже противно каким этот самый некто был здравомыслящим.

– На кой ляд тебе все это надо? В одну реку дважды не войдешь. Скажи судьбе спасибо, что тогда, в молодости тебе удалось сбежать отсюда живым и неженатым. И слава Богу ,что обошлось без алиментов. Что тебе еще от жизни надо? Квартира в Москве, дача, приличная машина, пара постоянных любовниц и устойчивая репутация модного художника. Да о такой жизни можно только мечтать…-

Другой же некто, пошел от обратного. Он был явно поумнее первого.

- Оглянись вокруг, Володя. Ты видишь своих попутчиков. Вот они сейчас сидят рядом с тобой, играют в подкидного, нелепо и неумело острят и едят несвежие яйца вкрутую и вялые огурцы. И их мысли и чувства такие же вялые. Что они видели, что чувствовали? Какая там любовь, какие переживания? Сплошная физиология. Переспят раз в месяц со своими женами или мужьями и ладно. А у тебя…? Ты вспомни, что тогда у тебя было? Как ты переживал, как мучился, как любил. Это же настоящая драма! Драма достойная пера Шекспира. И это ничего, что в прошлый раз ты сбежал как последняя дрянь, сволочь и трус- это пусть. Господь предоставил тебе шанс попытаться еще раз сделаться по – настоящему счастливым и самое главное сделать счастливой ее, Мирру. Твою Мирру!

Да, тот, который второй, был явно более красноречивый. Я снял с верхней полки чемодан, попрощался с попутчиками, оставил им на память свою недопитую водку и вышел из вагона.

Вышел прямо под дождь, и его холодные, слегка отдающие болотцем струи словно смыли с меня и эти облегающие штаны, и это пуловер дорогой шерсти и это мой солидный животик под ним, а главное они смыли с меня эти двадцать последних лет моей жизни, прошедшие после бегства из этого городка с красивым названием Синегорск.

 

1.

…В Синегорск я попал по распределению, когда мне только что исполнилось двадцать три года. А уж если быть совсем точным, мой день рождения совпал с первым рабочим днем в этом маленьком, странном, уральском городке носящим поэтическое название Синегорск.

В городе было только одно предприятие - большой деревоперерабатывающий комбинат, на котором в основном работали либо бывшие заключенные Ураллага, упраздненного при бровастом вожде, либо их дети.

Среди неизбежных отходов производства оказались целые залежи бересты и кто-то, из городского начальства решил из этой бересты производить предметы так называемого народного промысла: туески, шкатулки, лапти и естественно картины, вернее так называемые картины – небольшого формата пейзажики и почти лубочные рисунки о псевдосельской жизни.

Все бы славно, и бересты много, и желание вроде бы тоже есть, но нет самого главного, тех мастеров, кто бы эти поделки производил. Вот и создало городское начальство первое и единственное учебное заведение в городе – художественное училище. Педагогов общеобразовательного толка они еще нашли у себя в городке, а вот художников, резчиков по дереву, мастеров плетеного дела, руководству пришлось выискивать по всей стране. Вот так я и оказался здесь, в роли учителя черчения и рисования.

- Значит так, эээ, Владимир свет Алексеевич, - директор училища, кругленький такой, с совершенно лысой, в складках кожи головой мужичек, небольшого роста, но в туфлях никак не меньше чем сорок пятого размера, бегал вокруг меня как заведенный, не умолкая, ни на минуту.

- Общежития у нас пока, что нет, но это не страшно. Ей Богу не страшно. Ступайте на Советскую улицу, дом под номером три, кирпичный такой, с деревянным верхом. Там вам предоставят жилье, в пяти минутах ходьбы от училища. Честно-честно предоставят, и поверьте мне наслово очень даже не плохое. Тем более что домашнее питание, котлетки там, картофельные, кисель, да мало ли.… Ну, вот, пожалуй, и все.…Ах да! Завтра воскресенье, выходной естественно, а вот уже в понедельник – милости просим на ваш первый урок. –

Он подтолкнул меня в спину своей пухлой ручкой и с грохотом захлопнул дверь.

Я шел по пустынному, отдающему эхом и свежей побелкой коридору и меня не покидало чувство, что директор училища либо пьян как последняя сволочь, либо находится в состоянии жуткого похмельного синдрома, либо…

- Да что там гадать,- подумал я,

- Пора искать эту самую, Советскую улицу, где меня грозили накормить картофельной котлеткой, хотя котлетки эти картофельные, я с самого моего детства терпеть не мог, даже если они просто плавают в сметанном озере…-

 

2.

 

- Володенька. Можно я вас так буду называть?- Моложавая женщина, смуглая, с чуть заметной тенью усиков над верхней губой встретила меня на крыльце. В руках у нее был эмалированный таз, доверху наполненный стираным бельем.

- Меня зовут Ольга Яковлевна. Мне уже звонили и их училища и из горсовета. Так что я все про вас знаю. Вы молодой, подающий надежды художник, он же педагог в нашем училище. А жить вы будете на чердаке…. Да вы не пугайтесь, Володя –

заторопилась она, увидев, что я, было, попытался что-то возразить,

- Это не чердак даже, а можно сказать мансарда. С окном, отдельной лестницей, а это не так уж плохо, вы человек молодой, мало ли что. Там, между двумя трубами всегда тепло, я бы да же сказала жарко. Есть стол, диван и даже кресло. Оно, между прочим, осталось еще от первого хозяина дома, отставного капитана Копейкина. Он, этот самый Копейкин, как, оказалось, был большим ходоком по женской части и все свои пассии он приводил на свой теплый чердак, естественно тайком от супруги…-

- Ну а вы то, как об этом узнали, - поразился я. – Надо полагать, что капитана этого, Копейкина вы в живых застать не могли?-

- Спасибо вам Володенька за ваш комплимент. Ну, конечно же, я не застала в живых капитана, я еще не настолько стара, тем более что его еще в восемнадцатом расстреляли, но вот дневник, дневник Копейкинский я читала. Его случайно нашел за трубой мой муж. Прочитал сам, дал прочитать мне. Ну а я его положила на место, так что он все еще там, за трубой. И в нем все подробно описано…-

- Так его надо в музей - попытался вклиниться в затянувшийся ее монолог.

- Да что вы Володенька, какой музей!? Нет у нас никакого музея, да если бы и был, кто бы посмел его выставить в том виде, в каком он написан. Сплошной моветон. –

Она весело рассмеялась и, поставив тазик на крыльцо, почти насильно проводила меня к лестнице, ведущей на мансарду.

- Я уверена, Володенька, что вам у нас понравится! – громко крикнула она и пропала за углом.

- Ну и ну! Вот это напор - буркнул я и ступил на лестницу.

…Комната мне и в самом деле понравилась. Довольно просторная, оклеенная линялыми обоями с большим окном, выходящим на крышу, была она необычайно теплой. Еще бы. Две кирпичные, горячие трубы проходили через нее в противоположных ее концах и теплый, сухой воздух, струясь, вырывался через неплотно прикрытое окно, слегка шевеля занавески и коричневые гирлянды ниток с сушеными яблоками, подвешенными под наклонным потолком.

Я достал из-за трубы довольно толстую пыльную тетрадь, почти полностью исписанную каллиграфическим почерком, и открыл просто так, наугад одну из страниц.

“…12.декабрь 1917 годъ. Всю ночь покувыркался с женой купца второй гильдии Пастухова.

Толстая бестия, но до чего же шаловливая… Она меня просто изнасиловала!”

‘’ 17. декабрь 1917годъ. Играл с дочкой пристава в дурачка на раздевание. Мухлюет шельма, я уже в полном неглиже, а она только шляпку сбросила. Так и ушла, не тронутая. Картежный долг- дело чести. Но мне кажется, в следующий раз она поддастся”…

- А хозяйка то права, - произнес я громко и нараспев. – Капитан Копейкин был и в самом деле, похоже, ходок. –

Голос мой потонул где-то между балок, и теплая тишина вновь воцарилась под крышей. Я бросил дневник любвеобильного офицера в кресло и, раздевшись до трусов, вытянулся на койке поверх одеяла. Жизнь в Синегорске мне определенно начинала нравиться.

 

3.

Проснулся я среди ночи, от странного и необъяснимого чувства чьего-то присутствия. Этот кто-то сидел у меня в ногах и прохладной ладонью, слегка касаясь, гладил меня по животу, причем пальцы его, нет скорее все ж таки ее (уж слишком тонкие и невесомые они были), иногда, словно невзначай проскальзывали ко мне под резинку трусов и своими подушечками, а может быть ноготками блуждали по упругой кучерявости моих волос.

Первое мгновение я словно в оцепенении пытался сквозь плотную темноту ночной комнаты разглядеть своего незваного, своего нежданного и столь нахального гостя, но когда, поняв, что если в ближайшее время не прерву подобные игры и без моих слов пробуждение мое станет слишком очевидным, я попытался поймать эту руку.

- Господи, да что же это такое? Кто вы, и что вам здесь надо!?-

- Тссс - прошелестело в темноте. – Какой же вы робкий, право. А еще из Москвы. Капитан Копейкин, небось, не растерялся бы в подобной ситуации…- Раздался тихий легкий смешок, и шлепанье босых ног по дощатому полу. Дверь скрипнула, и вновь мы остались совершенно одни. Я, тишина, темнота и легкий, слегка приторный запах сушеных яблок.

Я вскочил, и, не одевая штанов, принялся отчаянно шарить по стенам комнаты в попытках нащупать невидимую дверь и поймать таки полуночную гостью, но, только занозив обо что-то руку я понял, что без спичек, вот так, в первую свою ночь, пожалуй, и не смогу ориентироваться в темноте также хорошо, как только что покинувшая меня незнакомка.

- И дался им этот капитан Копейкин - пробурчал я, зажигая мягкую от тепла стеариновую свечку.- Тоже мне, южно уральский Дон Жуан нашелся….-

Первое, что я увидел, когда проснулся, была непрозрачно-серая лужица застывшего стеарина на столе, и почти полностью сгоревший фитиль черной иглой застыл посредине этой лужицы.

- Надо поговорить с хозяевами о проведении сюда света, а то не ровен час и сгорю - подумал я и тут же заметил под потолком кособокую лампу в разорванном абажуре, а чуть ниже, возле двери черный выключатель….

Со стороны улицы раздался голос моей хозяйки звавшей меня на завтрак. К сожалению, он совершенно не походил на таинственный шепот ночной визави.

За столом, сервированным на троих, сидела хозяйка, ее супруг, высокий, весь какой-то крупный седой человек, с большими руками и тяжелым, слегка кривым носом.

- Познакомься Саша - проворковала хозяйка, раскладывая по тарелкам горячую гречневую кашу с, судя по запаху постным маслом.

– Это Володя, наш новый жилец и учитель черчения и рисования. А это Саша, то есть Александр Михайлович, мой супруг, врач. Так что если у вас, Володя возникнут те или иные проблемы со здоровьем, милости прошу к нам. Саша очень хороший врач.

Александр Михайлович что-то буркнул и принялся за кашу с таким остервенением, словно эти, полуразваренные крупинки были как минимум его личными врагами.

Я съел кашу, запив ее жиденьким киселем, и понял, что повариха из Ольги Яковлевны так себе. Да и хозяйкой особо старательной она, по-видимому, так же не являлась. Повсюду валялись какие-то коробки, старые газеты, стоптанные тапки и кругом пыль. В квартире витал какой-то стойкий запах не то плесени, не то чеснока.

Я поблагодарил ее за завтрак и поспешил подняться к себе. Надо было еще привести себя в порядок и переодеться. Меня ждал как ни как первый в моей преподавательской деятельности урок.

 

4.

 

Как ни странно, уроки в училище мне давались довольно легко. Ученики, хотя они и поступили в училище по причине первого в истории этого учебного заведения курса без вступительных экзаменов, подобрались довольно способные, а некоторые из них откровенно талантливые.

Я расставлял на табурете различные предметы и заставлял их часами работать над натюрмортами, иногда впрочем, выступая в роли натурщика, естественно в одежде.

Посмеиваясь, и переговариваясь между собой, они, поскрипывая карандашами, ехидно проходились по поводу моей внешности - вроде бы и шепотом, но довольно громким.

Особенно едкими высказываниями выделялась одна девушка - высокая и хрупкая, с длинными как на рисунках Нади Рушевой пальцами.

Подруги звали ее Миррой и откровенно завидовали как ее необычайно красивой внешности, так и успехам в живописи. И если бы не эта ее хрупкая, броская красота, ни корона темных волос, ни мелкие жемчужинки пота над ее верхней губкой я бы обязательно занялся с ней дополнительными уроками, но я страшно боялся сплетен, этой неизбежной атрибутике маленьких городишек. Но не исключено, что я боялся и самого себя.

Шли дни, и среди обычной бытовухи, я уже стал забывать про свою таинственную ночную гостью, когда ее визит ко мне на крышу вновь повторился.

Но ласки ее проворных пальцев были уже не столь целомудренны, да и проснулся я оттого, что горячее, совершенно нагое девичье тело прижималось ко мне все настойчивее и настойчивее. И тут я с ужасом обнаружил, что и я совершенно наг. Как и когда она сумела раздеть меня остается только догадываться, но я уже с трудом владел собой.

- Иди ко мне - шепнул я, пытаясь опрокинуть ее на спину, но девушка совершенно неожиданно спрыгнула с моей постели и, так же как и в первое свое посещение, язвительно смеясь, скрылась за дверью.

.Ее легкие шаги еще были слышны, но я уже почти одетый, разве что без рубахи выскочил на деревянную лестницу. В воздухе кружились первые снежинки приближающейся зимы, где-то лаяла собака, лениво и бестолково и казалось лишь громкий стук моего сердца, нарушает эту патриархальную тишину старинного города.

Вернувшись в свою комнатку, я обнаружил на столе несколько яблочек, слегка сморщенных и подмороженных. Они лежали на светлом картоне, с наброском портрета Мирры. Ее лишь слегка еще намеченный профиль, выступающий среди угольных штрихов общего фона, казался настолько гармоничным с этими, золотисто – прозрачными плодами, что казался уже совершенно законченной работой. Я машинально взял с картона одно из яблок и точно также машинально его съел.

И лишь отбросив в сторону яблочный хвостик с присохшим к нему скрипучим табачно-бурым листочком, я осознал, что ничего более вкусного в своей жизни, пожалуй, и не ел.

Я лежал на своей постели, медленно проваливаясь в странный, полупрозрачный, полупризрочный сон, с каким-то легким эротическим налетом и еще долго – долго ощущал у себя на губах, то ли слегка винный привкус этих подмороженных яблок, а то ли послевкусие ночных поцелуев.

 

Утром, я решил не мучить себя догадками и отправился в город на этюды. По-над подернутым снежной дрянью прудом возвышался огромный, начала семнадцатого века собор, разграбленный в начале тридцатых. Остов одного из его куполов, словно ребра исполинского животного, застрял между стеной храма и высокой звонницей, смотрящей на город черными стрельчатыми окнами с казалось презрительной и грустной усмешкой все понимающего и все прощающего создателя.

Я расставил коленчатые ноги мольберта и принялся работать. Писалось необычайно легко и славно, и я даже не сразу обратил внимание, что за моей спиной уже довольно давно стоит Мирра.

- Владимир Алексеевич - улыбнувшись, сказала она.

- Мама вас к обеду приглашает. Сегодня у нее праздник, день рождения. А вас нет…-

- Постой, постой - вскричал я пораженно.

- А разве Ольга Яковлевна твоя мама? Но почему же я никогда тебя не видел ни у вас дома, ни в беседке, где я часто проверяю ваши же, кстати, работы, ни в саду…. У вас такой чудный сад…-

Мирра рассмеялась громко и заразительно – Просто вы, Владимир Алексеевич, так торопитесь проглотить мамину стряпню, что пока я переодеваюсь к столу, вас уже и след простыл.-

Мы шли, растворяясь в мареве начавшегося снегопада, а я все пытался сопоставить только что услышанный смех Мирры и тот, легкий как дуновение смешок ночной незнакомки.

Я резко остановился и, взяв девушку за локоть, потребовал, глядя ей в глаза.

- А ну-ка Мирра, прошепчи, что ни будь, пожалуйста…-

А может быть вам еще прокукарекать, или промяукать!?- вновь рассмеялась она и, вырвавшись, пошла впереди.

- Да - размышлял я, сидя за столом среди прочих гостей моей квартирной хозяйки, машинально опрокидывал в рот рюмку за рюмкой.- Не дал Бог слуха, и гадай теперь, она это или не она…-

Пить я в то время совсем не умел, и уже через полчаса, заплетающимся языком, испросив у именинницы прощения, под предлогом кучи спешных дел с трудом уполз к себе на крышу, где рухнул в кровать и, не раздеваясь тотчас же провалился в сон, что бы проснуться по утру раздетым и заботливо прикрытым пушистым одеялом.

Я совершенно ничего не помнил, не помнил, как разделся и сам ли, но какое-то необъяснимое чувство говорило во мне, что этой ночью со мной произошло нечто из ряда вон выходящее. Но вот что?

 

5.

 

- Владимир, а как вы относитесь к религии – неожиданно спросил меня директор училища, поймав меня за пуговицу в коридоре во время большой перемены.

Мысленно я облегченно вздохнул, так как ожидал несколько иного вопроса. Вопроса касающегося непосредственно моих отношений с Миррой. Вот на этот вопрос я едва ли бы смог ответить ему, что-либо вразумительное. Мои прогулки с Миррой становились все более и более продолжительными. Первое время я еще брал с собой этюдник, предполагающий наши с ней индивидуальные занятия живописью, но в последнее время как-то совершенно забыл о них. Мы бродили по заснеженному городку, любуясь его запорошенными купеческими домами и ярко-голубыми Уральскими горами, обступающими город со всех сторон. Говорили обо всем, но и, пожалуй, ни о чем. Во мне зрело чувство, что я, пожалуй, даже и люблю эту молодую особу, но подсознательно я ежедневно молил Господа о том, что бы моя таинственная ночная гостья посетила меня хотя бы еще раз. Я гулял с Миррой, осознавая, что до сих пор не знаю, о ком же я все таки мечтаю больше - о Мирре, либо о той, не известной мне женщине, но тем ни менее очень для меня значимой.

- Так что вы хотели от меня услышать - ответил я ему.

- Если вас интересует влияние религии на живопись, скульптуру или архитектуру, то оно огромно. Я думаю, что и на литературу религия оказала не меньшее влияние. Ну а если вас интересует мое к ней отношение, как к “опиуму для народа”, то тут боюсь я вам не помощник. Как-то никогда об этом не задумывался. Может быть, я даже и атеист, кто ж его знает? Да и что вас это так волнует, единственный в городе храм разрушен, а про сектантство в Синегорске я что-то не слышал.-

-Вот-вот,- обрадовался директор - Именно с позиции опиума…, так сказать. Мне стало известно, что…, некоторые горячие головы собираются разгромить молельный дом, что на улице Кирова. Вы в нашем городе человек новый, и о его существовании, скорее всего и не знаете, и может быть, вам как новому человеку более удобно, если можно так выразиться предупредить их, я имею в виду посетителей этого заведения о готовящемся акте вандализма…

Он явно чего-то недоговаривал, но мне его переживания, если честно казались в тот момент какими-то мелкими и не серьезными.

-Ну а милиция? Может быть, стоит сообщить в милицию?- предложил я равнодушно.

- Милиция знает - вздохнул директор и прислонился к подоконнику.

- Вот только делать ничего не пожелает, свобода вероисповеданий. Мол, если народ хочет уничтожить это религиозное гнездо, мы - Советская милиция мешать не имеем право!- толстяк помолчал и грустно продолжил.- Знает милиция обо всем. Знает, но делать ничего не станет.-

Прозвенел звонок, и я, высвобождая из цепких директорских пальцев свою пиджачную пуговицу, спросил его напоследок - Ну и когда мне следует сходить в этот дом?-

Да хоть сегодня вечером - обрадовался тот.- Я бы и сам сходил - он отчего-то испуганно огляделся по сторонам, - Но вы здесь человек новый, и мне кажется, вам будет удобнее.

После уроков я отправился на поиски этого таинственного молельного дома. Возле забора училища меня поджидала Мирра.

Владимир Алексеевич, вы домой?- спросила он.- Можно я провожу вас?- она стояла в легком пальтишке, пританцовывая от холода в своих светлых ботиночках.

- Нет, я не домой, у меня есть небольшое поручение нашего директора. Я ему обещался. А ты иди, иди поскорее к маме, ты же совсем замерзла!-

Я, кажется даже, хотел ее поцеловать в прохладную ее щечку, но тут заметил, что невдалеке от нас стоит в странном ожидании какой-то высокий парень, в высокой и лохматой, волчьей шапке. Мне показалось, что и раньше я его видел довольно часто тенью следующим за нами во время наших с Миррой прогулок.

- Кто это, Мирра?- спросил я девушку, понизив голос.

- А.- она беспечно махнула рукой.- Не обращайте внимания. Это Борька. Он татарин. Влюблен в меня без памяти. Ходит за мной по пятам и все время зовет замуж…- Она рассмеялась и на мгновенье, прижавшись ко мне в легком объятии, побежала домой.

А я повернул в сторону улицы Кирова.

Никто из случайных прохожих, кого бы я ни спрашивал, про дом этот молельный ничего не знали, или не хотели мне помочь, и лишь какой-то полупьяный старик, ухмыляясь беззубым ртом, махнул рваной рукавицей в сторону приземистого кирпичного здания, чем-то похожего на старинный лабаз.

- Там, там собираются эти христопродавцы! Иудино семя..! – и повернувшись ко мне спиной исчез в кипении снегопада.

Странной формы звезда, сбитая из деревянных реек, красовалась над высокой и тяжелой дверью.

Не без труда, распахнув, ее я лицом к лицу столкнулся с отцом Мирры - Александром Михайловичем. Он стоял передо мной в длинном до пят черном пальто и черной шляпе, которую я никогда на нем не видел.

- Вы!?- удивленно выдохнул я и вдруг, в этот самый миг, с десяток (а может и больше) пьяных мужиков и крепкого вида подростков, сорвав с петель дверь, ворвались в помещение синагоги. А то, что это была именно она я понял сразу же, как только они начали крушить все подряд, с радостной истерией выкрикивая – Бей, бей жидов! Дави Абрашек! Хватит суки, напились Русской кровушки!-

Среди толпы я заметил ухажера Мирры- татарина Бориса, направо и налево хлестко орудующего велосипедной цепью.

- Не сметь, мразь!- ринулся я к нему и тут - же почувствовал сильный удар по затылку. Ноги мои подкосились и чей-то кованый каблук, с хрустом ломая пальцы, безжалостно провернулся по моей кисти.

 

6.

 

Я очнулся на скамейке напротив разрушенного собора. Рядом со мной сидел отец Мирры .Его шляпа лежала между нами словно непреодолимая черная, фетровая стена. Позади, сквозь лиловый вечерний полумрак колыхалось темно – багровое пламя. Синагога полыхала и по всему уже довольно таки давно. По крайней мере, действия пожарных поливавших пылающее здание водой из толстых брезентовых кишок, не отличалось особой суетливостью. Надо полагать, спасать от огня было уже в принципе нечего.

- Володя - спросил меня Александр Михайлович, заметивший, что я уже пришел в себя - Если не секрет, как вы оказались в Синагоге?-

- Я хотел предупредить о готовившемся погроме - прошипел я и утопил ноющую ладонь в пушистый снег на краю скамейки.

- Напрасно. - Помолчав, бросил мой собеседник и вновь замолчал. Вообще он, как я заметил, разговаривал неспешно, с большими паузами, словно обдумывал свое каждое слово.

- Днем раньше, днем позже. Это по большому счету ничего бы не изменило, а вы пострадали…-

- Ерунда - Я провел здоровой рукой по своему лицу, словно проверяя все ли в порядке.

- Слава Богу, что я левша и по большому счету я мог бы пострадать и значительно сильнее, а так…- я выудил из кармана смятую сигарету и прикурил.

- Слава Богу- повторил за мной Александр Михайлович.- Они отняли у этих людей своего Бога, попытались заменить его на другого, более нужного им на данный момент, земного и понятного, обещающего им безбедное и бездумное существование не где-то там, в мифическом на их взгляд небесном, бестелесном мире, а здесь и сейчас, по крайней мере, в обозримом будущем. Ну а когда построение райского общества на земле, в отдельно взятом государстве, мягко говоря, потерпело полное фиаско, уже их дети, лишенные души и бога в ней, в свою очередь попытались сделать то же самое с нами. Кого-то же надо выставить козлом отпущения за все свои неудачи и промахи? А евреи - самый идеальный объект для подобных игр…. Диалектика Володенька, самая примитивнейшая диалектика. Ну ладно, сейчас, по-моему, не самое удачное время для подобных дискуссий. Пойдемте домой, вам необходимо наложить гипс, у вас небольшой перелом.- Его длинные, не по мужски тонкие пальцы скользнули по моей опухшей кисти.

- Вы идите - ответил я- Я, пожалуй, еще некоторое время здесь посижу.-

- Только недолго - бросил он через плечо, уходя. – Мы с Олей будем о вас волноваться.-

Он ушел, поскрипывая снегом, и мне не ко времени вспомнились мои детские стишки:

Снег скрипел, как в щепотке крахмал,

Расплывались огни в тумане,

И ветер в ночи завывал,

Запутавшись между домами…

Я стряхнул с его позабытой на скамейке черной шляпы снег, напялил ее себе на голову и нахохлившись, постарался согреться.

- Мирра, Мирра!- услышал я невдалеке от себя чей-то взволнованный голос. На соборной площади, еле-еле освещенной редкими фонарями группы подростков со смехом швырялись снежками.

На гранитной лестнице храма Борис держал Мирру за руку и что-то ей горячо втолковывал прямо в лицо, почти кричал сквозь слезы.

Сквозь отвесно падающий снег, до меня доносились только обрывки их разговора, но и услышанного вполне хватило, что бы я словно прирос к этой своей заснеженной скамье, не в силах даже пошевельнуться.

…- Ты, ты выйдешь за меня замуж?...-

…- Ты сволочь, подонок, ты же был там….-

…- Ну и что, он тоже там был!...-

….- Он пришел предупредить…., и ты знаешь это гад! Мне папа все рассказал….-

….- Ничего, в милиции разберутся, что он там делал….Ты лучше скажи, ты выйдешь за меня замуж?..-

…. Дрянь, ты уже и в милиции его оклеветал!? Я никогда не выйду за тебя замуж. Ты слышишь мразь? Я люблю его и я от него беременна! Понял?...-

Борис, отстранился от девушки, хотел, было что-то сказать, но только молча махнул рукой и бросился по заснеженной лестнице вверх, под купол звонницы.

- НЕТ, БОРИС НЕТ!- истерично закричала Мирра, но тело подростка, страшно темное на фоне радостного снегопада уже падало вниз, на гранит парадной лестницы, прямо к ее ногам.

…В эту ночь, незнакомка была совсем иная, нежели обычно. Раз за разом, она с каким-то молчаливым упоением, нет, скорее остервенением отдавалась мне, не щадя ни себя, ни меня, ни мою загипсованную руку.

- Мирра, это ты? Опомнись. Что с тобой? С вами…?-

Но горячая ладонь с силой зажимала мой кричащий рот, и все повторялось вновь и вновь…

- Да паря,- проговорил капитан милиции, перелистав мой паспорт.- Натворил ты делов: поджег синагоги, потом это самоубийство, да еще поговаривают о развращении несовершеннолетних…-

- Вы же знаете, капитан, что к поджогу синагоги я не причастен.- Я лежал под измятой простыней, старательно прикрывая обнаженное тело.

- Я то, положим, знаю,- хмыкнул милиционер - Да вот поверят ли там?-

Его палец уперся куда-то вверх.

- Мой тебе совет, юное ты наше дарование. Сейчас же одевай свои сраные трусы, штаны, и что там у тебя еще есть и дуй из города. С училищем и городской властью мы уже все утрясли. Если не уедешь, синагогу я на тебя совершенно точно подпишу.-

Он встал, прошелся по комнате, внимательно рассматривая развешанные по стенам наброски, и выбрав парочку из них, аккуратно вынул кнопки из стены.

- Эти я возьму с собой - пробурчал он - Супружнице подарю. Ты, конечно же, не возражаешь?-

Он ухмыльнулся золотозубым ртом и вышел…

 

7.

 

- И долго вы думаете здесь, под дождем мокнуть?- Чей-то насмешливый голос с трудом вернул меня в настоящее время. Худощавая женщина, Мирра, разве что несколько повзрослевшая, в простеньком платье стояла на крыльце и, улыбаясь, смотрела на меня, насквозь промокшего и продрогшего.

Я поднялся с мокрой скамеечки, притулившейся возле старого штакетника и с замиранием спросил - У вас случаем, комнатка не сдается?-

- Ваша комната, там, под крышей все эти годы оставалась свободной, Владимир Алексеевич.-

- Вы…Ты…Мирра, ты узнала меня?- спросил я изумленно.

- Я всегда знала, что ты вернешься,- медленно, словно прислушиваясь к своим словам, проговорила она.

- Оттого – то и на аборт не пошла, всем наперекор. Потому что знала…

- Как? – вскричал я. - У тебя.., у нас есть ребенок?-

- Есть - качнула она своей головкой.- Разве, что ребенку этому уже двадцать первый год. Весной из армии вернулся.-

- Сын!- закричал я и все вокруг поплыло у меня перед глазами.

 

Мусор вывозят в 6.00 и 18.30…

 

Илья Мухин в коридоре запнулся о забытый его домработницей пакет с мусором.

- Твою мать!- зашипел он от бешенства и с силой ударил по нему носком дорогого замшевого ботинка. Пакет лопнул, и его нелицеприятное содержимое разлетелось по розовому мрамору, которым был выложен коридор.

- Уволю суку, завтра же и уволю!- Илья набросил на плечи плащ и, замкнув замок своей квартиры, направился к лифту.

- Доброе утро, господин Мухин.- Седоволосая консьержка вышла из своей комнатки под лестницей, и распахнула перед Ильей дверь подъезда.

В свое время она служила в КГБ, чем, по мнению всего подъезда, продолжала гордиться и по сей день.

-Мария Эммануиловна – Мухин вложил ей в руку десятидолларовую купюру - Я прошу вас, подыщите мне, пожалуйста, приличную женщину для уборки квартиры. С завтрашнего дня, мою домработницу в дом не впускать. Она уволена.-

- Хорошо, господин Мухин, я все поняла. – Женщина вытянулась и даже попыталась прищелкнуть пятками, но в мягких, домашних тапочках щелчок не удался.

Мухин вышел во двор, со всех сторон огороженный высоким забором и направился к своей машине.

Ярко освещенный шлагбаум приподнялся и машина, выпустив облако белого пара, плавно выехала на улицу. Илья прикурил и опустил боковое стекло. Все как обычно. Точно также было вчера, сегодня и также, наверное, будет и завтра.

При выезде на Ленинский проспект, Илья попал в пробку. Очередной президент ехал по правительственной трассе встречать очередного высокого гостя. Машины и спереди и сзади Ильи покорно глушили моторы - минимум с полчаса придется проторчать. Мухин грязно выругался и толчком пальцев швырнул окурок далеко в сторону.

- Вот же сука!- громкий женский голос заставил его осмотреться по сторонам, - Швыряет свои сраные бычки, куда ни попадя. Того гляди в глаз захуевертит! Понапокупали иномарок, и думают, что ближе к Богу стали, никого кроме себя и не видят…-

Илья присмотрелся сквозь утренний, зимний полумрак и только сейчас заметил, как возле темно-зеленых мусорных бачков с трафаретной ярко-белой надписью» Вывоз мусора в 6.00 и 18.30”,копошатся несколько оборванных, закутанных в какое-то старье человек.

Мусорные бачки относились к элитному дому, относящемуся к ведомству УПДК и населенному в основном иностранцами, работниками многочисленных посольств.

- Ну, вот и сюда бомжи добрались, не крысы, так люди…,-

равнодушно подумал Мухин, и уже было хотел прикрыть боковое стекло, как вдруг женщина все еще негодующая по поводу неловко брошенного окурка вышла под блеклый свет фонаря и, глядя в лицо Илье, отчего-то улыбнулась, несмело и чуть заметно. В одной руке она держала какой-то пестрый пакет набитый неизвестно чем, а другой, одетой в варежку с дырками на пальцах она показала Мухину неприличный жест и тут же, прыснув от смеха, вновь шагнула в тень, ближе к своим товарищам.

- Ты когда-нибудь, доиграешься, Нитка!- услышал Илья хриплый прокуренный голос одного из мужиков обращенный к женщине,- Выйдет из машины, защмаляет, и как ни в чем небывало уедет. И не хрена ему за это не будет. У него все адвокаты давно уже, небось, проплаченны. Пойдем от греха подальше, нам еще на вокзал надо успеть, к раздаче горячего…-

Темно-серыми тенями они мелькнули мимо охранника сидящего в застекленной будочке и растворились где-то за углом дома.

Уже давно растаяли тени ушедших неизвестно куда бомжей, и утренние, чуть сиреневые сумерки лениво растворились в серости зимнего московского дня, а перед его глазами все еще стояла та самая, легкая и несмелая улыбка, на мгновенье, словно осветившая все лицо этой молодой еще женщины.

- Глаза. Какие же у нее были глаза? – Мухин отчаянно пытался вспомнить их цвет, но отчего-то именно эта деталь ее лица, ставшей вдруг для него столь важной и неразрешимой дилеммой мучила и не давала ему покоя.

Одно он знал наверняка: подобной улыбки, подобного выражения лица он не видел никогда…

Нетерпеливый сигнал задней машины выдернул Илью из какого-то ступора, и он, действуя скорее по привычке, чем, подчиняясь разуму, вывернул на проспект и машина его, каплевидное, иссиня – черное сосредоточение сотен лошадиных сил влилась в шумный и равнодушный поток.

- Ирина Сергеевна - спросил свою длинноногую, платиноволосую, готовую исполнить и исполняющую любые прихоти хозяина кабинета секретаршу Илья.

– Как вы думаете, какое женское имя может скрываться под прозвищем Нитка?-

- Нитка?- переспросила она недоуменно и сосредоточенно наморщила свой гладкий лобик.- Ну,- проговорила она неуверенно - Может быть Нина, или ли допустим Татьяна.…Но вполне может быть, что прозвище родилось и от фамилии - например, Ниткова, или еще как.…А вам, Илья Петрович, зачем это?-

- Ладно, Ирина, ступайте - Илья махнул ей рукой и включил компьютер.

- Да, кстати, - остановил он ее на пороге

- Созвонитесь, с каким ни будь приличным борделем, и забронируйте девочку часов на восемь вечера.-

- А я вас уже не устраиваю как девочка, Илья Петрович?- лицо секретарши выражало обиду и ревность.

- Вы свободны Ирина Сергеевна. Ваша настойчивость становится утомительна.-

Высокая, дубовая дверь кабинета закрылась и Мухин, откинувшись в кресле, удовлетворенно проговорил, ослабляя узел галстука

- Нина. Непременно Нина. И ни как иначе!-

На цветном Бульваре, что напротив известного цирка в ряд выстроились старинные особнячки. До семнадцатого года во многих из них располагались дома терпимости, они и сейчас располагались там же, правда, скрываясь под серьезными различными вывесками с мудреными названиями и сокращениями, и клиентура у них была тоже очень серьезная - солидные банкиры, предприниматели, известные политики.

Колокольчик звякнул, и на пороге роскошно обставленного номера появилась молодая, профессионально улыбающаяся девушка.

- Добрый вечер господин Мухин

-ее поставленный голос звучал очень убедительно и доверчиво,

- Я рада, что вы решили посетить наше заведение и…-

- Решил и тут же передумал.- Прервал ее Илья и, положив на край журнального столика, пять сотенных бумажек зелено-серого цвета прошел мимо опешившей красавицы к двери.

Домой он вернулся уже ближе к ночи, прошел, улыбаясь мимо бдительно-бодрствующей консьержки и позабыв про лифт, поднялся к себе на четвертый этаж пешком.

Мария Эммануиловна проводив взглядом его угловатую фигуру? поспешила к себе под лестницу - подобные изменения в поведении своих жильцов, она имела привычку заносить в свою книжечку - так, на всякий случай.

Утро и весь последующий за ним день, Мухин провел в поисках Нины.

Его машину можно было видеть вблизи всех мусорных баков Юго-Западного района.

А ближе к вечеру он поехал на площадь трех вокзалов, где как он узнал, иногда раздают горячую бесплатную пищу для бродяг и беспризорных детей.

Нину он узнал сразу же, как только увидел ее на гранитных ступенях Ярославского вокзала в окружении десятка таких же, как и она бродяг - грязных и оборванных людей с жадностью хлебавших что-то из одноразовых пластмассовых тарелок.

Легкий снежок, бесшумно сыпавшийся откуда-то сверху сглаживал всю нелепость ее одеяния: рваную мужскую куртку на гусином пере, именуемую иногда пуховиком, туго подпоясанную кожаным, солдатским ремнем и немыслимого вида фиолетовый берет с огромной, сияющей фальшивым блеском брошью на голове.

Илья подошел к ней и молча, крепко взяв ее за руку, чуть выше локтя повел вниз по ступеням к своей машине.

- Ты что, козел себе позволяешь?- нарочито громко закричала Нина.- Я тебе что, блядь подзаборная, что ты вот так, запросто можешь меня хватать?-

От здания вокзала, к ним, солидно и неспешно, направился лейтенант от милиции, собирающий с сомнительных вокзальных завсегдатаев (проституток, торгашей и мелких воришек), небольшую, но постоянную и верную мзду. Но, оценив профессиональным взглядом дорогой и изысканный гардероб Мухина, по кривой поспешил скрыться от греха подальше за колоннадой вокзала.

Даже сквозь рукав пуховика, Мухин чувствовал, что женщину бьет сильная дрожь,- Наверное, она основательно продрогла? – умиленно подумал он и постарался поскорее усадить ее в теплый салон своей машины.

Но не успели они отъехать от вокзала, как сразу же запотели все стекла и Илья, особо даже не принюхиваясь, понял, что Нина дрожит не столько от холода, сколько от опьянения, а что еще более вероятно, от страшного, похмельного синдрома.

- Ничего Ниночка,- шептал Илья по дороге домой,- Уж там-то я тебя вылечу, вот увидишь, вылечу.-

Услужливая КГБшница в отставке, помогла Илье довести до лифта разоспавшуюся в тепле автомашины Нину, и даже пожелала им спокойной ночи.

В квартире, Мухин первым делом набрал полную ванну воды, от души плеснув туда пены, и заботливо раздев слабо сопротивляющуюся женщину, усадил Нину в это горячее, пахнущее хвоей и апельсином пенное облако.

Надев на ладонь рукавицу из мочалки, он тщательно вымыл ее столь родное и столь незнакомое тело. Когда струи душа обмыли с Нины последние остатки мыла, оказалась, что она совсем еще молодая женщина, практически девушка, с высокой шеей, маленькими розовыми ушками и слегка тяжеловатой для ее точеной фигурки грудью.

Илья перенес ее, покорно и доверчиво обнявшую его за шею на кровать и с огромным сожалением накрыл тонкой, шелковой простынею темно-синего цвета.

Но и под шелком он видел каждый изгиб ее тела, упругий впалый живот с раковинкой пупка и тонкие, длинные руки, бессильно брошенные вдоль тела.

Всю ночь, Мухин просидел над спящей Ниной. При свете уличного фонаря, чьи неверные, блекло – желтые блики слегка освещали спящую женщину, он находил в ней, в ее лице и теле, вообще во всем ее облике все новые и новые черты, столь милые и дорогие для себя, что даже если бы Нина не обладала таковыми, Илья, несомненно, и без сожаления их бы себе вообразил. Под утро, выпив пару чашек крепкого кофе, и приняв обжигающе-холодный душ, он, долго подбирая слова, написал ей записку, которую перед выходом из дома положил на соседнюю с прелестной ее головкой нетронутую и несмятую подушку.

‘’ДОРОГАЯ НИНА, К СОЖАЛЕНИЮ, МНЕ НЕОБХОДИМО НЕНАДОЛГО ПОКИНУТЬ ТЕБЯ. ВЕРНУСЬ ЧАСАМ К ПЯТИ. ОЧЕНЬ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ И НАДЕЮСЬ, ЧТО ТЫ ОБЯЗАТЕЛЬНО МЕНЯ ДОЖДЕШЬСЯ. В ХОЛОДИЛЬНИКЕ ЕСТЬ ВСЕ, ЧТО ТЫ ПОЖЕЛАЕШЬ. КАК ВЕРНУСЬ, ПОЕДЕМ ПО МАГАЗИНАМ, ТАКАЯ ЖЕНЩИНА КАК ТЫ, ДОЛЖНА КРАСИВО ОДЕВАТЬСЯ! ЦЕЛУЮ - ИЛЬЯ.’’

….- Ты меня, конечно, извини, но ты Илья, дурак.- Генеральный директор, партнер и старый товарищ Мухина, седой, и уже в годах мужик в возмущении плюхнулся задницей на стол Мухина, чего никогда себе до этого, не позволял.

- Ты, взрослый и умный мужик привел к себе в дом какую-то неизвестную тебе женщину, бомжиху, скорее всего воровку и дешевую блядь.…Да не обижайся ты. Я тебя знаю вот уже лет пятнадцать, но глупости подобной не ожидал…Что говоришь? Молчишь! Ну, вот то-то.-

Илья молча поднялся, подошел к окну. Где-то там, далеко отсюда, за многие километры улиц и переулков, запорошенных мелким снегом, на противоположном конце столицы, в его пустой и безлико-роскошной квартире наверно также стоя у окна ждет его, и только его лучшая на земле женщина – Нина.

- Ты знаешь, Вениамин Савельевич- Мухин обернулся к партнеру - Если бы не твой возраст, я, наверное, сейчас бы тебя ударил, не глядя на твою должность и авторитет в нашем бизнесе. Может быть, я и в самом деле дурак, но уж лучше быть дураком от любви, чем всю свою жизнь ходить в умниках, а дома, по вечерам волком выть от одиночества, или же спать с кем ни попадя. Вот ты знаешь меня столько лет, а спроси сейчас - Илья, а был ли ты хоть раз по-настоящему счастлив? И я боюсь, что мне нечего будет тебе сказать. Удачи в бизнесе здесь совершенно не причем, это другое. Одно знаю наверняка, прикажи она и я забуду про все, чем мы с тобой занимались столько лет. Про бизнес наш удачливый, про западных партнеров, про налоговую, про стрелки с братками ,про милицейскую крышу, да мало ли еще про что.… И так же точно я уверен, пальчиком своим она меня поманит, и я брошу, брошу без сожаления все что у меня есть: квартиру, машину, дачу…, да что я говорю о каких-то мелочах. Я жизнь свою к ногам ее брошу.… А ты говоришь блядь дешевая.-

В кабинете повисла густая, тягучая тишина: Илья, восторженно улыбаясь, прислушивался к себе, а товарищ его и непосредственный начальник смотрел на него с видимым сожалением, но где-то в глубине его души, несколько усохшей и очерствелой копошилось нечто странное, мягкое и теплое – быть может, это была обыкновенная, белая зависть, зависть человеку, сумевшему найти свою настоящую любовь, пусть даже и такую.

- Ладно, Илья,- нарушил он затянувшееся молчание.

- Отдохни недельку, со своей Ниной разберись до конца, и к следующему понедельнику я думаю, ты уже будешь более трезво оценивать и свою избранницу, и все что касается ее появления в твоей жизни. Иди, в самом деле, расслабься. Сейчас от тебя один черт пользы никакой. Дурак влюбленный!

Некоторое время Илья стоял перед своей дверью в сомнении - как ему надлежит поступить: позвонить или же открыть ее своим ключом…?

Звонок прозвучал за обитой кожей металлической дверью неуверенно и глухо.

Рука дрожала и хитроумно выточенный ключ с десятком различный бороздок, упорно не желал входить в замочную скважину. Никого. Темно- багровая роза на длинном, шипастом стебле, в жемчужных слезинках расставшегося снега бесшумно упала на давно остывшую постель.

Нины нет.

Она ушла.

И он опять один.

- Илья Петрович - в дверях показалась ненавистная рожа бдительной стражи подъезда.

- Ваша знакомая ушла в девять часов утра и села на тридцать восьмой автобус, следующий до Востряковского кладбища.-

Она смотрела в лицо Мухину с твердой уверенностью, что именно так и должна поступать настоящая консьержка.

-Мария Эммануиловна - Илье очень хотелось заехать кулаком в это серое, гнусное существо, вечно подглядывающее и подслушивающее за жильцами подъезда, в ее крысиную физию, с длинным, шевелящимся при разговоре носом и крошечными, не моргающими глазами.

Мария Эммануиловна, скажите-ка мне на милость, как вы сумели увидеть, что моя, по вашему выражению знакомая села именно в этот автобус? Из нашего подъезда, насколько мне известно, автобусная остановка не видна. Она за углом. Вы что, следили за ней? И это тоже входит в ваши обязанности!?-

Мухин побелел и пошел на активистку. – Крыса! Удавить тебя мало! Вон из моего дома!-

Консьержка невольно перекрестилась, и часто перебирая своими кривоватыми ногами в домашних, с помпончиками тапочках бегом ринулась вниз, в свою спасительную нору под лестницей.

- Вот и делай таким людям добро - прошептала она, немного успокоившись и придя в себя от страха.

- Щенок! Жаль, что времена так круто поменялись - еще лет двадцать назад, тебе сосунок вшивый подобное с рук бы так просто не сошло. Ты у меня лет на пять в дурку угодил бы, сопляк, никак не меньше. А теперь что? О конторе все кому ни лень болтают и еще как! Совсем упал авторитет конторы….-

Мария Эммануиловна прилегла на узенькую кушетку, заправленную старым пальто и долго еще злобно шепча и плюясь, бормотала о чем-то своем, тем ни менее зорко поглядывая на монитор видеокамеры установленной перед дверью в подъезд.

Все три последующие дни, Илья упорно и планомерно напивался.

Первое время, он опорожнял свои запасы спиртного, но дорогие, коллекционные вина не приносили ему стойкого и отупляющего опьянения, и он, перешел на более крепкие напитки. Еще никогда Мухину не было так плохо и одновременно так хорошо. Практически все время Илья находился в странном полусонном состоянии, отключаясь ненадолго и тут же просыпаясь, он ползал вдоль стен, оставляя на их лощеных поверхностях жирные следы пальцев и потеки засохшей рвоты. Все телефонные звонки он игнорировал, либо снимал трубку и поносил звонивших ему отборным матом, не вслушиваясь и не желая даже узнавать, кто же ему звонил. На пятый день, Илья, с трудом ворочая необычайно неповоротливым языком, заказал через службу доставки ящик водки, щедро рассчитался с курьером, а потом плакал сидя на лестничной клетке, на пыльных ступенях и не желал возвращаться в квартиру.

Приехавшая к Мухину по приказу генерального директора фирмы Ирина Сергеевна, обнаружила его ползающего по полу в мокрых, пропахших мочой штанах, с зажженной спичкой в трясущихся руках.- Видишь Ирина,- шептал он ей пугающим, звенящим шепотом,- Видишь, что удумали соседи мои драгоценные: газом меня отравить желают, суки противные.… А ты, ты что пришла? Да ты гнида, похоже, с ними заодно!?

Пшла вон! Видеть тебя не желаю, потаскуха!-

….Очнулся Мухин в своей постели, крепко привязанным свернутыми в жгут простынями. Над ним возвышалась капельница, стоящая на тонкой, никелированной ноге, а напротив него, в кресле, сидел как всегда очень элегантно одетый Вениамин Савельевич.

- Ну что Илюша? Кто оказался прав? Упорхнула твоя девица, Ниночка твоя ненаглядная. А ведь я тебя предупреждал.…

А ты оказывается слабак, Илюша. Ох, слабак. Напиться до белой горячки ради бабы, дело – то не хитрое, любой сможет. Тут особого ума не нужно – наливай да пей….

Ну, в общем так. Кровь тебе медики наши подчистили, желудочек промыли, из запоя вывели. Все грамотно сделали, как полагается. Я с ними рассчитался, так что ты на этот счет не заморачивайся, не стоит. Ты лучше мне вот что скажи, друг ты мой ненаглядный, Илья свет Петрович. Ты вообще-то, когда собираешься на службу, а? Мне уже клиенты позванивают, жалуются. И я их понимаю. А как иначе? Они между делом свои кровные в наш бизнес вложили, и им, поверь глубоко насрать на твои переживания.-

Вениамин Савельевич резко поднялся и жестко прибавил - Значит так, Ромео недоделанный. Если завтра я тебя не увижу в офисе, чистого, бритого и готового нормально, я повторяю нормально работать, я выношу вопрос о тебе и твоем пайстве на совет директоров. Пусть они решают, что с тобой делать, а мне надоело. Прощевай, Илья Петрович!- он повернулся и, оттолкнув плечом пожилую медсестру в мятом белом халате, вышел за дверь.

- А мне от чего-то казалось, -

сквозь силу прошептал в спину уходящему товарищу Илья,

- Что мы с тобой нечто больше чем обыкновенные партнеры. Наверно я ошибался…-

…Весна обрушилась на Москву как-то уж очень внезапно. Еще казалось только вчера, шел нормальный, зимний снег, а уже сегодня солнце ярко припекает и ему, солнцу этому весеннему до фонаря, что еще только конец февраля, что еще впереди весенние заморозки и внезапные снегопады. Это еще только будет, может быть, а сейчас, сегодня тепло отогрело и обсушило серебристую фольгу отопительных труб, проходящих над черным, пожухлым снегом и серые воробьи, распушив перышки, прижались своими задницами к теплому металлу и чирикают себе что-то там под нос, весело и задорно. И до того им славно отогреваться на этих, сияющих серебром трубах, что их да же и не пугают две оборванные человеческие фигуры, так же как и воробьи, решившие слегка отогреться на солнцепеке.

…- А знаешь, что Нитка? Давай на юг подадимся, к морю поближе. Я море очень люблю…-

Женщина улыбнулась и, опрокинув лицо, солнцу навстречу чуть помедлив, ответила, прищурив глаза - Давай, Илюша, давай.-