(к 150-летию со дня рождения Владимира Соловьева)

 

Чтобы заглянуть в душевный мир великого русского философа, который известен также как поэт-лирик, приведем одну строфу:

 

Смерть и Время царят на земле,

Ты владыками их не зови.

Все, кружась, исчезает во мгле,

Неподвижно лишь солнце любви.

 

Смерть, Вечность. Смысл и цель земного существования. Нескончаемая борьба добра и зла на земле, которая есть не что иное, как борьба внутри самого человека на пути его к нравственному совершенству. И, наконец, содержание самого понятия, основ нравственности. Эти вопросы волновали, тревожили Вл.Соловьева, и на работу по их разрешению он положил всю жизнь.

Он родился 16 января 1853 года в семье знаменитого русского историка, автора многотомной «Истории России с древнейших времен» Сергея Михайловича Соловьева (1820―1879), родился семимесячным, каковым обстоятельством в зрелом возрасте объяснял свою повышенную впечатлительность. Вся домашняя обстановка, «профессорская» по жизненному укладу, и круг гостей ― коллеги С.М.Соловьева по университету, известные поэты А.А.Фет, Я.П.Полонский ― способствовали духовному развитию будущего философа. Уже в ранние годы начались его страстные поиски высших истин, очень рано он вводит в круг своих занятий серьезные книги по философии: Шеллинг, Гегель, Кант, Фихте. Тот факт, что Вл.Соловьев окончил Московский университет в двадцатилетнем возрасте, а уже в следующем 1874 году написал и защитил магистерскую диссертацию, говорит о многом. Реакция академических кругов и широкой общественности на диссертацию Соловьева (ведущие газеты поместили о ней сообщения) была восторженной.

Молодой серьезный философ, совсем юноша, к тому же с весьма привлекательной внешностью, «высокий, стройный, с лицом «иконописного» типа в рамке длинных черных волос», становится буквально нарасхват. Его приглашают в салоны. Его лекции переполнены слушательницами, позднее, когда двадцатисемилетний философ защищает докторскую диссертацию (на диспуте присутствовал Достоевский) и начинает курс лекций на Бестужевских высших женских курсах в Петербурге, оппоненты иронизируют, что барышни бросили ради его философии все ― и театры, и балы, «и даже увлечения медицинскими курсами».

Академическая карьера Вл.Соловьева поначалу выглядит блестящей. В двадцать четыре года, по возвращении из заграничной, почти полуторагодовой командировки, предпринятой с ученой целью, он занимает кафедру философии Московского университета. Влиятельные круги славянофилов покровительствуют ему, он сотрудничает в изданиях М.Н.Каткова и И.С.Аксакова, и все это, наряду с его пристрастием к проблемам богословским, церковным, создает ему репутацию консерватора, славянофила, чуть ли не реакционера. Его первый конфликт с университетом был конфликт именно с либеральными кругами преподавателей, возглавляемыми выборным ректором, кстати... собственным его отцом С.М.Соловьевым. Этот конфликт заставил Вл.Соловьева покинуть Москву и перевестись в Петербург.

Он преподает в Петербургском университете, там же защищает в 1880 году докторскую диссертацию ― но уже в 1881 году вынужден уйти из университета и навсегда закончить преподавательскую деятельность. Человек, по общему признанию, редкой научной выучки, отличающийся небывалым владением мировой философии и небывалой силой философской мысли, которому, что называется, сам Бог велел, и даже по факту семейной принадлежности, реализоваться на путях профессорских, ― Вл.Соловьев прекращает свою академическую карьеру, так благополучно и так рано начатую. ― Почему? Новый конфликт с университетской общественностью, как это было четыре года назад в Москве? Нет, на этот раз высочайшая немилость: 28 марта 1881 года Вл.Соловьев прочел публичную лекцию, в которой призывал помиловать убийц Александра II. Существует, однако, мнение, что Вл. Соловьева никто не увольнял, а ушел он из университета, так как профессорские обязанности, преподавание с его неизменной рутиной были скучны для него. Так или иначе, с двадцативосьмилетнего возраста и до самой своей кончины 31 июля 1900 года Вл.Соловьев целиком отдается написанию философско-теоретических трудов, произведений чисто церковного характера, а когда, по причине его расхождения с официальной «византийско-московской церковью», последовал запрет ему печатать труды на церковные темы, он публикует литературно-критические и эстетические статьи, редактирует философский раздел в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Ему принадлежит в Словаре около 200 статей по истории философии, отдельным философским проблемам, самым различным отраслям гуманитарного знания: статьи о Канте, Гегеле, Конте, Платоне, Данилевском, Леонтьеве.

В обход запрета церковной цензуры, Вл. Соловьев издает в Париже на французском языке ряд сочинений, в которых особенно резкой критике подвергается «мертвая церковь», порабощенная светской властью, не обладающая духовной свободой и являющаяся лишь «казенным православием»; этими сочинениями Вл.Соловьев приобрел себе в кругах богословских еще более врагов, но он не мог не сказать о том, что «правда внутренняя» замещена в русской церкви «правдой формальной» и «Церковь покинута Духом Истины и Любви, и посему не есть истинная Церковь Бога» («Россия и Вселенская церковь»). Только много лет спустя после его смерти эти работы появились в переводе на русский язык.

Обстоятельства его личной жизни удивительным образом схожи по схеме развития с обстоятельствами его официальной карьеры. В двадцать лет ― возраст юных упований, романтических грез и повышенной влюбчивости ― у него есть любимая девушка, невеста, отличающаяся, по свидетельству близких людей, «жуткой и губительной красотой». Катя Романова ― двоюродная сестра Вл.Соловьева, рано осиротела и поэтому подолгу жила у родственников, в том числе в семье Соловьевых. При таких условиях нетрудно было начаться искренней дружбе, быстро переросшей в любовь. Влюбленные находились вдали друг от друга, в разных городах, их дружеская, а затем «любовная» переписка продолжалась около двух лет. Чрезвычайно интересно, что и в каких выражениях пишет двадцатилетний философ своей невесте. Вне всякого сомнения, подлинный текст Вл. Соловьева гораздо более впечатляет, чем любые комментарии, ― приведем несколько выдержек из его писем.

«С тех пор, как я стал что-нибудь смыслить, я сознавал, что существующий порядок вещей (преимущественно же порядок общественный и гражданский, отношения людей между собою, определяющие всю человеческую жизнь), что этот существующий порядок далеко не таков, каким должен быть, что он основан не на разуме и праве, а напротив, по большей части на бессмысленной случайности, слепой силе, эгоизме и насильственном подчинении... Сознательное убеждение в том, что настоящее состояние человечества не таково, каким быть должно, значит для меня, что оно должно быть изменено, преобразовано...

...Представь себе, что некоторая хотя бы небольшая часть человечества вполне серьезно, с сознательным и сильным убеждением будет исполнять в действительности учение безусловной любви и самопожертвования, ― долго ли устоит неправда и зло в мире!..»

«Только ты напрасно воображала, что я мечтаю о каком-то мгновенном возрождении человечества. Живого плода своих будущих трудов я во всяком случае не увижу. Для себя лично ничего хорошего не предвижу. Это еще самое лучшее, что меня сочтут за сумасшедшего. (...) Рано или поздно успех несомненен ― этого достаточно.

Мы должны исполнять свою обязанность ― вот и все, а определять времена и сроки ― не наше дело. Иногда далекое представляется уму близким: тем лучше, это утешает».

«Для большинства людей семейное счастье ― составляет главный интерес их жизни. Но я имею совершенно другую задачу, которая с каждым днем становится для меня все яснее, определеннее и строже. (...) Поэтому личные и семейные отношения всегда будут занимать второстепенное место в моем существовании. (...) я люблю тебя, насколько способен любить; но я принадлежу не себе, а тому делу, которому буду служить и которое не имеет ничего общего с личными чувствами, с интересами и целями личной жизни. Пока я предлагаю следующее: мы подождем три года, в течение которых ты будешь заниматься своим внутренним воспитанием, а я буду работать над заложением первоначального основания для будущего осуществления моей главной задачи, а также постараюсь достигнуть определенного общественного положения, которое бы мог тебе предложить. Если ты согласна, то об этом еще поговорим при свидании.

Прощай, моя дорогая, твой всегда Вл.Соловьев».

«Да, кажется, не много роз придется нам сорвать на нашей дороге. Это, впрочем, и хорошо: быть счастливым вообще как-то совестно, а в наш печальный век и подавно. Тяжелое утешение!» (25 июля 1873 г.) Начало этого же письма: «Пожалей меня, моя дорогая, жизнь моя, Катя; еще четыре месяца должен я дожидаться свидания с тобою».

Менее чем через полгода он сообщает в письме к родителям, очень противившимся возможному браку сына, что между ним и Катей все кончено: «дорогая мама, могу иметь возможность положительно Вас успокоить... по независящим от меня обстоятельствам... Само собою разумеется, что это нисколько не может изменить моей симпатии к Кате: это Вы примите во внимание, и если хотите говорить со мною о ней, то говорите так, как говорили в Нескучном: тогда Ваши отзывы о ней были беспристрастны и выражали то участие, которое Вы должны к ней иметь, чего не могу сказать о Вашем последнем письме».

Вот такой замечательный под конец аккорд этой не первой и не последней, но если говорить о попытке создать семейный очаг, ― по-видимому, единственной сердечной устремленности во всем необычного, «необщего», даже и здесь выдающегося человека.

Вл. Соловьев был «бездомный» человек, ему не дано было основать семью, обрести покой разделенной любви, он влюблялся в замужних женщин, что, может быть, для лирического поэта весьма плодотворно, однако, не облегчает его тоски одиночества и затаенной боли. Во всю жизнь так и не было у него своего угла: жил он у друзей, у случайных людей, в последние годы жизни единственным домом для него сделались гостиницы, в частности, он подолгу жил в печально знаменитой «Anglettere» в Петербурге.

С начала 1880-х годов начинается отход Соловьева от славянофилов, и затем наступает полный разрыв. Позиция философа по национальным и церковным вопросам оказывалась все более отличной от платформы печатных органов славянофилов. Философ выходит далеко за рамки славянофильских национальных проблем и ставит вопросы в гораздо более широком плане. Вл. Соловьев настойчивый противник насильственной русификации. Он также ярый противник всякого рабства и всякой основанной на нем социальной системы. Он развивает идею общественно-политического прогресса взамен «византийского антихристианского застоя», и особенно в 90-е годы «идея прогресса» приобретает у Вл. Соловьева наиболее злободневное значение. Соловьев основательно и чрезвычайно резко критикует не только церковь, но и государство, под опеку которого церковь попала: его разоблачительная критика византийско-московского православия носит характер весьма натуралистический. Либерализм Вл.Соловьева, который так отчетливо стал проявляться начиная с этого времени, имел глубокие и очень давние, едва ли не детские, корни: достаточно вспомнить о возмущении 11-летнего Соловьева по поводу известия в 1864 г. об осуждении Чернышевского на каторгу.

Его проповедь победы христианской идеи в будущем, когда все человечество сольется в единую и нераздельную Вселенскую церковь, казалось бы, должна была соответствовать представлениям и ласкать слух славянофилов. Но совершенно неприемлемой для последних оказывалась концепция Вл.Соловьева, согласно которой и православие, и католицизм в равной мере неполно наследуют христианство, и стало быть, грядущая Вселенская церковь осуществится как соединение этих двух церквей, а не как поглощение одной из них другой. И уж вовсе отталкивающей, и даже ненавистной, для представителей «консервативно-охранительного» направления русской общественной мысли являлась та любовь, которую Вл. Соловьев высказывал в отношении католицизма («Католицизм ― хуже атеизма», считал Достоевский), иудаизма и ― коль скоро мы этого коснулись ― в отношении всего еврейского народа, еврейской культуры и истории. Все названное обусловило причины, благодаря которым выдающийся философ оказался в положении «одинокого мыслителя», скитальца, «случайного гостя» враждующих станов.

Основное сочинение Вл. Соловьева в области нравственной философии ― «Оправдание добра» ― публиковалось частями в журналах в 1894―96 годах и вышло отдельной книгой в 1897 г. Поражает строгая последовательность мысли и ее систематизация, доведенная до крайнего схематизма. Нужно удивляться терпеливой выучке читателя столетней давности, способного вчитываться и вдумываться без суеты в серьезные тексты. Можно соглашаться или нет с тем, как Соловьев «понятие Бога пытается вывести из понятия добра», но и нынешний читатель многое выиграет от знакомства с этой фундаментальной работой, заключающей в себе громадное количество интереснейших наблюдений, глубоких и поучительных мыслей. По Соловьеву, три чувства ― стыда, жалости, благоговения ― исчерпывают в основе всю область возможных нравственных отношений человека. Чувство стыда ― это главное отличие человека от животного: «то, что стыдится, в самом психическом акте стыда отделяет себя от того, чего стыдится, ― человек, стыдящийся животной природы в ее коренном процессе, тем самым доказывает, что он не есть только явление или процесс этой природы, а имеет самостоятельное, сверх-животное значение». Чувство стыда необъяснимо с точки зрения внешне-утилитарной. Что касается жалости, альтруизма ― «основанием нравственного отношения к другим существам может быть принципиально только жалость, или сострадание, а никак не со-радование или со-наслаждение».

«В стыде человек действительно выделяется из материальной природы, в жалости действительно проявляет свою существенную связь и однородность с другими живыми существами». Соловьев говорит о том, что полное религиозное отношение слагается из трех нравственных категорий: несовершенства в нас; совершенства в Боге; совершенствования как нашей жизненной задачи.

Вл.Соловьев выступал за свободу вероисповедания, защищал инаковерующих от гонений. Он похоронил славянофильство и его эпигонов; двадцать лет он был, бесспорно, ― пишет С.Н.Трубецкой ― самым сильным обличителем отечественных Больших Кулаков, самым могущественным противником надвигающегося одичания, обскурантизма и «внутреннего китаизма».

Умирая, он молился. «Раз он сказал моей жене: «Мешайте мне засыпать, заставляйте меня молиться за еврейский народ, мне надо за него молиться», ― и стал громко читать псалом по-еврейски. Те, кто знал Владимира Сергеевича и его глубокую любовь к еврейскому народу, поймут, что эти слова не были бредом». (С.Н.Трубецкой).

Сестра его вспоминает особое чувство к евреям, которое испытывала главным образом благодаря исключительному отношению к ним брата. «Конечно, отчасти оно было у меня и помимо брата, думается, просто прирожденным, как у некоторых других членов нашей семьи, но сколько же хорошего должно быть у евреев, если Володя их так любит, ― это уже несомненно было влияние, обаяние брата... а когда раз кто-то из старших, рассердившись на меня, крикнул: «Вот уж верно ― настоящая жидовка», ― я не сказала ни слова в свое оправдание, только подумала: вот и отлично ― евреев всегда гнали и гонят несправедливо, не понимая, за что, так и меня, и пусть! А вот такой, как Володя, евреев любит и понимает».

Основной чертой отношений Соловьева к людям была деятельная любовь. Не существовало для него никаких перегородок между людьми ― ни религиозных и племенных, ни сословных и экономических. Никто лучше его не показал, что национализм не только не способствует укреплению веры, а, напротив, удаляет от вечной и вселенской истины. «Всякий чувствовал его своим, чувствовал его близость к себе, ― вспоминает один из друзей. ― Партийная обособленность также была ему неизвестна. Как в литературе, так и в жизни Соловьев стоял вне наших делений на группы».

Он в высшей степени чутко относился к самочувствию других людей. Впечатлительного от природы, его буквально содрогало одно предположение, что он мог обидеть или поставить в неловкое положение кого бы то ни было. Когда слуга, много лет прослуживший в доме его матери, украл у него крупную сумму денег, он, вместо гнева и жажды мести, испытал боль разочарования, чувство сокрушения и уныния, запретил вызывать полицию и обыскивать вора, и никакие убедительные просьбы не могли переубедить его: он настоял на том, чтобы воздержаться от наказания. Он не хотел причинить зло никому ― ни вору, ни личному врагу. И при этом он был человек экспансивный, восторженный, порой вспыльчивый, очень мнительный: существует предположение, что роковую болезнь он приобрел благодаря злоупотреблению скипидаром, которым он постоянно протирал руки, дезинфицировал обиходные предметы.

Важную роль в его судьбе играли сны и видения. Говоря в письме о соединении существующих церквей, он пишет: «...я же разумею соединение, так сказать, химическое, при котором обыкновенно происходит нечто весьма отличное от прежнего состояния соединяющихся элементов(...) Мне еще с 1875 г. разные голоса во сне и наяву твердили: занимайся химией, занимайся химией ― я сначала разумел это в буквальном смысле и пытался исполнять, но потом понял, в чем дело...»

31 июля 1900 года Вл.Соловьев скончался в подмосковном имении Узкое, принадлежавшем тогда князю Петру Николаевичу Трубецкому. Похоронен он на Новодевичьем кладбище, вблизи могилы его отца.

 

2003