Мария Александровна Мейн-Цветаева, мать поэтессы Марины Цветаевой: " Мне жаль только музыки и солнца"

 

Автор: Светлана Макаренко – Princess.

 

Памяти М. И Цветаевой автор с благодарным восторгом и горечью посвящает….

 

…Я знаю о ней удивительно мало. Всего несколько ярких эпизодов их воспоминаний Марины Цветаевой (очерки "Мать и музыка", "Мой Пушкин") и смутная расплывчатость глав из толстой книги мемуаров Анастасии Ивановны, сестры Марины... Эта книга прочитана в легком, незапамятном детстве...

 

Теперь я мучительно припоминаю, то, что читала давно-недавно. И пытаюсь представить, какою же была та, "у которой музыка с рук стекала" (Марина Цветаева), слыша игру которой можно упасть в беспамятстве со стула, забыв всё на свете. Она признавала главенство музыки, искусства над всем остальным в жизни. Кроме, пожалуй, еще одного - силы духа. И благородства.

 

У нее была удивительная судьба. Она была богато, щедро одарена богом, природой, можно назвать как угодно. Мария Александровна была единственной дочерью в семье. Матери, Марии Лукиничны Бернацкой, лишилась в возрасте трех неполных недель от роду.

 

Воспитывалась обожаемым и обожающим отцом, Александром Даниловичем Мейном и щвейцаркой бонной, которую ласково называла: "Тетей". Музыке, по свидетельству А.И. Цветаевой, девочка училась у Муромцевой, любимой ученицы Николая Рубинштейна, живописи - у художника Клодта.

 

Вот что писала о своей матери сама Марина Цветаева в одном из частных писем 1914 года: "Упоение музыкой, громадный талант (такой игры на рояле и гитаре, вероятно, я уже не услышу!), способность к языкам, блестящая память, великолепный слог, стихи на русском и немецком языках, занятия живописью".

 

Полностью подтверждает эти восторженные слова и единственная уцелевшая тетрадь дневника Марии Александровны (конец 1887 - февраль 1888 гг.) Всего их было девять, они хранились у сестер Цветаевых, но со временем были утрачены. Это - ярчайший человеческий документ роста и расцвета незауряднейшей души, талантливой личности, чистой и впечатлительной натуры. А. Саакянц пишет об этой досконально изученной ею тетради так: "Поиски высокого и разумного смысла жизни; любовь к русской литературе, рассуждения о музыке и прочитанных книгах (она бесконечно любила Тургенева, Гейне, немецких поэтов-романтиков, Шекспира) - все это запечатлено в дневнике и открывает сложный мир ее чувств и помыслов, в котором трагические переживания и терзания занимают особое место". (А. Саакянц. Примечания к двухтомному изданию избранных сочинений М. И. Цветаевой. Т.2 Минск. Изд-во "Народна Асвета" 1988 г.)

 

Семнадцати лет отроду Мария Александровна испытала единственную в жизни любовь - к человеку, который был женат.

 

Имени его мы не знаем. Немыслимая по тем временам история для барышни из благороднейшей семьи, по материнской линии прямого потомка польского аристократического рода Бернацких!

 

Было всего несколько полуслучайных-полутайных встреч, Александр Данилович очень скоро узнал о "дерзком" романе и потребовал от дочери немедленно все прекратить! Она подчинилась воле отца, искренне не желая огорчать его.

 

Однако любить этого человека продолжала.

 

Вот что записала она в своем дневнике два года спустя после встречи с ним: "Так любить, как я его любила, я в моей жизни больше любить не буду, и я ему все-таки обязана тем, что мне есть чем помянуть мою молодость; я, хотя и страданиями заплатила за любовь, но всё-таки я любила так, как никогда бы не поверила, что можно любить!..

 

Я ему все простила, потому что он любил меня, и все-таки если я знаю, что такое любовь и счастье, то я этим ему обязана... Папаша и тетя, особенно папаша, не понимают меня: они все еще воображают, что я ребенок... Если бы он знал (имеется в виду отец Марии Александровны), что вот уже третий год, как чувство живет в душе мой, глубоко, скрытно, но живет...

 

И далее девушка продолжает, уже обращаясь к возлюбленному:

 

"В музыке я живу тобой, из каждого аккорда мне звучит все мое дорогое прошедшее, воспоминания и мечты как-то чудно сплетаются со стройными звуками заветных мелодий... Иногда в сумерках, с закрытыми глазами, я предаюсь обаянию звуков и, как во сне, переживаю давно былые ощущения. Иногда даже улыбка бродит по моим губам, как отголосок той радости, того счастья, которым когда-то была полна моя душа..."

 

Мария Александровна понимала, что рано или поздно ей придется выйти замуж. Марина Цветаева писала: "Когда мой дед поставил ее между любимым и собой она выбрала отца, она выбрала отца, а не любимого, и замуж потом вышла лучше, чем по-татьянински, ибо "для бедной Тани все были жребии равны (имеется в виду пушкинская Татьяна. Мы видим здесь прямое влияние литературы на характер и мировоззрение человека. Литературный образ создает и формирует личность. Марина считала, что в судьбе ее матери любимейшая пушкинская героиня сыграла первостепенную роль!) - а моя мать выбрала самый тяжелый жребий - вдвое старшего вдовца, с двумя детьми, влюбленного в покойницу (Иван Владимирович Цветаев, отец Марины, на всю жизнь сохранил глубокое чувство к своей первой жене) - на детей и на чужую беду вышла замуж, любя и продолжая любить того, с которым потом никогда не искала встречи и которому, впервые и нечаянно встретившись с ним на лекции мужа, на вопрос о жизни счастье и так далее, ответила: "Моей дочери год, она очень крупная и умная и я совершенно счастлива..." Боже, как в эту минуту она должна была меня, - восклицает Марина, - умную и крупную, ненавидеть за то, что я - не его дочь! (М. Цветаева. Очерк " Мой Пушкин")

 

Да, выходя замуж за сорокачетырехлетнего вдовца с двумя детьми, становясь хозяйкой в доме в Трехпрудном переулке, где все было пропитано памятью о первой красавице жене, певицы и актрисы, Варвары Дмитриевны Иловайской, Мария Александровна прекрасно понимала на какие жертвы она идет!

 

В этом неравном и высоком (позволим себе такое определение!) браке она ставила перед собою две цели: заменить мать осиротевшим детям (Андрею был год, Валерии - восемь!) и стать помощницей мужу - крупнейшему ученому - искусствоведу, археологу, историку - помощницей во всех его делах. И то и другое ей почти удалось. Младший, Андрей называл ее мамой и был любимцем, Валерия - искренне уважала, а возможно и тайно обожала, стыдясь признаться и перенося это обожание на младших, Мусю и Асеньку.

 

Неизвестно, где познакомилась Мария Александровна с Иваном Владимировичем Цветаевым (р. 4.05.1847), профессором кафедры изящных искусств Московского Университета. Уж точно не на балу, где она повстречалась с первой своей Любовью. Вероятно, это была публичная лекция, с которыми часто выступал знаменитый историк и лингвист Цветаев, горячо влюбленный в шедевры древнего искусства. А может быть, встреча у общих знакомых. Это не столь важно. Две интересных и сложных натуры, в равной степени блестяще одаренных, не могли не привлечь внимания друг друга. В 1889 году Мария Александровна Мейн стала женою профессора Цветаева. А двадцать шестого сентября 1892 года родилась ее первая дочь Марина. А через два года - младшая, Ася. Мария Александровна с той поры - вечно в хлопотах, а жизнь ее похожа на самосожжение. Видя, что Иван Владимирович не может забыть о своей первой жене и в глубине души страдая от ревности к прошлому и великолепно сознавая всю нелепость этой ревности, Мария Александровна, не упрекая его, пытается с головой уйти в хлопоты о детях и доме. Активно она помогает и мужу-профессору в реализации его давней мечты: создания в Москве Музея Изящных Искусств.

 

Вот что пишет Марина Цветаева в своем очерке "Отец и его Музей": "Ближайшим сотрудником моего отца была моя мать. Она вела всю его обширную иностранную переписку и, часто, заочным красноречием своим, какой-то особой грацией шутки или лести (с французом), строкой из поэта (с англичанином), каким-нибудь вопросом о детях и саде (с немцем) - той человеческой нотой в деловом письме, личной в официальном, иногда же просто удачным словесным оборотом сразу добивалась того, чего бы только с трудом и совсем иначе добился мой отец. Главной же тайной ее успеха были, конечно, не словесные обороты, которые есть только слуги, а тот сердечный жар, без которого словесный дар - ничто. И, говоря о ее помощи отцу, я прежде всего говорю о неослабности ее духовного участия, чуде женской причастности вхождения во все и выхождения из всего - победителем. Помогать музею было прежде всего духовно помогать отцу: верить в него, верить в него, а когда нужно, и за него. "Можно сказать, что эта была полная и гордая растворенность в делах мужа.

 

Мария Александровна не щадила себя совершенно Множество раз она сопровождала супруга в поездках по сбору коллекций и строительных материалов для Музея. Одна из таких поездок была летом 1902 года, на Урал. Привозили редкие образцы мрамора для Музейного фасада и колонн.

 

А "область классической скульптуры, - по словам самого И.В. Цветаева, - она знала, как может быть немногие женщины в нашем отечестве: она вела в течение ряда лет дневники и записи по музеям... нарисовала и первый план будущего Московского Музея". (А.А. Саакянц. Примечания к двухтомнику М. И. Цветаевой)

 

Музей основывался на деньги меценатов, часто в доме устраивались завтраки и ужины, приходило к Ивану Владимировичу очень много людей. Всех их надо было должным образом принять и встретить.

 

А вечерами в доме разливались волны, реки музыки. Мария Александровна играла ночами напролет, "покрывая и заливая нас всех, рулады Валерии, "тили-тили" Аси, мое упорное старание" - с горькой улыбкой вспоминала Марина.

 

Что прятала Мария Александровна в этой страстной, самозабвенной игре? Воспоминания о любви? Ее вечное неслышное присутствие, дыханье за плечами?.. Или грызущие муки ревности?

 

Говоря о матери, Марина отмечала, что она как бы "торопилась жить": "О, как мать торопилась с нотами, с буквами, с "Ундинами", с "Джейн Эйрами", с "Антонами Горемыками", с презрением к физической боли, со Святой Еленой, с одним против всех, с одним - без всех, точно знала, что не успеет, так вот - хотя бы это, и хотя бы еще это, и еще это, и это еще. Как уплотняла нас невидимостями и невесомостями, этим навсегда вытесняя из нас всю весомость и видимость. И какое счастье, что это все было не наука, а Лирика... Мать поила нас из вскрытой жилы Лирики и этого не могло быть слишком, потому что оно само слишком, весь излишек тоски и силы, излишек силы, идущей в тоску, горами двигающую!"

 

В начале 1902 года доктора нашли у Марии Александровны начало туберкулезного процесса и рекомендовали лечение за границей. И там она продолжала, смертельно больная, свои хлопоты по приобретению музейных коллекций, редких материалов... Из Нерви, Женевы, Берлина, Лозанны летели в Москву письма с описаниями приобретенных редкостей, опросные листы...

 

Зимой 1904-05 гг. часть коллекции редкостных деревянных скульптур сгорела в результате пожара; значительно пострадали и залы, готовящегося к открытию Музея. Это известие сильно подорвало здоровье Марии Александровны. Она с мужем и младшими дочерьми находилась во Фрейбурге (Германия). Но выразила она свое отчаянье при получении трагической телеграммы лишь коротким полусдавленным вздохом: "А-ах!" Иван Владимирович не мог сдержать слез.

 

Мария Александровна угасала. Она понимала, что ей не увидеть открытия Музея, которому отдала столько сил! Но более всего ее огорчал запрет врачей заниматься музыкой, играть на рояле...

 

Она, как могла, противилась этому, проводя за инструментом минимум два-три часа в день. Итальянец-доктор, услышав ее игру, сказал: "Гениально... Гениально!! Но если Вы будете так играть, то не только сгорите сами, но и весь наш пансион сожжете!"

 

Умереть гениальная пианистка, никогда не игравшая на публичной сцене, хотела непременно на родине. Смертельно больную, ее привезли в Россию, городок на Оке, Тарусу, где у Цветаевых было что-то вроде летней дачи-усадьбы. Там она и скончалась 5 июля 1906 года. Перед смертью прошептала: "Мне жалко только музыки и солнца!" Руки ее долго скользили по одеялу, будто перебирали клавиши рояля.

 

P.S. Она мечтала увидеть старшую дочь Мусю, Марину, пианисткой.

 

Но у той внутри звучала "другая музыка". Созвучий и рифм. Всю жизнь до безумия любившая мать и саму память о ней, культивировавшая это чувство, Марина позже сказала: "После такой матери мне оставалось только одно: стать поэтом. Чтобы избыть ее дар - мне, который бы задушил меня или превратил в преступителя всех человеческих законов".

 

"Преступителем" она не стала. Стала величайшей поэтессой двадцатого столетья. С вечной музыкой рифм в душе.

 

20 марта 2001 года Светлана Макаренко.

 

В основу статьи положены материалы биографических очерков Марины Цветаевой "Мать и музыка", "Отец и его Музей", "Мой Пушкин" и комментарии А. Саакянц к двухтомнику избранных сочинений М. Цветаевой. Минск. Изд-во " Народна Асвета" 1988 г.

 

------------------------------------------- -------------------------------------