С голубями я познакомилась давно, еще в детстве. Мне было лет 7-8, когда мои родители купили голубя. Был он очень красивый, статный, почти белый, с небольшими темно-сизыми перьями на крыльях и хвосте. Почему-то сразу решили не помещать его в клетку, а оставили свободно жить на кухне. Первое время голубь то и дело испуганно вспархивал и перелетал с подоконника на шкаф с посудой, оттуда на телевизор или книжную полку, висевшую над изголовьем дивана. А позднее, чувствуя, что мы не представляем для него опасности, привык к нам и успокоился.

Мы насыпáли ему еду на подоконнике. Зорко оглядываясь, он клевал подсолнуховые семечки и что-то еще. Часто и подолгу смотрел через оконные стекла на улицу. Там голубело родное небо, зеленели ветви деревьев, там была его прежняя жизнь.

Но почему-то он особенно любил смотреться в круглое зеркало для бритья, что стояло на подоконнике. Не знаю, был ли это голубь или голубка, и не знаю, по-разному ли, как у людей – мужчин и женщин, те и другие относятся к зеркалу. Но хорошо помню, что наш голубь, бывало, подлетит к зеркалу, сядет на подоконник и, грациозно, направо и налево, как в театре, раскланиваясь перед зрителями, внимательно рассматривал себя, любимого.

- Красавец, красавец, - ласково говорил ему кто-либо из домашних.

Понимал ли он, что видит себя самого, или ему казалось, будто это другой голубь? Тоже не знаю. Но смотрелся он с интересом и даже любопытством. Иногда пытался заглянуть сбоку: «А что там, за зеркалом?» Но ничего не находил.

Вспоминаю также, что прожил он у нас как-то недолго. Однажды уселся на форточку, а она была открытой, и тотчас вылетел наружу. Мы думали, что наш жилец будет прилетать к нам, к кухонному окну и просить пищи. Но он не прилетал. Может быть, от счастья не запомнил наше окно на 4-м этаже большого 5-этажного дома? Может, уже не нуждался в нашей помощи? Но образ его – белого, красивого, изящного, с маленькой головкой и стройной шейкой – до сих пор стоит у меня перед глазами.

Припоминаю и то, что к окнам прилетали другие голуби. Папа с мамой и старшей сестрой Любой кормили их. Папа даже фотографировал, как они дерутся за пищу, и приговаривал:

- А еще голуби мира! Драчуны какие-то, да и только.

Когда мне было уже 10 лет, мы переехали на новую квартиру. Но и тут у нас за кухонным окном на широком металлическом карнизе вновь стали появляться голуби. Прилетали они не по одиночке, а почему-то группками, стайками. Может, это были родственники, а может – друзья.

Как и на прежней квартире, все они были для меня пока «на одно лицо»: почти одинаковые, шумные, драчливые. Различались лишь чисто внешне: размерами – один побольше, другой поменьше, да цветом – темно-сизые, коричневые, серые, белые.

По утрам кто-то из нас – папа, мама или я – приоткрывал окно на кухне и кормил их перловой крупой или пшеном, иногда кашей или кусочками мягкого хлеба. Вечно голодные и прожорливые, они быстро-быстро, почти моментально склевывали всё, что мы щедро насыпáли им, и нетерпеливо ждали новых порций. Мы не выдерживали такого морального давления, вновь и вновь кормили их. Я даже не знала, одни и те же или каждый раз другие, новые прилетали к нам.

Так продолжалось в течение многих лет. Но некоторое время назад за окном как-то незаметно для нас опустело. Сначала мы думали, что наши голуби улетели, на зиму глядя, в южные края. Но ведь раньше они кормились у нас за окном и в зимнее время! А потом обнаружилось, что их не стало и в теплое время года. Может быть, прежние наши знакомцы действительно улетели, а новые, что вернулись с юга, не подозревали, что у нас за окном «и стол, и дом», что можно всегда чем-то поживиться. Но может быть и так, что городские власти, видя, что голубей в городе стало слишком уж много, что они гадят на памятники, являются разносчиками болезней, потребляют слишком много человечьей пищи – крупы, хлеба и т.д. – решительно истребили их.

Так или иначе какое-то время голубей за нашим окном не стало, и мы уже вроде отвыкли от них.

Но вот как-то в прошлом году, по весне, я увидела через окно, что там, снаружи сидит голубь. Меня почему-то это очень заинтересовало, и я решила понаблюдать, что же будет дальше.

Голубь был большой, видно, старый, матово-черного, как древесный уголь, цвета, со взъерошенными перьями. Я тотчас покормила гостя, он поклевал и улетел. А на другой день появился вновь, и я снова покормила его. Иногда он прилетал, а никто не видел его, так как мы находились в комнатах. И тогда он перелетал от окна к окну, ворчливо, гортанным, с каким-то завыванием, голосом звал нас, требовал пищи. Звук был такой громкий и повелительный, что мы тут же бросались на кухню и спасали несчастного чуть ли не от голодной смерти.

Через какое-то время стали подлетать и другие голуби. Но черный на правах хозяина пытался их всех сгонять. Он издавал злые гортанные звуки, нахохливался, распускал перья, чтобы казаться больше и страшнее. Сердито суетился, быстро-быстро поворачиваясь слева направо и справа налево, словно говоря:

- Это мой дом, я здесь хозяин!

И если другие голуби не слушались его, то он решительно бросался на первого встречного и грудью сбивал его, а клювом помогал себе одержать победу. От нежелательных гостей лишь летели перья, и они тут же слетали, пытаясь, однако, снова и снова усесться за окном.

- Дурак ты, - говорил ему папа. – Пока ты дерешься, все зерна упадут вниз, на землю, а там их подберут другие голуби.

Особенно упорным среди этих других оказался один. Мы стали называть его «бежевый». На самом же деле, он был довольно пестрый. Головка и шейка – темнокоричневые с каким-то отливом, крылья светлокоричневые с отдельными темными перьями, а хвост матовый, чуть бежевый, почти белый. Видно, что он был еще молод. Однако чаще других, сбитый черным, он упорно возвращался на оцинкованную полосу за окном и раз за разом вступал в борьбу с хозяином. Но силы были слишком неравные. Старый, черный был гораздо крупнее, а бежевый, еще молодой – меньше, поэтому каждый раз он оказывался побежденным.

И все же его упорство (или упрямство) дало свои плоды. Черный перестал его сбивать, признав за ним достойного соперника, смирился. А бежевый перестал «выступать» против, точнее вступать в битву с ним, и лишь терпеливо ждал, когда тот насытится и отвалит. Тогда мы подсыпáли пищи бежевому и всем остальным.

Рано или поздно голуби к нам привыкли. Когда мы высовывались из окна наружу, чтобы равномернее раскидать зерна по всей площадке, они лишь на всякий случай взлетали, а потом тут же садились и принимались усердно клевать. Иногда даже осторожно склевывали с руки.

Покой их нередко нарушала наша кошка Ксюша. При виде голубей она принимала стойку хищника: пригибалась, лязгала зубами, даже что-то бормотала, желая, видимо, загипнотизировать их. Либо издали, с пола она наблюдала за захватывающим зрелищем позади окна, либо садилась на стул рядом с окном. Передними лапами опиралась на подоконник, а потом одну лапу пыталась просунуть в оконную щель, чтобы зацепить какую-либо жертву. Но голуби были осторожны, и коварный замысел кошки ни разу не удавался. Да тут еще мы мешали:

- Ксюша, нельзя! – строго выговаривали мы ей.

Довольно скоро я заметила, что бежевый признал свое превосходство перед другими и тоже пытался сгонять их на правах второго «хозяина». Причем небезуспешно.

Прошло какое-то время, и мы вдруг заметили, что за окном уже не слышно характерного, почти ежедневного гортанного завывания.

- Черный исчез! – констатировала я домашним: не то с радостью, не то с тревогой. Радость могла быть оттого, что ворчун и драчун, наконец, исчез, и что никакой он вовсе не «хозяин». А тревога – оттого, что судьба его была мне неизвестна. Что случилось с ним? Заболел и подох? Улетел к другим домам? Сожрала его кошка или задрала собака? Как бы то ни было, больше он не появлялся.

Новым хозяином за окном стал бежевый. Но – странное дело – вел он себя как-то избирательно. Решительно сгонял с кормушки почти всех – кроме одного, тоже бежевого. Были они с ним почти близнецы, одинакового цвета, только второй оказался поменьше и, может быть, поизящнее и покрасивее. Мы не сразу поняли, что это скорее всего голубка и что у нее с голубем…- любовь!

А проявлялась эта любовь весьма своеобразно. Бежевый не только не сгонял ее, в отличие от остальных, но, прогнав всех, терпеливо ждал, когда она насытится, и лишь потом клевал сам. Нередко можно было видеть умилительную картину. Наевшись, голуби сидят оба рядом, заглядывают друг другу в глаза, чистят клювом друг другу перышки, милуются, - возможно, по-птичьему целуются. Недаром исстари существует выражение: «Сидят как голубки».

Странные существа – эти голуби: то агрессивные, то кроткие, то дерутся, то мило воркуют.

Иногда прилетали два совершенно белых, как два облачка, голубя. Были они уж очень, неправдоподобно красивы: небольшие, складненькие, с высоко посаженными головками и стройными шейками. Ангелочки, да и только! Впечатление от них было сильнее оттого, что, как правило, они не участвовали в трапезе, а только любовались собой и красовались перед другими.

Были эти голуби как бы из другого мира – может быть, с той элитной голубятни, что давно стоит в лесопарке недалеко от дома. Там другой мир, другая жизнь, другие друзья. А здесь оказались случайно, скорее всего – из любопытства. Когда они прилетали к окну, кто-нибудь из нас подзывал других домочадцев:

- Посмотрите, какие красавцы!

Но прилетали белые ангелочки всего несколько раз. Значит, не из этой стаи.

Однажды прилетел еще один, почти белый голубь. Возможно, это была голубка: я не знаю, как их различать. Но вскоре белый голубь прилетел испуганный и потрепанный. У него на шее была вырвана часть перьев, виднелась голая кожа, и шея стала вдруг некрасивой. Кое-где на крыльях нескладно торчали перья, - видимо, сломанные в борьбе с кем-то. А потом белый голубь и вовсе исчез. Нет, скорее всего, это все же была голубка. Что случилось с несчастной? Куда она девалась? Разве невкусно мы здесь всех кормили?

Бежевый со своей голубкой какое-то время продолжали господствовать за окном. Когда она неторопливо клевала зернышки, никто не смел ей мешать. Бежевый вел себя, если можно так сказать, как рыцарь, а она – как истинная дама его сердца.

Иногда мы проводили с голубями опыт. Открывали настежь левую, узкую часть окна, насыпáли зерна на внутренний подоконник и, стоя в глубине кухни, выжидали. Никто из голубей не решался заглянуть в неведомый им мир людей – внутрь кухни, чтобы поклевать рассыпанное. И лишь бежевый, растолкав однажды всех остальных, проявил храбрость. Вначале он долго стоял рядом с зернами на подоконнике. А затем осторожно клюнул, точнее – изобразил, будто он клюет, чтобы посмотреть, чтό из этого выйдет: не грозит ли ему какая-нибудь опасность.

Опасности не было. Тогда он уже по-настоящему клюнул раз-другой и снова посмотрел направо-налево: не опасно ли. А когда убедился, что опасности так и нет, то стал торопливо склевывать ближайшие к нему зерна. Через некоторое время к нему присоединилась и голубка. Но она так и не преодолела страха перед неизвестностью. А может быть, как всякая женщина, оказалась более благоразумной и осторожной? Она лишь сзади робко доклевывала то, что оставалось от возлюбленного.

Мы продолжили эксперимент. Клали зерна на подоконник поглубже в кухню, чтобы голуби оказались почти внутри помещения. Бежевый уже вполне освоился на подоконнике и спокойно доставал зерна, рассыпанные где угодно.

Однажды он чего-то испугался, может быть, увидел нашу кошку Ксюшу, и вместо того, чтобы вылететь на улицу, влетел внутрь кухни. Судорожно хлопая крыльями, стукнулся о стену, потолок, об оконное стекло и забился между окном и кухонным столом.

Папа тотчас схватил его и тут же выпустил на волю. Впрочем, это ничему не научило смельчака. Он продолжал глубоко заходить на подоконник и однажды снова очутился под кухонным столом. Правда, вскоре снова был выпущен на свободу. А там его уже ждала красотка.

Прошло какое-то время. Бежевый подрос, покрупнел, возмужал. Подросла и подруга, но она все же оставалась заметно меньше. Все-таки женщина.

Как-то раз мы обнаружили, что бежевый исчез, а голубка прилетала одна.

- Что случилось? - гадали мы. – Может быть, любовь между ними кончилась? Но кто кого разлюбил: он ее или она его?

Так или иначе, голубка, наевшись досыта, не улетала, а одиноко сидела за окном, заглядывая внутрь кухни и пытаясь понять, чтό тут, у людей, происходит. Любопытная, как многие женщины. Впрочем так вели себя и некоторые ее друзья. Подлетев к окну, заглядывали через стекло, не появится ли кто-то на кухне. И если появлялся, то это был сигнал: скоро будет кормежка.

Однажды вечером мы с папой вышли погулять. И вдруг стайка голубей, искавших зерна на земле под окнами дома, испуганно вспорхнула. Оказывается, в кустах их стерегла черно-белая кошка, которая давно живет «вольной казачкой» в подвале дома. Мы успели только заметить, как она, так ничего и не добыв, от испуга тоже убегала. В кустах лишь мелькнуло что-то черно-белое.

- Вот почему вдруг исчезают наши питомцы! – удрученно заметил папа.

Как-то утром мы обратили внимание, что не прилетела и голубка. Не появилась и днем. А вечером мы снова пошли гулять. И перед нами открылась печальное зрелище.

В нескольких метрах от входа в дом, среди деревьев и кустов, на голой земле лежала мертвая бежевая голубка. Та же темно-коричневая головка, те же светло-коричневые крылья с темными перышками, тот же матово-бежевый, почти белый хвост. Она лежала со свернутой головкой, а на шейке зияла рана. Кровь уже запеклась, и большие темно-зеленые мухи облепили рану.

- Наверное, это наша голубка, - предположила я.

- Возможно, - задумчиво ответил папа. – Но может, и не она. Посмотри, сколько летает здесь бежевых голубей. А наша, может быть, полюбила другого и улетела с ним к другому дому.

Я понимала, конечно, что папа успокаивает меня и тем самым успокаивает себя. Поэтому ничего ему не возразила. А только подумала, что у голубей, как и у людей, совсем непростая жизнь: свои трудности и тревоги, свои страсти – любовь и ненависть, свои драмы и трагедии. Что же, это вполне естественно. Ведь голуби – тоже наши братья, только меньшие. Поэтому многое у них как у людей.