Из голодной души высекаю чуть теплый огонь, Согреваюсь моментом и снова под лед зарываюсь, Этим льдом укрываюсь в протяжность я ночью и днем, Чтоб чрез синюю корку копить впечатлений на старость. Только в тех рубежах предсказуемость щиплет глаза, Только там, на границе, обыденность роет мне яму, Я стучусь в свое сердце, и вновь пламенеет азарт, И волнует рассвет, умирать еще молодость рано. И мне кажется клятвою этой навеки скреплен, И в седых временах не найдется покоя и мира, Будет вечно безумен и вечно безумно влюблен Самодержец и царь, обреченный на маску сатира. Иссыхают недели, как влага небесной росы, Календарь пожирает конвейером призраки-числа, Я последние силы кладу на простоя весы, Чтобы с сонной души оборвать хоть еще одну искру. Выдыхаются вина, что спели задором побед, Приспускается занавес сцены, сносившей нам славу, Мы уходим в мечты, оставляя истоптанный след, И сидим на обочине, в даль упираясь упрямо. Мы пределы судьбы заковали в ладоней узор, Но, лишь верой сильна благородная, светлая участь, Я сижу на обочине, как незадачливый вор, Сам себя обокрал, а в судилище выносил случай. Вот и солнце встает, я открою навстречу лицо, Пусть стекает лучистость по тропкам морщинистой кожи, Пусть похмелье стучит в голове, обливаясь свинцом, Я беспечность достану из пыльных и стершихся ножен. Той беспечностью голод и скудность души утолю, Что от Бога наследует милость и всякую мудрость, А коль встретят в штыки, без пристрастья обиду солью, Дабы льда покрывало очей никогда не коснулось, Дабы твердой ногою держать обозначенный курс, Спотыкаясь о дебри не падать, а множить терпенье, И надеждой смирять обуздавшую черную грусть, Ибо в вере, лишь зрит благородная стать воскресенья. |