Говорят: «Прочёл на одном дыхании». На этот раз «на одном дыхании», за одну ночь, он написал рассказ. Осталось заменить имена персонажей на вымышленные. Он понимал: муза его сегодняшнего вдохновения имела черты скорее опытной стервы, чем добренькой феи. Но… Кто сказал, что все музы должны быть на одно лицо? Перед тем, как внести правку, он ещё раз перечитал рассказ:

 

„С утра пораньше Виктору Сергеевичу позвонил председатель их литературного объединения Филипп Крайний. Праздничным голосом деда Мороза, извлекающего из мешка детские подарки, он объявил, что некие благодетели выделили их объединению четыре места в пансионате, расположенном в земле Северный Рейн – Вестфалия. «На целую неделю и за символическую плату! – ликовал Филипп. – Знаешь, Виктор, это – чудесное место. Я побывал там однажды. Невысокие горы, рядом – романтическое ущелье. Пихты, лиственницы, папоротник. Краснолистный клён под окном. Дом небольшой, но трёхэтажный, на каждом этаже – веранда. При доме – маленькая кирха с колоколом. Хочешь побыть наедине с Богом, пожалуйста! Хозяева – евангелисты чаще сдают комнаты единоверцам, постигающим Библию. Но иногда здесь проходят и светские, культурные мероприятия. Для нас это будет место творческого общения, обсуждения произведений. Приедут русскоязычные литераторы, артисты. Всего, кажется, тридцать человек. Здоровое, вкусное четырёхразовое, но без излишеств питание. Конечно, ноябрь – не лучшее время для загородных вояжей, но погода стоит сухая, прогноз никаких катаклизмов не сулит. В общем, это – удача! И я сразу подумал о тебе. Сам знаешь, как я ценю твою прозу!»

И Виктор Сергеевич согласился. Для своих семидесяти с большим гаком он был в хорошей спортивной форме. Да и психологические барьеры отсутствовали: в Германии, где он прожил уже девять лет, пенсионеры, называемые здесь синьорами, составляют наиболее подвижную, обожающую путешествовать группу населения. Ко всему, недалеко от пансионата жила семья его сына. Будет дополнительная возможность повидать его и внуков. Виктор Сергеевич закинул в чемоданчик смену белья, пару рубашек, выбрал небольшие тексты, которые хотел прочитать коллегам.

Он начал писать прозу, когда вышел на пенсию. Сначала всё шло в основном в корзину. Потом стало получаться. Это были рассказы о детстве, о жизни в Германии. Их охотно печатали в газетах и альманахах. Говорили, что они добрые, светлые, греют душу. «Почему Вы никогда не пишете о войне? – спрашивали его. Виктор Сергеевич пожимал плечами. Вспоминать войну, которую он закончил на Эльбе, не хотелось. Писал Виктор и стихи. Но они имели меньший успех.

 

Принявший их дом и местность вокруг, как и говорил Филипп, были приятными, романтичными. Каждый этаж носил библейское название. Отсек, в котором находилась комната Виктора Сергеевича, именовали «Дорогой Моисея». На двери его комнаты вместо номера было выведено: «Ям-Суф». Всезнающий Филипп объяснил, что речь идёт о Тростниковом море, находившемся на пути Исхода. Его отождествляют то ли с озером Сибонис на севере Синайского полуострова, то ли с Горьким озером. Последнее название вызывало какие-то грустные ассоциации. Уж лучше – непонятный Ям-Суф.

Моисей, путь Исхода, заповеди – всё это порождало мысли о Вечном.

Комната была одноместной, обставленной аскетически: стол, стул, шкаф, кровать. Над кроватью висело распятье. В семь утра всех разбудил колокол кирхи. В столовой был накрыт шведский стол. После завтрака Виктор совершил короткую прогулку по узкой извилистой тропе, пролегающей среди высоких папоротников и хвощей. Солнце пригревало почти по-весеннему, пел дрозд. Пришли на ум строчки, сочинённые Виктором пару лет назад в Гарце:

 

…Дрозд поёт в глубинах ели,

Лес бескрайний полон тайн,

Хоть и не конец апреля,

Колдовством окутан край…*

 

Конец апреля – Вальпургиева ночь сейчас были ни при чём, но ощущение чего-то мистического заполняло душу. Позже, на чтениях, не знакомая ему литературная дама представляла свои, оказавшиеся весьма интересными стихи. Затем он прочёл собравшимся недавно написанный рассказ: грустную историю несостоявшейся любви. Слушали внимательно, он чувствовал, что рассказ дошёл, понравился, тронул.

 

Во время обеда Виктор Сергеевич внимательно осмотрел присутствующих. Кроме их группы, здесь были и пожилые немцы. Филипп объяснил, что они ещё совсем юными нашли приют в этих стенах после депортации из Пруссии и Польши. С тех пор каждые десять лет встречаются здесь. Постепенно число их уменьшается. На этот раз приехало всего пятнадцать человек.

 

После трапезы Виктор Сергеевич направился в каминный зал – просторное помещение с укромными уголками. Картины соколиной охоты на стенах, потолок с выступающими балками навевали мысли о старине. Виктор устроился в глубоком кресле, в дальнем уголке зала с книжкой, которую подарила ему одна из поэтесс их группы, пожилая, величественная дама. Стихи показались странными:

 

Вины потаённой умрёт червячок,

Но след, что прогрыз он, зияет в глубинах,

По этой черте расщепимся мы в срок,

Убитые нашей души гильотиной…

 

Туманные строки, странная дама, как будто попавшая в наш рациональный век из иного времени.

В противоположном углу зала, на диване, ближе к камину, расположились две немки. Пожилая, миниатюрная женщина из группы депортированных, которую, как он понял, звали Мартой, о чём-то рассказывала другой, более молодой. Виктор Сергеевич хорошо знал немецкий, но к чужой беседе поначалу не прислушивался. Потом его резануло название предместья прусского городка, о котором он предпочитал не вспоминать.

Виктор Сергеевич вжался в кресло. Та девочка… Её тоже звали Мартой. Сколько ей было? Пятнадцать? А ему? Ему было девятнадцать. Он и ещё один солдат, Пётр Мухин, взрослый мужик лет тридцати, рисковый, смелый и наглый, на которого в ту пору Виктору хотелось походить, провели два дня в доме этой девочки. Почему она жила одна? Виктор полагал, что её отец воюет в вермахте. Где мать, его не интересовало. На второй день Пётр и Виктор крепко выпили. Инициатором случившегося, конечно, был Пётр. Виктор сам никогда бы на это не решился! Но он и не помешал Петру. Хуже того: помогал держать тоненькие руки отбивающейся от насильника девочки… А потом пришла его, Виктора, очередь… Господи, даже вспоминать страшно! К счастью, от волнения, у Виктора ничего не получилось. Поразительно, но тогда именно его мужская несостоятельность виделась верхом позора. Позднее вся эта история вспоминалась как нечто дикое, нереальное. Виктор вытеснял её из памяти. Защищаясь от угрызений совести, прочно связал в глубинах сознания с известием, что его мать и младшую сестрёнку, Леночку, эсесовцы сожгли заживо в запертом деревенском сарае. Живя в Германии, он старался не вспоминать ни ту девочку, ни тот сарай. Это удавалось. И вот сегодня… упоминание того городского предместья и женщина по имени Марта!.. Той Марте из прошлого, если она жива, сейчас года семьдесят три. Неужели, он встретил именно её? Но это невозможно! Такого не бывает!

Выглянуло солнце. Женщины вышли на террасу. Виктор Сергеевич, улучив момент, поспешил покинуть каминный зал.

 

Вечером неугомонный руководитель их группы затеял дискотеку. Виктор Сергеевич любил танцевать. Правда, теперь, боясь уронить даму, избегал вальса, предпочитал медленное танго. Он был поджар, моложав. На вид ему не давали больше шестидесяти пяти – шестидесяти восьми. Но сегодня танцевать ему совсем не хотелось. Между тем, собравшиеся веселились от души. На звуки «Катюши» и «Подмосковных вечеров» в зал потянулись и немцы. Та женщина была среди них. Кажется, она получала удовольствие от вечера.

 

На следующий день к Виктору Сергеевичу приехал внук Боря – гимназист выпускного класса. Немецкий стал для Бори почти родным, а по-русски он говорил теперь с лёгким акцентом. После обеда Виктор Сергеевич и Боря на нижней террасе играли в шахматы. Появилась Марта, села в кресло напротив. Приветливо поздоровалась. Неожиданно при взгляде на Борю глаза её расширились. Она смотрела на юношу неотрывно, взволнованно. Ничего не заметивший Борис, назвал Виктора по-немецки: Opa (дедушка). Женщина перевела взгляд на Виктора Сергеевича. Охрипшим голосом спросила: «Enkel (внук)?» Виктора Сергеевича, как током ударило: он вспомнил, что Боря очень похож на него самого в молодости. Неужели?! Неужели эта пожилая женщина – та Марта? И она его узнала?! Но минуло почти шестьдесят лет!

Виктор Сергеевич пожаловался Боре на холод и предложил вернуться в комнату. Он торопился уйти, боясь вопросов этой женщины.

Позднее Виктор Сергеевич проводил Борю на автобус и отправился на очередные чтения. Но вслушиваться в выступления не мог. Сидел, окаменев, уставившись в одну точку.

 

Когда дед и внук покинули веранду, Марта, порывисто встала и направилась к кирхе. К счастью, та оказалась пустой. Женщина тяжело опустилась на скамью перед алтарём. «Он это или не он?» – задавала она себе вопрос. Марта не хотела вспоминать, но вспоминалось всё, в подробностях. И последовавшая беременность, и высылка из родных мест. Тогда, в дороге у неё начался выкидыш. Одна из женщин прокалила для дезинфекции на огне какую-то железяку и, чтобы остановить кровотечение, сделала выскабливание. В результате – пошли осложнения. В евангелическом доме её выходили, поставили на ноги, как-то подлечили душу. Здесь она познакомилась с Карлом. Только ничего хорошего у них не получилось. Кажется, Карл брезговал ею, не мог забыть того солдата….

Второе замужество тоже было неудачным, хоть на этот раз она не рассказала мужу об изнасиловании. Но Ганс хотел детей, а их не было…

 

Заснуть в ту ночь Виктор Сергеевич так и не смог. Он ходил от двери к окну и обратно. Стоя у окна, смотрел на скалу, на кирху. Скала теперь казалась зловещей, кирха укоряла за грех. Он попытался выплеснуть эмоции в стихи, чтоб облегчить душу. Раньше это иногда помогало. Сегодняшние строки получились странными, от них веяло обречённостью. Легче не становилось. «Если даже это она, – уговаривал себя Виктор, – ничего страшного с ней в дальнейшем не случилось, живёт, неплохо выглядит. Не стоит так убиваться!»

Под утро выпал первый в этом году, столь редкий в здешних местах снег, покрыл тонким слоем траву, припорошил ветки елей.

 

В семь утра Виктор Сергеевич вышел из дома: решил пройтись немного, хоть как-то привести в порядок нервы перед встречей с членами их группы. Он собирался идти по пологой тропе, но вдруг впереди увидел Марту и сразу сверну на дорожку, ведущую в гору. Через несколько минут он обернулся. Женщина шла за ним, шла на расстоянии, но, если бы захотела, могла приблизиться!

 

Марта сама не знала, зачем идёт за этим стариком, и всё-таки упорно шла, соблюдая дистанцию метров в пятьдесят. После бессонной ночи голова была затуманенной, мысли – сумбурными. Она видела, как старик обернулся, посмотрел в её сторону и пошёл ещё быстрее. Вдруг он поскользнулся, беспомощно взмахнул руками и покатился вниз по крутому склону. Кусты не могли задержать падения. И старика несло на острые камни, лежащие у подножья горы. Женщина в ужасе присела, зажав рот рукой…

 

«Какой нелепый несчастный случай, – говорил Филипп сыну Виктора Сергеевича, приехавшему за телом отца, – какая жуткая гримаса судьбы!»

Он решил пока никому не говорить о странных стихах Виктора, которые нашёл в его комнате. Неровным, нервным почерком на листке, вырванном из блокнота, было написано:

 

Вдруг «Горькое озеро» образом стало.

В настое его грех всплывает, увы.

И доброго сделано, вроде, немало,

Но день тот не вытравить из головы.

 

Когда это было? Казалось, забылось.

Но всё возвратилось «на круги своя».

Нечестно прощенья выпрашивать милость.

Доверюсь тому, что решит Судия…“

 

Филипп закончил чтение. Рассказ, кажется, удался. Сюжет возник у него неожиданно, когда пожилая немка из числа бывших депортированных долго и взволнованно рассматривала внука Виктора, а потом пошла к кирхе. А эффектный конец сложился под утро, когда выпал столь редкий в этих местах снег.

Да, что и говорить, он, Филипп, настоящий сочинитель, не бытописатель, как этот хвалёный, добренький Виктор Сергеевич! А любят почему-то рассказы Виктора, а не Филиппа. И это - несправедливо. Имена в рассказе Филипп, конечно, поменяет. А всё-таки приятно было приписать Виктору такой постыдный грех, и скинуть его в конце рассказа со скалы тоже было чертовски приятно! Изнасилованных немок в сорок пятом, говорят, было немало. Виктор в подобном вряд ли участвовал: он вообще из породы праведников. Поэтому в рассказе себя не узнает, об истинном отношении к себе Филиппа не догадается. А всё-таки, что могло быть в молодости общего у Виктора и этой немки? Интересно бы узнать! Ведь что-то, похоже, было…

 

После завтрака их литературная группа должна была уехать из пансионата. В заказанном автобусе оставались свободные места, которыми по предварительной договорённости воспользовалось несколько немцев. Впереди Филиппа сидел Виктор Сергеевич. Рядом с ним, спросив разрешения, села Марта.

– Извините, Вы говорите по-немецки? – обратилась она к Виктору.

– Да, не очень хорошо, но говорю, – ответил он.

Филипп насторожился, превратился в слух.

– И ваше имя – Виктор?

– Виктор.

– Это не пустое любопытство. Скажите мне, пожалуйста, вам в молодости, во время войны, не довелось побывать в Пруссии?

Она назвала неизвестный Филиппу город.

– Кажется, довелось, – неуверенно ответил Виктор, – в стольких местах пришлось побывать, многое забыл.

– Может быть, вспомните? Вы останавливались в доме, где жила больная женщина и девочка пятнадцати лет. Женщине срочно нужны были сердечные лекарства, девочка умаляла Вас помочь. Вы показались ей добрым. Другой солдат сказал, что она не имеет права просить, что Вашу маму и сестру сожгли эсесовцы. А вечером Вы принесли пять ампул строфантина. И женщине стало легче. Вы вспомнили?

– Вспомнил! – обрадовался Виктор. – Так этой девочкой были Вы? А что потом стало с Вашей мамой?

– Вскоре она всё-таки умерла. Меня депортировали. Но я всегда помнила о Вас и просила Бога дать Вам счастье!

 

Филипп хмуро глядел в окно, крепко прижимая к себе папку, в которой лежал его новый рассказ.

 

---------------------------------------------

* Стихи к рассказу написаны Ингой Пидевич.