Думала ли она, что видит его в последний раз? Именно так и думала, и никак не могла унять смутное раздражение от мысли, что связь с этим высоким, нескладным человеком, кажущаяся столько лет привычной и естественной, оказалась еще более призрачной, чем отбрасываемая им длинная тень в фонарном свете. Как странно: чужой, абсолютно чужой…

Когда-то – это было незадолго до того, как одна жизнь в который раз сменилась другой, почти ничего не взяв из прежней – она уже провожала его. Уже поправляла серое пальто, удивительно не подходящее ему, будто с чужого плеча, уже складывала бутерброды в запотевшем пакетике, уже приговаривала бездумные фразы: «…Позвони, как приземлишься»… – «Конечно, сразу… Нет, не забыл…» Все это было в каком-то давнишнем кинофильме про любовь, черно-белом, с неправдоподобными рисованными декорациями.

Потом было тяжело и скучно. Письма, что длинные поэмы в сложно склеенных нерифмованных словах, с туманным, расплывчатым смыслом. Живым было только неизменное, в сотый раз повторяемое в конце, будто вспомнив, наконец, кому и зачем – «Ты в курсе, что я люблю тебя? Очень. Всегда». Походы на почту, глухой стук толстого конверта о дно всегда пустого деревянного ящика. И – ожидание. Постоянное, привычное. Бесполезное.

И вот – случайным ветром, как он написал («Если можно, всего пару дней… По делам, долго объяснять…»), его занесло в ее город, и счастье – такое невозможное, неожиданное, ворвалось неровными строчками в ее неуютную однокомнатную квартиру.

«Купить: на салат, соус для мяса, сыр…» - исчерканный клетчатый листочек в который раз доставался из джинсового кармана. Руки дрожали, она боялась что-то упустить, и от волнения становилась похожа на испуганного ребенка.

«О чем же говорить с ним? Рассказать вскользь, беззаботно, о том южном приключении пару лет назад? Шутливо пожаловаться на сегодняшнее (нестерпимое, задыхающееся) одиночество? Притвориться человеком умным, разбирающимся в политике, в искусстве, понимающим… что понимающим? Что жизнь проходит глупо, незапланированно, что размеренное существование раздирают мысли, ставшие слишком частыми: «Не успею… Не могу понять, чтО именно мне нужно успеть…»

В сотый раз она откручивала кадры своей бедной событиями жизни назад, выуживая, рассматривая во всех деталях каждую мелочь, что была связана с ним. Вот он берет ее маленькие ладони в свои и долго сидит, прижимаясь лицом, целуя прохладную кожу, а ей мучительно хочется плакать, и голос становится чужим, совсем непохожим…

Внезапный звонок в дверь, как вспышка яркого света где-то возле сердца.

Он обнял ее, оба одинаково улыбнулись.

– Вот сюда, – сказала она. – Снимай. Давай, я здесь положу. Ты сразу нашел?

– Ну, в общем, да… Погодка сегодня, – сказал он, поежившись. Хотя было совсем уже тепло.

Она неловко засуетилась, побежала на кухню, стала доставать откуда-то сверху разноцветные стопки тарелок.

– Наташ, да я ненадолго. Тут вот, видишь, так получилось – не один я.

– Что же, зови друга, я буду рада…

– Да нет… – Он поморщился, отчего-то покраснел. – Мы уже в гостинице… Не хотел тебя смущать. Пойдем, просто посидим.

Она растерянно уставилась на тарелки, гадая, ставить их на место сейчас или уже потом, когда он уйдет. Навсегда.

– Как живешь, хорошо? – он потянул ее в комнату, усадил на диван. – Да, писала, знаю, но все же…

– Да вот – как видишь, – ответила она. – Давай хоть чая попьем, – спохватившись, – я сейчас…

Она вышла за дверь, застыла в прохладном коридоре, чувствуя невероятное облегчение побыть минуту одной, думая о том, как мучительно возвращаться в комнату, где сидит совершенно чужой человек. «О чем же говорить?» – стучало в голове беспомощное, никак не разрешимое.

– Знаешь, тут в поезде читал занятную книжечку… – Он взял из ее рук две одинаковые дымящиеся чашки. – Там один мужик, американец… – И он обстоятельно пересказал содержание, не пропуская ни одной детали. Она слушала его, кивала и думала о том, как все-таки глупо, увидеться за столько лет и обсуждать какую-то пошлую книгопечатную ерунду.

– Вот, помнишь, мы тогда с тобой еще… – С трудом отыскав в памяти что-то вроде неяркого воспоминания из прошлой жизни, они на мгновение почувствовали что-то, заставившее потянуться друг к другу, совсем как раньше, но воспоминание кончилось слишком быстро и было явно недостаточным, чтобы убрать охватившую обоих неловкость…

– Да, он был такой смешной! – Знаю. В прошлом году. На могилу бы съездить, да все некогда – дела, дела…

Снова пауза, снова растерянный взгляд, оба одновременно вздохнули.

– Ну, пора мне, там товарищ на улице ждет… Да, зайду, если успею. Конечно, пиши! – он поцеловал ее в щеку, смутившись ее пристального взгляда, быстро отвернулся. – Давай!

Она неспеша закрыла дверь, прошла на кухню. Прижалась лбом к стеклу: вот он, самый последний момент. Вот все и случилось. Как странно, что все, чего она так ждала все эти долгие годы, уже было. Он приезжал – и ушел. Теперь, наконец, навсегда. Она поняла это как-то сразу, неожиданно легко смирившись с тем, что мучило ее столько лет. Еще до того, как он показался во дворе, освещенный единственным покосившимся фонарем, она почувствовала, что боль, отнимавшая силы, отступила. И теперь уплывала куда-то вдаль прозрачной невесомой волной, за темное окно, куда удалялся высокий мужчина в сером пальто, держа за руку светловолосую, совсем юную девушку. И медленно, не торопясь, вползало в опустевшую душу ощущение, что она чего-то не поняла, не додумала – а теперь уже поздно, и началась другая жизнь, где все прежнее отпало, а пустяшние, случайно вызванные воспоминания совсем, совсем умерли…