1.

Я проснулся ночью, еще сквозь сон, услышав, как идет снег. Первый снег. Проснулся и как-то вдруг, сразу понял, что для меня это последний снег, который я еще могу видеть. И если я хочу увидеть этот снег, то нужно теперь же встать – утром он растает и тогда уже никогда…

Зачем я все это вам говорю? Наверное, потому… да, так оно и есть на самом деле - вы, последний человек, с которым я разговариваю здесь. А мне просто необходимо все кому-то рассказать. Хотя бы для того, чтобы стать, ну, как бы это точнее выразиться, легче, что ли. Да, именно, легче. Освободиться от лишнего груза, удерживающего меня здесь. Освободиться от якоря земных привязанностей. Так что я даже отчасти и рад этому обстоятельству. Рад даже тому, что рассказываю именно вам, а не… ну, скажем, жене. Ей мне было бы гораздо труднее все это… и… не знаю… верно, и не смог бы. Пришлось бы прощаться и все такое, а она…

Я не хочу с ней прощаться. Это не нужно, и мы оба это знаем.

Только, не надо мне ничего объяснять – я знаю, что это она вас пригласила. Еще вчера я не понимал… не понимал до конца, зачем она так сделала. Она всегда знает наперед, что мне надо, я давно уже не удивляюсь этому. И я ей благодарен за это. И вам благодарен за то, что вы пришли. Спасибо… и… и давайте же, наконец, присядем, а то мы как-то… Вам в этом кресле будет удобно? Вот и отлично… вот и отлично.

Ночью я встал, стараясь не потревожить ее. Она перевернулась на другой бок, и ее рука откинулась на мою подушку, и, как мне показалось, непроизвольно пошарила по ней пару секунд. Помню, во мне проскочила мысль – вот сейчас прямо разбудить ее, обнять и долго… только на секунду мелькнула…

Я стоял в одних трусах на балконе, не замечая холода. Крупный, редкий снежок накрывал город, размывая его очертания и образуя вокруг редких огней призрачные ореолы. Парапет балкона уже укрылся тонким слоем этого, почему-то очень грустного, медленно падающего снега. Снег был до того грустный, что его хотелось сгрести в ладонь и согреть.

В конце концов, я все же основательно промерз, вернулся в кровать и еще долго мелко дрожал, закутавшись в одеяло с головой…

Извините, прошу вас, не задавайте мне вопросов. Я сам. Сам все расскажу. И пока не нужно задавать ваши «наводящие» вопросы. Не нужно. Прошу вас об этом потому, что я слышу их, эти ваши вопросы. И даже их последовательность. Я мог бы теперь же озвучить их, но… только теперь все это ни к чему. Может быть, еще вчера или позавчера я так бы и сделал, чтобы вы смогли убедиться, что я не псих, а просто слышу ваши мысли. И не только слышу. Знаю и то, что эти свои вопросы, вы заготовили еще вчера вечером, потому что думали… ну, это не важно. Записали в такой серый блокнотик. Это было сразу же после звонка моей жены. Нет-нет, он у вас лежит в другом кармане. Синий?.. Странно, мне казалось, что серый. Нет, он не в этом кармане, не нужно его доставать, ни к чему теперь… ну, вот видите, он все же серый. Но и это неважно. Просто, если вас устроит, выслушайте меня. Слушайте и все.

Все же мне придется начать с сегодняшнего дня, с самого утра…

После того, как я вскочил среди ночи, долго потом не мог заснуть. Лежал с открытыми глазами, наблюдая, как по потолку бродят тени от фар редких машин. Жена во сне как-то прерывисто и, как мне показалось, горестно вздохнула. В комнате было прохладно, и я осторожно укрыл ее обнаженное плечо. Укрыл и стал думать о ней… о нас.

Главное, мне все никак не удавалось представить… как же это, вот меня скоро не станет, совсем скоро не станет… и как же тогда? Вот она останется одна. Я не мог представить на моем месте другого мужчину, хотя наверно, это для нее был бы самый лучший выход – рядом с женщиной должен быть мужчина: внимательный, заботливый, любящий. И, быть может, совсем не такой как я. Уж, это точно. Уж, я-то знаю, какой я…

Потом я стал думать… вспоминать, как мы встретились, и как у нас все началось. И почему-то не смог. Не мог вспомнить в подробностях нашу встречу, хотя это было, казалось бы совсем еще недавно – всего каких-то десять лет назад. Теперь-то я очень хорошо вспомнил. Это было связано с моей Миссией. Да, точно, тогда это и произошло. Теперь я это очень ясно вспомнил, потому что она… она - необыкновенная женщина… Я потом еще расскажу… расскажу о нас… о ней. Вы поймете, я на это надеюсь. Хотя, кто знает…

Вы можете объяснить, что такое любовь? Не отвечайте сразу, подумайте. Чувствуете, как это сложно? Вот и я, на словах, я мог бы, пожалуй, объяснить, но чем дольше я стану объяснять, чем больше прозвучит слов, тем дальше и дальше будет отдаляться истинный смысл. Надеюсь, что это понятно.

Я не скажу для вас ничего нового, но слова… слова, сами по себе не имеют никакого смысла. Истинное значение всегда лежит где-то вне слова. Лежит в безмолвии, в котором и происходит понимание. Это как… не знаю, как сейчас, но в древности, всякие там мудрецы сходились со всего света в одно место и… молчали. Просто сидели и молчали. И день, и два, и семь дней. Потом, благодарили друг друга и расходились, наполненные новым для себя знанием, ощущением Истины. В безмолвии совершался взаимообмен, взаимообогащение…

Вот и мы… Мне теперь все кажется, что все эти десять лет… и еще раньше, мы…

Видите ли, Любовь, она либо есть, и тогда ты ее чувствуешь во всем. Во всем, что тебя окружает, что ты ощущаешь, от снежинки на руке до целого мироздания с его бесконечностью. Либо это только одни слова, за которыми могут прятаться желания, сентиментальные чувствования, одномоментные мечты. Но это только слова, не более того. А слова имеют свойства иссякать, заканчиваться… Любовь – это проявление Бога, Единого в человеке…

Смотрите, смотрите! Вон там, на крыше «ракушки», видите? Надо же, обычно сороку в городе увидеть, большая редкость, а тут целая стайка сразу. И вон там, видите, внизу? Во как, разговорились… стрекочут, обсуждают свои последние новости… Сороки на снегу. Черное на белом. Вам это ничего?.. Никаких ассоциаций? Странно. Странно и забавно… и в этом тоже есть… есть проявление.

Было, без чего-то пять утра. Я все же постарался заснуть. И вот, где-то на границе меж сном и явью, я получил сообщение. Я давно его ждал, но только не сегодня. Всего три слова – «твоя Миссия окончена»… Мне неожиданно стало легко и даже как будто радостно. И хотя я понял, что мне осталось совсем немного часов пребывания здесь, я заснул. Я прежде думал, что когда мне придет это сообщение, то оставшееся время пока за мной придут, я постараюсь использовать как-нибудь иначе, по-другому, но вот, заснул же…

Слышал, что преступникам перед казнью, как ни странно, спится хорошо. В психологии, кажется, это явление называется запредельным торможением? Ну, когда мозг просто «отключается» чтобы не закипеть… так ведь?

Я, положим, не преступник, и я это знаю. Как знаю и то, что мне сегодня придется уйти. За мной должны придти… позднее.

Я чувствую, как вы внутренне напряглись и, верно, подумали: «Ну, вот, и началось». Ведь так? А у вас добрая улыбка, знаете? Не смейтесь, пожалуйста, но только мне теперь все равно, что вы обо мне подумали и еще подумаете. Все равно, как вы это назовете – шизофренией, навязчивой идеей или еще как. Уверяю, для меня это уже не имеет никакого значения. Правда-правда. Теперь это будет иметь значение только для вас. Но, тут уж я, извините, ничего не могу поделать, ничего изменить – у каждого своя судьба, свой выбор, своя карма… свой Путь. Это что вам будет понятнее. Одним словом, Путь, у которого есть начало и конец. Здесь, на Земле, понимаете? Это просто…

Вот вы, например, сами выбрали… вернее, думаете, что сами выбрали свой жизненный путь? Например, выбрали профессию выслушивать людей, помогать, им разбираться с самим собой? Ну, а сами, в самом себе вы хорошо разобрались? Не пробовали? У вас нет, проблем, или вы их?..

Впрочем, и это теперь не имеет значения. Не надо отвечать. И, пожалуйста, постарайтесь не сердиться на меня… я же… в общем, неважно это. Мне мало осталось… примерно, пару часов или чуть больше.

Что я хотел сказать?.. Ах, да, о выборе… о выборе…

У меня, не было выбора. Я родился с этой Миссией. Думаю, что я не один такой, нас должно быть много. Нас таких много, но эти многие… да, почти что и все, не знают о своей Миссии на земле. Я же знаю. Так что вопрос, зачем мне дали узнать – единственный, оставшийся неразрешенным вопрос. Я, конечно, догадываюсь, но все же рассчитываю, очень скоро узнать точный ответ на него.

Я давно не верю в случайности, и то, что вы теперь здесь, и то, что я говорю теперь вам, не случайно. Вероятно, это тоже входит в план моих последних часов пребывания здесь.

Мне, видимо, придется рассказать о себе, если не с самого рождения, то хотя бы с того момента, когда я узнал о своей Миссии. Вначале-то я этого не знал, вероятно, было рано, я так думаю. Так что начну…

Мне было около десяти лет, когда я чуть не утонул. Самое забавное, что я совершенно не помню этого случая – мне рассказали уже потом. Только после этого, я стал бояться воды и еще, у меня стало постоянно шуметь в голове. Постоянный шум, будто стоишь в толпе, а эта толпа… как бы это… ну, скажем, когда каждый человек в этой толпе сам с собой громко вслух разговаривает. Представляете? Я жаловался на постоянные головные боли, доводящие иногда до рвоты. Причем это происходило даже в полном одиночестве, в местах, где поблизости совсем не было людей.

Потом, может через год или два, я как-то само собой, научился глушить в себе эти шумы. Тогда же с удивлением обнаружил, что могу, выделять из общего шума отдельные голоса. И мне это стало даже нравиться. Да, мне нравилось слушать разные голоса - это вроде игры такой было. До тех пор, пока не понял, что это я слышу чьи-то мысли.

Дальше – больше. Я стал узнавать, персонифицировать человека и его мысли в данный момент. Самое любопытное, что тембр голоса у всех людей один и тот же. Независимо оттого, ребенок это, женщина или мужчина. Иностранцев, думающих на своем родном языке, я тоже начал понимать. Эти голоса, вернее сказать все же, один голос, звучал у меня в голове, где-то за ушами, примерно вот в этом месте. И совсем не обязательно при этом, чтобы этот человек смотрел на меня. Он вообще мог быть далеко от меня, даже в другом городе, но стоило мне его себе представить, я тут же начинал его слышать, слышать, что он думает. То же самое и теперь происходит, когда я смотрю на человека…

Вы, пожалуйста, не беспокойтесь, только когда захочу. Теперь-то я от вас «отключен», и не слышу, понимаете?

Самое главное во всем этом – я тогда думал, что я такой же, как все. Что все могут слышать чужие мысли, в том числе и мои. И мне поначалу бывало, очень… как бы это… нет, не стыдно, хотя и стыдно тоже, но больше неуютно как-то, когда меня посещали всякие ругательные мысли или мысли… ну, скажем, интимного свойства. Конечно же, были и такие, как это обычно и бывает у всех. По крайней мере, у всех тех, кого я знаю…

Были смешные курьезы. Конечно, это я теперь вспоминаю их, как смешные случаи. Тогда-то мне было совсем не до смеха.

В классе третьем, кажется, случай был. Не знал я урока по «Родной речи». Кажется про «Руслана и Людмилу». Ну, и попросил Вовку Ладынина… был у меня дружок-одноклассник, попросил его открыть учебник и читать нужное место. Чего уж, казалось бы проще. И в начале он вроде бы начал читать, а я «слыша» его слова, начал пересказывать. Да только он как-то уж быстро переключился на свои мысленные заморочки типа про Людку Попову, о конструкторе каком-то, моторчике, батарейке. Словом, каша сплошная пошла, а я не сообразил все это «просеять» и давай, как попка-дурак, все подряд озвучивать. Представляете, что было? Подумали, что у меня сдвиг в башке какой. К психиатру водили… Смешно?

Или вот еще. Правда, это уже гораздо позднее, в седьмом или восьмом классе. На физкультуре. Сами понимаете, в таком возрасте, уже сильно интересуются противоположным полом… в смысле физиологии. Не помню, как уж так получилось, но в какой-то момент я услышал, что… Кира, кажется, ее так звали. Некрасивая такая девочка была, толстенькая, рябенькая, а оттого очень застенчивая. Так вот, ей вдруг страшно захотелось потрогать у меня член. Такая мысль у нее возникла. Мне бы дураку, сквозь землю провалиться, а я возьми и подойди к ней. Сам красный, наверно, но как можно разрязней, подошел и шепнул ей вдруг - «Ну и потрогай, с меня не убудет»… В результате, по роже схлопотал. Вот так. Забавно теперь вспоминать. У нее теперь все хорошо, двойня растет, пацаны… и тоже полные такие, прямо как поросята… Генетика, не иначе.

Потом… вот теперь самое главное…

Извините, я вам даже пепельницу не предложил, а вижу что вы… нет-нет, это не в ваших мыслях. Вы руками так вот… и еще, губы. Так что я понял. Я сам не курю, но думаю, что мне сейчас даже запах табака может быть приятен. Это блюдце подойдет? Вот и отлично, курите, чуть было не сказал, на здоровье.

Это случилось, в самом конце апреля, в тот год, когда мне исполнилось шестнадцать. Прямо на следующий день. Да, 24 апреля, точно. Родители поехали на дачу, копать грядки, так что квартира была, как говорится в полном моем владении. Еще накануне, пригласил я впервые к себе домой нескольких друзей одноклассников отметить это событие. Само собой девчонок. И, конечно, Людку. Влюблен был в нее по уши. В общем, Людмила пришла. Помню, книгу подарила… не знаю, куда девалась потом.

Лучше бы я этого не делал, не устраивал этот праздник. Лучше бы она не приходила!

Выпили-то мы тогда прилично, потанцевали, подурачились. Да только алкоголь что ли так на всех так подействовал? У меня как-то сама собой «связь» врубилась, вы понимаете. И такое я тут про себя «услышал» почти ото всех… а, главное от Людмилы, что лучше бы и не рождался вовсе.

Нет, я понимаю, что иногда у всех могут проскакивать в уме гадкие мысли, понимаю же я такое, да и сам может быть, такой же, как и они тогда был… такой же, как все. Но то, что я о самом себе услышал в тот вечер, было… как бы это, запредельно, что ли.

Под конец, сел в углу и уже ни на кого не мог и смотреть, до того противно стало. Гадко. А когда все ушли, мне почему-то вдруг стукнуло в голову, что я не их мысли «слышал», а были они самые, что ни на есть мои собственные. Вот такая дурь в башку залезла. От такого «открытия» чуть на стенку не полез, до того сам себе стал противен.

Ну, одним словом, довел я себя до того, что решил непременно свести с собой счеты – повеситься решил. И непременно завтра же. Было такое по молодости, чего уж там…

Утром… да, собственно, какое там утро, я почти не спал в ту ночь, а потому утро у меня началось, как только начало светать. У меня к этому времени мозги будто выстирали, прополоскали и высушили – пусто, чисто и просторно в голове стало… гулко даже.

У станции метро я был к самому открытию. Поехал через весь город, почти не соображая, куда и зачем. Через час наверно, оказался в Измайловском лесопарке. Солнце еще только взошло, стало пригревать, но еще довольно прохладно было и меня в одной рубашке знобило и трясло.

По каким дорожкам и тропинкам меня носило - не помню, а только забурел я в самую чащу, куда, кажется, и лучи солнца никогда не доставали, где еще местами остатки снега лежали, и под ногами хлюпало. И когда окончательно запутался в каком-то колючем кустарнике, остановился вдруг и замер. И, наверное, только тогда почувствовал тишину внутри себя. То есть настоящую тишину, без мыслей, слов и… в общем, тишину. Кажется, даже сердце перестало биться.

Сколько я так неподвижно стоял – не знаю…

Вы дятла близко видели? Нет, правда, очень близко? Чтобы вот так руку протянуть? Так вот, рядом со мной на сосну сел дятел. Пестренький такой. Совсем близко, рядом, понимаете? Головку как-то повернул ко мне, посмотрел внимательно, будто бы даже с каким-то удивлением, и вдруг сказал… ясно так прозвучало: «Дурилка, у тебя даже веревки нет. А туда же. Дурилка и есть». Свистнул пронзительно, и как мне показалось, насмешливо и обидно, и вспорхнул наверх…

Я и не знал, что дятлы свистеть могут. Думал, они только стучать своими клювами умеют. Только этот самый дятел и вывел меня из… спас, что ли. Понял я, что еще не время сводить счеты, если даже птицы в глупости обвиняют… и начал выбираться из парка. Вышел на какую-то большую поляну. Солнце уже выше верхушек деревьев поднялось. Тепло, хорошо стало. А тут еще несколько полусгнивших скамеечек из половинок огромных бревен попалась. Сел я на одну, спиной к сосне привалился, лицо солнечным лучам подставил, зажмурился…

Ну, вот, как я и предполагал – снег растаял, одни лужицы остались. Вон, в детском саду малышей на прогулку вывели. Носятся, как угорелые, визжат, как резаные. А вон, видите, видите, вон ту малышку в красном комбинезончике? В самом углу? Мордашку задрала вверх, ручки растопырила и кружится, кружится, кружится… Знаете, что она сейчас про себя шепчет? «Я могу летать! Я – птица! Я летаю!». Вот сейчас у нее головка закружится и она упадет. И с минутку полетает. Вот упала… и никто не видит, а она в это время высоко уже поднялась… выше верхушек тополей. Только сейчас все кончится… ну, вот и все. Все, уже встает…

Как думаете, что ей жизнь приготовила? Вот теперь она очень хочет быть птицей и летает, а… нет, это нельзя рассказывать. Даже вам. Одно могу сказать – у нее будет, очень короткая жизнь… не успеет она стать еще кем-то… вот так.

Можете считать, что я все это выдумаю, но так оно и будет на самом деле. Я это знаю, остальное неважно.

А тогда, той весной, Они пришли.

2.

Солнце неожиданно что-то закрыло, и мне пришлось почти инстинктивно открыть глаза…

Их было трое. Они, кажется, решили расположиться рядом со мной на таких же, подернутых снизу мхом, бревнах. Обычные мужики, лет так под тридцать… может, чуть больше. На вид очень похожи на инженеров или каких-нибудь научных работников, может потому, что двое были в очках. Совершенно одинаковые длинные, почти до пят, белые плащи, застегнутые до ворота. Как медицинские халаты, только с широкими поясами и большими накладными карманами. Плащи, как мне показалось, из какого-то тонкого материала, типа «болонь». По тем временам «маде ин из-за бугра». Но не это меня поразило, к тряпкам я всегда был равнодушен, в конце концов, это могло быть какой-нибудь рабочей униформой…

Поразило, что эти их белые плащи уж очень чистые, почти стерильные. В такой одежде, да еще на природе обязательно выпачкаешься в чем-нибудь, факт, а тут ни пятнышка. Я не знаю почему, но тут же прицепил им бирку «ряженые» и решил не обращать внимания. Тем более что они тоже на меня ноль, словно меня и нет здесь, заняты своим разговором. За разговором и дело делают. И как-то у них все складно получается, как сейчас бы сказали «накрывать поляну».

У них это выходило в самом прямом смысле. Откуда-то две трехлитровые банки с пивом достали, кружки, рыбу сушеную и все эти «припасы»… нет, вы только представьте себе – бревно, мхом поросшее, комками грязи кое-где… так вот, все свои припасы выложили на белую скатерть! Как вам, ничего? Ну, не знаю, мне показалось это все как-то уж чересчур…

Я глаза снова закрыл и попробовал «подключиться» к их мыслям. Не знаю, любопытно стало почему-то.

Да только ничего у меня не вышло, не получилось. Голоса их настоящие слышу, а вот мысли нет. Странным это мне тогда показалось. Пришлось напрячь свой слух, чтобы понять, о чем они разговаривают, и тут же с удивлением обнаружил, что разговор их идет обо мне…

Конечно, я теперь многого не помню, но основное попробую пересказать. Двое, которые были в очках, как бы объясняли третьему, что я из себя, как индивид представляю, и что меня ждет в жизни. А третий только слушал их треп и улыбался. Я так и решил, что он у них главный.

Так что я попробую… ну, что вспомню…

Своими ушами «влез» я как раз в то место разговора, когда речь пошла о веревке…

- Кстати, о веревочке. Он тот моточек бельевой веревки в вагоне метро забыл.

- Не без твоей помощи, я думаю.

- Ну, как сказать? Если только самую малость. Не стоит вспоминать такой пустяк.

- Я одно не могу понять – к чему нужно было устраивать этот «день рождения»?

- Чего тут непонятного? Шестнадцать лет это тебе не кот чихнул, это рубеж. Ну, и естественно гормоны играют, а тут еще и алкоголь на неокрепший организм. Так что неплохой урок на будущее вышел сам собой. И, стало быть, пора пришла, наконец, нам указать его место.

- Но можно было бы как-нибудь иначе все объяснить. Скажем, вчера, днем еще, когда он выходил в магазин. Например, в сквере, что возле дома его припутать. Не пришлось бы ему такой «дружеский» пинок получать, за веревочку хвататься.

- И в этом есть своя прелесть. Днем бы он ничего не понял, пришлось бы долго все объяснять, а так он подготовлен к восприятию некоторых сведений, которые после вчерашнего уже не будут казаться ему сверхъестественными…

- Между прочим, пиво дрянь, сильно разбавленное.

- Так и не пей.

- Так уплачено! Не пропадать же добру.

- Тогда нужно было в «Березке» отовариваться. Чешское только что привезли. Скупердяй ты все же.

- Вот так сразу и нехорошие слова. Тогда бы наш герой уж точно принял бы нас за американских шпионов. Вон, и так уж заклеймил нас «ряжеными». А все эти плащи. Надо было чего-нибудь попроще надеть…

- Телогрейки, к примеру.

- Тебе бы пошла. Так что в нашей ситуации лучше пиво. «Жигулевское» -демократично. Оно уравнивает. За кружкой такого напитка, с лакировкой, разумеется, из-под стойки, слесарь-сантехник и профессор по диалектическому… и всякому такому материализму равны – братья по разуму.

- Ладно, это все пустое. Пора к делу приступать. «Клиент» наш, кажется, успокоился окончательно, полон жизни и, самое главное, давно уже нас слушает, хотя и делает вид, что дремлет.

- Вот и пусть слушает себе. А мы будем говорить. Как бы и не о нем. Так ему будет проще понять. Честно признаюсь, что мне прежде не приходилось заниматься подобными объяснениями. Так что, я думаю, предоставить это «действо» нашему старшему брату. Конечно, если он снизойдет. Получится нечто вроде лекции о, пока, так называемых, Наблюдателях. Об их Миссии на земле и так далее и тому подобное. И мы сами с удовольствием послушаем. Как? Годится?

В этом месте, молчавший до этого мужик, встал, поставил свою кружку так и не отпитого пива на скатерть. И в тот же момент, представьте себе - это как сводка погоды по радиоприемнику - спокойно, буднично в моей голове зазвучал его голос.

- Тема Наблюдатель. Чем бы ни занимался Наблюдатель, то есть, какой бы род занятий не выбрал, он всегда будет на высоте. Ибо знает, именно знает, что нужно делать. Чего бы это ни касалось - от копки огорода до космических ракет. Ракеты – это, конечно же, перебор, так как он никогда не выберет вид деятельности, который наносит вред планете и людям.

В жизни им постоянно везет, хотя бы в том, что ничего такого страшного с ними произойти не может. Ведут их и охраняют очень хорошо. Еще они умеют самообразовываться, из кучи всякого научно-философского хлама находят крупицы истины, складывая их про запас. Это связано с тем, что они ищут «себе подтверждения», так как чувствуют разницу между собой и другими людьми. Это основное. Наш герой это уже успел почувствовать и испытать. Так что мы в самый нужный момент угодили, надеюсь, что и впредь будем успевать…

Теперь о запретах и прочих неприятностях.

Запретов немного. Да и не запреты это вовсе, так предостережения, но их лучше выслушать и постараться вникнуть в суть.

Первое. Не рекомендуется прилагать усилия разбогатеть. Пустое занятие. Дадут ровно столько, сколько надо, и не более. Богатство, равно как «медные трубы» - испытание, на которое не стоит и время тратить.

Второе. Наблюдатель не может сам к кому-нибудь надолго привязаться и привязать другого к себе своими чувствами. Он как бы «сам по себе». Его часто обвиняют в черствости. Это не совсем так… даже совсем не так. Его «чувствование» просто на порядок выше. Кичиться этим недостойно, но знать необходимо.

Еще одно… вот тут действительно сложно. Наблюдатель не имеет права вмешиваться в жизнь конкретных людей, терпящих бедствие, но не просящих у него помощи. Пояснять не буду – жизнь научит.

И последнее. Он обязан оставаться в спокойном состоянии, чтобы не произошло, какой бы ужас не творился на Земле, в частности в России. А перемены скоро начнутся. Он должен помнить, что он только Наблюдатель.

Наблюдатель, как я уже говорил, натура особо чувствительная, людям кажется, что он видит их насквозь. И это действительно так. К нему просто магнитом тянутся людские души. Он не испытывает недостатка внимания со стороны окружающих, особенно со стороны противоположного пола, но ощущение одиночества внутри будет постоянно. К этому придется привыкнуть.

Люди, со временем, разумеется, когда у Наблюдателя наступит полное прозрение, «читаются» ими, как открытые книги. Люди же «прочитанные» перестают интересовать. Вот тогда Наблюдатель и ощущает чувство разочарования и одиночества.

Теперь о смысле работы Наблюдателей? Одним – просто жить! Сохраняя в себе костяк праведности, проще говоря, жить по совести. Другим – найти способ, не вмешиваясь в карму людей, немного помочь или просто напомнить об их пути. Здесь разрешено использовать все виды творчества. Приветствуются любые формы иносказания. В этом его добровольная Миссия.

Да, чуть было не забыл – выбирать здесь, в этой жизни, быть Наблюдателем или нет, не приходится. Этот выбор был им же самим сделан еще до рождения. Еще Там. Здесь же нужно только исполнять свою Миссию достойно. А это очень нелегкая Миссия, полное осознание которой придет гораздо позже… нужно только все вспомнить.

Эта наша встреча только первое напоминание о Миссии. Дальше нужно будет самому вспоминать и исполнять. Желательно в самом лучшем виде.

- Чтобы не остаться на второй год. – Это один из очкариков добавил. – Неприятное это дело – переэкзаменовка.

В этом месте они дружно рассмеялись. Я тогда не понимал смысла этой их шутки.

- Ну, зачем же так сразу пугать человека? Лучше подсказать ему, лучший путь, показать более верную дорогу, цель, наконец. А цель одна… это как в школе – переход в следующий класс, на следующую ступень. А следующая ступень будет называться…

- Стоп! Об этом пока рано. Не забивайте сознание лишним, пока пусть реализует свою Миссию Наблюдателя.

- А там, как Бог даст!

- Вот именно!

И снова они засмеялись.

Кажется, именно в этом месте я открыл глаза. Рядом со мной никого не было! От удивления, я даже не заметил, как вскочил! Точно – никого по близости!

Но взрыв смеха звучал у меня в голове.

- Ну, вот, что и требовалось доказать. Лекцию проспал!

- Да, нет, все нормально. Просто он нас перестал видеть, не привык пока к подобным вещам. Себя вспомни в его положении.

- Эх, куда хватил. Когда это было.

Я не выдержал и заорал.

– Ну, хорошо, хорошо! Пусть так и будет. Только я хочу знать, что будет потом. Что дальше?

И наступила тишина, очень долгая пауза. И потом, уже только один голос, голос «старшего»

- Что будет потом, что было прежде, ты вспомнишь сам. Не сейчас, не скоро. Ты все вспомнишь.

- А что же мне делать сейчас?

- Жить. Просто жить. Это так просто и одновременно чрезвычайно сложно, если знать то, зачем ты живешь.

- Я этого не знаю.

- Правильно. Ты просто не помнишь, зачем ты сам, по собственному желанию пришел в этой мир. Но ты вспомнишь. Удачи тебе в этом. Вспоминай и не пропускай ни одного дня своей жизни. Не противься судьбе – все давно расписано, надо только вовремя читать ее знаки.

- Но как?..

- Вспоминай, ты все давно знаешь. Мы тебе будем по мере необходимости помогать. Но вспоминать и решать, как тебе поступать в том или ином своем дне, придется тебе самому. До встречи.

- Когда я снова вас?..

- Не знаю. Все зависит только от тебя. Это твой, и только твой путь. Ты должен вспомнить, чтобы перейти на другую ступень. Пока ты только Наблюдатель. Если все пойдет не так, то к этой, будем считать ее отправной точке, тебе придется возвращаться. Кстати, ты вспомнишь, что это тоже уже было… было, увы, не раз. Так что это твоя очередная попытка. Очень похоже, что последняя. Прости, я и так тебе слишком много сказал. Дальше только сам. Еще раз желаю тебе удачи.

- Но вы обещали вернуться.

- Конечно, мы придем за тобой.

- Когда?

- Вот так и видно молодого человека, хотя по земным меркам тебе… нет, пожалуй, не буду забивать неокрепшую твою голову лишними сведениями. Сам вспомнишь – кто ты. До встречи.

3.

Вы думаете, что я что-то тогда понял? Конечно же, нет. Мало того, я постарался забыть этот случай. И, действительно, забыл. Надолго…

Забыл и прожил, как мне кажется, очень обычную жизнь. Ничего гениального не совершил, но также не натворил и поступков, за которые мне было бы стыдно. Сказать, что мне как-то по-особому везло? Да нет, не могу сказать и этого. Но только жизнь моя в своем внешнем проявлении, несколько раз, и как бы независимо от меня, скорее от обстоятельств, неожиданно разворачивалась и текла в сторону, о которой прежде, до этого и не помышлял, помощь в трудных случаях приходила, откуда не ждал. Оглядываясь назад, я понимаю, что меня по жизни действительно «вели».

Долгое время я был совершенно один. У меня рядом не было ни друзей, ни родственников, никого. Как вы думаете, легко это, когда постоянно слышишь то, что о тебе… о других или о самих себе думают? Вы только на секунду представьте, и вы поймете. Одно время я думал написать о такой ситуации роман или, скажем, повесть. Поначалу мне казалось забавной сама эта мысль. Даже начинал пару раз, но потом отказался. Не по тому, что у меня нет склонности к сочинительству, а так… просто невозможно все это вместить в одно произведение. А заниматься этим постоянно, не возникало желания.

Вы думаете, я страдал от своего одиночества? Ничуть. Нет, правда, в самом начале было немного тоскливо, но потом как-то привык. И даже полюбил это свое одиночество… если только это можно было назвать любовью. Во всяком случае, не страдал, точно. А порой находил в этом радость. Причем чем дальше, тем больше. Так продолжалось до тех пор, пока я не стал, как мог оправдывать всех, относиться к самому себе если не критично, то, во всяком случае, снисходительно. Это был процесс… процесс становления личности, как я это теперь понимаю.

Я почти никогда не испытывал жалости или сострадания к встречному человеку, особенно если он начинал жаловаться на свои обстоятельства жизни. Я как-то очень быстро и просто понял, что этими обстоятельствами он обязан только самому себе и никому больше. Каждый создает сам свои обстоятельства жизни, и именно те, которые он заслуживает. И если он жалуется на них, то от этого они становятся только тяжелее, а если же пытается вырваться, что-то активно предпринимать, то тем самым совершает в самом себе восхождение. И в этом ему никто ни помешать, ни помочь не может.

Всякое восхождение мучительно. И вот, оглядываясь на мою, казалось бы, бесцельно прожитую жизнь, она в своем конечном итоге для меня также была восхождением – в этом у меня нет и тени сомнения. И если для большинства, стремящихся к совершенству, неважно в чем, это восхождение мучительно преодолением, то для меня оно оказалось не более чем открытием истин, которые прежде знал. И мне действительно пришлось многое вспомнить…

Кажется, Платон сказал: «Хочешь узнать новое - читай древние книги». Это теперь можно найти любую литературу, было бы желание. Изотерическую литературу самого разного пошиба и свойства можно найти даже в газетном киоске. Много, правда, среди нее откровенной макулатуры, вульгарщины, сбивающей человека с толку и навязывающей сведения, очень сомнительного толка. Но все же есть. А помните, еще двадцать лет назад с этим в стране было, мягко говоря, туговато.

Не могу сказать, что я искал именно «изотерику». Мне теперь кажется, что ко мне литература в самом прямом смысле шла сама – приходили малознакомые или совершенно незнакомые люди и приносили. Я читал и… не находил, того, что мне нужно. Я тогда, правда, и сам толком не знал, что же я искал, чего ждал.

А потом был один день. Он мне запомнился в самых мельчайших подробностях.

Десять назад, жарким июльским днем, занесло меня по тогдашней моей работе в Тулу. И было у меня два или три свободных часа до электрички. Побродил немного по городу и от нечего делать зашел на рынок. Вернее сказать, на барахолку – так в то время называли «блошиные» рынки.

Я ее сразу узнал. Узнал, несмотря на то, что переплет ее был более чем в плачевном состоянии, название, когда-то тесненное золотом, стерто, края страниц желтые и сильно потрепаны. Вдобавок, она лежала на самом краю книжного развала, прямо на земле, и я не уверен, что на нее уже не раз наступала чья-нибудь нога. Но это была она, та самая книга, которую я так искал! Я схватил ее, дрожа от внутренней какой-то радости, прижал к груди, и казалось, что не было на свете тогда той силы, которая могла бы ее у меня отнять.

Я заплатил за нее какие-то очень смешные деньги и чуть не бегом пошел в сторону вокзала. И только уже возле железнодорожного переезда, вдруг остановился пораженный тем, что я даже не спросил у продавца, каким образом к нему попала эта книга. Мало того – я также неожиданно вспомнил, что личность этого самого продавца мне была как будто знакома. То есть я его уже встречал! И не раз встречал. И было это даже не при этой моей жизни.

Я хотел, было вернуться, в нерешительности топтался на месте некоторое время. А тут еще в поле мое зрения попал этот большой костер, в котором горели какие-то старые ящики, мусор… большой… очень большой костер. И, главное, запах… запах какой-то горящей кожи… И все как-то сошлось… и эта книга, и костер… сошлось вдруг, в одно мгновенье. И я вспомнил!

Думаю, что такое понятие как «реинкарнация» вам знакомо. Мы теперь не станем вдаваться в рассуждения по этому поводу, я просто скажу вам – я вспомнил, что я уже жил на Земле. Мало того, даже не открывая купленную книгу, я знал… ну, вот сейчас я точно скажу вам сакраментальность…

Я знал - эту самую книгу написал я. Давно. В 1256 году.

Вы еще больше удивитесь, если я скажу, что и в тринадцатом веке, я ее писал не совсем самостоятельно. Я записывал то, что мне диктовал внутренний голос. Это был изнурительный труд, в течение почти двух лет.

С точки зрения официальной католической церкви, да и не только, это рукопись в то время была чистой ересью. Я ее назвал «Путь к Свету»

Вы, надеюсь, слышали о такой стране – Лангедок? В 12-13 веках на юго-западе Франции была такая независимая страна населенная «совершенными». Еще их называли альбигойцами или катарами. По тем временам они проповедовали еретическое для католического окружения вероучение. А посему война между ними и католиками была неизбежной. С помощью и благословения папы Иннокентия III и армии короля Франции Филиппа II она и началась в 1209 году. И продолжалась не много, не мало почти шестьдесят лет. Последним пал замок Монсепор. Насколько мне известно, из живых, покинувших замок «совершенных», оставалось всего пять человек. Среди них был я и мой ученик. И звали меня тогда Бертоламо из Каркассона. За свою сравнительно короткую жизнь… в конце концов он все же закончил ее на костре, он… то есть я, успел написать две рукописи – трактат-исследование Евангелия от Иоанна и Откровения под названием «Путь к Свету». Трактат, обнаружен был в Праге в 1939 году, и являлся латинской копией манускрипта, первоначально написанного на языке ок в 1246 году, а «Путь к Свету», о котором остались свидетельства только в архивах инквизиции, считался полностью утраченным.

Купленная мною книга как раз и была теми Откровениями. Разумеется, очень приблизительно пересказанными. Скорее всего, текст переписывался много раз каким-нибудь монашеским орденом и лишь во второй половине девятнадцатого века был издан в Берлине всего в ста экземплярах. И опять же на латыни. Вот так.

Но к этой книге я еще вернусь. Мне необходимо прежде рассказать о встрече, происшедшей в тот же день, когда я приобрел этот раритет. Встреча состоялась в поезде. Так вышло, что на электричку я опоздал, автобус шел не скоро, и я неожиданно для самого себя оказался в пустом купе проходящего поезда дальнего следования. Помню, я очень обрадовался такому обстоятельству, ведь у меня образовались 3 с небольшим часа безделья, в которые я мог бы полистать приобретенную книгу. Единственно, что меня смущало, что книга была написана на латыни. Как это ни покажется странным, но тогда же я успел подумать, что вот, жизнь несколько раз «тыкала» носом меня, побуждая к изучению языков. А я, скорее по лености, так и не удосужился. Мои познания в иностранных языках были ограничены институтским минимумом, были весьма легковесны и ограничены. Так что мне оставалось лишь листать сильно пожелтевшие страницы, вглядываясь в непонятные буковки.

Они пришли снова, не дав мне насладиться моим приобретением.

«Ни здрасте, ни привет», как будто расстались вчера или же даже сегодня утром. На этот раз ничего необычного в них не было – небольшая кампания пассажиров, успевших сесть в вагон в последний момент. Единственно: у них не было багажа как, впрочем, и у меня. И одеты они были в одинаковые костюмы, рубашки, галстуки и прочие детали одежды. На этот раз меня удивило другое. Удивило то, что у меня самого была точно такая же «униформа»!

Они вошли в купе довольно шумно и буквально рухнули все втроем на сидение напротив меня. Я же инстинктивно закрыл книгу, и даже попытался куда-нибудь ее спрятать, чем вызвал общий их смех.

- Ну, надо же, никак не может - ни до конца поверить, ни расстаться со своим творением.

- Еще бы, столько раз пытаться за восемь сотен лет найти свой труд, столько раз быть близок к оригиналу, немудрено, что так обрадовался какой-то поделке, «седьмой воде на киселе»…

- Не скажи, брат. Это лучше, чем ничего. Это - маленький хвостик, уцепившись за который и поднатужившись, можно вытянуть и оригинал из такого хрупкого сосуда, как собственная голова.

Как и в первую встречу, двое из них хохмили, как умели, а Старший выжидал, пока я немного приду в себя, чтобы заняться «делом». И если из того подростка за двадцать почти лет я превратился в зрелого мужчину, то они остались такими же, как и тогда - я выглядел старше их. И вели они себя так, будто только еще вчера объясняли мне, что к чему.

- Нет, вы только взгляните на этого чудика, он снова не готов к торжественной встрече с Вечностью.

Старший решил, видимо, что на этот раз не нужно меня так долго «готовить».

- Ну, все, успокоились. У нас мало времени, или придется остановить поезд «по техническим причинам», что не входит в наши планы. Ну, что, брат Бертоламо… теперь ты, надеюсь, вспомнил, что тебя зовут именно так, чему мы все очень рады. Можешь не отвечать, я вижу все твое потрясение. Но скоро ты привыкнешь и к своему бывшему имени, и к осознанию своего места работы у Единого.

- На этот раз он очень уж долго «вспоминал».

- Да, брату Бертоламо понравилось пребывание в этой временной скорлупе.

- Конечно, здесь намного уютнее, чем затворничество в замке или постоянные бомбежки, скажем, в прошлом веке. - При этой фразе я вздрогнул и, вероятно, поднял вопросительно одну бровь. – Да, наш брат еще не до конца вспомнил свои «похождения» во времени. Надеюсь, скоро он вспомнить и Мартина и…

- Ничего, главное, почин есть. Дальше будет легче. Вот только отмалчиваться теперь ему не придется. Мы хотели бы твердо знать. Ответь, брат Бертоламо: ты вспомнил о своем предназначении, о своей Миссии?

И наступила тишина. Совсем как тогда, той весной в парке. Тишина, из которой не исчезли перестук колес и постанывание вагона, но полная тишина внутри меня самого. И из глубины этой тишины я, как мне казалось для самого себя неожиданностью, сумел сказать. Откуда и что взялось, но меня «понесло». Это не было убеждение, только что мной рожденное, мне казалось, что я к этому шел всю свою жизнь. И не только шел, но и старался жить в соответствии с ними. А эта книга, пока еще и не прочитанная, только напомнила мне об этом.

- Да, братья… Я увидел свое очень скоромное место во Вселенной. Не я писал этот труд, но я был только тем невидимым орудием, через которое Свет Жизни подавал знак Своего милосердия… так еще и не заслужившим его людям…

И они с каким-то облегчением разом вздохнули и рассмеялись по-доброму. А Старший, снизошел до того, что протянул ко мне руку и добродушно похлопал по плечу.

- Надо же, даже спустя восемь веков ты остался непримирим к слабостям человека. Не от гордыни ли твоей идет эта непримиримость? Помощь Единого…

Но я, кажется, уже освоился со своей новой «ролью» и продолжал возражать.

- Прости, но это скорее, «метание бисера перед свиньями». Не извне должна идти к человеку помощь. Не вовне он схватывает самую значительную часть своих знаний. Но в нем живущее откровение двигает его, увлекает и заставляет искать новых путей к знанию. Та часть Единого, что есть в нем – вот единственная его помощь и награда.

- Узнаю теперь тебя, брат Бертоламо. И эти наши постоянные споры о том, что может человек, а чего ему не дано. О молитве и прозрении в ней помощника…

- Все - в человеке. Ничто в духовном мире не может быть достигнуто пассивным, инертным молением, слезливыми просьбами изменения внешних обстоятельств жизни. Только активная, творческая жизнь сердца человека в самом сером обыденном его дне может привлечь к себе высокий дух помощника Единого…

В этом месте меня все же «затормозили».

- Ну, хорошо, хорошо! У нас еще будет более чем достаточно времени Там для продолжения дискуссий. Теперь же нам надо до конца определиться и с дальнейшим твоим пребыванием здесь и с тем «уроком», который тебе надлежит, наконец, выполнить. Не тебе решать о ценности «Пути к Свету» и своевременности появления этого труда или, выражаясь языком современности, этой информации. «Путь к Свету» должен был появиться и являть себя людям в течение всех восьми столетий, но сейчас действительно настал последний шанс, когда необходимо «подставить костыль» человеку. Любовь, Милосердие, Терпение Единого, хотя и вечно, но отнюдь не бесконечно. И приходят сроки. Надеюсь, тебе брат, понятно, о чем я говорю. Исполни, что должно быть. Это твой последний шанс, больше не будет. Ты должен это знать...

Увы… и, наверно, это правильно, но о том, о чем был разговор последующие два часа, я не могу вам сказать. Да, верно, это и не нужно, когда главное сказано. Могу лишь добавить, что мне удалось «выклянчить» еще больше десяти лет жизни здесь, на Земле. Мои доводы оказались убедительными…

Но и эти десять лет закончились. И Миссия моя выполнена. Если оглянуться назад, то десять лет назад, я не смог бы так широко донести людям «Путь к Свету», даже если бы эта книга была бы издана даже стотысячным тиражом… что само по себе сомнительно. Теперь же, благодаря Интернету, куда эту книгу я и поместил, она стала общедоступна. Конечно же, она появилась под именем Бертоламо. Теперь ее может прочесть любой человек, сумевший, наконец, оторвать свой взгляд от земли, и обративший его в поисках Единого… нет не в Небеса, хотя и это совсем неплохо, но заглянувшего, прежде всего в самого себя. И это не философия – это самая, что ни на есть повседневная жизнь.

Во встречах серого дня не важно слово человеческой философии. Важно слово утешения и направления, чтобы мог человек в себе самом отыскать путь к Свету. Единый – не судьба. Единый – не предопределение. Единый – не неизбежная карма. Он – Свет в человеке, его Радость. К Единому нет путей через помощь других, но только через мир в самом себе, через Любовь, Свет и Радость. Сила человека не в его гигантской или слабой воле, но в его верности единственному закону Жизни на земле: Любви!

4.

Вот, собственно и все. В оставшееся время я хочу рассказать вам о моей жене. Для меня это важно, для вас же может быть, любопытно. Но от вас я попрошу одно – обо мне можете писать все, что сочтете для себя интересным или необходимым, о ней же… здесь вам придется спросить ее согласия. Договорились? Вот и отлично.

Наша встреча состоялась в тот же самый день, на Курском вокзале. Как вы сами понимаете, выходя из вагона, я был в «растрепанных чувствах», а потому немного рассеян. Выходя из здания вокзала, я довольно грубо столкнулся с встречным гражданином весьма тучной комплекции. От этого столкновения, я отлетел в сторону, едва удержавшись на ногах. Моя бесценная книга вылетела из моих рук и успела прокатиться по полу метра четыре…

Мы наклонились и присели одновременно, чуть было, не стукнувшись лбами. И так же одновременно посмотрели друг на друга. И еще раз за этот день я потерял ощущение времени…

- Марта, ты, где так долго пропадала?

- Анри! Мой дорогой, Анри. Разве это долго?

- Конечно.

- Я тебя так ждала…

И еще раз за этот день мне… нам удалось вспомнить!

За более чем восемь веков, мы встречались… нынешняя наша встреча стала седьмой. Хочется верить, что не последней. Так что наша кармическая связь многовековая. И каждый раз, как и теперь, мы очень необходимы друг другу, помогаем, как умеем, друг другу… любим друг друга. Я догадываюсь, что у нее тоже своя, не менее, если не более важная Миссия на Земле. Так должно быть…

В самый первый раз она… нет, тогда она была юношей, моим учеником и помощником. Его звали Мартин. Именно благодаря Мартину «Путь к Свету» не попал в руки инквизиции.

Последний раз, а это была самая короткая наша встреча, совсем недавно, в начале 1944 году. Тогда мое имя было Анри Гарош. Я был молодым историком и археологом и как раз занимался поисками «Пути к Свету» В 1944 году мне было двадцать пять. Марте не было еще и семнадцати. Она была в концлагере, добрые люди помогли ей бежать и отправить ее из Франции. Я немного принимал участия в этом…

Мы встретились на вокзале в Дижоне. Нам тогда хватило двух часов, чтобы стать очень близкими…

Целых пять дней мы почти не вылезали из дешевой гостиницы. И вовсе не потому, что так хотели наши тела, хотя и это тоже имело место – мы ждали поезда на Женеву. Шла война, поезда ходили плохо, не по расписанию. Марта пробиралась к дальним родственникам в Швейцарию, мой же путь намечался дальше – через Швейцарию в Австрию. Увы, мы оба не доехали даже до Доля…

Был ли это воздушный налет, или же мост через реку Сону был заминирован, не знаю. Знаю только, что наши окоченевшие тела так и не смогли разъединить, так крепко мы, перед тем как погибнуть, стиснули друг друга в своих объятьях. Нас так и похоронили вместе, на берегу реки, в братской могиле. Но еще перед самой смертью мы знали… знали, что непременно встретимся. С тех пор моя жена боится железнодорожных мостов…

Так что и в этот раз мы встретились на вокзале.

- Мы так и будем здесь сидеть на полу?

- Поехали. Я готова.

- Тогда домой?

- Домой…

- Кстати, как у тебя с латынью?

- Я же теперь врач.

- Отлично!

И мы тут же, обнявшись, нырнули в метро.

Извините, я «слышу» ваш вопрос. Как же мы… при моих способностях «залезать» в мысли… и так далее? Верно?

Она единственный человек, к которому мне не нужно «залезать». Все очень просто, как и должно быть – она всегда во мне и, я надеюсь, что и я тоже в ней. При всей нашей с ней свободе, мы всегда чувствуем друг друга. Так ведь часто бывает с обыкновенными людьми, прожившими долго рядом. А мы живем вместе, как вы теперь знаете, уже достаточно долго…

Вот и теперь… теперь она, в эту самую минуту поднимается пешком по лестнице… кажется, лифт не работает. Так что ей приходится идти пешком… и еще… она не одна… она с Ними? Я понял, это идут за мной, но как же?.. Почему и она? Вот сейчас она откроет дверь своим ключом… Вот, что я говорил. Входите! Я не знаю, сможете ли вы Их увидеть… Но почему все же Они вместе с…

- Берталамо, брат наш, ты должен немедленно заглянуть в зеркало. Таким растерянным ты себя еще не наблюдал. Сестра, ты что-нибудь подобное видела за ним?

- Очень редко, но все же видела. Я его за это и люблю. За искреннюю непосредственность…

- Браво. Наш подопечный успел исповедоваться.

- Вполне. На этот раз Миссия нашего брата действительно исполнена до конца. Поздравляю.

- И теперь мне… или нам предстоит вернуться?

- Нет. Тебе… вам предстоит… совсем не то, что думаешь. Принимая во внимание, что твоя Миссия, как я уже сказал, завершена успешно, тебе, брат… а точнее, вам вместе предоставляется небольшой «отпуск». Больше десяти лет дать не можем. Я понимаю, что десять лет в сравнении с Вечностью, ничто, но и Там много неотложных дел, ждущих вашего, в них участия. Так что, живите на Земле пока. Вы достойны друг друга. Да, забыл предупредить, Если вы оба надеетесь, что вам не придется все это время трудиться, даже не надейтесь. Только теперь тебе придется во многом помогать своей «половинке». У нее есть еще здесь «делишки» незавершенные.

- Я согласен!

- А?..

- Простите. Родная моя, ты как?

- Да. Я согласна. Конечно же, согласна.

- Вот так будет правильно.