Александре

 

 

 

НОЧЬ ЖИЗНИ

(венок сонетов)

 

 

1

 

Венок сонетов сплетен, как венок

на собственную, свежую могилу.

И даже если ты меня простила –

прощение не легче, чем упрёк.

...Строку к строке кладу наискосок,

как швы отец – разрезав, плоть сжимая.

Посмотрит с фото мама, как живая:

зачем ты это делаешь, сынок?

А я и сам не ведаю – зачем?

Быть может, по-началу, лишь затем,

чтоб времени откинув покрывало,

мне вспомнить эти стебли и цветы

в венке нерукотворной красоты

из лютиков, в ту ночь перед Купала.

 

2

 

Из лютиков, в ту ночь перед Купала,

венок уплыл, на счастье, по реке.

Ты плачешь, мне гадая по руке.

Всё будет так, как ты мне нагадала.

Краса пожухла. Молодость опала.

Судьба, решившись, бросилась в бега.

И жизнь вошла в другие берега.

И утекло воды уже немало.

Я не сторонник резких перемен –

сонет мне не милее, чем катрен,

однако, всё пришлось начать сначала,

чтоб выяснить: себя не превозмочь –

длинною в жизнь мне стала эта ночь.

Но жизнь не ночь – её недоставало.

 

3

 

Но жизнь не ночь – её недоставало

для мамы, для молитвы, для любви.

И как ты всуе смерть не назови –

она нежданна, жизнь её не зва’ла.

Тянуло холодом и сыростью подвала.

По чердаку разгуливал сквозняк.

И мой запас терпения иссяк –

рука, как-бы, сама собой писала.

Зачем, о чем, не ведая кому

я подбираю рифмы, как кайму?

И мне какой в усильях этих прок?

Всё время жизни, даже наперёд,

алхимия рифмовки заберет

на волшебство. Я выбрал этот срок.

 

4

 

На волшебство я выбрал этот срок,

отпущенный как всем, не в большей мере,

скормив тщете, иллюзии, химере

последний жизни прожитый кусок.

Не гений, не предтеча, не пророк –

простой сверчок, укрывшийся за печью,

скрипел я на наречье человечьем

и знал себе положенный шесток.

Так и прожи’л бы весь остаток лет,

чем Бог послал, но Бог послал привет,

точнее если – взял с меня зарок

построить этот замок на песке.

Пишу сонет, как школьник на доске,

не выучив, как следует, урок.

 

5

 

Не выучив, как следует, урок,

я сам давал открытые уроки.

Но все свои изъяны и пороки

ни выправить, ни вытравить не смог.

Печален был познания итог

и бледен цвет, и горек вкус его.

«Я знаю, что не знаю ничего» -

мудрец, однажды, искренне изрёк

и выпил чашу полную цикуты,

достойнее не выбравши минуты

для посвящения в изустную скрижаль.

Но чувства истине не задают предела –

я всё равно продолжил это дело,

до слова Бог не дочитав словарь.

 

6

 

До слова Бог не дочитав словарь,

я вырывал страницу за страницей,

шпаргалил и не мог остановиться,

и безъязыким пребывал, как тварь,

которую на жертвенный алтарь

к закланию тщеславие вело.

Но соколиное расправивши крыло,

Изида закрутила, как спираль,

мой путь. Я следовал за ней

по миру смыслов, образов, теней

ребёнком, открывающим букварь.

Проникнув в тайну перевоплощений

предлогов, падежей, местоимений –

над словом я господствовал, как царь.

 

7

 

Над словом я господствовал, как царь,

не ведая, что Слово – это Бог.

Но всё, что я в господстве этом мог –

его искать, как спрятанный Грааль.

Смещая ударенье в «кинова’рь»,

смущая смыслы диким звуком «скоп» -

я расшибал наморщившийся лоб

об «улицу», «аптеку» и «фонарь».

Еще немного, думалось, и снова

откроется Утерянное Слово.

Но, как вода уходит сквозь песок,

оно ушло сквозь пальцы и ладони

мои опять. Устал я от погони.

И был, как демон, зол и одинок.

 

8

 

И был, как демон, зол и одинок

мой дух, отъединившийся от плоти,

и в сумерках, на бреющем полёте,

высматривал поэзии исток.

И не найдя, захлёбывался впрок

из мутного, но модного «копытца».

Что помешало духу воплотиться

в «козлёночка», натиснув на курок?

Я мог бы накропать венок советов

не хуже самых признанных поэтов –

к примеру, привожу один совет:

начни с конца, закончи всё сначала.

Душа моя, как вишня, одичала.

Венок увял. Скукожился сонет.

 

9

 

Венок увял, скукожился сонет -

мне всё, увы, с собою стало ясно.

Но ты была, воистину, прекрасна,

когда в окно заглядывал рассвет.

И вот теперь, уже на склоне лет,

один вопрос терзает ежечасно:

венок увял, но может не напрасно

я собирал из лютиков букет

и, разогнавшись, прыгал, и летел

через костёр и собственный предел?

Не знаю, так всё это или нет,

что было, а что сам себе придумал?

Сонет скукожился. Свечу мою задуло.

Но на вопрос получен был ответ.

 

10

 

 

Но на вопрос получен был ответ,

не требовавший веры и признанья,

хотя бы потому, что покаянье

содержит веру, праведность и свет.

Ответ, по сути, был автопортрет –

моё во времени прямое продолженье.

Когда любовь становится служеньем –

зарок преображается в обет

и бдение молитвенной всеношной.

Но если говорить об этом проще –

рождению нельзя не удивиться,

оно непостижимее, чем смерть.

Являло дух и неземную твердь

мной порождённое, ранимое, как птица.

 

11

 

Мной порождённое, ранимое, как птица,

чудно’е, чу’дное, еще в моих грехах,

кувякало в окошке на руках –

ну, как тут было в стельку не напиться

и не выкрикивать под окнами больницы

какие-то дурацкие слова.

Февраль. И прояснялась голова.

И не было нужды, чтоб суетиться.

Я мог себе позволить, без стеснений,

прилюдно опуститься на колени.

Рождение любое – Рождество,

ведь Рождество – явилось, как рожденье.

Твоей звезды земным отображеньем,

дышало колыбели естество.

 

12

 

Дышало колыбели естество.

Я не был избранным и даже не был званным.

Моё отцовство выглядело странно,

игрушечно – не более того.

Еще мне предстояло (до всего,

что будет) выдержать смиренье,

чтоб быть допущенным участвовать в творенье,

но не тебя – себя лишь самого.

Как многие, наверное, как каждый,

родив дитя, я сам - родился дважды,

людское составляя большинство.

С судьбою вдоволь наигравшись в прятки,

я подходил опасливо к кроватке,

где дочь моя спала, как божество.

 

13

 

Где дочь моя спала, как божество-

недуг целило, как при аналое.

И у меня дыхание второе

открылось, как нежданное родство.

Я, не произнося, подумал: «О,

прости и помоги мне во спасенье.

Святится твоё имя. И везенье,

и счастье будет пусть тебе дано».

...Ты возвратилась поздно и одно

сказала только: длинное кино

сегодня было, опустив ресницы –

ничем меня уже не удивя.

Под утро ты уснула, как дитя,

позволив мне молитвенно склониться.

 

14

 

Позволив мне молитвенно склониться

над средоточьем света и тепла,

она спала и видеть не могла

спасённого в мольбе самоубийцу.

«Ворюга мне милей, чем кровопийца», -

сказал поэт, как вынес приговор.

Украденный в моленье разговор

и без меня способен завершиться:

последний, магестральный, кольцевой

сонет возник, как нимб над головой.

Проснулась дочь: прошел по телу ток –

она проснулась, как вернулась мама.

Слова стихов посыпались, как манна –

венок сонетов сплетен, как венок.

 

 

Магистрал

 

Венок сонетов сплетен, как венок

из лютиков, в ту ночь перед Купала.

Но жизнь не ночь – её недоставало

на волшебство. Я выбрал этот срок.

Не выучив, как следует, урок,

до слова Бог не дочитав словарь –

над словом я господствовал, как царь,

и был, как демон, зол и одинок.

Венок увял. Скукожился сонет.

Но на вопрос получен был ответ:

мной порождённое, ранимое, как птица,

дышало колыбели естество,

где дочь моя спала, как божество,

позволив мне молитвенно склониться.