Обычно название вырисовывается в процессе работы.

Здесь этого не произошло.

 

Она стала привычной деталью городского пейзажа – такой же, как старая, облупленная урна или покосившийся киоск. Она – это женщина в инвалидной коляске. Неопределённого возраста, социальной принадлежности и, в каком-то смысле, даже пола. Куртка или свитер в зависимости от погоды, огромные роговые очки (стёкла с годами утолщаются), бейсболка, ветхий плед, из-под которого выступают ноги в застиранных до бесцветности джинсах. И сама она такая же бесцветная: серое лицо, тусклые глаза, глухой голос.

Она не просит подаяния. Женщина работает, продаёт книги. Старые книги, каких в любом семействе полным-полно и которые никому не нужны. Иногда я подхожу и что-нибудь покупаю. Она оживляется, начинает перебирать товар.

– Вот новые поступления – Даниил Гранин «Иду на грозу».

Листаю Гранина, который извлекается откуда-то из развала, и достаю бумажник. Просто так денег она не берёт.

Много лет, проезжая по одной и той же улице, я вижу её. В девяностых меня возил пузатый, неуклюжий троллейбус, потом шустрая «Газель», сейчас молоденькая «восьмёрка» - обычные приметы времени и возрастных метаморфоз. Меняется облик города, меняется вид жителей, не меняется лишь она – Ольга. Её можно видеть в любую погоду, там, на тротуаре, напротив старой, панельной пятиэтажки, в которой она живёт. Когда-то здесь жил я. В той самой квартире...

 

... Довольно быстро молодая семья обнаружила, что проживание с родителями не сахар, и в газете появился вопль - сниму квартиру! В тот же вечер раздался звонок.

- Да… трёхкомнатная, в центре, хозяева в другом городе, прежние жильцы уезжают... приходите смотреть.

Дородная соседка отперла дверь. Комнаты с обшарпанными обоями, текущие краны, облупившийся потолок - обычный вид жилья, которое много лет сдаётся и никому не нужно.

Плевать! Самое главное - мы были здесь одни.

Соседка, поймав восторженные взгляды, протянула ключи.

- Живите. Хозяйка приедет через неделю, о цене сами договаривайтесь.

Так не бывает, но это случилось.

Из мебели у нас был диван, гитара, стол и пара стульев, поэтому переезд много времени не занял.

 

Вскоре приехала хозяйка – маленькая женщина лет сорока пяти – умный взгляд, наивные кучеряшки. Она оглядела наши пожитки и в ответ на вопрос - сколько, махнула рукой.

- Коммуналку платите и всё. Вам обживаться надо. Мы планируем сюда перебраться через пару лет, так что, пока живите.

 

Так не бывает...

 

Они действительно приехали через два года - она и муж. За это время у нас появились сын, платяной шкаф и телевизор из проката.

- Олег Петрович, - представила она мужа.

- Елена Сергеевна, - тактично напомнил он её имя, понимая, что за это время мы наверняка его позабыли.

Накрыли стол - чай, пирожные. Пили хозяева сухое вино, от водки категорически отказались. Они сидели напротив - удивительно похожие друг на друга: типичные представители той, выведенной селекцией прослойки трудовой интеллигенции - обладатели щуплой конституции, высоких лбов и умных глаз - несущие неумолимую печать вырождения. Оба работали инженерами в Фергане, куда их когда-то послала требовательная Родина. Много лет отпахали на каком-то строительстве и вскоре должны были выйти на пенсию. Увлечённо рассказывали о том, какое это чудесное место, как им не хочется сюда возвращаться, о чем-то долго и жизнерадостно щебетали.

Я, молодой и циничный, снисходительно кивал.

Вечер близился к завершению, и Елена Сергеевна объявила:

- У вас есть пара месяцев. Спокойно ищите другое жильё, мы будем заниматься подготовкой к переезду, да и дочь собралась поступать в Москву. Хочет быть экономистом, - она протянула мне фотографию.

На нерезком снимке было изображено бледное, бесцветное, ещё неоформившееся существо лет семнадцати с изумлённым взглядом. Елена Сергеевна смотрела на меня, искренне ожидая выражения восторга.

- Хорошая девочка, - выразил я его, возвращая фотографию.

Поздний ребёнок, нечаянная радость в бездетной семье - Ольга стала для них смыслом жизни и символом того, что высшая справедливость всё же существует.

 

***

 

Другую квартиру мы нашли быстро и, оставив ключи той же доброжелательной соседке, перебрались на новое место.

В маленьком городе вся жизнь кипит вокруг центра, не встречать знакомых людей просто невозможно. Месяца через два я встретил Олега Петровича и Елену Сергеевну на рынке. Руки их были заняты пакетами с первыми фруктами.

- Оленька поступила в институт! - радостно возвестила она, едва мы успели поздороваться, - Всё так чудесно складывается! Самое главное - ей дадут место в общежитии, ведь снимать комнату в Москве страшно дорого.

Она вся светилась радостью.

Следующий раз мы встретились через полгода.

 

Передо мной стояла сгорбленная старуха с глубоко запавшими глазами, в глубине которых плескалась чёрная вода беды.

- С Оленькой несчастье, - коротко ответила на вопрос, - если бы я только могла предположить...

 

***

 

Наверное, вам знакомо такое состояние, когда сердце замирает от счастья. Именно в таком состоянии пребывала Ольга весь последний месяц. Она сдала экзамены, и её приняли, она уже столько-столько всего пересмотрела в Москве и, самое главное - у неё теперь был Саша-однокурсник, с которым она познакомилась в первый же день. И вчера они ходили в кафе, он кормил её с ложечки мороженым и потом целовал эти сладкие, мокрые, тёплые губы. Нежно-нежно...

Перед ней распахнулась дверь в будущее, в новую жизнь - бесконечно интересную и полную самых невероятных вещей. И всё это случилось именно с ней, да и как могло не случиться, когда она именно этого ждала. И всё прекрасно, и эта чудная комната на четвертом этаже нового общежития станет её домом, и через час они с Сашей встречаются на...

Дверь со стуком захлопнулась.

- Вай–вай–вай... Нурик, сматри пажалуста, какая у нас сасэдка. Гулять будем, шашлык кушать будем, вино пить будем, целоваться будем. Давай целоваться! - протянув руки, он шагнул к ней.

Ольга отрицательно помотала головой и отшатнулась назад.

- Зачем не нада? Меня Зураб зовут, эта Нурик, давай знакомиться.

Он шагнул к ней, схватил за плечи и, обдавая чесночно-водочным перегаром, жарко задышал в лицо.

- Запомни, дэвочка, мы ха–арошие. С нами нада дружи-ить. И тада у тебя тоже всё будет ха-ра-шо.

Ольга, напрягая силы, оттолкнула его.

- Уходите отсюда! Я сейчас вахтёра позову, что вы...

- Нурик, сматри, какая коза страптивая. Савсем бешеная. Падержи дверь, дружище, я её немножко васпитывать буду...

 

Они ещё даже не стали волками. Это были просто волчата, которые могли убить из любопытства. Они были полны здоровья, сил, жизни и спустились сюда, на это пастбище, с гор. На пастбище, где бродит много добычи, где столько мяса... и всё оно будет принадлежать им. Их отцы дали им зубы и когти, дали свою, волчью мораль и деньги. Ещё отцы дали денег тем, кто охранял пастбище, и те сделали вид, что ничего не происходит - всё нормально.

И Ольга была для них просто мясом. Если бы кто-то только вздумал сделать с его сестрой, то, что он сейчас сделает с этой непослушной - он порвал бы ему глотку раньше, чем успел осознать, что делает. Но здесь - другой случай. Это добыча, это мясо. И мясо заслуживает наказания за непокорность.

 

Зураб расстегнул ремень джинсов и шагнул к ней.

- Э-э-э... девочка, давай не будем орать как резаная.

Не понимая как, Ольга очутилась на подоконнике. Позади был чесночно-водочный перегар, потные руки, расстёгнутые джинсы, а впереди солнце, воздух, небо, свобода и где-то там...

Даже не раздумывая над выбором, она сделала шаг. Потянулась навстречу солнцу и воздуху, к которым она, по всем человеческим и божьим законам, должна была полететь. Но, полетела она не к Солнцу. Внизу её ждала Земля, закутавшаяся в бронированную толщу асфальта. И когда асфальт придвинулся так близко, что стало понятно - сейчас произойдёт непоправимое - ей стало страшно и очень захотелось назад, туда – на подоконник; может быть ещё что-то можно сделать, что-то изменить, как-то договориться. Но серая, грязная асфальтовая корка становилась всё ближе и когда она придвинулась настолько близко, что стало нечем дышать от этой раскалённо-битумной вони, тогда она превратилась в ледяную поверхность. Поверхность холодной ледяной пустыни, не имеющей ни начала, ни конца, ни верха, ни низа. Вокруг была непроглядная темень, и лишь где-то вдалеке брезжил - даже не огонёк, нет - намёк на огонёк, какой-то отблеск и оттуда, с той стороны, доносились редкие удары колокола. Редкие и гулкие... бууууу-уууууум... и после этого удара долго гудело в ушах, и она не хотела этого гула, но удар раздавался вновь и опять стояло это у-у-у-у-у-у-у-у... проникающее во все уголки сознания, заполняющее её до последней клеточки.

 

***

 

Елене Сергеевне дозвонились только на вторые сутки.

Через десять часов она стояла в приёмном покое и с мольбой смотрела в глаза молодого хирурга.

- В реанимации. Состояние очень тяжёлое, делаем всё что можно.

- Доктор, может быть, - она запнулась, - нужны деньги?

Он отрицательно покачал головой.

- К сожалению, деньги решают далеко не всё. Ждите.

И Елена Сергеевна принялась ждать. Она сидела на стуле и неотрывно смотрела на дверь, из которой должен был выйти врач. Вокруг неё ходили люди, переругивались уборщицы, обзывая друг друга «турундой с резинкой», а она ничего этого не видела и не слышала. Для неё мир сузился до размеров двери, и где-то там за этой дверью была её Оленька.

- Господи, только бы она выжила, только бы..., - о чём-то вспомнив, она вскочила и бегом бросилась на улицу.

- В церковь, - махнула таксёру, - в ближайшую…, - пояснила, перехватив непонятливый взгляд.

 

Убогая церквушка находилась совсем рядом. Шла служба. Замызганный батюшка, несколько певчих, которые, как бы не целились, не попадут в ноты, служки, заменявшие сгоревшие свечи, и несколько девочек с лицами старух. Довершала картину паства - десяток бабок, подслеповато щурившихся на батюшкину спину, послушно крестившихся в нужных местах и благостно подтягивавших 'Господи-и… поми-илуй'.

Елена Сергеевна, смущённо озираясь, прошла в угол, к конторке, за которой торговали свечами, книгами и всякой утварью.

- Голову покрой, в храме находишься, - прошипела толстая распорядительница. Лицо её украшала огромная бородавка, покрытая курчавым волосом.

Елена Сергеевна торопливо извлекла из сумки косынку, которую сунула на всякий случай.

- Скажите пожалуйста, а за выздоровление кому свечи ставить?

- Пантелеймону-Целителю, - толстая кивнула в угол, - до седых волос дожила, а таких простых вещей не знаешь.

 

Елена Сергеевна молилась бестолково и неумело, путаясь в словах и давясь в рыданиях. Ей много чего нужно было сказать этому совсем молоденькому святому, чтобы он знал, что Оля у неё совсем одна и что она очень хорошая девочка и совсем-совсем ещё ничего не видела в жизни и если так нужно – то, может быть, пусть туда возьмут её, Елену Сергеевну, ну... вроде как - взамен, а Оленьку оставят.

Она пожертвовала на храм и отправилась в больницу. Войдя в вестибюль, мимоходом глянула в зеркало, сняла позабытую косынку и заметила, что у неё действительно появилась седая прядь. У дверей приёмного покоя увидела врача, бросилась к нему.

- Пришла в сознание, - коротко ответил тот, - жить, скорее всего, будет, а всё остальное пока, под большим вопросом.

Елена Сергеевна обессилено опустилась на стул.

- До чего его лицо похоже на лицо Целителя.

 

Приговор был жестоким.

- Ходить не будет. Если только произойдёт чудо. Попробуйте обратиться к Дикулю, говорят – у него иногда чудеса получаются.

 

Ольгу везли в такси по городу, в который она так стремилась, и вокруг кипела жизнь дверь в которую перед ней, приоткрывшись, захлопнулась, и жизнь оказалась ненастоящей, а простой разукрашенной декорацией. Её можно было потрогать, ею можно было любоваться издалека... в ней нельзя было жить.

Дикуль, пролистав историю болезни и выслушав мнение консультантов, захлопнул увесистую папку.

- Можем попробовать, но ничего не гарантирую. Потребуется время, колоссальное терпение и упорство.

 

Для Ольги был сконструирован специальный тренажёр. Комплексы терапии, гимнастики, массажа и занятий вбирали в себя дни, недели, а потом и месяцы. К концу второго она почувствовала пальцы ног, а на исходе третьего ей удалось встать. Она стояла, опираясь на костыли, Елена Сергеевна смотрела на неё, заливаясь слезами, и думала, что это самое великое счастье, которого только можно желать и убеждала себя, что теперь-то всё будет хорошо. Как же может быть иначе? Они столько старались, положили столько сил на эти два маленьких шажка. Неужели после всего они не получат маленькой награды?

 

Чуда не произошло, награды они не получили. Прогресс на этом прекратился. Из центра их выписали, разрешив забрать тренажёр. На прощание Дикуль пожелал терпения и упорства и осторожно пожал Ольгину крохотную ладошку, которая уже начала сморщиваться и приобретать тот вид, который бывает у женских рук в старости.

 

***

 

Крупные дождевые капли стекали по стеклу, размазывая вазелином заоконный пейзаж. Ольге не нужно всматриваться, чтобы представить его во всех подробностях. Она точно знала: сколько окон в доме напротив, на каких кирпичах проступили солевые пятна, она знала, где находятся выбоины на асфальте - если подкатить коляску к окну боком и чуть приподняться, то можно рассмотреть дорогу, проходящую под окном квартиры. И сейчас она видела, как внизу, суетливо прыгая по лужам, прикрывшись зонтами от новогоднего ливня, пробегают люди. Некоторые несли увязанные сосны. Через несколько часов их поставят в ведра с мокрым песком, и в квартирах запахнет праздником. В их квартире сосны не было - дорого. В вазе для цветов стояла пара сосновых лап украшенных серпантином.

Пять лет она смотрит на эту картину и за пять лет внизу почти ничего не изменилось.

 

Её привезли таким же предновогодним, дождливым, слякотным днём пять лет назад. Сочувственные лица соседок ахи и охи, перемежающиеся с шепотком - крест-то какой, о Господи..., - носилки на которых поднимали на четвёртый этаж, убогий вид квартиры, которую так и не успели отремонтировать - все деньги ушли на лечение и комната, которая отныне стала её тюрьмой и окном в мир.

Устраивались с матерью вдвоём. Олег Петрович заканчивал в Фергане работу, отказаться от которой не мог - нужны были деньги.

Кресло, тренажёр в углу, шкаф с книгами, которые должны были разделить одиночество. Позже в углу появился аквариум - для того, чтобы было о ком заботиться, чем-то заниматься, и успокаивать нервную систему, рассматривая подводных обитателей. Она смотрела на рыб, а в голове непрестанно гудел всё тот же колокол... буу-уу-уу-ммм.

Первое время Елена Сергеевна пыталась найти для Ольги какую-то работу. Даже не для денег, а для того чтобы чем-то занять и не дать возможности почувствовать себя совсем никчемной и бесполезной. В обществе инвалидов сказали, что ничего подходящего сейчас нет, но будут иметь в виду и если что - непременно сообщат. Тогда она притащила швейную машинку с ручным приводом и попыталась увлечь Ольгу шитьём. Машинки хватило недели на две. Первое время, по инерции, они продолжали выполнять предписанные упражнения, делать массаж, но понемногу эти безрезультатные действия сошли на нет. Большую часть времени Ольга проводила у окна с книгой. Иногда смотрела телевизор, но он её раздражал, и включать его старались пореже.

Так прошло пять лет. В прошлом году умер отец, и они остались одни.

- И что дальше? - думала Ольга, сидя у окна и бесцельно перебирая нитку поддельного жемчуга - подарок матери. - Что дальше? Кому я нужна? Зачем меня оставили жить? Для чего?

Она в тысячный раз вспоминала роковой шаг, изменивший её жизнь. Вернись она сейчас на тот подоконник, как бы поступила? Ответа Ольга не знала.

- Сейчас есть мама, а что будет, когда её не станет? Я ведь даже не могу сама выйти на улицу.

Изредка заглядывающие соседки окидывали скорбными взглядами, шушукались на кухне с матерью о том, что - может быть Олечке подыскать кого-нибудь... обиженного жизнью, всё веселее вдвоём будет. Мать как-то завела с ней разговор на эту тему, но Ольга с негодованием отвергла такую перспективу.

Иногда она открывала нижний ящик тумбочки и смотрела на десятикубовый шприц оставшийся от каких-то уколов. Если взять его и, точно приставив иглу к сердцу, резко надавить и успеть, пока болевой шок не парализует руки и волю, нажать на поршень, то сердце, захлебнувшись воздухом, остановится. Она где-то об этом читала. Пару раз она пробовала приставить его к грудной клетке. Было страшно - а вдруг не получится. Вдруг она сделает ещё хуже. Да и маму жалко и нехорошо это. Ольга вздыхала и убирала шприц обратно в ящик.

- Надо будет предложить матери поменять их трёхкомнатную на двушку, расположенную на первом этаже. Наверное, это принесёт какие-то деньги - их пенсий совсем не хватает - и позволит Ольге выбираться на улицу. Можно будет попробовать чем-то заняться, например, торговать книгами - она окинула взглядом шкафы битком набитые старыми изданиями. И люди будут вокруг живые... - она взглянула на своё отражение в зеркале. Отражение, которое точно показывало, как быстро она стареет. В свои двадцать с небольшим она выглядела на сорок, - и может быть кто-то захочет с ней поговорить. Просто поговорить, больше ей ничего не нужно...

 

***

 

Она стала привычной деталью городского пейзажа - такой же, как старая облупленная урна или покосившийся киоск. Она - это женщина в инвалидной коляске. Неопределённого возраста, социальной принадлежности и, в каком-то смысле, даже пола. Куртка или свитер - в зависимости от погоды, огромные роговые очки (стёкла в них с годами всё утолщаются), бейсболка, ветхий плед из-под которого выступают ноги в застиранных до бесцветности джинсах. И сама она такая же бесцветная: серое лицо, тусклые глаза, глухой голос.

Она не просит подаяния. Женщина работает - продаёт книги. Старые книги, каких в любом семействе полным-полно и которые никому не нужны. Иногда я подхожу и что-нибудь покупаю. Она оживляется, начинает перебирать разложенный товар.

Просто так денег она не берёт...

 

Если подниматься от того места, где сидит Ольга строго вверх, то сначала она превратится в прямоугольник, поблескивающий никелированными деталями кресла, потом в точку, окружённую геометрическими фигурами домов и улиц, а потом и вовсе исчезнет, слившись с окружающим пестрым миром.

Отсюда, свысока, из Небесных Сфер она совсем не видна.