Что хочет автор. Литературные конкурсы

У первых был явно противозаконный внешний вид, даже одежда выдавала их криминальность и бесчестие. Вторые же выглядели обреченными и тоже немного виноватыми, хотя для большинства из них обмен уже давно стал единственным источником существования, и нечего пенять на судьбу, если праздное шатание для тебя лучше приличной работы.

-- Время, время. Время—деньги. Время. По хорошему курсу. Время… -- вяло и надменно произносил the подросток, катясь навстречу потоку, лоб в лоб к ивани.

-- У меня время, -- ивани тронул подростка за плечо.

-- Минут сорок.

Подросток брезгливо поморщился, отмахнулся от ивани как от непотребного и двинулся дальше.

-- Скотина, -- бросил ему вслед ивани. – Куда в вас только лезет.

Пацан застыл. Он еще стоял спиной, но ивани уже охватил настоящий ужас. А когда парень обернулся, ивани увидел в его глазах ярость первобытного животного. Ивани попятился. Если вдруг мальчик захочет ударить, силы его явно не велики. Но проткнуть ивани своей костлявой тоненькой ручкой парень сможет, на это он способен совершенно точно.

-- От скотины слышу, -- прошипел малыш и убежал.

Фу-у-у… Ивани прижал руку к груди и присел на корточки. «Это не сердце, -- вспомнил он слова врача.—Это межреберная невралгия».

-- Вам нехорошо? – приятненький, даже заботливый голосочек прервал накатившую боль.

Ивани поднял глаза, но, ослепленный солнцем, различил только вполне обаятельное очертание явно женской фигуры.

-- Теперь лучше, -- низко ответил он и попытался сделать козырек из ладони.

Ой, как мила она была. Не то рила, не то агри, не то кто угодно еще, но покорна и внимательна. Вся прямая – с прямыми волосами, ногами, бровями, спиной, носом и взглядом. В прямом платье. Он так и смотрел бы на нее вечность, если бы она не испортила все вопросом:

-- У вас лишнего времени не найдется? Я по хорошему курсу. Мне немного нужно…

«Черт,-- выругался про себя ивани.— Я дошел. Меня очаровала меняла».

-- Сколько дашь?

-- По семнадцать я беру, если больше двух часов. Если меньше – по пятнадцать. Пожалуйста, мне очень-очень нужно.

Ивани уже понял, что он сейчас пойдет на уступку. И как-то неприятно это было. Лучше бы она была противным мужиком или даже тем жестоким пацаненком.

-- Хорошо. У меня есть час. Где?

-- Где вам удобнее… Можно у вас дома.

Ивани уже давно зарекся водить менял к себе. Они потом проходу не давали, стояли у подъезда и почти требовали твое время, зная, что тебе всегда нужны деньги.

-- Как тебя зовут?

-- рила,-- ответило очарованье.

-- Я понял. А зовут тебя как?

-- Меня так, в общем, и зовут. По-другому я не люблю.

-- Ну тогда говори, хотя бы, с большой буквы.

-- Хорошо. Меня зовут Рила. А тебя?

-- Меня – Нонсо.

-- Да. А как ты догадалась?

-- Не знаю. Наверное, по глазам. Хотя у ивани всегда есть деньги, и они покупают время, а не продают. Я работаю на одного ивани. Я должна ему еще 17 суток.

-- Мне неприятно это слышать. Давай, деньги вперед.

Рила услужливо прошелестела в коридор, через мгновение она была снова в комнате, держа в руке сверточек.

-- Здесь пятнадцать. За тебя записать?

-- Я сам запишу.

Ивани потянулся за листком бумаги, на котором он фиксировал купли-продажи и последние факты: «21 июня. 22:00. Рила. 15. У меня дома. Предложила записать, я отказался. Я сказал «Начали», она промолчала». Ивани отбросил карандаш и удобно расположился в кресле.

Осадок. Глубочайший осадок. Отвращение к себе. Ненависть к окружающим. Ломота в суставах. Голод. Тошнота. Плаксивость. Раздраженность. Обиженность. Досада. Негодование.

Разочарование в жизни. Депрессия. Обреченность. Головная боль. Грусть. Подозрительность.

Где я был? Что я делал? Наверняка я творил какие-то гадости. Может быть, я даже убил кого-то. Или ударил собаку. Или украл. Я пытал кого-нибудь или меня пытали, или я предал своих в лагере. Или я занимался проституцией, или вскрывал могилы. Или делал операцию по пересадке органов, или снимал детские порнофильмы…

Ивани, открыв глаза, прислушался к своему организму.

Он ждал всех этих мыслей и ощущений, он прямо весь напрягся, чтобы их распознать. Но, ужас, тело было спокойно и терпеливо, мысли были свежи, голова светла, а настроение, господи, настроение оказалось просто прекрасным.

Ивани недоверчиво потряс головой, оглядел свои руки (на которых не было, например, крови)и, осознав, что ничего неприятного он не испытывает, кинулся к зеркалу.

На него смотрел он -- не уставший, не помятый, без мешков под глазами, гладко выбритый, и, можно сказать, озаренный.

-- Не понял,-- сказал ивани самому себе. – Как же это?

Он подошел к столику и взял в руки лист записей. «Рила, рила», -- изо всех сил он пытался вспомнить, кто такая эта рила.

Было все еще 22:03. «Хорошо, что время можно отнимать от конца», -- подумал ивани и, схватив листок с записями, он вот уже второй раз за этот день выбежал на улицу.

Путь лежал на площадь.

Ивани хотел во что бы то ни стало узнать, почему ему хорошо.

Приблизиться.

Площадь была пуста, но нечиста, словно мусорное ведро, которое только что опорожнили, но не успели вымыть.

В воздухе летали конфетные фантики. Под ногами взблескивали льдинки разбитых бутылок. На фонарных столбах висели чьи-то портреты и чьи-то призывы. Откуда-то взявшиеся консервные банки перекати-полем гремели по каменистой местности – трудно было себе представить, что кто-то, торгуя временем, поедал консервы.

Ивани впервые увидел эту площадь безлюдной – она оказалась не такой уж большой и, пожалуй, красивой.

Впервые он пришел сюда не продавать и не обменивать. В животе от этой мысли возникла какая-то невесомость, похожая на ту, что накатывает при сильном волнении. Мини-гордость за себя – даже так можно было бы охарактеризовать психосоматическое состояние ивани в эти минуты.

Чему-то улыбаясь, он, как лунатик, продвигался к кафе, отфутболивая шелестящие куски целлофана. Нутро его трепетало от мысли, что сейчас он обнаружит то создание, что вселило в него неизведанное доселе чувство хорошего настроения «после этого».

Иногда ивани вел себя, как игривый щенок.

Иногда -- как блудливый кобель.

Иногда -- как опытная сука.

Во всех случаях и всегда он оставался собакой – то в положительном, то в отрицательном смысле. То он преданно смотрел в глаза и заискивающе поскуливал, то огрызался и гавкал (чаще всего), то трусливо поджимал хвост, повизгивая, уносился восвояси.

Вот и сейчас  он брал след. След не вполне конкретный, размытый и со странным духовным ароматом (не духов, а душевности). И похож он был при этом не на полиционерскую ищейку, а на игривого фокстерьера с веселыми глазками, что, учуяв собаку-леди, несется через дороги, парки и реки, не обращая внимания на окрики хозяина.

Ивани шагнул в темноту, набрав воздуха в легкие – ровно столько, сколько могло бы спасти при нырянии на пятнадцатиметровую глубину. Глаза закрыты, задвинуты шторами страха перед неожиданностью. Шаг, еще шаг, шаг… И тишина, так ярко освещенная, что не помогают даже очки.

Несколько сотен секунд ивани пытался привыкнуть к освещению и неестественной тишине.

Это было модно: клубы теперь пытались воссоздать тишину тише самой тишины. Голоса поглощались всасывающими устройствами, похожими на эхолоты, и передавались только тому, кому были адресованы. Музыка для каждого тумкала только та, которую он хотел в этот момент слышать, если, конечно, хотел вообще. Из-за этого очень забавно было наблюдать за присутствующими: ты в тишине, а они шевелят губами, беззвучно смеются и пританцовывают  каждый в своем, никому недоступном ритме.

Комплекс ивани, заставлявший его страдать всегда, когда он входил в этот клуб, и сейчас не дал ему понять, видит ли он кого-нибудь из своих знакомых. Имени этому комплексу ивани не знал, хоть и пытался частенько его как-то классифицировать.

Ивани так хотел всегда выглядеть круто, входить так, чтобы все видели, что он выше всего, что здесь происходит.

Но при этом он так смущался, что в первые минуты не мог различить ни лиц, ни одежд, ни «ангелов»: официанты этого клуба были одеты в белые саваны, с крыльями за спиной; а сами они спускались сверху на толстых резинках-подтяжках, а приняв заказ, взмывали, вопреки земному притяжению.

 Модуль, господин. Какой предпочитаете сегодня модуль? – упитанный «ангелочек» беззвучно предстал перед ивани, который никак не мог преодолеть желание смыться.

-- Как всегда, -- бросил ивани. Какая прекрасная вуаль для комплексов – высокомерие!  Второй, синий.

-- Вуаля, -- кинул ему жирный на сленге и улетел в поднебесье.

-- Нонсо, ком! Иди же сюда!

Ивани пошарил глазами: голос принадлежал Холовалу – уникальной безнадежно-влюбленной в свою жизнь особи.

Вот уж где источник преданности самому себе – ничего и никогда, что могло бы хоть на секунду испортить настроение, принести вред здоровью или прервать наслаждение. Плюс масса эгоистичных заскоков – настолько искренних, что не вызывают ничего, кроме умиления.

Холовал, например, оставался единственным в Сититаун-Вилледже человеком, никогда в жизни не видевшим персонального компьютера. Видите ли, он собирался быть упомянутым в Книге Всех Рекордов, а потому с раннего детства придумывал способы осуществить свою мечту.

Почему в его голову пришла идея не видать ПиСи – оставалось тайной, открывать которую он не имел ни малейшего желания. Но везде, где мог бы быть компьютерчик, он оставался с закрытыми глазами. А так как в Сититаун-Вилледже не было ни единого безписишного места, Холовал распахивал очи исключительно в собственной квартире.

- Привет тебе, -- ивани похлопал Холовала по плечу. – Спасибо, что заметил.

- Да это не я,-- добродушно промямлил Холовал. – Это Брега.

- Бре-га, -- Холовал застеснялся и чуть не ощутил дискомфорт.

- Познакомишь? – ивани почувствовал, что не нужно акцентировать внимания на чьем-то не совсем приличном имени.

- С радостью, -- Холовал нервничал, что было на него совсем не похоже.

Он, с каким-то заискивающим выражением лица и даже немного ссутулившись, взял ивани под локоть и провел в глубь клуба.

На пятиметровых меховых подушках валялась знаменитая тусовка. Здесь не хватало только ивани, и одна персона была явно лишней – она и оказалась Брегой.

Остальная компания была настолько привычной, что ивани стало даже лень здороваться – казалось, и не расставались.

- А вы все никак не натусуетесь, прожигатели жизни? – ивани обратился ко всем сразу, но ему показалось, что звук его дошел не до всех.

- Нон-н-н-н-соооо… -- по очереди стали докатываться до ивани возгласы.

Брега тоже произнесла «Нонсо» -- нагло, высокомерно и с удивлением. Нагло – потому что не даром же она слыла наглой, высокомерно, потому что ей было на все насрать, с удивлением – потому что вокруг ивани раздувался такой ажиотаж, и такой ореол гениальности обволакивал его теплым оранжевым светом, что все увиденное показалось ей недостаточным ни для чего.

- Что ты заказал, ивани? -- то ли Крита, то ли Мэдири писклявым голосом, отражающим не менее писклявый характер, покусились на радиочастоту Нонсо.

- Для тебя я Нонсо, -- ивани обратился на всякий случай и к Крите, и к Мэдири одновременно. Тем более что это заявление было действительно полезно обеим.— Второй, синий.

Он сначала всегда им грубил. Потом их жалел. Они, вобщем, были абсолютно безвредны и беззлобны. Однажды, когда ивани навдыхался и навыдыхался донага, они укрыли его от спекулянтов, сэкономив тем самым солидный кусок его жизни.

- А мы сегодня ни-ни!  сказала Медири с игривой гордостью. – Вообще никто.

- Интересно… А что же вы, касатки, будете делать? – Тут ивани слегка пошатнуло от легкой ударной волны, произведенной ниспадающим жирным ангелом.

- Сегодня новинка!  Крита придвинулась максимально близко. -- Одежда от Вильгельма-Эвалдаса.

- Ваш второй, синий, – тело ангела вознеслось.

- От кого, от кого? – ивани иронично утрировал свой интерес.

- От Вильгельма-Эвалдаса!  приткнулась к нему Мэдири. – Ты что, не знаешь?

- Пока нет, -- ивани выдохнул синий, почувствовав, как где-то внутри зазвучала музыка; он даже подался вперед в такт трубачу и тут же расхотел слушать подружек.

Он вспомнил, зачем пришел.

Едва утрамбовав сентимент, подкативший к горлу, попытался представить, у кого можно бы спросить про рилу. Его встревожила безысходность – он затрепетал от хорошего воспоминания, он занервничал от невозможности вернуться туда, беспокойно задергался от капризного желания узнать, что и где с ним происходило в это проданное время.

Он потягивал синий, бессмысленно пялился на друзей, никого не слушал и ничего не понимал. Рила, рила, рила...

Погрузиться.

В зал протиснулся Таях – его свободному продвижению мешали две огромные сумки. Ивани и на него смотрел долго и безразлично, совершенно не реагируя на то, что Таях, чуть отдышавшись, стал размахивать руками, что-то бурно объяснять присутствующим, раздавать какие-то шмотки, а все принялись напяливать их на себя – кому что досталось.

-- Ивани, ты не участвуешь в показе? – не понятно, как Брега прорвалась через блокиратор. Причем ивани понял, что это Брега, по безумному и жалкому виду Холовала. Кажется, она добилась немыслимого – Холовал поддался отрицательным эмоциям, он познал чувство ревности, он приблизился к тому, чтобы открыть глаза, дабы убедиться в своих досадных догадках.

Ивани проигнорировал ее вопрос – в знак солидарности с другом. Пусть Холовал думает, что ивани ее не слышит.

Ивани выдохнул синий из самой глубины и снова погрузился в свою мелодию. Трубач рыдал. Ударник сдерживал ярость. Вокалист понимающе молчал.

-- Ивани, ты не участвуешь в показе? – Брега дотронулась до ивани и повеяла воистину чарующим ароматом.

Делать вид, что он не слышит ее, ивани больше не мог.

-- Я не участвую, потому что не знаю, что за ерунду вы затеяли… А что за ерунду вы затеяли, кстати?

Брега усмехнулась, а у нее это недурно получалось. Как, похоже, и многое другое.

-- Вильгельм-Эвалдас – мой брат. Он предложил, чтобы все сами надевали принесенную им одежду и демонстрировали ее друг-другу. Какая реклама сможет сработать лучше? Думаю, сегодня все раскупят. А потом… -- Брега замолчала на долю секунды. – Ты знаешь что-нибудь про «ниланердо»?

-- Читал-читал… А ты к чему спросила? Уж не хочешь ли ты сказать…

-- Вот это да… Так, конечно, всю тусовку подсадить можно… Не дурак твой брат. Хотя, я уверен, это твоя идея… Нет?

-- Попробуешь? Я угощаю. Как друга.

-- Попробую… Я от нового никогда не отказываюсь. Но только не надо «как друга». Я тебя и знать не знаю, да и Холовал скоро прозреет от волнения. Зови Холовала, вместе и попробуем.

Брега немного разозлилась такому хамоватому поведению ивани, но беспрекословно подчинилась его воле. Ей все время хотелось подчиниться чужой воле, она мечтала быть сломленной, но по-крупному не получалось, приходилось довольствоваться мелочами.

Ивани проводил взглядом Брегу и пожалел Холовала. В секунду он представил все предстоящие трагедии друга: какая-нибудь сволочь завладеет вниманием Бреги, Брега по-скотски поступит с Холовалом, Холовал потеряет свое «я»…

-- Друг, ты будешь эту гадость? – Холовал нащупал руку ивани. – Когда ты перестанешь клевать на любую фигню?

--Друг, я буду эту гадость… И почему ты называешь это гадостью? Ты сам-то пробовал?

--Нет, но я почувствовал, что происходит с другими. Я побоялся.

--А что с ними происходит? Я читал, у каждого по-своему…

--Вот именно. У каждого по-своему… А ты не думаешь, что твое может мне не подходить?..

--Холовал, мы же друзья… Я не думаю, что со мной произойдет что-то неприятное для тебя…

--Ну, как знаешь, друг…

Холовал вскарабкался на подушку. Он выглядел не так, как обычно. «Не таким счастливым», -- постановил про себя ивани и попытался рассмотреть, что происходит с другими.

Ивани действительно читал про ниланердо – последнее достижение «индустрии развлечений». Это вещество было уникально уже тем, что не имело цвета, запаха, какой-либо формы, и уж тем более, не могло выглядеть, как порошок, таблетка или жидкость. Скорее это какой-то специальный воздух, который сначала даже не знали, как продавать. Потом придумали пропитывать им носовые платки, а вот Вильгельм-Эвалдас, как видно, решил использовать его, моделируя одежду. Вильгельму-Эвалдасу светило безбедное существование…

--Возьми,-- Брега протягивала ивани галстук. – Все остальное расхватали. Мне достался только поясок…Но этого вполне достаточно для того, чтобы было хорошо.

--А для тебя «хорошо»  это что?

--Надеюсь, то же, что и для тебя.

«Сука», -- подумал ивани.

«Готов», -- подумала Брега.

Ивани ловко повязал галстук модным узлом.

Брега элегантно затянула поясок.

Целых двадцать секунд не происходило ничего.

Но вдруг ивани почувствовал, что руки его поменялись местами. Нет, не правая на левую, а с ногами. Он повилял хвостом и несколько раз гавкнул. Подбежал к подушке и поднял ногу – не ту, которая раньше была рукой, и помочился. Ту ногу, которая была рукой, он зачем-то полизал. Потом немного поскулил и растянулся на полу. Блаженство охватило его – безответственная свобода. Он подумал о том, чтобы сбегать на улицу, но здесь было явно теплее. К тому же кто-то нежно потрепал его за ухом. Он не понял, кто это – увидел лишь черно-белое перевернутое пятно. Но запах, запах был феерический! Да от такого запаха он мог свихнуться, да ради обладателя этого запаха он мог пойти на край света, да он бы еду отдал ради того, чтобы этот запах никогда не кончался. Создание с запахом лизнуло ивани в нос, он фыркнул от удовольствия и подставил морду снова. Ароматное пятно обволокло его шею, прикоснулось к его животу и, может, даже ниже живота… Пятно начало удаляться, игриво маня ивани за собой. Ивани вприпрыжку настиг источник аромата. Не прошло и пяти секунд, как ивани, терзая пятно и урча, приступил к тому, на что аромат его спровоцировал. Ивани не волновало, о чем там думало пятно, удобно ли было пятну быть не только перевернутым, но и стоять к ивани задом, выдерживая всю его массу. Ивани был груб и жаден. Периодически подвывая, он легко и быстро справился с жертвой, едва успев дать себе отчет в том, что счастлив в десятой степени. Лишь на секунду ему показалось, что он услышал какие-то негативные запахи за спиной. Но вдохновение и азарт притупили чувство самосохранения, а процесс выхода ярости не позволил обернуться…

-- Ивани… ивани… ивани…ивани…

Ивани вдруг услышал свое имя и жалобно тявкнул.

-- Ивани, очнись, дикарь…

Ивани что-то промямлил.

--Ну, вот тебе и герой-любовник…

Ивани приоткрыл глаза и увидел близко-близко воду, журчащую на дне унитаза. О господи…

Ивани обнаружил себя стоящим на коленях, обхватившим двумя руками унитаз. Брега, в разорванном платье, бережно держала его за волосы, чтобы он, по всей вероятности, не захлебнулся. Ивани с трудом поднял голову и посмотрел на Брегу – примитивное женское счастье, озарявшее ее лицо, опять вызвало рвоту.

Проблевавшись и отстранив Брегу, ивани встал и осмотрелся – конечно, он был в туалете клуба. Брега попыталась сзади обнять ивани за талию. Ивани передернуло – ее запах заставил все моментально вспомнить.

--Это было круто, -- нежно прошептала Брега. Она воистину была на вершине счастья, она не ошиблась в своем выборе и сделала правильную ставку.

Нежный шепот доканал ивани.

--Почему меня рвало?

--Доги не употребляют синий.

--Кто нас видел?

--Не знаю, мне все равно… -- Брега поняла, что никакого продолжения не будет. – Тебе было хорошо?

--Слишком. Для такого козла.

Ивани вышел из туалета. Прямо возле двери стоял грустный ангел.

--Вам два письменных месседжа, -- он протянул ивани портативный экран.

«Я больше не хотел бы с Вами общаться, потому что желаю вам зла», -- гласило первое послание, подписанное Холовалом. Ивани содрогнулся – слова были ужасны, но еще ужаснее было то, что Холовалу пришлось открыть глаза, чтобы написать это.

Второе сообщение почти вырвало из ивани стон. «С тобой», -- было написано там. И подпись: «Рила».

Часть вторая. Рила.

Рила привыкла видеть себя болезненно-красивой. Ее нынешняя здоровая красота (с высокой грудью и длинными волосами) теперь каждый раз перед зеркалом повергала ее в шок и уныние – все позади. Прозрачность заменена густотой и насыщенностью.

Был рад только папа: это он считал ее безжизненно-непривлекательной. Он часто спрашивал, не больна ли она, и радовался каждому молодому человеку, который обращал на рилу внимание.

При проявлении первого более или менее достойного кандидата на роль постоянного, папа счел своим долгом поучаствовать в судьбе дочери и вызвал молодого человека на серьезный мужской разговор.

То, что услышал папа, вогнало его в глубочайший транс. Изрядно намедитировавшись, папа пришел к выводу, что Рила – копия ее матери, но и копия его самого. В Риле по какому-то чудотворному рецепту перемешалось все: неотразимость, которой приковала к себе когда-то бывшая жена, неадекватность, из-за которой жена и стала бывшей. К этому добавлялись его безразмерные энергетика и интеллект, а присыпано все это было его «оригинальностью», которую другие называли просто сумасшествием.

«Когда же вы намерены пожениться?» -- маниакально глядел на молодого человека Отец.

«Понимаете»,-- мямлил юноша,-- «Я не могу жениться на риле, хотя очень хочу».

«Так в чем же дело?» – Отец даже подумал о чести дочери.

«Она никогда, понимаете, никогда не выйдет за меня замуж. И вообще, наверное, ни за кого. Все хотят на ней жениться. Все смотрят на нее, как завороженные. Но ни у кого ничего не получится. Я ее очень хорошо знаю.»

Дальше последовал обрывистый, скомканный текст, который, собственно, и повлек за собой вышеописанный транс папы.

Она – очень сложная девушка. Сострадание – самое сильное ее чувство. Из сострадания она может умереть. Жестокость – второе ее сильное чувство. Жестокость ее неотделима от сострадания. Она, понимаете, найдя на улице раненое животное, притащит его в дом и сделает ему операцию, не взирая на его крики и стоны. И потом будет ухаживать за ним, и выходит его, и получит две тысячи пятое безоглядно преданное себе создание на земле.

А эти ее заскоки? Понимаете, она часто говорит, что ей мешает шея, что без шеи ей было бы гораздо удобнее. Недавно ей показалось, что жевать бессмысленно. Позавчера она проснулась ночью в слезах и сообщила, что не помнит, как вдыхать. Требовала объяснить, как я это делаю, а когда я объяснил, она заявила, что я плебей и делаю это абсолютно неэстетично.

А о сексе она знаете, что говорит? Он не нужен! Потому что превращает человека в слюнявого идиота, он перестает себя контролировать и в это время не может думать о великом и принимать важные для Родины (!?) решения. Она все время принимает какие-то решения, причем, не смейтесь, действительно важные для Родины.

При этом она часто плачет – из-за того, что дождь. Из-за того, что снег. Из-за того, что день закончился. Из-за того, что запретили инглиш. Из-за того, что бабушка на улице просит милостыню. А потом безудержно рада – опять из-за того, что дождь. Из-за того, что снег. Из-за того, что накормила бабушку. Из-за того, что она не боится писать на инглише. Из-за того, что все впереди…

И она очень много денег тратит на время…

«Ну и ну…», -- папа принялся вытачивать клише для будущего дочери. «Старая дева до конца дней,» -- хотел было приложить горячее клеймо, но повременил. . «Или первая в Сити-тауне женщина с десятью законными счастливыми мужьями одновременно»?

Проснуться

Ах, как великолепен был ее во вчерашний сон! Да если б знала она, что сон будет таким теплым и красивым, легла бы спать раньше без страха за грядущие кошмары.

В комнате ее расположился огромный кит – черный, гладкий, блестящий и добрый. Ему не хватало воды – всю ночь Рила поливала его из лейки и увлажняла мокрой тряпочкой. Заливала ведерком водичку в дырочку над глазами, -- кит благодарно хлопал хвостом и выдувал фонтан, устремлявшийся в радугу. А потом Рила поняла, что он такой скользкий и большой, что можно вполне использовать его вместо ледяной горки. Накатавшись вволю, Рила прорубила дыру в стене комнаты и выпустила кита в океан. Пока он не скрылся за горизонтом, выплюнув прощальный фонтанчик, она плакала на берегу, но потом осознала, что кит счастлив и удовлетворенно проснулась.

На сегодня было столько всего запланировано! Поработать, почитать, написать, проверить, отослать, вызвать, поздравить, выбрать, съездить, помочь и приготовить. И самое главное – нужно было купить немного времени для себя и для Рентената.

Поскольку настроение было хорошим, Рила надела свое любимое платье – в нем она была не просто стройна. Лиловый фон и нежные подсолнухи до пят – красиво, легко и длинно.

Предвкушение. Вот к чему подвел ее сегодняшний сон – и хотя предстояло неприятное (купить), сегодня это казалось не таким уж постыдным. Одно то, что делала она это не ради перепродажи, вселяло ей надежду, что цель оправдывает средства.

Подумав о Рентенате, Рила покачнулась от душераздирающей нежности. Так, как он нуждался в ней, не нуждался никто и ни в ком. За эту безысходность Рила готова была сделать для него многое.

В этом году Рентенат был старше Рилы в четыре раза.

Жизнь свою он прожил браво и широко – занимался всем, чему теперь с удовольствием учил Рилу. Она была для него чудом – всю жизнь ему попадались лишь жалкие ее подобия – перезревшие демоницы или зеленые пигалицы.

В ней сочеталось все, что вкладывал он в понятие идеальной женщины: кротка и надменна, умна и игрива, красива и угловата, жестока и наивна, как ребенок, жизнерадостна и молчалива…

Ей посвящал он все свои деяния, а в итоге и всю свою жизнь, так и не встретив ее, а она появилась поздно, когда закат стал наводить тоску и желание прощаться.

Немощность злила Рентената, он возненавидел все, что напоминало ему о ходе истории.

Когда Рила говорила, что любит его, он верил в ее искренность, но как тошнило его от этой любви – дочерней, нет, внучатой, нет, вымученной авторитетом. Он понимал, что она одинока, потому что нет ей равных на земле. Он видел, что она обречена на вечное сражение с повседневностью и обыденностью, но, катастрофа, он уже не мог разделить с ней ее жизнь, лишь в силах был давать свои противные, старчески-мудрые советы.

Рядом с ней он был несчастен, оттого, что жалок. Она была счастлива рядом с ним, оттого что всемогуща. Он был несчастен без нее, оттого что не мог дышать. Она была счастлива без него, потому что знала, что скоро с ним встретится.

Еще пять лет назад Рентенат ни за что бы не поверил, что и сам переступит через принципы хронологичности и согласится спускать состояние на скупку дополнительных минут жизни. Когда Рила впервые это предложила, он впервые (и в последний раз) ее ударил – ее идея унизила его и вогнала в рамки обреченного долголетия, хотя сам он…

Но потом, вот слабость старца, он согласился. И, подобно маньяку, ждал ее с новой дозой. В реальности это еще более угнетало его – знал ли он сто лет назад, что будет по-настоящему счастлив только в параллели. В реальности он называл это патологией старческого онанизма: ужасно, он использовал купленное время, для того, чтобы быть молодым и проводить его с Рилой. Рила же в это время жила своей жизнью, не покидая реальность, и знала о том, что делает с ней Рентенат, только из его частично откровенных рассказов.

Сегодня он очень боялся, что она не принесет.

Она позвонила, сказала «Я на площадь», и он потратил три часа реальной жизни, чтобы дождаться её с восхитительным часом жизни купленной, параллельной.

Солнце. Солнце. Солнце. Еще тысячу раз можно было бы повторить это слово и ни разу не произнести слова «облако» или «ветер».

Рила втекла в площадную толпу. Она шла легко и радостно, мечтая доставить удовольствие Рентенату Великолепному.

--Покупаю время, -- тихо, но внятно твердила она. – Покупаю.

Покупателей сегодня было много, а продающих -- словно всех убило. Прошатавшись по площади больше двух часов, она заволновалась – был шанс уйти ни с чем.

Случайно она натолкнулась на мальчишку со злым лицом, пожалела его, хотя он и наступил ей на ногу, не извинившись. «Бедный мальчик», -- подумала она, представив степень нужды, которая заставила его выйти на улицу, вытерла босоножку и, подняв глаза, увидела сидевшего на корточках парня, держащегося за сердце.

-- Вам нехорошо?—спросила она с нежностью, готовая помочь.

Парень поднял неестественно красивое лицо, что-то пробормотал и, видимо, желая рассмотреть ее получше, сделал козырек из своей ладони.

Тень помешала ей продолжить восхищаться его изысканно неправильными чертами, но она сразу определила в нем ивани – он был очень похож на молодые фотографии Рентената.

-- У вас лишнего времени не найдется? Я по хорошему курсу. Мне немного нужно, -- Риле стало как-то неудобно торговаться, ей вообще стало очень не хотеться, чтобы он подумал, что она занимается скупкой постоянно.

Чудесно, он согласился продать час и даже повел ее к себе домой, что было гораздо безопаснее, чем заниматься этим в подворотне. Дальше все было, как обычно, только вот, не понимая почему, рила не сказала, как ее в действительности зовут, наврала, что работает на Рентената, и, когда сделка состоялась, вдруг почувствовала, что не очень хочет уходить.

Она вышла из его дома с каким-то осадком. Она вообще не знала этого парня, но почему-то еле удержалась, чтобы не остаться. Она все прокручивала и прокручивала ситуацию с того момента, как ей на ногу наступил мальчишка до момента, когда она начала отбирать время. В этом забытьи она наткнулась на Рентената.

--Ой, прости, я что-то вообще не заметила, как дошла…--не глядя на Рентената, отрешенно произнесла рила.

--Перке, детка. Я очень волновался. Все хорошо?

--Да, все нормально. Просто как-то… не знаю… Я купила. Сразу будешь?—Перке расстелилась на кровати и закрыла лицо руками. –-Не называй меня Перке. Ты же знаешь, я ненавижу это имя. И не называй меня детка.

--Что с тобой? – Рентенат впервые уловил в риле что-то вроде злобы.

--Я правда не знаю, милый, -- заплакала рила. –Помоги мне.

--Я не смогу тебе помочь, если ты не расскажешь, что произошло, -- Рентенат не хотел слышать, что произошло. Он всегда боялся услышать то, что она сейчас собиралась ему поведать. Но, как видно, время настало, и он положил ее голову к себе на колени, сжав свое сердце в тиски.

--Когда я покупала время, -- начала рила…

--Ты встретила парня,-- продолжил Рентенат. –Он не был похож ни на кого из тех, которых ты встречала ранее…

Рила утерла слезы и уставилась на Рентената:

--Откуда ты знаешь?.. Он был похож на тебя!

Рентенат монотонно продолжал:

--Ты не сказала ему свое настоящее имя, ты наврала ему какую-нибудь гадость про меня…

--Не правда! – взвилась рила. –Я не говорила про тебя ничего плохого!..—Ее рыдания усилились.

--Он пригласил тебя к себе, а ты возненавидела меня за то, что тебе пришлось отобрать у него время и отдать мне…

--Все неправда, неправда!—кричала рила и металась по кровати. –Зачем ты так?..—она бросилась на пол и обняла колени Рентената.—Не надо!

Рентенату стало до боли жаль девочку. Проснувшийся в нем садомазохизм не давал ему возможности остановиться, он продолжал и продолжал втыкать предательские иглы в свое самолюбие, не забывая при этом отрывать куски от сердца рилы. Такое случилось с ним впервые. Никогда он не опускался до такого. Больше всего на свете он боялся причинить ей боль. Ложь. Больше всего на свете он боялся остаться без нее.

Рила лежала на полу, почти не дыша. Глаза ее, уже пересохшие от долгого неморгания, бессмысленным стеклом отражали потолок. Угомонившийся Рентенат так и сидел на кровати, страдая от виновности.

--Прости меня, детка…--шептал он, качаясь из стороны в сторону.

--Ничего, --низко сказала рила. –Я никого, кроме тебя не люблю.—Глаза снова наполнились слезами. – Не умирай только никогда.

Рентенат едва выдержал ее слова. Он, как мальчишка, совершенно не знал, что нужно сейчас делать.

--Рил,--выдавил из себя он. – Давай как всегда.

И удивленно услышал «Давай». Это было в ней драгоценно: она не могла находиться в ссоре больше минуты.

Когда он очнулся, она лежала возле его ног клубком.

--Расскажи, что мы делали, -- сразу отреагировала она на его пробуждение.

-Мы были на океане. Ты в белом платье, прекрасная… Мы много целовались, ели лед, вытачивали бусы из ракушек… Ты пела. Я готовил еду. Мы нашли птицу.

--А там не было кита? – перебила рила.

--Нет, детка, кита там не было. А зачем тебе кит?

--Не знаю, -- задумчиво произнесла рила.

--Ты знаешь его телефон?

--Чей телефон, кита?  захохотала рила, думая, что Рентенат, как всегда, заигрывает с ней.

--Нет,--серьезно ответил Рентенат.  Того молодого человека.

Рила удивленно приподнялась.

--Нет, не знаю … Ты почему об этом спросил?

--Найди его, -- сказал Рентенат. – С ним узнаешь настоящее.

Перке чуть-чуть не сошла с ума, пока умаляла себя не делать того, на чем настаивал Рентенат.

Сердце её предательски грохотало, оно не собиралось давать покоя никому – ни ей, ни Рентенату.

Она представляла, как они встретятся. Она так далеко заходила в своих фантазиях: вот они идут вместе, мотая руками, вот едят, вот поют…Ей даже казалось, что он ищет ее.

Она обращалась к себе с приказами и распоряжениями, повелительным тоном объясняла идиотизм и ненужность каких-либо дальнейших действий, связанных с… Но нет, его имя было занесено Перке в черный список запрещенных буквенных сочетаний.

Еда входила в Перке легко – она ее не замечала. Еда тут же покидала Перке – так же быстро, как сменялись в памяти кадры с его изображением. Перке ела, тряслась, рыдала и блевала. Она зажигала свечи, укладывалась на пол и умирала, тут же вставала, красила губы и начинала записывать мысли. Потом снова ела и дальше – по кругу.

Рентенат молчал, прощаясь.

Однажды Перке схватила руку Рентената, поцеловала ее горячими губами и вышла из дома.

Перке точно знала, куда идти – к нему домой. Она точно знала, что сказать – «привет». Она точно знала, что делать, если его нет дома – идти на площадь и спрашивать о нем. Она была уверена – этот ивани рядом.

Все получилось невероятно легко: хотя дома ивани действительно не было, в дверях его торчала записка: «Еши, я в «Гренадине». Перке чуть не разорвало на куски от удачи – она завизжала и затопала, предвкушая встречу. Ее даже не смутила эта еши, к которой предупредительно обращался ивани, в этот момент ее ничего не могло смутить.

Перке помчалась на площадь.

А площадь была пуста, но так великолепна, словно спящая принцесса за секунду до пробуждения. Шелестящие под ногами бумажки веселили Перке – она подпихивала их носком туфли и догоняла их, опережая ветер. Она ворвалась в «Гренадин» без тени смущения, не смотря на то, что всегда знала, о том, что рилам здесь не место.

- Посоветуйте мне что-нибудь, -- игриво шепнула она жирному ангелу, снизошедшему с небес с резиновой подстраховкой.

- Возьмите пятый нежный, -- умиленно произнес ангел: он так любил советовать, но ивани всегда все знали сами.

Перке потянула розовую жижу – зазвучала невероятная музыка. Перке готова была остановиться и на этом – для одного дня было достаточно. Предвкушение было настолько сладостным, что воплощение могло бы все отравить.

--Вы знаете Нонсо? – все же не удержалась Перке, позволив ангелу снова ощутить его значимость.

--Нонсо знают все, моя дорогая, -- важно начал ангел, но вдруг смутился. -- Однако сейчас я не рекомендовал бы вам его видеть.

От волнения температура у Перке резко поднялась. Ее снова затошнило.

--Покажите, где туалет, -- прокашляла она.

--Прошу Вас временно воздержаться от его посещения…Мадам!

Перке уже не слышала, она неслась к воде, интуицией безвыходности определяя дорогу.

Дверь в дамскую комнату была приоткрыта, Перке распахнула ее – и не сдержалась, буквально вывернув нутро. Содрогаясь в углу, она ненавидела себя за слабость, а кто-то еще выл рядом, да еще какая-то шикарная дама, почему-то, правда, в разорванном платье, появилась за спиной со словами «Что-то сегодня все блюют». Дама вымыла руки и широко раскрыла дверь кабинки.

Перке увидела Нонсо, он стоял на коленях, обхватив руками унитаз. Дама держала его за волосы  по всей вероятности, чтобы он не захлебнулся.

- Ивани, очнись, дикарь… -- дама теребила Нонсо. Перке вспомнила только что услышанный вой. – Ну вот тебе и герой-любовник…-- Перке сползла по стене и охватила голову руками. – Это было круто, -- нежно шептала дама. – Перке застонала и отключилась.

- Мадам, очнитесь, мадам… Вам нехорошо? Господи, вы же только один нежный выпили, господи, да что же это такое!…-- ангел сотрясал Перке, обесцвеченное тело которой пришлось вытащить на улицу.

Прийти в себя.

- Все в порядке, простите меня, -- Перке тихо пришла в себя. – Спасибо вам.

- Вы из-за нежного? Или что-то другое употребляли? – ангел не унимался.

- Не волнуйтесь, правда, все в порядке, -- Перке даже попыталась погладить руку ангела.

- А я , представляете, подумал даже, что вы умерли… А потом, думаю – нежели из-за нежного. Тогда мне труба. А потом… Послушайте, а вы про Нонсо зачем спрашивали? Вы знакомы? Может он отвезет Вас?

- Нет!!! – закричала Перке изо всех сил. А потом спокойно: - Нет. Просто передайте ему месседж.

Перке совершенно не понимала, зачем она это делает. Вдруг в ней проснулась какая-то жестокость. Причем, к себе.

- Передайте ему что-нибудь эдакое, -- зло и внятно проговорила она.

- «Подонок»?, -- услужливо предложил ангел.

- Нет, -- улыбнулась Перке своим трагическим мыслям. – Передайте: «С тобой». И подпись: «Рила».

Часть третья. Ёши.

1. Ёши обладают несколькими уникальными талантами. Один из них – искусство плакать.

Когда литровые слезы катятся по их щекам, ни одна ниточка либо точечка их макияжа не страдает от этого, чего не скажешь об окружающих.

А окружающие при этом размазываются совестью. Ведь искусство ёши заключается еще и в том, что они умудряются плакать иногда до тысячи раз в день, по тысяче разных причин, но в головах очевидцев происходящего неотступно маячит мысль: «Ёши никогда не плачут. Я виноват. Что сделать во имя прощения?»

2. Второй талант ёши  умение слушать. Точнее, не слушать, а слышать. Еще точнее: не слушать и не слышать, вообще не обращать внимания на то, что им говорят, витать в своих собственных мыслях. А потом  о чудо!  воспроизводить все сказанное тобой за последние полчаса с точностью до микрозвука.

Схема до боли проста: ты взахлеб рассказываешь о наболевшем, ты эмоционируешь, ты даже, возможно, кричишь – они смотрят тебе в глаза, кивая головой и чуть улыбаясь, а в тот момент, когда тебе нужна их реакция, ты понимаешь, о демоны, они не слышали ни одного твоего слова! Тогда ты, как больной садист, извергая лаву пены, принуждаешь их сознаться в невнимательности и безразличии. А они, о ангелы во плоти, как цифровой диктофон с чувством и расстановкой пересказывают все, о чем ты тут орал. Во время воспроизведения они вникают в суть текста и, знаете ли, выдают тебе долгожданную свою реакцию. Они могут расхохотаться, если ты ждал смеха, они могут заплакать, если ты о грустном, они могут согласиться или опровергнуть предположения. И ты сдуваешься – ну, ладно, милые, простите меня.

3. Ёши везет – они никого не любят. Они относятся спокойно даже к себе, не тираня себя самоанализом. Какие бы ни были они, но они есть – с этим они готовы мириться.

4. Если Вы захотите научить маленьких ёши плавать – они согласятся. Вы долго будете объяснять им методику и технологию, приводить примеры спортивных достижений и пугать их ужасами о возможном утоплении, вы проплывете километры для того, чтобы на практике доказать, как это просто – плавать. Изможденный, вы возьмете ёши на руки, занесете далеко от берега на самую глубину, скажете «А теперь, давайте сами!!!» и отпустите их.

Они с тоской посмотрят на Вас и обречённо пойдут ко дну, сложив ручки вдоль тела.

Они коснуться ногами донных камней и будут стоять там, скрытые под воду, не дыша. Ёши будут ждать, пока вы их достанете. Ёши никогда не научатся плавать, потому что они не видят в этом никакого смысла.

5. Если вдруг ёши увидят разбитое стекло на полу, они поднимут его, внимательно изучат и спросят у вас, что с ним делать. Забыв, что вопрос задают ёши, вы скажете «Да ничего!». Ёши тихо положат стекло ровно на то же место. Позже вы порежете об это стекло ногу. Именно вы, потому что ёши будут обходить стекло стороной, а вы будете уверены, что стекло убрано.

6. Ёши невозможно доканать – они способны отложить плохие мысли на завтра.

7. Ёши не устают – они не перетруждаются. Они делают хорошо и мало. Если делать много, то с тебя и спрос велик – таков закон ёши.

8. Ёши всегда очень привлекательны, как любые полукровки. Ёши не имеют ни капли чуткости и сострадания, но почему-то всегда готовы вам помочь. Причем, бескорыстно (только, если без вреда для себя).

9. Ёши никогда не врут – это требует слишком большого напряжения. Они рано укладываются спать – заботятся о здоровье. Рано встают, потому что долго собираются. У них всегда есть деньги – у них хорошая работа.

10. Ещё у ёши всегда есть свое собственное мнение, которое они никогда не скажут, и они любят казаться скромными и беззащитными.

11. У ёши никогда нет имен – их так и зовут «ёши» – и они всегда женского пола.

Не было имени и у сводной сестры Нонсо.

В последний раз ёши слышала своего брата, когда он просил денег по телефону. Он ни слова не сказал о деньгах, но больше он никогда ни за чем не звонил, оттого логические упражнения были абсолютно ни к чему.

Потом брат снова пропал, как пропадал всегда, обидевшись на отказ в гуманитарной помощи.

Нонсо казался ёши слишком другим и слишком легкомысленным. Если и доводилось им встречаться, то говорили они о том, что, вот, мол, как интересно – разговаривать-то нам и не о чем. Ёши для Нонсо была слишком стабильна – как и все ёши она невнятно делала карьеру, откладывала на квартиру и ждала свою половину, заранее наделенную целым списком качеств, выпадение хоть одного из которых не прощалось.

Ёши слепо следовала всем канонам «Теории Избранности», проповедуемой одной из радикальных партий, хотя сама была рождена вопреки основным принципам этой теории: объединяться только с избранными, рожать избранных детей, избегать тех, кто может разбавить кровь. В результате того, что отец их (ивани), будучи в абсолютно здравом рассудке, предпочел однако матери Нонсо (тоже ивани) узкоглазую ганатами, произошло вот это вот самое страшное, чем пугали детей ивани в школе: родилась ёши – венец того, как Избранное и Низшее дают в сочетании Посредственность.

У ёши теперь был один только шанс: снова соединиться с ивани. Справедливость восстановилась бы хотя бы в детях – ёши была уверена, что достойна этого и, что интересно, совершенно не собиралась прилагать к этому никаких усилий.

…Неделя выдалась удачной – в ней, на этот раз, не было понедельника. Расстроенными выглядели только те, кто назначил на этот понедельник свидание. Но что за идиоты предаются романтике по понедельникам?

Ёши абсолютно спокойно начала будни со вторника и всё бы методично закончилось пятницей, если бы не позвонил какой-то странный тип, который представился Холовалом. Он-то и сбил все планы ёши на ближайшие сто лет.

Часть четвертая. Холовал

-День или утро, или вечер, или что там сейчас, добрые… -- ёши удивило уже это бредовое начало разговора, не говоря уже о незнакомом нерегламентированном мужском голосе.

- Ночь сейчас, я вас слушаю, -- ёши не спалось, оттого голос её прозвучал вполне бодро.

- Меня зовут Холовал. Это моё настоящее имя. Я – бывший друг вашего брата Нонсо.

- А сколько нужно? – незамедлительно отреагировала ёши.

- Я вас не очень хорошо слышу, если я вообще туда попал. Я на всякий случай повторюсь, если вы так же нехорошо слышите меня. Меня зовут…

- Я слышала – Холовал. И вы почему-то бывший друг моего брата, хотя это и не удивительно. И вы почему-то звоните мне среди ночи, а я спрашиваю у вас – сколько денег Нонсо попросил занять?—ёши подумала, что имеет дело с каким-то очередным умалишенным дружком Нонсо, который мямлит еле-еле слышно, при этом, наверное потеет, потому что одышка сильная, и все такое…

- Нонсо не просил меня о деньгах, ёши. Но я не знаю, кому позвонить, кроме вас. По некоторым причинам я очень ненавижу Нонсо в настоящее время, но то, что с ним происходит наверняка должно волновать вас как его ближайшую родственницу. Я не могу позвонить его родителям – я не смогу им все объяснить. Вы всё-таки молоды и в состоянии какие-то вещи понять и перенести… Нонсо говорил, что у него никого кроме вас нет…

- Кроме меня? – последние слова Холовала изумили ёши. Она представить себе не могла, что брат вообще когда-либо говорит о ней. – Не понимаю… Но ладно, что там с ним?

- Мы могли бы встретиться?

- Сейчас??? – ёши посмотрела на часы: до работы оставалась восьмая часть суток.

- Мы не можем терять время…

- Ладно, где? В вашем этом крутом гадюшнике для ивани? Меня туда не пустят, сами знаете…

- Нет, нет… Я могу заехать, я сейчас вожу машину сам… Или приезжайте ко мне…

- Очень деликатно для первого знакомства…-- пробормотала ёши. Но внятно произнесла: -- Адрес.

Ёши совсем не разволновал этот придурковатый парень – ни своим приглашением, ни, тем более, происходящим с Нонсо.

Ёши немного раздражало, что она должна переться чёрти-куда из-за своего нерадивого братца, среди ночи, да перед работой, да неизвестно к кому… Но она все же ехала. Ей, в общем, все равно не спалось…

Навигатор жеманно сказал «Через три вздоха направо» и «Вот здесь». Ёши притормозила возле необычного дома -- удивительно красивого по-человечески – без последних там чудо-наворотов, да ещё, что странно, без гаража. Ёши не помнила, когда в последний раз оставляла машину на улице – это, вообще-то, было запрещено в Сититаун-Вилледже. Но возле дома уже стоял припаркованным чей-то элегантный монстр, поэтому ёши преступила закон, не задумываясь.

Раздалось жужжание, стена дома поднялась, оголив красивейший из холлов, когда-либо увиденных ёши. Посреди уюта и вкуса стоял добрый молоденький толстячек и смущенно улыбался. Нервничал.

-Проходите, проходите…

Всё так странно было в его доме – не менее странно, чем сам хозяин. Безумное количество восточных штучек-дрючек, азиатских фенечек и чистота на фоне благовоний. Выпуклые углы, потолок-полусфера и немного оранжевого цвета в воздухе, кот большой, видимо, монах.

-Так что же с моим братом?

-Ах, если бы вы только знали.

-Его жизни осталось совсем немного. Она близится к закату.

-Он болен? – невозмутимо поинтересовалась ёши, разглядывая пол и потолок.

-Нет, он, похоже, любит…

-Любит? Не смешите меня. Бездельник и безответственный разгильдяй…Подождите, что же, от любви теперь умирают?

-Он принимает всю эту дрянь… Ему всё время нужны деньги, менялы не дают ему спуску. Он продаёт по несколько недель в день.

-Ему просто скучно. Ему всегда было скучно, потому что он был выше любого цивилизованного занятия.

-Прошу вас, он очень хороший человек.

-Одно другому не мешает. А что это у вас кот такой огромный? Кстати, вы ивани?

-Да, я ивани. Пожалуйста, давайте ему поможем. Есть некоторые люди на земле, которые просто должны жить, вне зависимости от того, какую социальную пользу они приносят.

-Ну, хорошо. Я могу дать денег, немного правда – но он всё равно растратит их на эту ерунду. Я всегда знала, что он плохо закончит… Больше у меня ничего для него нет.

-Немного любви и сострадания?

-Немного жалости и доброты?

-Немного интереса?

-Поедемте к нему. Вдруг он вас послушает.

Ёши вяло посмотрела на часы и согласилась.

Часть пятая. Светотень.

Рила больше не бывала у Рентената. Одержимость Нонсо каким-то кощунственным образом отобрала у неё всё то тёплое, что она испытывала к родному. Её стали раздражать все человеческие проявления, все попытки окружающих сделать для неё что-либо хорошее. Она отдала собаку и перестала жалеть замерзающих птиц.

Рентенат стал для Перке виновником всех бед – это он приручил её, лишив юности, это он заставлял её покупать и продавать время, это он позволил ей искать человека, это он не уберёг её, хотя всё знал, это он.

Рентенат дал себе слово дожить мудро. И, хотя за любых (реальных или параллельных)полчаса с Перке он отдал бы, не задумываясь, всё, что было у него и до и после, он не трогал её. Просто отпустил. И, вы знаете, был уверен, что она ещё успеет вернуться.

А Рила не собиралась никуда возвращаться. Вот то, что вызывало у неё теперь уже хроническую тошноту: ей не хотелось ничего из того, что у неё было. «Вот как странно,  писала она. – Я вообще не знаю ЕГО. Я вообще ничего о нём не знаю. Я полностью выдумала его, а затем позорно блевалась из-за того, что он, видите ли, не такой, какой мне нужно. А с чего я решила, что ОН не такой? Он и помнить обо мне не помнит, но я, по скотству своему, почему-то требую от него заочной страсти, незыблемой преданности, беспрекословного романтизма… Что ж я всё думаю о тебе? Как же избавиться от тебя? Что ж ты привязался ко мне? Я жить хочу… Отстань.»

Рила встала и села. Снова встала, замерла на секунду и села. Нервно подскочила, но передумала и примостилась опять.

Нещадно звонил телефон.

Она, что когда-то слыла болтушкой, теперь ненавидела все средства связи и общения. Она, всегда боявшаяся пропустить звонок, не поднимала трубку.

Так не услышала она из первых уст, что получила награду за свою научную работу, так не приняла она приглашение на самую известную в мире конференцию, так не была поздравлена с днём рождения, так получила выломанную дверь (полиционеры, возглавленные отцом)…

А за выломанной дверью – и мама с зеркалом: «Доченька, возьми себя в руки», и Керен – такой красивый и заманчивый ровесник.

Он настолько чужой, что ему можно все сказать откровенно.

Он выслушивает. Сухо комментирует: «Незачем так фантазировать»  и поднимает на неё глаза.

Он: Скажи «нет».

Она (молчит, слегка вращая головой): Нет.

Он (передёрнув плечи): Хорошо, что нет. (У него начинают блестеть глаза). Иначе я бы остался.

Она (снова молча): Оставайся.

«Раздраженность часто притупляет здравость ума. Раздражаешься сама, заводишь Керена. Раздражаешься ещё больше тем, что Керен заведён. Злорадно удовлетворяешься обоюдной раздражительностью, что в итоге выводит окончательно…

Я умираю без Нонсо. Я ненавижу Керена. Я убиваю Рентената. И во скольком же отказывает себе человек, зная названия своим действиям? Эти названия сидят глубоко в подкорке и разрушают всё, придавая этому всему точное значение.

Этот человек – я. И я не хочу ничего делать, если это так называется. Я – за словарь замены слов, в котором нет ни одной провокационной пошлости, где навязчивые состояния организма зовутся волной либо закатом, где стоящая на четвереньках – девушка на локтях.

Отвращение и брезгливость – чувства главные и странные, вызывающие гораздо больший интерес моих мозгов, чем страх и недоумение…»

-Керен, я схожу на площадь…

-Ну, я хочу купить немного времени…

-Ты же обещала больше этого не делать.

-Мне немного нужно. Я хочу пофантазировать.

-Тебе дать денег?

-У меня есть.

-Как ты это делаешь?

-На холодильнике инструкция.

«Для продающих время: задумай период и продай. Период отнимется от конца твоей жизни. Для покупающих время: согласуй период и возьми. Для использующих время: задумай, что хочешь делать, возьми время и делай».

- Так просто?

-Да. Если я куплю твоё время, ты не будешь знать, что с тобой происходило. Ты просто будешь жить немного меньше. У меня же появиться параллель, которая не укорачивает реальность.

-А что может происходить?

-Всё, что хочешь – можешь украсть, можешь убить…

-Ты хочешь кого-нибудь убить? – Керену хотелось пошутить.

-Я жить хочу, Керен. Я просто хочу немного пожить.

Вернувшись через два часа с раздобытым временем, Перке легла на ковёр и вспомнила самую красивую историю, рассказанную Рентенатом о ней – кусочек жизни, на который была потрачена часть времени, купленного у Нонсо. Она захотела быть рядом с ним и видеть южных животных.

Часть шестая. Брега.

Душа сотрясалась.

Причём, вдруг стало очевидным, что находится она в районе солнечного сплетения. А также немного внизу живота и в икрах – их часто сводило судорогой.

Дух надломился где-то у истока. И одна из частей его, что поменьше, осталась пригодна только для претензий к жизни и обществу.

-Брега, воды…

-Да, дорогой.

-Брега, мне плохо.

-Знаю, дорогой.

-Достала ты меня, Брега.

-Ничего страшного, дорогой.

-Ты – дура, Брега…

-Ну, что ж поделаешь, милый.

-А что нужно сказать, чтобы вывести тебя из себя?

-Я и так не в себе, родной.

Брега роскошно полыхала своей знаменитой неискренней улыбкой. Она не испытывала особенной радости от общения с Нонсо. Он был ещё тот перец -- недостатки его так и пылесосили её мозг. Чаще всего ей казалось, что он никто. И всё на что способен, так это только торговать своим временем.

Ещё он вообще никогда не бывал в хорошем настроении, разве что только после ниланерда. И он совсем не любил её – это понимала она, это знал он, это замечали остальные.

Но прервать ядовитый союз не возникало и мысли.

В этом чудо порока.

Часть седьмая. Нонсо.

Под яцатидем ивани прочитал свою запись о Риле одну тысячу пятнадцать раз.

Под снарт он в течение трёхсот часов пропялился в слова «С тобой».

Под ниланерда он побывал и козлом, и собакой и принцем, и миллиардером, и цветочком (пестиком) рядом с Брегой (тычинкой).

Под гротсов он пропарил над всеми континентами, вдыхая чудный воздух странствий и приключений.

Под ледерпсеб он потерялся в пустыне, затушил о ладонь сигарету, нассал посреди площади и проснулся под капотом шикарного лимузина от Gucci, хрипя от боли в застуженных лёгких, харкая кровью.

Он транжирил свою жизнь лишь для того, чтобы стереть из разума, нагревающего его щёки, надувающего артерию от брови и выше, мысль о самом хорошем, что произошло с ним в жизни – о том, чего он пока не знал.

Единожды приняв решение найти прелестное создание, ивани преодолел несказанные преграды – как минимум, лень и стеснение, но и добился несказанного. В месяц обошлись ивани полиционеры, идентифицировавшие всех рил, что могли бы спекулировать временем. Но представленные портреты не оставили ивани никаких надежд.

Тогда он обменял тридцать часов на список миллиона рил, проживавших в Сититаун-Вилледже. Два с половиной дня ему стоила работа канцеляров, что выделили из списка всех тех, кто старше пятнадцати и моложе тридцати пяти лет отроду. Двадцать два дня – по дню каждому—он заплатил шныряльщикам, которые за десять дней обошли 1 319 рил, задавая им один и тот же вопрос: «Есть ли у Вас платье в подсолнухи?».

Если верить – получается всё. Так один из шныряльщиков попал к Рентенату.

Ну, конечно. Рентенат сразу догадался, в чём дело. Услышав про платье, подаренное им Перке, он ещё сильнее ссутулился и возненавидел мальчишку.

- Дайте мне его телефон, -- без лишних разглагольствований рявкнул Рентенат, не дослушав даже объяснения шныряльщика. – Я ничего не скажу вам про Перке. Но ему позвоню.

Позвонил он не откладывая. Был сух, но свят – творил великое и бескорыстно.

- Я скажу Вам, как ее найти,  сказал Рентенат. Но только посмейте её обидеть. Она – всё, что у меня когда-либо было.

- С-сскажите, -- выдавливал из горла ивани. –Сссссскажите мне что-нибудь о ней. – Его колотило так, что он едва держал трубку у уха.

-Хочешь знать, почему тебе тогда было хорошо, несмотря на то, что ты продал ей свое время?

-Дд-даа… Дааа… -- у ивани медленно отнимались ноги. Пульс становился громче голоса Рентената.

- Пропасть лет лежит между нами… Твоё сраное никчемное время, мой молодой друг, я покупал, чтобы проводить его с ней.

- Ччччто вы … Нет, я , наверное, не могу спрашивать…

- Спрашивай, тебе сопляку не поможет… Только я могу придумать такое, я -- проживший десять десятков лет… Я придумал животных, которых перевозят на поездах из города в город, но на рассвете гонят со станции к цирку шапито. Они счастливы – они в гостях, они на земле. И ты можешь представить, что видели это в жизни только мы?..

Гудок. Гудок.Гудок.

Три часа ночи.

Гудок. Гудок. Гудок. Гудище.

Гудок. Гудок. Гудок. Абонент не хочет принимать ваш звонок.

Ночь. Абонент включил режим запрета входящих звонков. Утро. Вы позвонили Перке. (Её зовут Перке). Вы можете не оставлять никакого сообщения, потому что мне абсолютно всё равно, кто вы и зачем звоните. (Она не меняла. Она не спекулировала моим временем). Гудок. Режим запрета. Гудок.

Брега приволоклась. Гудок. Отстань. Гудок. Абонент не хочет. Позвоню сто раз. Подними же трубку. Ровно сто раз. После этого пойду к ней. Я должен её видеть. Раз, два, сто…

Вот в подъезд заходит… она? И такой симпатичный её ровесник. Я всё выдумал. Я идиот. Брега. Я понял, я буду там, где хочу быть. И с тем, с кем хочу. Брега, я вернусь туда, где тебя нет. Брега, я попробую быть с ней. Брега, мне нужно время, чтобы…

О чём-то громком и странном,

Приближающемся незаметно и страстно,

Лениво и весело одновременно…

Перке распахнула окно и легко сказала «Посмотри».

Только ему она доверила слонов, верблюдов и пингвинов, важно и вперемешку шествующих в цирк.

Он без труда принял восторг центральной улицы, ещё никогда не трогавшей ступней южных животных, и асфальта, нежно прогибающегося под их гулкими шагами.

-Я хотела бы спеть, -- сказала Перке, подумав о горячем солнце далёкой пустыни.

-Холодно, -- сказал он и распростёр объятья навстречу ноябрьской луне.

-Мне бы хотелось, -- повторила Перке уже про что-то другое.

Он ссутулился, прислонившись к ней чистой щекой, и что-то ответил.

Перке ничего не услышала, но она и так знала об этом, потому что светало.

Нонсо, очнувшись, осознал, что он был счастлив впервые за всё последнее время.

Перке в это время тоже улыбнулась, хотя и не поняла, почему.

Часть восьмая. Сестра.

Вид Нонсо потряс ёши, и уже в первые минуты она поняла, что готова на многое, по крайней мере для того, чтобы больше никогда этого не видеть.

Худощавое создание с опухшим, как от слёз, лицом, и волосы – длиннющие и неухоженные, прядь за прядью стекающие по измождённому лицу. Агрессивность через слабость и какая-то женщина не увядшей красоты рядом, крики боли – отходит действие – и холодный пот через шёпот «рила». Потом снова  для Бреги  и улыбка – глупая до безобразия—отчуждение и, видно, где-то там счастье хорошее, безоблачные воспоминания, похожие на сон.

-Не понимаю,-- всё повторяла ёши. – Я не понимаю, что же с ним?

-Как я устала от него, -- раздражённо слюнявила пол тряпкой Брега. – Ни толку, ни проку…

-Нонсо, Нонсо, -- пыталась пробудить брата ёши. – Господи, на кого ты стал похож…

-На дерьмо, -- не разжимая рта вздохнула Брега. – Заберите его. Нет моих больше сил.

-Как же вы допустили это? – почти с кулаками бросилась на Брегу ёши. Но даже тень не скользнула по брего-лицу.

-Я? Или вы? Вы, вообще-то, сестра, какими тут судьбами? Вас прозревший увалень притащил спасать прекрасное тело бывшего друга? Плевал ваш друг и брат на вас, на всё плевал… К сожалению, и на меня тоже.

-Холовал, я хочу немедленно забрать Нонсо домой, -- ёши заплакала. – Пожалуйста, Брега, разрешите ему поехать с нами.

-Берите, уносите, -- Брега сначала удлинилась, затем, вздохнув, уменьшилась и устало спросила: – Еще?  склонилась над ним, обернулась к ёши.  Ненадолго, но хватит. Он сдохнет без этого --какое-то воспоминание сжирает его мозг, а он не может из него выйти. Вы не представляете, как это страшно.

-Спасибо, что позвонила, Брега, -- Холовал попытался пожать ей руку, но она отстранилась.

Ивани-Холовал взвалил ивани-Нонсо на спину и потащил к машине. Ёши пространно семенила следом. Ей нравился этот решительный толстяк. И, знаете, забегая вперёд, -- они (ёши и Холовал) прожили долгую и счастливую жизнь вместе. Так получилось совместить корысть с любовью. Это, наверное, и называется мечтой?

Часть девятая. Брат.

Безысходность, которая охватила ёши, впервые почувствовавшую себя сестрой, особенно остро проявлялась в моменты редких просветлениях Нонсо.

Никогда прежде брат не был ей так близок, и причиной тому была жалость, разрывавшая ёши на страдающие частички.

Она никого никогда не жалела, но была заражена от Холовала, приносившего в жертву всё своё время ради спасения бывшего друга.

Было бы гораздо легче, если бы они, хотя бы на секунду, могли себе представить, ради чего и куда нужно вывести Нонсо из его глубочайшего отсутствия. Добиться от него каких-либо членораздельных мыслей было невозможно. Иногда он приходил в себя и даже на несколько часов соглашался жить как все…

Но даже эти несколько часов реальности доводили его до исступления. Он становился грубым и нервным, затем агрессивным, затем тихим и подавленным, а потом – помогите, дайте. Он не отвечал на вопросы, иногда, без повода, погружался в пространные повествования о неудавшейся жизни, о неосуществившихся мечтах, о призрачности существования, о скучности вселенной, о закате искусства, о непризнанности истинных героев, о кислоте воды, об одиночестве, о былой голубизне атмосферы. И всегда в конце – обречённо покупал.

Он никак не реагировал на то, что рядом находились (в странном комплекте) ёши и Холовал, он никак к ним не обращался, не испытывал чувства вины либо благодарности, и воспринимал всё как есть -- плохо.

Ёши и Холовал помогали, чем могли – едой и чистотой. Иногда они молча садились перед Нонсо, гладили его по голове и, каждый в себе, но одновременно, мечтали сделать хоть что-нибудь для него – хорошего, вобщем, человека.

Холовал часто, размахивая пухлыми руками, вдруг обращался к Господу с одной единственной просьбой – «Подскажи, чем помочь». И Повелитель, который есть, конечно, совершил невероятное -–он вселил в Холовала мысль поехать домой к Нонсо и попытаться определить, что же так жестоко оттолкнуло его от жизни. Повелитель не только отправил Холовала в квартиру Нонсо, он выложил на стол травяную тетрадку с записями ивани и заставил Холовала просмотреть на повторе все звонки, сделанные Нонсо за последнее время, а там  ровно сто раз «рила».

Холовал нервно, торопливо набрал номер из памяти телефона, гадая, как могли бы звать эту самую рилу.

-Здравствуйте, меня зовут Холовал. Я… Скажите, вы знакомы с человеком по имени Нонсо? – и сжался от страха: вдруг нет?

Взрыв тишины. А потом выдох:

-Чтоснимгдеон?

Часть десятая. Нонсо Перке

- Подождите у нас, он скоро, возможно, придёт в себя.

Ёши, хоть и была беспредельно счастлива, но вела себя испуганно и настороженно. Утончённая девушка, стоявшая перед ней, не была похожа на традиционные пристрастия брата. Тем более не верилось, что появление рилы в жизни ивани могло повлечь за собой жертвы.

Рила, тихо покачиваясь, нежно вглядывалась в искажённое лицо мечты и одержимости.

Она, хоть и была беспредельно счастлива, но вела себя тоже испуганно и настороженно – она не знала, что будет делать, когда страдание очнётся.

Холовал, хоть и был беспредельно счастлив, ежесекундно потирал мокрые от волнения ладони. Неужели всё закончено?

-Что же с ним? – ещё раз, очень мягко, спросила Перке.

-С ним что-то ужасное, -- начала ёши и попыталась уложить в час весь рассказ о том, что ей самой довелось свидетельствовать.

-Он совсем не хочет жить?—внимательно и с опаской спросила Перке в конце трагического повествования.

-Похоже, совсем, -- грустно встрял Холовал, про которого забыли. – Самое ужасное, что ему совсем немного осталось, вот, я веду календарь.

Перке вздрогнула, посмотрела на табличку в компьютере, и снова вздрогнула.

- Три года… -- прошептала она в ужасе. Потом на секунды задумалась и решительно встала с колен: -- Если всё это правда – то, что вы говорите, и причина всему – я, прошу вас, разрешите мне его увезти.

-Берите, увозите, нет моих больше сил,-- процитировала Брегу ёши, поглядывая на Холовала.

Холовал виновато улыбнулся:

- Подумайте, это очень тяжело… Но у вас, возможно, ему будет лучше…

- Решено, -- Перке проявила настойчивость. – Распечатайте мне календарь, скажите, что ему давать и соберите все его вещи и документы.

- У него нет никаких вещей, да и документы, по всей вероятности, потеряны, -- Холовал развёл руками.

-Нестрашно, -- Перке даже превратилась в активистку. – Спасибо, я дам знать.

Перевозя любимую бессознательную плоть, Перке разделилась надвое.

Одна её половина трепетала, предвкушала, надеялась, мечтала о будущем и была полна доброты, веры и оптимизма.

Другая половина, известная неприкрытым реализмом и жёсткостью, сначала произнесла губами Перке в трубку: «Керен, прости, но ты со мной больше не живёшь, собери вещи и уйди», а потом, что еще страшнее, стала навязывать той доброй половине убийственную мысль: «Пленных не брать. Зачем лишние рты?».

Никто не победил. В разобранном состоянии, полна сомнений, Перке перетянула Нонсо в свой дом.

Отодвинув недоумевающего Керена, Перке стала с остервенением ухаживать за Нонсо – она мыла его, брила, вливала в его рот водичку с восьмушкой проясняющего, переворачивала его с боку на бок, расчёсывала и интенсивно ждала. И через несколько дней, вдруг, он вытаращил глаза, потом закрыл их, в неверии, и, открыв снова, улыбнулся. Он был уверен, что это сон, а Перке завизжала, как резаная, от счастья, и сказала «Привет».

-Привет, --прошептал он губами, забывшими, как говорить, – Как дела?

Перке восторженно засмеялась, потом умилённо заплакала и положила голову ему на плечо.

- Давай сходим куда-нибудь, ты можешь?

- Я всё могу, только моя рожа всех распугает.

- Что ты, ты самый красивый! Давай погуляем по площади, ты помнишь?

- Я всё про это помню, я не помню ничего другого.

Бальзам ее тепла растекался по венам Нонсо. Эликсир счастья растягивал его рот в улыбке. Микстура благодати придавала ему силы. Синдром осуществившейся мечты притупил все боли и сомнения, он встал, с удовольствием потянулся и посчитал, что жизнь прекрасна.

Каждая ночь теперь стала великолепной. Сначала Перке очень боялась засыпать и всё прислушивалась к его прерывистому дыханию. Засыпать было немного жалко – чудесные дни, да ещё и страшновато – казалось, он может исчезнуть.

Потом она привыкла – и сон вместе стал служить своему предназначению – давал покой, гарантировал прилив сил, одаривал сновидениями.

А какими были утра!

И какими же были дни… Они хохотали, кривлялись, кувыркались и дрались подушками, гадали на картах, играли в ассоциации, слушали музыку, записывали рилины песни, сшили рубашку, угадывали мысли, гостили у других и принимали гостей у себя…

Так могли бы пройти миллионы лет. Могли бы, если бы были в запасе.

Странно, но спустя какое-то время на ивани снова начала нападать хандра. Нервозность и паника стали в какой-то момент подавляющими и, как ни старалась Перке, изменить что-нибудь было невозможно.

Чем лучше она вела себя, тем больше раздражался Нонсо. Чем больше хотела для него сделать, тем более явно становилась объектом его агрессии.

Всё усугубилось, когда Перке стала вынуждена вернуться к… даже боязно произнести…своей социальной жизни. Разговоры о работе доканывали ивани, он воспринимал их как претензии к его безделию. Если Перке не звонила в течение часа, он закатывал скандалы, в которых ревность перемешивалась с нежеланием сидеть на шее. Друзья Перке стали казаться ему идиотами, её поступки -- бессмысленными, а покупки – категорически безвкусными.

Перке недоумевала. Она продолжала, насколько могла, держаться в рамках положительного настроя, доброго тона и внимательных поступков. Она едва сдерживалась, чтобы не прекратить эти мучения, не выгнать его, – он сломал гитару, потому что более не талантлив, потому что быт не совместим с искусством. Он перессорился со всеми знакомыми и даже выгнал Холовала, потому что не желал быть благодарным. И он постоянно твердил, что лучше бы сдох давно в какой-нибудь параллели, но только не надо сковывать его, не надо делать из него ангела и требовать от него праведных поступков, не надо манипулировать им, творя для него добро, спасители сраные, засуньте себе в задницу свои жертвы и отстаньте от меня.

В какой-то момент он стал пропадать. На неделю, на две, на день, на ночь, как когда. Он, конечно, появлялся, но гораздо более незаметно, чем уходил. «Привет» и как ни в чём не бывало».

Тихим комком сворачивалась Перке возле родного тела и капала слезами на подушку, завистливо сожалея о том, что нет у неё длиннющих ногтей, которые оставляли бы такие же откровенные следы на его лощёной спине, как эти, что уже успели проявиться вызывающими разводами.

«…Он раздевается рядом, но где-то не здесь и как-то не со мной. Пусть он живёт для всех, кроме меня. Я почему-то не хочу больше знать, что такое «нуждаться».

Часть одиннадцатая. Рентенат.

Так прошло около двух лет.

Протянулись они либо пролетели – было совсем не понятно, никто не отдавал себе в этом отчёта, никто не экономил дни и не радовался приходу новых.

Рила всё делала по привычке – работала, что-то вяло писала, о чём-то без интереса читала, с кем-то безрадостно встречалась.

Единственно яркими эмоциями остались у неё те, что связаны были с Нонсо. Не с ним, как с личностью, а с продолжением его жизни. Какие-то люди иногда звонили ей, чтобы она забрала его от них; она хронически недосыпала, постоянно искала его, выслушивала его оскорбления в свой адрес, тянула его домой, чтобы привести в себя. Она радовалась, если это можно назвать радостью, что он всё еще жив и умышленно перестала заглядывать в календарь, ведь всё равно уже невозможно было уследить, сколько ещё времени он растратил впустую.

По слухам, однажды он даже стал встречаться с хорошей девушкой и вовсе перестал появляться у Перке. Она покорно порадовалась и попыталась было вздохнуть с облегчением, но та девушка (Крита, кстати) очень скоро взвыла в трубку Перке, мол «Уберите своего сумасшедшего, он чуть не застрелил мою мать».

Перке приехала, отобрала пистолет, смазала ожоги от сигарет, дала проясняющего, попросила прощения у присутствующих и уговорила уехать домой.

Дома он как-то расслабился, чуть-чуть поспал, и, разбуженный чувством вины, попытался выйти в окно с девятого этажа. Рила предотвратила и это, понимая с ужасом, что, быть может, его падение решило бы многие проблемы. Самое страшное, это действительно было самым страшным, она начала иногда хотеть, чтобы его не стало, тогда бы она всю жизнь продолжала любить его одного, но он не успел бы сделать ничего ужасного, перестал бы мучить окружающих.

Рилу одолевали кошмары – чёрт его знает, что ещё он там принимал, но никогда ничего не помнил. То появлялся весь в крови, то пахло от него отвратительно, то какие-то люди заявляли о его долгах, то вещей в квартире становилось всё меньше и меньше. И постоянные физические страдания – видения, кошмары, крики ужаса, боли, и, наконец, одним утром, он посмотрел на рилу с каким-то странным выражением, похожим больше на отвращение, и упал без сознания.

Рила погладила его по голове, поцеловала в лоб, чему-то улыбнулась и вышла на улицу. Как интересно, прощаясь с Нонсо, больше всего она захотела увидеть Рентената.

Рентенат по-старчески болел – без явных симптомов.

Увидев рилу, никак не отреагировал, хотя мысленно отметил, что она успела вернуться.

-Ну, прости, прости же меня, -- сказала рила, трогая руку Рентената. – Ты был воистину велик в своём пристрастии, ты возвысил меня над общепринятой красотой, только…

Рила не продолжила цитировать свой сценарий, а Рентенат ничего не молвил, он, как оказалось, давно уже не мог говорить. Иссушенная жизнью рука его, слабо освободившись от рилы, указала куда-то в сторону письменного стола. Глаза призывали рилу к действию, рила поднялась и подошла к аккуратно сложенным бумагам. На самом видном месте возлежал объёмистый конверт, тщательно подписанный – с адресом, индексом и т.д., -- и адресованный Перке.

Перке обернулась на Рентената – он одобрительно кивнул головой – и вскрыла конверт.

Первое, что предстало её глазам, был странный, весь в голографических рисунках и штампах, документ, свидетельствовавший почтение мирового сообщества и признающий заслуги Рентената, как великого автора какой-то немыслимой теории с очень сложным названием, из которого рила поняла только материальность времени.

Увесистая стопка листов, следующая далее, по всей вероятности и была описанием этой самой теории. Быстро пролистав рукопись, рила остановилась на узнанном – «Инструкции по покупке времени».

Стало даже видно, как стучит рилино сердце.

Самым последним рила извлекла из конверта письмо – она поняла, что это письмо, сразу выделив в почерке Рентената своё имя. Не присаживаясь, не обращая внимания на Рентената, забыв обо всём, перескакивая со строчки на строчку, рила начала читать.

Рила, Перке, моя маленькая, дикая, невероятная и красивая девочка.

То, что я должен был сказать тебе давно – скажу сейчас, ранее не хватало сил и смелости, ранее казалось, что всё может быть по-другому, что всё можно изменить.

Я хочу, Перке, рассказать тебе о ненависти.

Были времена, когда мне казалось, что я совершенен, ведь, обладая такой властью, трудно было себе представить, что жизнь закончится именно так.

Моя первая ненависть ко времени проявилась, когда умерли мои родители. Четырёх первых лет моей жизни не хватило для того, чтобы насладиться теплом и спокойствием, даруемым самыми добрыми и близкими людьми на свете. Я мечтал вернуть всё назад, повернуть время вспять, обмануть его как-то, но это было невозможно – оно продолжало идти, словно ничего не произошло.

Я рос закомплексованным сиротой, оттого и медлительным. Я никак не поспевал решать контрольные, просыпал школу, опаздывал на поезда и самолёты и, самое главное, не успевал жить – всё как-то проходило мимо меня.

В один прекрасный день я дал себе слово – чего бы мне это не стоило, я должен взять верх над временем, я должен научиться владеть им и использовать его так, как считаю нужным.

Почти семьдесят лет я потратил на опыты и эксперименты, я разработал безукоризненную теорию, которая дала мне возможность обойти все преграды, преодолеть все комплексы, завоевать всемирное признание и перестать бояться старости. Ведь эту субстанцию – время – можно купить! И посмотри, как все полюбили время – как дорого оно нынче на улицах, как стремительно расходится оно в подворотнях, как много отдают за него! Даже совесть.

Но, вот парадокс! Моя ненависть ко времени не только не прошла, но обострилась, как только я встретил тебя. Я, как маньяк, стал скупать часы и минуты, используя их в радости с тобой. Я стал дорожить им, как больной идиот, я стал бояться, что, сколько бы я ни купил его, его всё равно не хватит, и знаешь, почему? Потому что оно не моё. Потому что моё время вышло ещё до встречи с тобой. Потому что проживать чужое время – искусственно и безобразно. Потому что нужно беречь своё время, которого у меня, увы, уже давно нет.

И вот самые страшные выводы, которые я сделал, -- ничто не может заставить человека беречь своё время. Смерть? – Ерунда! Не зная, что завтра умрёшь, будешь считать до последней минуты, что жизнь твоя бесконечна.

Любовь? – Ха! – Что за чудесный парень лежит сейчас в твоём доме, обладающий самым ценным для меня -- Тобой -- но совсем не имеющий времени, которого ( купленного) у меня  завались?

Перке, моя ненаглядная, прости. Прости и за последний эксперимент – за Нонсо. Я знал, что будет именно так, я знал, на что толкаю тебя, но мне так хотелось тебе доказать свою непревзойдённость. Мне казалось, что, наевшись молодого остервенения, сравнив меня с безрассудным безделием, сопоставив хорошее (со мной) и весь ужас (с другим), ты вернёшься в мои добрые старческие объятья и не денешься больше никуда.