Жену свою, Нинку, Семён бил смертным боем.

За что? А ни за что. Для порядку, чтобы место не забывала. Было б за что – совсем бы убил.

Так шептались соседки, намекая на скверный Нинкин характер. Другие сочувственно вторили – бьёт, значит любит.

На самом деле причиной таких семейных отношений было не первое и не второе. Провинилась Нинка перед Семёном, ох как провинилась. Жили они вместе уже лет пять и встретились, когда был Сёма взрослым, сорокалетним мужиком с установившимися пристрастиями и симпатиями. Женщин он любил фигуристых и не очень умных, чтобы умность свою не демонстрировали поминутно.

- Женщина должна быть средней упитанности, - любил повторять он, оглядывая очередной выбор.

Как он положил глаз на Нинку, осталось загадкой даже для него самого. Росточку махонького – метр пятьдесят с каблуками, так… полчеловека, да ещё и филологический окончила. Книг перечитала столько, что в Семенов КАМАЗ не поместятся. А в общаге девки с обувной фабрики, а эта умная такая, но вот почему-то потянуло его к этой, умной.

Встретились они на каком-то застолье, и Семёна прежде всего сразил её бюст. Под нервно-напряжённым Сёминым взглядом пуговка на блузке, звонко цокнув, отлетела, гости засмеялись, а Нинка, нисколько не смутившись, прихватив щепотью разошедшиеся края, с вызовом спросила.

- А поставить на место глазками слабо?

Сёма не нашелся что ответить, и она продолжила:

- Тогда бери у хозяев нитки с иголкой, и пойдём руками пришивать.

Через три месяца каждодневных встреч, когда Сёма понял, что денег, которые он на неё уже потратил с лихвой хватило бы на капремонт КАМАЗа, он угрюмо предложил.

- Давай что ли – поженимся?

- Давай…

На том и порешили…

 

Так они прожили несколько лет ладком-рядком, пока не случилась беда.

Беда выглядела привлекательно, звали её Лена.

Год назад Семён устроился водителем в фирму торгующую мебелью. Мебель завозилась из недалекой Белоруссии, куда Семён наведывался пару раз в месяц. Само собой - ездил не один, с экспедитором. Вот этим-то экспедитором и оказалась Лена - кучерявая хохотушка. Было там чего – не было, то покрыто мраком, но доброжелательные подруги быстро доложили Нинке о приключившейся ситуации и та, недолго раздумывая, заявилась в магазин, посмотреть на конкурентку. Судя по всему, конкурентка оказалась вполне конкурентоспособной и Нинка, в запале позабыв о собственных благах, всыпала Семёну в чесночно-перчёный борщ лошадиную дозу кошачьего препарата «Антисекс». Вскоре после этого Семён загрустил и озаботился здоровьем. Врачи разводили руками и огорчительно крутили головами, не умея определить причины столь разительной метаморфозы. Экстрасенсы, которых отчаявшийся Сёма начал посещать, туманно рассуждали о сглазе, заговорах, родовых проклятиях и прочей потусторонней деятельности недругов. Нинка же, ласково поглаживая волосатую грудь благоверного, утешала как могла и намекала, что всё приключилось от нервной работы и командировок в Белоруссию с которыми пора заканчивать.

Но туман быстро развеялся. Нинкина подруга, которой та выболтала свой способ борьбы с мужниной неверностью, озлобившись на какую-то её бабскую подлость, позвонила однажды Сёме и как бы, между прочим, выложила все подробности этиологии его заболевания. Такой гнусности от супружницы Семён не ожидал. После допроса с пристрастием Нинка раскололась и вот тогда-то, Сёма и приложился в первый раз.

Нинка терпела, понимала – виновата.

После вскрывшегося с Семёном произошла некая умственная деформация, и он, вернувшись к забытой традиции, начал регулярно пить. Нечасто, раз в неделю, но сильно. А когда выпивал – озлоблялся, и Нинка стремительно исчезала из пределов его досягаемости, пряталась у подруг.

Так случилось и в этот раз.

 

Наступало католическое Рождество. В углу пахла дожидавшаяся установки, понемногу расправлявшая ветки ёлка, на столе перед Сёмой лежала растерзанная копчёная ставрида и стояла ополовиненая бутылка водки. Вторая, пустая, валялась под столом, третья терпеливо мёрзла в холодильнике. Сёма безрадостно смотрел на разноцветных Санта Клаусов пляшущих на экране телевизора и думал о своей злополучной жизни. Вернее – совсем наоборот. Он её злополучной совсем не считал, а как раз полагал, что жизнь его удалась и была яркой и наполненной – дай Бог каждому. Именно жизнь с некоторых пор стала предметом Семиной гордости, и он с удовольствием пересказывал всем и каждому подробности своего пути изрядно надоев близким и дальним знакомым. О чём бы ни шла речь в компании, у Сёмы всегда находился пример из собственного опыта.

- А вот у меня был случай…., - и в двадцатый раз пересказывал какое-нибудь событие. Окружающие терпеливо слушали, но в напарники на «дальняк» к нему шли неохотно, больно уж доставал он поучительными разговорами.

Однако сегодня Семён был собой недоволен. То ли ставрида на него так подействовала, то ли ещё какая напасть, но начал он осматривать жизнь критически. С Нинкой лишку хватил – ясно как божий день. Однако и с предыдущими как-то не очень ловко получилось. До этого Семён был женат два раза. Первую жену звали Надеждой, и они даже успели народить двоих детей. Какого рожна ей было нужно - Сёма не понимал. В те времена он работал барменом, денег были полные карманы, ни в чём себе не отказывал. Единственной заботой жены было поддерживать порядок в доме, да воспитывать детей. Даже в магазин не ходила, всё сам домой таскал пакетами и кульками. Ну, выпивал, конечно, работа такая, никуда не денешься – всё под рукой стоит, за день литру примешь – как здрасьте. А возвратясь с работы часа в два ночи, поднимал Надю и вёл на кухню – разговоры говорить. И шло так годами, ежедневно, до тех пор, пока в один прекрасный день не заявила она, что уезжает к родителям и детей забирает. Лучше впроголодь жить будет, чем терпеть такого алкаша да балабола.

Со второй приключилась примерно такая же история, только обошлось без детей. Не выносили окружающие Семиных пространных разговоров о смысле жизни и мироустройстве. Но всегда мог он перед собой оправдаться и убедить себя, что ничего плохого им не сделал, да и вообще – жизнь прожил правильную и хорошую.

 

Лампа под потолком мигнув погасла, стих телевизор. Очередное, ставшее привычным, отключение. Семён поднялся, подошёл к окну, заглянул как в пропасть в стылую, непроглядную мглу. Казалось, весь мир погрузился во тьму, и сразу куда-то исчезли приметы цивилизации, которыми гордится человечество. Оказывается, чтобы лишить Землю цивилизации нужно просто выключить свет.

Из мрака прямо перед лицом возникла большая чёрная птица, уселась на подоконник, прогрохотала когтистыми лапами и, не удержавшись на покатой осклизи, ухнула с мерзким криком вниз.

- Ворона… или ворон-вестник. А может гамаюн какой – чёрт их знает этих пернатых, летают где не попадя, - Семён отошёл от окна, достал свечу, наклонил фитиль к зажигалке. Неверный колеблющийся свет рождал на потолке странную чертопляску теней, в голову лезли всякие мысли и, чтобы их отогнать Сёма, вздохнув, открыл дверцу холодильника и достал очередную бутылку. Налив, он мысленно ещё раз поздравил себя с Рождеством, поднёс рюмку ко рту, но, услышав шаги на лестничной клетке, замер. Шаги стихли перед дверью, а немного погодя раздался троекратный стук

- Явилась, - кровожадно подумал Сёма.

Зрачки его глаз сузились, скулы набрякли, пальцы сжались в кулак, и жилистая рука вздулась, напружинившись мускулами. Он вышел со свечой в прихожую, открыл дверь, но на пороге увидел не ожидаемую жену, а совершенно незнакомого мужика. Среднего роста, коренастый – мужчина имел смутно знакомое лицо и явно кого-то напоминал.

- Ты, хто? – выдохнул Сёма, прикидывая, где они встречались, можно ли с ним выпить и когда наконец заявится Нинка.

- Дед Пехто, - мужчина спокойно переступил порог, прошёл мимо Семёна в комнату, подвинул табурет и сел.

- Шутки шутить будешь? – Сема, поставив свечу, угрожающе навис над столом, рука ловко схватила бутылку за горлышко.

- Да ладно, успокойся – сам меня звал.

Охолонувший Семён уселся на место, налил себе и гостю.

- Это когда же? Что-то я запамятовал. Тебя как величать-то?

Он перебирал в памяти встречи за последнее время, но этого типа вспомнить не мог, хотя лицо и было знакомо.

- Сима меня зовут, Серафим.

Семён отрицательно помотал головой.

- Не помню. Когда я тебя приглашал? Впрочем, - он махнул рукой, - какая разница. Давай, выпьем.

Сейчас больше всего на свете Семёну нужен был собеседник. Тоскливо было одному сидеть в пустой квартире. Он поднял рюмку.

- Давай, вмажем. Вижу – ты хороший человек. У меня глаз-алмаз, наметанный. Посидим по-людски, поговорим. Хочешь, я тебе про жизнь расскажу? Я ведь, много чего видал: людей всяких, работы разные работал. Жизнь у меня, браток, непростая была. Только вот, сижу сейчас, смотрю вокруг и думаю – сколь людям добра не делай, а благодарности не дождёшься.

Собеседник повертел в руках полную рюмку и поставил на стол.

- А ты уверен, что всегда добро делал?

- Конечно! А как же? – жарко выдохнул Сёма, – Человек для чего рождается? Чтобы добро делать! Окружающим, ближнему своему. О!

Он назидательно поднял указательный палец.

- Ну и кому ты, чего такого, хорошего сделал?

- А вот сейчас, счас…. выпью и всё тебе обскажу. Думаешь, я всю жизнь баранку крутил? А ты мне потом и ответишь - кто я и что… и для чего на свете существую.

- А ты уверен, что хочешь этого? Правду о себе знать?

Гость явно пытался отвадить Семёна от исповеди, но тому было невтерпёж.

- Конечно, а как же, без правды-то? Счас я тебе её всю и выложу. Аха…. с самого начала. Вот - родился я. Пацаном бегал, в школу ходил, десятилетку. Закончил – так себе, но неплохо. На завод пошёл работать, родителям помогать нужно было. Родителей своих я сильно уважал, и жили мы душа в душу.

- Вот только врать, Сёма, не нужно. С родителями ты скандалил, и не давал ты им ни копейки. Всё на себя тратил, хоть и жил на их хлебах, Одевался хорошо, девочек по ресторанам водил, откладывать начал то, что оставалось.

Семён озадаченно посмотрел на гостя, покачал головой.

- Ладно. Разговор у нас, судя по всему, сурьезный будет. Ну, не давал. А они и не просили, сами говорили - дело твоё молодое, армия на носу, погуляй пока. Правда, в армию меня не взяли, по болезни.

- А армию тебя не взяли, потому что, закосил ты. В дурку лёг, заплатил кому нужно и справку получил, по форме соответствующей, что в армию тебе нельзя никак.

Сёма загадочно улыбнулся.

- Про дурку откуда знаешь? Про то двум людям всего ведомо, а их уже и на свете нет. Э-э-э… - он хитро погрозил Серафиму пальцем, – что-то ты слишком много знаешь для случайного гостя. Ну, хорошо, смотри дальше – проработал я на заводе два года, а работа там неважная, с цементом – посоветовали мне врачи климат переменить, и уехал я куда глаза глядят – в город Сочи. Там по моей специальности ничего не было, и пошёл я в ресторан, официантом.

- Сочи тебе не врачи посоветовали, а дружок твой – Веня. Рассказал какие они там деньги огребают халдеями работая, вот ты и потянулся за рублём.

- Ну и потянулся! – рявкнул Семён распаляясь и стукнул кулаком по столу – пламя заколыхалось, - А что это плохо?

- Да нет, не плохо. Только врать не нужно, называй вещи своими именами.

Семён снова навис над столом.

- Погоди. А ты откуда по Веньку знаешь? И вообще, кто ты такой, чтобы судить меня? Да ты представляешь, что такое смену с подносами отбегать за такую зарплату? Я честно работал и друзей у меня был вагон.

- Не друзей, Сёма, а собутыльников и подельников, которых ты же и сдал, когда тебе тогдашнее ОБХСС хвост прищемило, поймав на валюте. И всё ты рассказал – кто чем промышляет и лучшего твоего друга, Николая, на восемь лет определили за сигареты контрабандные. А насчёт зарплаты ты мне не рассказывай. Зарплату тогдашнюю ты даже не получал, ходил только за неё расписываться, и её «бухгалтерские» промеж собой делили, а тебе за то посуду списывали и кое-какие ещё радости доставляли. А ты в день имел пару сотен – сколько люди тогда в месяц получали. На левой водке, да на обсчёте, да кухня с тобой делилась с недовложений и пересортицы, да метрдотель тебе лучших клиентов отдавал, которые счёт не потребуют. Естественно и ты их не забывал – рука руку моет.

- Ах ты…, - Семён скрипнул зубами, с прищуром посмотрел на гостя, – что-то я тебя не пойму. Пришёл в мой дом, водку со мной не пьёшь, рассказам моим не веришь. Ты зачем сюда явился?

Посидел, уставясь мутным взглядом Серафиму в лицо.

- Ладно. Только противна мне была вся эта возня – душа у меня чистая. Потому и ушёл я оттуда, сам работать начал.

- А ушёл ты оттуда в бармены. Совсем другие масштабы. Там ты коньяк портвейном разбавлял, пиво недоливал, коктейли замысловатые выдумывал – которым цена тридцать копеек, а продавал ты их по три рубля и товаром левым не брезговал и наценки сам устанавливал. Что не так?

Семён усмехнулся, вяло кивнул головой.

- Так. Только скажи ты мне, умный такой человек, а семью мне, чем кормить было? У меня уже жена, да двое детишек образовались. Зато жили они, как у Христа за пазухой. И вообще – у бармена работа творческая. Знаешь, как крутиться нужно было? Чтобы выдумать, чем клиента привлечь – головой работать нужно.

- Эх, Сёма. При тогдашнем количестве этих самых баров клиент сам пёр, дурняком. Со всеми службами да инстанциями администрация ресторана проблемы улаживала. А твоё дело было - план сдать, да отстегнуть кому–сколько нужно, вовремя. И насчёт Христа это ты погорячился. Они тебя трезвого только рано утром видели. А жена от твоих нотаций морализаторских, которые ты еженощно ей устраивал возвратясь с работы, к родителям и сбежала, детишек прихватив.

Семён опять вскочил, заходил по комнате, подошёл к чёрному экрану телевизора и, тупо глядя на него, пощелкал выключателем. Лоб пробороздила глубокая морщина.

- Так ведь я помогал потом!

- Помогал. Пятьдесят рублей в месяц, остальные прогуливал. А отец твой, так и умер в той халупе с деревянным сортиром во дворе, в которой ты родился.

- Отца не тронь! Отца я любил.

- Любил. Только на кладбище два раза всего был. А матери могилу в порядке содержать, соседи помогали.

Так с Семёном ещё никто, никогда не разговаривал. Обычно его слушали, согласно кивая головами и восхищаясь хитроумием, сообразительностью и умением устраиваться.

- Да будь она проклята эта торговля! Я тебе клянусь, слышишь – клянусь, противно мне всё это было. Я ведь строитель в душе. Моё дело дома людям строить, а не пиво разбавлять. Потому и ушёл оттуда, мерзко мне там было.

Семён плеснул в рюмку, посмотрел сквозь неё на гостя, выпил.

- Знаешь, а ведь никому те деньги ни радости, ни счастья не принесли. И почти все кто тогда со мной работал, сегодня на помойке оказались. Ты вот, на мою жизнь косо смотришь, а у других знаешь как бывает?

Работала со мной буфетчицей в ресторане фифа одна. Толстая такая, Ингой звали. Нормально работала – своих не обижала, с чужих сколько положено шкур снимала. Мужа её, Саню, я и по другим делам знал. Музыкой он занимался, писал на магнитофон людям – за бабки само–собой. И вот, так он на этой музыке поднялся лихо – квартиру нормальную купили, машину приличную по тем временам. Инга копейку тоже тащила, понятное дело. Детей у них двое было: старшая девка ещё потолще мамаши будет и младший пацанёнок классе в девятом, смешливый такой, всё на гитаре хотел играть научиться. Дом – полная чаша. Саня, бывало, к концу смены подъедет, соберёт нас, молодняк да музыкантов, и к себе везёт – а уж там гулево до утра. Он, как подопьёт, всё меня к себе в родню приглашал – женись на дочке моей, мы с тобой такие дела закрутим – да на кой мне такая толстая, за любые деньги.

Короче, нормально они жили. А времена какие были – хоть ты музыкой занимайся, хоть картины пиши, а работать где-то обязан, иначе тунеядец ты и полагается тебе за это статья. Вот Саня и устроился пожарником – через два дня на третий. Так лет с десяток и прошло, я в другое место ушёл, почти не виделись. Слышал от людей, что Инга с дочкой на рынке овощами торгует. И вдруг как-то слух прошел, что Саня пропал. Уехал утром на работу и с концами. Неделя проходит, вторая – Сани нету. Инга в розыск подаёт, да куда там. Ни его, ни машины так и не нашли.

Ну, погоревали и забыли. Ещё года два прокатило. Встречаю её как-то на рынке, жалуется – связался её пацанёнок с наркоманами, да и попал под ментов. И грозит ему за это статья со сроком огромадным. Опять у Инги несчастье. Пособолезновал, конешное дело, да и разбежались; а через пару недель рассказывают мне: прессанули того пацана менты по полной программе, он и сдал всех своих корешей. А там уже другой расклад начинается – группа, организованная преступность, и те, в отмазку, терять им уже как бы нечего, рассказывают ментам историю, как несколько лет назад вот этот пацанёнок с мамашей заказали им своего папаню, заплатили за это столько-то денег и велели машину папанину забрать. Ребятки его и уделали по дороге на работу, машину разобрали, продали на запчасти. Всё чин-чинарём, показали место, где труп закопали. Труп, понятное дело, достали, экспертизу провели – точно, Саня. Ингу за жабры и в кутузку. Да она сильно и не упиралась, только валила организацию на сына, а тот на неё. Обоим и намотали на полную катушку.

Вот такие, браток, дела бывают, а ты говоришь. Чего ей нужно было, до сих пор понять не могу. Ведь жили как люди… ох как жи-или… – ты себе представить не можешь. Самолёт в Москву двадцать четыре рубля. Сидим в кабаке днём – а поехали в «Метрополе» поужинаем? Мухой – такси в аэропорт и вот она Москва. Проветриться. Эх…

Он горестно покачал головой.

- А потом, рухнуло всё в одночасье. При-ва-ти-зация. – он произнёс это презрительно и сплюнул на пол.

- Сами промежь собой всё поделили, кто у кормушки стоял. И так по всей стране. Я в то время кафе заведовал, да припало мне заболеть. А тут и устроили без меня собрание, и моё кафе забрали к чёртовой матери. А когда вышел – поздно уже было, всё по закону, дескать. Кинулся права качнуть, да с кем? Мой же бывший начальник кафушку и забрал. Сволочи! А у меня опыт работы – двадцать лет и я больше ничего не умею. Вот пришлось переквалифицироваться, за баранку садиться, а сердце, честно говоря, всё равно там осталось.

Гость посмотрел на него даже с каким-то сочувствием.

- А ты задумывался, почему от тебя вторая жена ушла?

- С баптистами она связалась, к Богу её потянуло, вот и ушла. А у меня как раз деньги закончились, а с ними и любовь ейная.

- Правильно, Сёма. Только толкнул туда её – ты. Ты ведь каждый вечер, возвратясь с работы, устраивал ей разбор полётов и объяснял, как она тебе должна быть благодарна за то, что ты такой замечательный рядом с ней есть. Вообще твоя способность к мифотворчеству уникальна. А деньги ей твои не нужны были, ей человек нужен. Она и ушла с парой сумок, как пришла. И невдомёк тебе, кого ты потерял.

Семён сидел, тупо глядя в столешницу. Насупился.

- Ладно. А где Нинка?

- Ушла. И Нина ушла.

- Как ушла?

- Совсем. А сколько ты измываться будешь? Думаешь дело только в Лене? Думаешь, она про другие твои подвиги не знала? Знала. Потому и порошку тогда тебе всыпала. Да ничего тебе порошок тот не сделал, совсем в другом причина.

Ты своей жизнью гордишься, а тут плакать нужно, Сёма – плакать. Горючими слезами, потому как - один ты остался одинёшенек на свете. И некому тебе пожаловаться, кроме, пожалуй, меня. Тебе судьба таких женщин посылала, да видно не в коня корм.

Серафим встал из-за стола.

Семён посмотрел на него со страхом.

- Ты кто?

Серафим взял его за руку и подвёл к большому зеркалу, висевшему на стене.

- Гляди сам.

Из зеркального полумрака на Семёна смотрели два совершенно одинаковых лица. Только у одного взгляд прямой и открытый, а у другого – волчий, затравленный.

- Совесть я твоя, Сёма, та про которую ты забыл. И покою я тебе теперь не дам. Пришла пора платить по счетам, как в твоих ресторанах. Правда, обсчитывать я тебя не буду. Всё честно, по справедливости.

Серафим шагнул к двери.

- Так это что получается? Что я всю жизнь прожил, как сволочь какая?

- Получается так, Сёма, сам видишь.

- А ты значит, чистенький, пушистенький?

- А обо мне сейчас речи нету. Вот, когда я тебя позову, тогда обо мне говорить будем. Прощай.

- Погоди, - Семён подошёл к нему и скрутил огромный, увесистый кукиш.

- Видал? Я Сёма! И этим всё сказано. Точка.

Серафим посмотрел на него с жалостью и взялся за дверную ручку.

- Ничего ты не понял.

 

Хлопнула входная дверь, стихли шаги на лестнице. Затрещав, фитиль догоревшей свечи мигнул и погас и тут же, словно дождавшись, когда она потухнет, загорелся свет, взревел телевизор. Семён подошёл и выключил осточертевший ящик. Бесцельно побродив по пустой комнате, вновь подошёл к окну. Город внизу преобразился, всё было залито светом, сверкало, искрилось.

В зимнем небе горели звёзды. Люди веселились, праздновали Рождество, где-то шла жизнь. Всё это происходило где-то далеко, за тысячи световых лет длинною в жизнь. Семён снова огляделся, взгляд его явно что-то искал, скользил по углам комнаты, уловил в зеркале своё отражение и упёрся в ёлку. Он подошёл к ней и бухнулся на колени.

- Господи! Прости ты меня, раба божьего, сволочь такую, за то, что жил не по-людски, за то, что тащил всё под себя. И всем кого обидел я, Господи, скажи, пусть простят меня, и жёнам моим скажи и детишкам…, - он ещё долго жалобно причитал.

На душе у Семёна полегчало. Размазывая по щекам пьяные слёзы, он поднялся с колен, прислушался. На лестнице снова раздались шаги. Семён насторожился и подошёл к входной двери, но за дверью было тихо. Постояв некоторое время, он рывком распахнул её и выглянул в коридор.

Пусто.

Сёма тщательно запер замок, вернулся в комнату, вновь подошёл к окну, упёрся лбом в холодное стекло и глухо, протяжно завыл.

 

И чего только на Рождество не бывает…