Я - почтальон. Иногда я задумываюсь, было ли все это придумано кем-то свыше изначально, или я просто самозванец, слишком много взявший на себя. Эти мысли никак не влияют на то, что я делаю. Потому что я делаю то, что должен.

Мое тело лежит в институте Склифосовского уже пятый год. Это физическое время, для меня его не существует. Иногда я позволяю себе побродить по разрушенным городам Марса или по синим лугам второй планеты Сириуса, не думая о времени, потому что всегда могу вернуться в любое его мгновение и продолжить с того момента, где остановился. Иногда, дежуря в институте, я гляжу на себя, лежащего неподвижно, облепленного трубочками и датчиками - это мое тело, которое 37 лет до этого служило мне верой и правдой. Смотря на свое исхудавшее лицо, я чувствую себя предателем, но потом я вижу, как кто-то уходит из этого мира, пытаясь что-то сказать близким ему людям, пытаясь дать им понять, что на самом деле ему хорошо, что смертью ничто не кончается... Они не слышат уходящего, они плачут и мучаются... хотя для этого нет никакого повода. И тогда я убеждаюсь, что все правильно, что я просто не могу поступить по-другому. Я в очередной раз говорю своему телу: 'До свидания' - и отправляюсь в путь.

Я никогда не встречал ангелов. У меня нет никаких доказательств, что они существуют. В легендах об ангелах я вижу лишнее доказательство того, что почтальоны существовали и до меня. Иногда бывает трудно убедить людей в том, во что хотят верить все, но далеко не все могут выдержать тяжесть этой веры. Доподлинное знание того, что смерти не существует, может легко сломать человека. Почти вся современная цивилизация построена на мысли о том, что смерть все спишет. И я думаю, что кто-то из моих предшественников мог являться к своим корреспондентам с крыльями за спиной и светящимся нимбом над головой. Иногда подобные спецэффекты - единственный способ убедить человека. Я и сам, бывает, грешу этим. Бывают такие исключительные случаи. Именно исключительные. Люди имеют право на неверие, если это помогает им жить. Поэтому, я всегда прихожу к живым во сне. Я соблюдаю их право на неверие.

Я также никогда не встречал других почтальонов. В начале своей деятельности я думал, что кома является достаточным условием для того, чтобы человек жил одновременно в двух мирах. Но потом убедился, что это далеко не так. Чаще всего душа (употребляю этот термин за неимением другого) просто спит в теле, не помышляя ни о каких мирах. Порой она просто блуждает между мирами, не осознавая, что происходит. Вероятно, это очень важно - сознавать, где ты и кто ты. Я один и я работаю, потому что знаю, где я и кто я, и я делаю то, что должен.

Я расскажу вам одну историю. Думаю, это лучший способ. Рассказывая о других, я, таким образом, расскажу о себе. Может быть, это мой способ борьбы с одиночеством... Я дежурил возле операционной в институте Склифосовского, когда привезли этого человека. Это был мужчина лет сорока. Его вырезали автогеном из смятого автомобиля. Тем не менее, его можно было спасти для этого мира. Проблема была в том, что он не хотел быть спасенным. Каждый опытный хирург знает, что такие ситуации бывают. Люди умирают на операционном столе без всяких видимых причин, вопреки всем приборам и ухищрениям врача. Бывает, они просто не хотят жить. Это тоже их право. Поэтому я не стал вмешиваться. Этот человек мне сразу понравился. Он очень быстро понял, что к чему. Он висел над своим телом и о чем-то напряженно размышлял. В какой-то момент он поднял голову и увидел, как Вселенная распахнулась перед ним. А потом он увидел сквозь стену операционной свою жену. Она сидела в приемной, бледная и заплаканная, и сжимала в руках белую сумочку. Он кинулся было к ней, и лицо его осветилось любовью и нежностью. И вдруг остановился на полпути. Любовь сменилась отчаянием, нежность - ожесточенностью. Он смотрел на свою жену и губы его шептали: 'Прости... прости...' А потом он развернулся и, даже ни разу не взглянув на свое тело, кинулся в открытые врата Вселенной...

Той же ночью я приснился его жене. Мы сидели на кухне, очень похожей на реальную, но в то же время отличающуюся от реальной. Так, например, за окном висело две луны. Мы сидели за столом напротив друг друга: она - сцепив пальцы, растрепанная, с опухшим от слез лицом, я - в придуманной мной самим форменной одежде, с большой синей сумкой перед собой. Я сказал ей, что я - почтальон, что я доставляю письма от живых к мертвым и наоборот. Я сказал ей, что она может написать мужу письмо и сказать ему все, что не было сказано при жизни. Я сказал ей, что буду приходить только во сне, как сейчас, и выбор - верить или не верить - за ней.

- Значит, это сон? - переспросила она.

- Да, - ответил я и достал из сумки лист бумаги с титульной надписью: 'Почтовое отделение планеты Земля', большой синий конверт и несколько марок, на которых тоже значилось: 'Почта Земли'. Цены на них не было.

- А письмо я тоже должна написать во сне?

- Это не имеет значения. Главное, чтобы оно было здесь и здесь, - я коснулся пальцами головы и левой стороны груди. Она понимающе кивнула. Я знал, что письмо уже написано, так бывает всегда, все люди пишут письма своим умершим, мне нужен был лишь сигнал. Я подал ей конверт и сказал, что за письмом приду тогда, когда она наклеит на конверт обе марки. Это и будет сигналом для меня. Почтальон приступит к своим обязанностям. Или же она может проснуться и постараться забыть обо всем. В этом случае, я больше не напомню о себе. Она молчала все время, что я говорил, а потом просто сказала: 'Спасибо...'.

Я не знаю, сколько времени прошло, как я уже говорил, времени для меня не существует, но марки были наклеены, и я пришел за письмом. В этот раз мы пили чай с ватрушками и молчали. Она была красива, и на ней было новое платье. Нам больше не о чем было говорить: я всего лишь почтальон.

Ее мужа я нашел в красивом просторном доме на берегу неведомого моря. Он сидел на веранде в деревянном кресле и читал книгу. Он нисколько не удивился моему визиту, мы обменялись рукопожатием, после чего он небрежным движением руки создал еще одно кресло и стеклянный столик.

- Выпьете что-нибудь? - спросил он.

Я отказался. Я не стал говорить, что вино мертвых для меня не имеет ни вкуса, ни запаха, и не оказывает какого-либо действия.

Мир, созданный им, был красив, уютен и светел. Морские волны с шипением скользили по песку и оставляли на берегу разноцветные ракушки и синие кристаллики соли.

- Я - почтальон, - сказал я и вручил ему письмо. Он повертел конверт в руках, уронил, поднял, и осторожно положил на столик. Я отвернулся, чтобы не видеть его дрожащих рук.

- А я выпью, - сказал он. Когда я повернулся к нему, он сидел, откинувшись в кресле, с рюмкой в руке.

- Знаете, - сказал он. - А ведь этот дом я сделал только для нее. Тут двадцать комнат, зимний сад, гостиная с баром, с той стороны два гаража - в каждом по машине, а в трех километрах отсюда, вон по той дороге, шикарный ресторан, а еще дальше - целая улица магазинов, а потом причал и аэропорт.... И все это для нее. Все что нужно мне, это кресло и книги....

- Здорово у вас тут, - сказал я.

- Здорово, эхом повторил он и потянулся за письмом. Он начал читать с каменным лицом, как бы отгородившись от меня и от покинутого мира, но к концу чтения не выдержал и заплакал.

- Господи, - сказал он. - Каким же я оказался дураком!

Я промолчал. Я не считаю себя вправе задавать какие-либо вопросы. Я всего лишь почтальон. Задавать вопросы и принимать на себя всю тяжесть ответов - это удел ангелов, если допустить, что они существуют. Но я никогда не прерывал собеседника. Кому бы он еще излил бы душу на этом пустынном берегу? Крабам? Я умел слушать. Я научился этому. Тем более что рассказанные истории не отличались особым разнообразием. Мир живых слишком мал.

- Знаете, дьявол одержал победу в нашем мире в тот момент, когда изобрел деньги, - с ожесточением в голосе сказал он.

- Деньги, деньги, деньги... Она всегда говорила о деньгах, - рассказывал он мне, пряча слезы. - Нет, она любила меня, но я никак не мог отделаться от мысли, что наши отношения напрямую зависят от размера моих заработков. И чем больше я зарабатывал, тем чаще мы об этом говорили. Деньги требовали к себе внимания, чем дальше, тем больше. Но я любил ее, и решил, что если ее счастье зависит от денег, значит, деньги у нее будут. Я работал по двенадцать часов в день и... и все это время совсем не понимал ее. Мне следовало задаться вопросом: а не сам ли я создал этот порочный круг? Я должен был за ее словами увидеть любовь, в ее глазах, в ее движениях, не знаю, просто увидеть и все. Мне нужно было прервать этот бесконечный разговор о деньгах и просто сказать ей, как люблю ее, как хочу услышать ее смех, увидеть улыбку на ее губах... Знаете, я ведь даже не помню ее улыбки. В моей памяти только вечно сосредоточенное на расчетах лицо, эта хмурая складка между бровей... Возможно, один ласковый поцелуй мог бы разгладить эту морщинку, но у меня никогда не было на это ни времени, ни сил... Иногда я понимал, что во мне живут два человека: один - истинный я, любящий и понимающий, а другой был порожден всеми этими разговорами о деньгах, ограниченный, черствый, жадный... И этот второй все чаще вылезал наружу: я все больше времени и души отдавал своей работе. А потом я разорился. Потерял все, что у меня было. Меня просто обманули - нагло, легко, безжалостно. Это случается сплошь и рядом, но именно для меня это стало катастрофой. Возможно, это произошло как раз потому, что мне-то эти деньги были не нужны. Я зарабатывал их для нее. И вот в одночасье потерял их. Я не думал о ее любви, я думал лишь о себе, об ожидаемом меня унижении. Воображаемом унижении.... Несколько дней я скрывал от нее правду, тысячу раз представляя себе наш разговор об этих проклятых деньгах, и каждый раз этот разговор был для меня последним. Думая за нее, я так ни разу и не нашел в своей душе слов прощения для себя, слов любви.... И когда на шоссе при обгоне мне навстречу вылетел грузовик, тот, другой, внутри меня, принял за меня решение.... Уверен, у меня было достаточно времени, чтобы избежать столкновения, но другой, вдруг проявившийся во мне, тот, думавший о деньгах, боявшийся унижения, ограниченный и глупый, именно он вцепился в руль и не дал мне его повернуть... А теперь это письмо, господи! И в письме - ни одного слова о деньгах! Она любит меня, она скучает по мне, она вспоминает меня... Скажи, зачем это все? Этот новый мир, эти звезды, эти планеты, если даже в своей короткой жизни я не смог ничего понять? Зачем мне вся эта вечность? В наказание?

Я пожал плечами. У меня не было ответов на эти часто задаваемые вопросы.

- Послушайте, - вдруг сказал он. - А есть какой-нибудь шанс вернуться? А? Ведь вы можете?

Тут он подался вперед и в упор посмотрел на меня. Тонкая ножка рюмки в его руке хрустнула и переломилась. Я отрицательно покачал головой.

- Я жив.

Он откинулся в кресле и снова заплакал, громко, навзрыд. Я встал и направился к морю. Волна захлестнула ноги, но я не почувствовал ее. Этот мир был не для меня. Я не оставлял здесь следов.... Тем не менее, закат был великолепен и я долго смотрел на эту грандиозную мешанину света и красок.

- Вы можете написать ей письмо, - сказал я, вернувшись на веранду.

- Да-да, - прошептал он почти неслышно. - Да, я напишу, я обязательно напишу, я должен все сказать, иначе к чему все это? Я буду ждать ее здесь, пусть на это уйдет еще одна жизнь, я дождусь. Я хочу сказать ей, как я люблю ее.... Как думаете, простит она меня?

Я полез в сумку и достал бумагу, конверт и две марки...

 

Я не могу записать эту историю на бумаге. Мое физическое тело находится в коме, и думаю, пробудет в таком состоянии еще долго. Уж слишком много у меня работы... Я просто передаю свои мысли в компьютер - для этого мне не нужно ни рук, ни голоса. Машине все равно, откуда поступает информация. Я вижу, как этот рассказ формируется в ячейках ее памяти. Когда я его закончу, он отправится в виде электронных импульсов по Сети, проявится на сайтах и в электронных ящиках. Люди узнают о почтальоне, о человеке, передающим письма между мирами, обо мне. Ну и что дальше, спросите вы? А дальше, дамы и господа, всего лишь вопрос веры.... И ничего больше.