Что хочет автор. Литературные конкурсы

- Сам поблаженствовал, дай другим! - шутливо ткнув меня в ребра, место у бака занимает Каурый – камуфляжные разводы на плечах выгорели, из-под собранных в хвост волос по шее стекает тонкая струйка пота. Каурый блаженно фыркает, трясет головой и оттого становится похож на крупного породистого рысака.

Поднимаю голову – солнце уже высоко, а значит, скоро в дорогу. Словно подтверждая мои мысли, на пороге станции появляется Саныч, недвусмысленно стучит по охватывающим левое запястье крупным часам.

- Вы бы, ребятушки… - начинает было Саныч, но недоговаривает – метрах в пятистах от нас, с грохотом выворачивая пласты иссохшей земли, вверх устремляется мощная пепельно-серая струя газа.

- Чтоб вас!!! - Каурый подхватывает едва не опрокинувшийся от подземного толчка бак. – И сюда добрались!

Темно. Каменные своды смыкаются в паре метров над головой. По узкому извилистому лазу пробирается человек. Он невысок и сутул. На бледном покрытом копотью лице – живые, подвижные глаза. Вокруг крупного иссиня-черного черного зрачка – тонкая бледно-розовая окантовка.

Человек оглядывает лаз, хватается за выступ. Вздох, скользящая по лицу четырехпалая рука - из-под густого слоя копоти проступает россыпь буро-коричневых ожогов. Пятнистая дорожка скользит от вниз от виска, охватывает всю правую щеку, льется вниз по шее и, сделав петлю, уходит за спину.

Человек протягивает руку к сводам лаза, слышится едва уловимый щелчок, и часть казавшегося монолитом камня бесшумно уходит внутрь стены.

- Ну, и где этот ваш груз? – выглядывает из-за груды коробок, беззлобно подкалывает Саныча узкоглазый хитрюга Ли.

- Будет. Будет вам груз. - Саныч подносит к глазам большой, запыленный бинокль. – А вот, собственно, и он.

И действительно – недалеко от колючей громады отсвечивающих антрацитом скал по желтому безбрежью пылит старенький УАЗик.

- Здорово, Саныч! – выбирается из-за руля усатый водитель в потертой джинсовой бейсболке.

- Ну, здравствуй, Борь, - по-отечески обнимает его Саныч. - Всё привез?

- И даже больше, - хохочет усатый. - Этот тоже с вами пойдет.

С заднего сиденья поднимается, смущенно оправляет измятую белую куртку русоволосый парень лет двадцати.

- То есть как «с нами»? – Каурый даже не пытается скрыть неприязнь. И его можно понять: две сотни километров тащить за собой пацана с гражданки – удовольствие ниже среднего. Особенно, если эти двести километров – пустыня, где колодцы попадаются не чаще, чем верблюды на северном полюсе, а о тени и вовсе можно только мечтать. - На кой он нам?! Сами что надо доставим.

- Сказано поедет, значит, поедет, - неторопливо раскуривает сигарету усатый. – Чего стали? Разгружайте!

Каурый ворчит, подхватывает с заднего сидения яркий туристический рюкзак, крякает, удивленно приподнимает бровь.

- Осторожнее! – по-дирижерски взмахивает руками парень. – Осторожнее, пожалуйста!

- Вас понял, господин лабораторный крыс, - едва слышно усмехается Каурый, аккуратно перекидывает рюкзак через плечо. – Ли, там еще ерунда какая-то осталась. Забери.

- Нет-нет, - парень опережает Ли, трепетно прижимает к груди небольшой металлический ящик с закругленными краями. - Это я сам понесу. Сам.

Скрылся за свинцово-серыми скалами УАЗик, еще выше поднялось солнце, затянулась мутной, дрожащей пеленой пустыня. А у горизонта - далекие, едва различимые тянутся ввысь, коптят небо два дымных фонтана.

- И часто они так? – кивком указывает на фонтаны наш новичок.

- Только по особым праздникам, - хмуро отзывается, затягивает тесемку на рюкзаке Ли. - Саныч! Мы готовы.

- Погодь маленько, - Саныч хитро улыбается, поправляет оседлавшие переносицу очки, неторопливо направляется к насквозь проржавевшему гаражу. Недовольно звенит связка ключей, медленно, словно нехотя, открывается металлическая дверь.

- Чем богаты, - Саныч отходит в сторону. - Не подарок, конечно, но всё же лучше, чем пешком.

Прищурив узкие глаза-фары, из гаража на нас смотрит старенький двухместный кабриолет.

Осторожно кручу обтянутый истрескавшейся кожей руль, поглядываю по сторонам, невольно морщусь каждый раз, когда машина охает и проседает, отгребая назад килограммы мелкого колючего песка.

- Позор, а не машина! – пыхтит устроившийся на соседнем сиденье Каурый.

Картину мы представляем и впрямь забавную. Старый кабриолет-развалюшка. Двое дюжих мужиков на переднем сиденье. Еще один красавчик в камуфляже и смахивающий на тощего утенка двадцатилетний пацан – на багажнике. Поверх всего этого - два десятка затянутых в мешковину ящиков, яркий туристический рюкзак, три новеньких ствола АТ-14 с полными капсулами горючей смолы и здоровущая, ухмыляющаяся погнутым боком канистра с водой – вот такой цирк на колесах сейчас приближается к ободу первого южного кольца.

Поглядываю на часы. До связи со Станцией-2 около пятнадцати минут.

- Жарит-то как! – Ли косится на солнце, вытирает взмокшую шею большим клетчатым платком. - Слышь, пацан, ты бы голову прикрыл чем. Напечет ведь, а нам с тобой - цацкайся.

- У меня вот, что есть! – с легкостью распутав стягивающую верх рюкзака тесемку, парень извлекает на свет каску. Каска старая, с небольшой полукруглой вмятиной в железном боку и намалеванным белым номером на внутренней стороне.

Ли фыркает.

- Ты ее где взял?

- Дядь Боря дал! – парень смущается и, поперхнувшись, добавляет. - Ну, который меня привез.

- Болван твой дядя Боря. Он бы тебе еще лодку надувную предложил. Для пустыни – самое то!

Парень опускает взгляд на багажник и молчит. Ли косится на нас, пожимает плечами.

- Тебя хоть звать как?

- Тоша, - обиженно отзывается парень.

- К-как?!! – Каурый не дожидается ответа, закатывается густым, смачным хохотом. Через мгновение к нему присоединяемся я и Ли.

- То-о-оша, - ржет и колотит себя по коленке Каурый. – То-о-оша!!!

- Слушай, пацан, - наконец утирает слезы Ли, - ты так больше никому не отвечай, понял? Это я тебе по-дружески советую. Фамилия у тебя есть?

- Есть. Лютиков.

- Нда… - Ли неопределенно хмыкает, чешет кончик обгоревшего на солнце носа. – Фамилия тоже не очень.

Самое время вмешаться. А то и впрямь пацана затюкают.

- Нормальная фамилия. Только ее малёк урезать надо. Был Лютиков, будешь Лютик. Согласен?

Парень неуверенно пожимает плечами.

- Да ты не сомневайся! – хлопает его по плечу Ли. Тут у всех так. Вот я Ли, это – Каурый, а вот этот паразит за рулем - Овчар.

На коленях Каурого оживает, плюется помехами передатчик.

- Нашлись, родимые! – улыбается Каурый.

- Группа Б-6, группа Б-6! Это Станция-2. Ответьте!

Каурый склоняется над передатчиком:

- Группа Б-6 на связи. Слушаем вас, Станция-2.

Голос в динамике теряет официальный тон, с ноткой неуверенности интересуется:

- Предположим, - Каурый приподнимает бровь, вопросительно косится на передатчик.

- Каурый, черт тебя задери!!! Не узнал? Лёха я, Лёха-Саранча!

- Саранча! – Каурый подхватывает передатчик, щербато улыбается во весь рот. – Саранча-а-а!!!

- Да тут я, тут, - хохочет голос в динамике.

- Какими судьбами?

- Да так, специализацию сменил. Ты это, скажи лучше, когда вас ждать?

- Сегодня, сегодня ждать, - сияет, словно южное солнышко, Каурый. – Нам тут Саныч машину подкинул.

- Не хило! Чего это он так раздобрился?

- А кто его разберет? Дал и дал – не отказываться же!

- Тоже верно. А мы тут ремонт кой-какой затеяли. Приедете, поэкплуатируем вас - на благо отечества. Ну, там… полы перестелить, двери покрасить.

- Иди ты! – Каурый шутливо отмахивается от передатчика. – Сам свои двери крась!

Стучу по часам - пора закругляться. Эфирное время не резиновое. Блокировка сигнала от подземельных и без того обходится слишком дорого.

- Ладно. Скоро приедем, - доверительно сообщает передатчику Каурый. – Ждите.

- Ждем. До связи, Б-6.

- До связи, Станция-2.

- Слушай, Овчар, - стучит меня по плечу Ли. – А ты вход на станцию точно найдешь?

- Ну, не я, так Каурый найдет. Он там раз десять был.

- Правда что ли?

- А ты думал! Я там, по совести сказать…

Каурый не договаривает. Что-то оглушительно грохает в моторе. Машину побрасывает, из под капота клубами валит густой сизый дым.

- Чтоб тебя!!!

Торможу. Выбираемся из машины. Ловко соскользнул с багажника Ли, открывает капот подоспевший Каурый.

- Во задымило-то!

- И не говори!

- Да что ж там горит, мать его?!!

Кто-то толкает меня в бок и в клубы дыма низвергается поток воды.

- Потух, кажется, - в рассеивающемся дыму констатирует Лютик.

В руках Лютика наша канистра. И то, с какой легкостью он ее держит, наводит на мысль, что воды в ней практически не осталось.

Переглядываемся.

- Ой, парень, - недобро косится на Лютика Каурый. Молись теперь, чтобы эта железка завелась.

Солнце неторопливо клонится к западу, из пустыни накатывают волны зноя, неспешно удлиняются тени, а Каурый всё возится в моторе.

- Ну, как там? - робко приподнимается с песка, вытирает вспотевший под каской лоб Лютик.

- Спасибо, - подозрительно вежливо отзывает Каурый. – Хреново.

- Ребят, ну, я ж ненарочно…

- Сиди уже, - осаживает парня Ли. – Овчар, там хоть чуток воды осталось?

- Осталось, - приподнимаю канистру, заглядываю внутрь, – на пару суток. По стакану в день.

- Ну, всё, - ныряет за руль Каурый. – Или сейчас поедет, или топать нам на своих двоих.

Плавно поворачивается в замке зажигания ключ, ложится на педаль сцепления запыленный армейский ботинок Каурого, мелькает надежда на в глазах лице Ли.

Мотор молчит. Ни рокота, ни скрежета. Ни-че-го.

Каменный лаз упирается в массивную металлическую дверь. Внизу, у самого пола, сочится янтарным сиянием узкая полоска света. Легкий нажим и дверь отворяется.

- Заходи-заходи! – улыбается облаченный в бледно-голубой комбинезон подземельный, прищурившись, тыкает в потолок. - Как там?

- Пешочком пойдут, - с сухим смешком откликается вошедший. - Наши им лучик деструктивный послали. Такого не то, что машина, танк не выдержит.

- Еще б не молодцы… Слушай, поесть ничего не найдется? А то я там, наверху, полдня мотался – жрать хочу, сил нет!

- Откуда там… Вот вечером паек раздадут, тогда и поедим.

- Да что в том пайке есть! Насмешка, а не еда.

- Это еще что! Тут сегодня лаборант один заскакивал - ну, из второго отсека - говорит, на днях и эту «насмешку» урежут. Поступлений-то сверху никаких.

Вошедший рывком садится на широкую каменную скамью, досадливо барабанит пальцами по крышке стола:

- И чего этим верхним спокойно не живется?!

Четвертый час топаем по пустыне. Впереди Каурый, за ним я, следом – Ли с новобранцем. От песка поднимается обжигающий жар. Идти тяжело. Два десятка ящиков на четверых, это, знаете ли, многовато.

Оборачиваюсь.

Парнишка безнадежно отстал. Идет медленно, согнувшись. За спиной - рюкзак, в одной руке канистра, в другой - железный ящик.

- И за что нам такое счастье? – дождавшись, пока парень догонит нас, Ли протягивает руку, касается металлического ящичка. – Давай понесу.

- Н-нет, - облизывает сухие губы парень. – Это я сам.

- Как знаешь, - Ли подхватывает канистру, кивает Каурому, - двинули дальше.

Солнце только-только закатилось за горизонт, а песок уже стремительно остывает. Холодит щеки прилетевший из пустыни ветер, моргает ледяным глазом далекая насмешница-звезда.

- Всё, привал.

Каурый запрокидывает голову, блаженно потягивается:

- Затек весь.

- Аналогично, - аккуратно спускаю на землю обтянутые мешковиной ящики.

- Ты как? – Ли кидает короткий взгляд на новичка.

- Нормально, - сипит сквозь стиснутые зубы парень.

- Загоняли мы тебя, - белозубо улыбается Ли. – На вот, водички хлебни.

- Не, вы только посмотрите! – Ли отступает на шаг, бросает в нашу с Каурым сторону короткий, насмешливый взгляд.

- Парень, не дури! – вмешивается Каурый. – Пей давай.

- Не буду. Я воду разлил, с меня и спрос.

- Хорошо, не пей, раз уж ты такой принципиальный. Только учти: завтра нам придется волочить на себе не только эти ящики, а еще чью-то полуживую тушку.

Еще полчаса назад голубевшая на западе полоска неба погасла, утонула в густой темно-синей ночи. Похрапывают затянутые в спальники Ли и Каурый. Пытаюсь уснуть и я, но сон не идет. Рядом, прислонившись костлявой спиной к ящикам, сидит Лютик: в одной руке включенный карманный фонарик, в другой – раскрытая книжка.

- Эй! – шепотом окликаю пацана. - Чего не спишь?

- Успею еще, - отмахивает Лютик. – Тут небо вон какое! Каждую звездочку видно.

- На что они тебе?

- Да я тут, - перебирается ко мне поближе Лютик, - когда с последней центральной станции уезжал, книжку больно любопытную нашел. Вот эту.

В прыгающем свете фонарика разглядываю книгу. Пожелтевший, вдвое сложенный листок закладки, истрепанные страницы. На каждой - крошечный кусочек звездного неба.

- Я на нее случайно наткнулся, - плюхается рядом со мной Лютик. – В сторожке. Они оттуда страницы дергали, щели в стенах затыкали. А тут, на закладке, ну, если ее развернуть…

Сон накатывает тяжелой волной.

- Овчар! Овча-ар…

- Что? А, да. Я посмотрю. Только завтра, ладно? Завтра…

- Овчар, просыпайся!

- Уже, - невесело усмехается Каурый. - Пораньше выйти надо, пока жарить не начало.

Стряхиваю с себя остатки сна, оглядываюсь. Рядом скатывает спальный мешок Лютик, в стороне возится с передатчиком Ли.

- Остолопы мы, вот чего. Разлеглись тут вчера, а на станцию и не отсигналили. Они ж нас там, поди, потеряли.

Ли крутит ручки передатчика, прислушивается.

- Станция-2, Станция-2! Ответьте!

- Станция-2. Вызывает группа Б-6. Ответьте.

Передатчик молчит.

- Странно оно, - качает головой Ли, - ни звука, ни помех.

Третий год в этих краях, а всё привыкнуть не могу. Ночью холодно, днем жарко, колодцев – раз-два и обчелся, тени, и той, кроме как у скал, не найти. А нам туда еще топать и топать.

- Налегай мужики! – Каурый месит песок в десяти шагах передом мной. – Живее!

Легко сказать «живее», когда в тебе два метра роста и все эти два метра – сплошные мышцы. За Каурым даже я и Ли с трудом поспеваем, а пацан – тот вообще едва тащится. Ли у него уже и канистру отобрал, и рюкзак маленько разгрузил, а всё без толку.

- Мужики, не спать!

- Заснешь тут с тобой, - огрызается Ли.

- А раз не заснешь, - подначивает его Каурый, - тогда давай, кто первый, до тех камней?

Сквозь зыбкое марево метрах в ста от нас – короткая, словно прошитая пулеметом, линия серых осколков породы.

- Овчар, не филонь давай! И ты, парень, тоже присоединяйся. Ну, на счет «три»!

Бегать по пустыне – занятие глупее не придумаешь, но сейчас и оно хорошо. Может, расшевелит чуток нашего Лютика, а то совсем, бедняга, скис.

- Ра-а-аз, - начитает отсчет Каурый, - два-а-а... Ринулись!

И мы бежим. Разметаем в стороны песок, оступаемся, хрипим. Наполовину ушедшие в землю камни уже совсем близко.

- Поднажми-и-и!!! – рычит в метре от меня Каурый.

Мы не добегаем до камней каких-то пяти шагов. Земля под ногами вздрагивает. Мощный толчок раскидывает нас в стороны.

Лежу, уткнувшись носом в песок. С того места, где мы были каких-то десять секунд назад доносится постепенно затихающее прерывистое шипение. Этот звук я не спутаю ни с чем.

Поворачиваюсь на спину, пытаюсь сморгнуть запорошивший глаза песок. Но даже в этом мареве вижу четыре уходящих в небо дымных столба.

- Опять шарахнули, сволочи, - отплевывается Каурый.

- Это что? - у Лютика по-девичьи дрожат губы, а на глаза вот-вот навернутся слезы. - Это они из-под земли, да?

- Откуда ж еще, - дотрагивается до разбитой губы Ли. - Самое интересное, что целились они, похоже, в нас.

Каурый замирает, недоверчиво оглядывает столбы дыма, кивает.

- А они …это… второй раз выстрелить не могут? – поднимается с колен Лютик.

- Могут, только вряд ли будут. Им это удовольствие тоже недешево обходится.

- А если бы попали, тогда что?

Ли хмыкает.

- Парень, вы что, в своих лабораториях совсем газет не читаете? Когда финансовый центр на той неделе рванул, это что, по-твоему, было?

Да, финансовый центр рванул, что надо. Девяносто этажей и площадь в три стадиона. Говорят, обломков крупнее метра-полутора не нашли. Всё в пыль.

- Ка-а-к?!! – тяжелый кулак высокого, сухопарого подземельного опускается на каменную крышку стола. – Как «не попали»?! Наводчики у меня работают или кто?!! За что полуторный паек получаете?! За что, я вас спрашиваю?!!

- Да кто ж знал, - переминается с ноги на ногу пожилой подземельный в голубом халате и шапочке наползающей на чуть оттопыренные уши, - кто ж знал, что они побегут? Мы и путь рассчитали и скорость передвижения, и радиус струи на всякий случай увеличили…

- Заряд какой мощности использовали?

- Четыре струи по пять тысяч сартаров каждая.

- Итого, - взгляд сухопарого леденеет, - итого - двадцать тысяч сартаров впустую?!!

- Но ведь мы…

Сухопарый отворачивается, неторопливо перебирает разбросанные по столу бумаги. Потом, словно вспомнив о посетителе, бросает через плечо:

- Десять дней на половинном пайке и перевод в нулевой ранг. Пожизненно.

Медленно, оброненным детским мячом к нам подкатывается полдень. Ли косится на почти исчезнувшую тень, окликает Каурого:

Но сколько мы ни крутим ребристую ручку передатчика, сколько ни ждем пробившегося сквозь монолит молчания голос, всё напрасно. Саранча на связь не выходит.

- А вы бы на первую станцию достучаться попробовали, - Лютик скребет обгоревший на солнце кончик носа.

- Да пробовали уже. Молчат. Как вымерли все.

- Сволочье! – неожиданно раздражается обычно спокойный Ли. – Н-ненавижу!

- Это вы про них? – Лютик кивает на всё еще коптящие небо столбы.

- А то про кого?!! Сидел бы я сейчас спокойненько у себя в кабинете, бумажки разбирал, на девочек из соседнего отдела посматривал. А я вместо этого, как последний кретин, третий год по этим пескам шастаю!

Три года. Да. Уже три года. Время летит незаметно. Так, как незаметно просачиваются сквозь тонкую талию песочных часов частички того желтого безбрежья, которое нам еще предстоит пересечь.

Подземельные появились именно три года назад. Вылезли из только что пробуренной нефтяной скважины - грязные и злые как черти: потребовали немедленно бурение прекратить, ту нефть, что им в подземелье залилась, откачать, а проект и вовсе прикрыть. А наши то ли с испугу, то ли еще с чего взяли и шарахнули по ним. И по подземелью. Ну, и понеслось. Сегодня – мы их, завтра – они нас. А что, как, зачем – никто и не разбирается. Не до того.

- Блошьё подвальное! - Ли сплевывает. – Совсем с ума посходили!

- Не надо о них так, - покусывает губу, смотрит снизу вверх Лютик.

- Ты-то хоть помолчи, умник!

Ли всплескивает руками, резко, хрипло выплевывает слова:

- Что ни день – дома в воздух взлетают, дороги восстанавливать – денег нет. А люди? Люди как?! Из шести миллиардов, дай Бог, чтоб один остался. Это, по-твоему, нормально?!!

Лютик вздыхает, проводит пальцами по кромке каски, неуверенно смотрит на нас.

- Ну?! Чего замер?! – налетает на него Ли. – Еще защищать их начни!

Упрям мальчишка. Ой, упрям.

- Вы… Вы же ничего не знаете. Вы про профессора Ингро хоть раз слышали?

- Раньше не слышал и теперь не желаю, - рявкает Ли. Еще чуток и полезет на пацана с кулаками.

- Подожди-подожди, - останавливаю его. Оборачиваюсь к Лютику. – И что твой профессор?

- Он в Питере лабораторией руководил - разработками разными занимался. Военными.

- Газ они изобрели. В честь профессора ингритом назвали. Та еще дрянь…

Широкие двустворчатые двери с треском распахиваются, впуская в сводчатую палату невысокого подземельного в блестящем, словно стеклянном комбинезоне.

- Шестьдесят мест!

- У нас только сорок осталось, - вскакивает, бежит ему навстречу молоденькая подземельная с яркими сиреневыми глазами.

- Надо, надо найти, милая. Верхние опять ингрит распылили.

Тускло мерцает маленький настольный шар. Света достаточно ровно для того, чтобы заполнить карты. И во всех только одно: ингрит, площадь ожога – 30 процентов. Ингрит, площадь ожога – пятьдесят один процент. Ингрит, ингрит, ингрит, ингрит…

И кто знает, кому из них не повезло больше. Тем, кто проживет еще день-два, или тем, кого газ лишь коснулся? Тем, чьем теле навсегда останутся буро-коричневые пятна ожогов – останутся и станут расти: день за днем, неделя за неделей. Расти затем, чтобы когда-нибудь сожрать всю кожу, обречь на медленную, страшную агонию.

Настольный шар вспыхивает тревожным красным огоньком. Из середины вырывается тонкий лучик – указывает на одну из кроватей, печально мигает и гаснет.

Бесшумно открывается проем в стене. Входят двое с тонкой, выпиленной из камня плитой.

- Которого забирать?

Уже два часа как замолк Лютик, два часа, как под нашими ногами продолжает утекать назад километр за километром песка. Два часа, как ни один из нас не проронил ни слова. Нескончаемым хороводом кружат в голове мысли. Мы. Они. Вражда. Месть. Смерть. Наша горючая смола и их дымовые столбы. Наш ингрит и взорванные подземными здания. И страх, страх, страх, страх.

Мы дошли до скал – широкая зазубренная тень спасает от солнца. Но идти ничуть не легче. Окликаю Каурого.

- Чего? – смахивает он пот с загорелого лба.

- Предлагаю привал.

- Овчар, ты чего, родной, спятил? Какой, на фиг, привал? Нам еще пилить, знаешь сколько?!

- Знаю, - останавливаюсь и сбрасываю на песок оттянувший плечи рюкзак. – Только если мы сейчас не отдохнем, до станции не дойти.

- Это еще почему?

- Потому, - Ли хлопает Каурого по плечу, - что не все такие кони, как ты.

- Сам ты конь, - беззлобно парирует Каурый. – Ладно. Привал, так привал. Только, чур, недолго.

Сваливаем коробки в груду, блаженно потягиваемся. Лютик стаскивает с головы каску, проводит рукой по взмокшим светлым волосам.

- Ну и жарень тут!

Еще бы не жарень. Это раньше, милый, тут леса да озера были. А нынче…

Где-то в горле начинает клокотать злость. Ну и пусть, пусть прав Лютик, пусть сбрасывают наши к подземным дымовые ингритовые шашки, пусть так. Но что ж эти сволочи четырехпалые с нами, с землей нашей делают? Это сейчас – шарахнул дымовой столб, а вокруг как пустыня была, так и осталась. А раньше, раньше-то – вокруг каждого столба всё километров на пять вымирало словно. Было дерево – высыхает в минуту, было озеро – и следа не останется, только дно сухое, трещинами исчерченное, да пыль серая.

- Ну, чего, мужики, - вытаскивает банку консервов Каурый, - пикничок?

Лютик радостно кивает, делает шаг вперед, удивленно ойкает и валится на бок.

- Ты чего, пацан?! – подскакиваю к нему.

-Я, я ничего. Только земля… того… Прыгнула.

- Угоняли мы мальчишку, - смеюсь, помогаю Лютику подняться. – Не может здесь земля прыгать. Не такие наши подземельные идиоты, чтобы дымовой столб возле скал пускать. От него воронка, видел, какая? А если они скалу ненароком заденут? И все эти каменюки к ним в ходы посыплются? Не, брат, тут бояться нечего.

- Но она правда прыгнула.

- Да, быть того не мож…

По земле пробегает дрожь, и на поверхность, как раз между нами, вылетает большой, размером с крупное яблоко металлический цветок.

- Хризантема! – хрипит Каурый. – Ложись!

Скатываюсь за крошечную песочную насыпь, утягиваю за собой Лютика. Где-то слева от меня хлопается на песок Ли.

Каурый! Где Каурый?!

Вжимаюсь лицом в песок, но краем глаза всё равно вижу, как начинает медленное вращение несущий смерть цветок. Мгновение - и хризантема растопыривает лепестки, приподнимается на крошечном телескопическом стебле.

- Овчар, а это…

Дергаю Лютика за ворот. И вовремя. Хризантема выплевывает первую порцию игл.

- Сколько их там? – коренастый подземельный кивает на закрытую дверь.

- А чего так мало? Эти ж, вроде, со станции.

- Все, кто был. У верхних, знаешь ли, с ресурсами тоже негусто.

Подземельный устало вздыхает, бросает недобрый взгляд на каменную дверь, тянется к связке ключей.

Иглы хризантемы смертельны. Медленно цепенеют, наливаются холодом руки, замирает, отказывается двигаться позвоночник, какое-то время еще теплится огонек сознания, но потом гаснет и он. И сейчас этот смертоносный дождь рассыпает свои колкие капли в трех метрах от нас. Еще больше вжимаюсь в твердый, словно спекшийся песок. Пытаюсь осмотреться. Слева Ли, справа Лютик. Каурого нет. Пихаю Лютика локтем:

- Слышь, пацан, посмотри – там Каурого не видать?

Лютик неловко елозит по песку старыми, потрескавшимися армейскими ботинками, заглядывает за изгиб насыпи:

- Осторожно приподнимаю голову. Полмгновения – ровно столько нужно, чтобы увидеть прильнувшего к небольшому зубчатому выступу скалы Каурого, бьющие в камень иглы и хризантему, что поворачиваясь и кренясь в сторону гор, словно смеется над беспомощностью человека.

- Овчар! Овчар! - трясет меня за рукав Лютик, - она ж его сейчас… Что делать-то?!!

Если бы я знал ответ на твой вопрос, Лютик. Если бы я только знал. Но сейчас я только дергаю пытающегося приподняться над насыпью мальчишку:

- Лежать! Лежать, я сказал!

Но пацан, как угорь, выворачивается из моих пальцев, в мгновение стягивает с головы каску и, изогнувшись, швыряет ее туда, где минуту назад стояли все мы.

- Совсем охренел?!!

- Не-а, - в голосе мальчишки слышится улыбка, а леденящий свист игл переходит в хаотичную дробь.

- Попал! – порывается встать Лютик. – Я попал!

Игл над головой больше нет. Медленно, все еще готовые в любой момент зарыться лицом в песок, приподнимаемся над насыпью.

- Говорю же - попал!!! – хохочет Лютик.

И правда – накрыта брошенной каской хризантема, смирен жалящий бенгальский огонь несущих смерть игл.

- Ну, пацан, - отступает от скалы, ошалело косится на каску Каурый, - ну, ты дал.

За выходящей из залы дверью глубокая каменная ниша - больше половины отсечено грубой, тронутой ржавчиной решеткой. За нет – трое.

- Эй, вы! – трясет решетку Лёха-Саранча. – Выпустите! Сию минуту выпустите!

- Лёх, угомонись, - окликает его второй пленник – мужчина лет пятидесяти в узких очках с надломанной дужкой. – Не выпустит нас никто. Неужели непонятно?

В раскрытой двери появляется человеческий силуэт. Лица не разобрать – ослепляет, бьет в глаза прорвавшийся в темную нишу свет.

- Выходите, - в руках подземельного мелькает ствол.

- Ты гляди, - переступает через начинающую оседать решетку Лёха, - Калаш!

- У ваших позаимствовали, - гортанно усмехается подземельный.

Извилистый, уходящий вниз каменный коридор. Едва ощутимый свет. В воздухе – запах раскаленного металла.

Провожатый трижды стучит по стене. Из невидимого прежде проема высовывается лысая голова еще одного подземельного.

- Ребяток приодеть надобно.

- Это мы мигом, - лысый подобострастно хихикает, выкатывает в коридор три больших, размером с хороший арбуз, чугунных шара и длинную кованую цепь, смотрит на пленных.

- Извольте примерить, уважаемые.

- Молодец, пацан! – Ли белозубо улыбается, хлопает Лютика по плечу. – Шустро сообразил!

Каурый подходит к каске, осторожно прижимает ее к песку. Ни звука.

- Да отплевалась она уже, поднимай давай!

Каурый оглядывается:

- Отошли бы вы, на всякий случай.

И мы отходим. Отходим, хотя знаем, что необходимости в этом нет. Пять сотен отравленных игл не бесконечны. И точно. Под поднятой каской обнаруживается погребенная под ворохом игл хризантема. Каурый осторожно разгребает отравленные колючки краем каски, выдергивает хризантему из песка.

Насуплено глядят на нас железные лепестки, с едва слышимым скрипом поворачивается в пальцах Каурого короткий телескопический стебель.

Каурый улыбается, шутливо цепляет оторванный от стебля цветок на грудь Лютика:

- Ты у нас теперь не просто Лютик будешь, а Лютик-Хризантема!

Лютик смеется, отмахивается:

- Да какая из меня хризантема! Больше, чем на чертополох всё равно не потяну.

Обедаем в тени скал. Сухие хлебцы, тушенка. В целом, неплохо. Вот только воды совсем нет – кто-то из нас ненароком опрокинул открытую канистру, когда из-под земли нам под ноги выкатилась чуть не оставившая нас без Каурого хризантема.

- Мар-р-разм! – шипит сквозь стиснутые зубы Лёха-Саранча, размазывает по почерневшему лицу копоть. – Я ученый, мне мозгами работать надо, а нас, как мулов каких – в забойщики!

- В спикеры тебя, Лёша, надо. Там на таких болтливых спрос.

- Саныч?!! – оборачивается, таращит глаза Лёха.

- Так они, что же, и вас?

- И нас. Первые шесть станций на южном направлении подчистую растрясли. Ни человека не оставили. Одни стены.

- Ой, йё-о-о…

- Работать! – надсмотрщик недвусмысленно постукивает по тонкой голубоватой винтовке.

- Работай, Лёша, не отвлекайся, - бросает на прощание Саныч. – И никаких фокусов. Тут церемониться не будут. Насквозь прожгут – ойкнуть не успеешь.

Еще полдня укатилось на запад вместе с солнцем. Пройдено еще несколько десятков километров. До Станции-2 осталось совсем немного. Завтра, уже завтра мы будем там.

- Слушай, - скребет ложкой по дну консервной банки Ли, - а чего тебя с нами послали? Мы бы твой ящик и сами, поди, дотащили.

- А меня не посылали. Я сам напросился.

Переглядываемся.

- А с первого взгляда и не скажешь, что малахольный, - фыркает Каурый.

- Еще какой малахольный, - с улыбкой соглашается Лютик. – Они там, в лаборатории, даже рады были от меня избавиться. Заодно и сундук на меня этот навесили.

- А там, - киваю на железную сокровищницу Лютика я, - что?

- Там, - Лютик на мгновение замирает, стучит пальцами по металлической крышке ящика. – Там противоядие. От хризантем.

- Мать честная! Неужто изобрели?!

- Не изобрели. У подземных случайно нашли, когда какой-то из центральных районов расчищали.

- А раз нашли, на кой его сюда переть?

- Подземные тоже не дураки, между прочим. Не так у них всё просто. Они теперь хризантемы двух видов выпускают. В каждой свой яд. А тут, - противоядие от обоих.

- А не «ну». Хитрые они. Ядов два, противоядий – тоже два. Только вот, какая история: что за яд в хризантеме был, в короткий срок определить нельзя. А вколи не то противоядие, только быстрее человека угробишь.

- Подожди-подожди, - трясу головой я. – Ничего не понимаю. Это что же получается: каждое противоядие в сочетанием в другим, не своим, ядом – еще худший яд?

- В точку, - вздыхает Лютик. – Вот и рассылают противоядие на все станции. Надеются, что кто-нибудь, да разберется. У меня там, - кивает он на сундучок, - по четыре ампулы каждого вида. Мало, конечно, но вдруг повезет.

- Дела… - качает головой Каурый. – Ну, ладно. А тебе-то самому на станцию зачем?

- Ну, у меня тут свой интерес. Туда профессор один приехать должен. Ковчев. Мне его лично повидать надо. Обсудить кое-что.

Вопросительно смотрю на Лютика. Парень усмехается, предупреждает:

- Это длинная история.

- А мы никуда не торопимся, - потягивается прилегший на спальный мешок Каурый.

Вот уже полчаса как замолк утробно урчавший в дальнем углу забоя мотор. Остановились, замерли на крутом откосе два десятка наполненных породой вагонеток. Подземные суетятся, перебрасываются короткими, гортанными криками.

- Мало того, что я им породу долблю, так я ее еще и возить должен, - кряхтит ухватившийся за ручки груженой красноватой рудой тачки Лёха.

Соединяющий две штольни переход узок, колеса тачки недовольно скрежещут по неровному, со множеством выбоин полу. Миг, и Лёха замирает – по стенам перехода пробегает идущая откуда-то снизу дрожь.

Еще немного и на востоке черноту ночи прорежут тонкие, алые лучи рассвета. Все спят. Прижал к себе давно опустевшую канистру Ли, похрапывает и морщит нос Каурый, угомонился даже Лютик, что полночи не давал мне спать – шуршал страницами найденной на центральной станции книжки, поглядывал на небо и что-то рисовал в блокноте.

Сложно поверить в то, что мы услышали этим вечером. Сложно представить, что они, те, кого мы привыкли считать неизвестно откуда свалившимся на нашу голову наказанием, всегда жили здесь. Подземные. Подземельные. Столько раз упоминавшиеся в легендах и сказках. Да, под другим именем, да в другом образе – кряжистые, невысокие, бородатые, сжимающие в руках тяжелый заступ или боевой топор. Они, жители подземелий. Гномы.

Вот уже третий год мы ведем бессмысленную войну с теми, кто когда-то мог быть нам друзьями. Мы распыляем в подземельях смертельный для них ингрит, уничтожаем их лаборатории, безжалостно расправляемся с теми, у кого могли бы учиться. Подземельные умны, их технологии намного опережают наши – и, надо признать, уже не первый век. Сколько раз вы слышали о гномьих чарах и наговорах, сколько раз удивлялись их способности перемещаться из одного места в другое? Колдовство, скажете вы? Нет, нет и еще раз нет. Наука. Наука, во многом опередившая нашу. Сколько она могла бы дать наземному миру? Много. Намного больше, чем можно себе представить.

Между нами почти нет разницы. Подземные от природы сутулы и четырехпалы, их гортанная речь во многом напоминает нашу, они так же смеются и так же плачут. А мы, мы…

- Слышь, Хризантема, ты бы лучше под ноги смотрел!

Лютик отрывается от раскрытой книги, неловко поправляет съезжающую с плеча лямку рюкзака:

- По делу он! – фыркает Каурый. – «По делу», милый, пороги в министерствах оббивают.

Лютик не слушает – останавливается, крутит головой и, наконец, тыкает куда-то на северо-запад:

- Малый, у тебя все дома? – белозубо скалится Ли. – Какое еще «туда»?

- Туда-туда, - не замечает подкола Лютик. – Пойдем, тут недалеко.

Если бы кто-нибудь неделю назад сказал мне, что я, три года проторчавший в этих чертовых песках мужик, как овечка буду топать за нахальным двадцатилетним мальчишкой – в жизни бы не поверил. Ан нет. Топаю. Топаю, полуприкрыв глаза, стараясь не смотреть на немилосердно палящее солнце, пытаясь забыть о том, что до станции мы дойдем только к вечеру, а на дне канистры не осталось ни капли воды.

- Должно быть тут… - Лютик кружит около разлегшегося посреди песков большого, серого валуна..

Ли и Каурый настороженно переглядываются. Лютик, тем временем, стягивает со спины рюкзак и, уперевшись в камень костлявым плечом, пытается его сдвинуть.

- На кой он тебе сдался? – улыбается, скребет заросшую щетиной щеку Каурый.

- Н-надо, - сквозь зубы сипит Лютик.

- Подвинься, гибрид ты наш цветочный, - вздыхает Каурый. - Мужики, подсобите малёк!

Пыхтим, цепляемся за, кажется, вросший в землю камень. И он подается: медленно, сантиметр за сантиметром сдвигается с места.

- Ну, и? – вытирает пот со лба Ли.

На том месте, где четверть часа назад был валун, лишь потемневший спекшийся песок.

- Сейчас! – Лютик торопливо опускается на колени, каской разгребает песок в стороны. – Сейчас-сейчас!

Каурый хитро щурится. Уж кому-кому, я ему, и до войны с подземельными порядком пролазавшему по пустыням, яснее ясного, что ничего наш хризантемовый Лютик не найдет. Но вот из-под песка появляются две почерневшие от времени петли, а за ними под лучи жаркого солнца второй зоны выныривает крышка люка. Лютик бросает на нас победоносный взгляд и, взявшись за шелушащееся ржавчиной кольцо, с глухим ударом опрокидывает железный блин на песок. Вниз, насколько хватает глаз, уходит каменная кладка колодезных стен.

День клонится к вечеру. По крайней мере, так показывают Лёхины часы с треснувшим, замутненным стеклом. Прошло уже немало времени, а вагонетки все так же строят, опасно накренившись в ту сторону, где взмах за взмахом выбивают куски породы пленники подземного народа.

- Эту штольню, - пыхтит поравнявшийся с Лёхой бородач, - уже год, как прикрыть надо было. Дождутся они, засыплет нас всех к чертовой матери!

- Почему засыплет? - поудобнее перехватывает ручки тачки Саранча.

- Да тут переборки ни к черту. Тонкие, зар-р-разы.

- А почему, - пытается не отставать от бородача Лёха, - стены дрожат? Весь день тут хожу, и весь день дрожат.

- А тут, сказывают, где-то рядом пусковой центр. Столбы газовые там, наверху, видал?

- Молчать! – по стене, чуть выше Лёхиной головы, чиркает тонкий голубоватый луч. Лёха оборачивается, ловит недобрый взгляд подземельного, и втянув голову в плечи, толкает недовольно скрежещущую тачку дальше по ухабистому каменному туннелю.

Снова идем. Солнце всё так же жжет, но теперь у нас есть целая канистра воды, а до Станции-2 всего каких-то полдня пути.

- И как ты его только откопал? – отхлебывает из фляжки Каурый.

- А, - поправляет норовящую сползти на глаза каску Лютик. – По книжке. Я Овчару уже показывал.

- У тебя в книжке звезд два ведра, а вот колодца я там ни одного не видел.

- Закладку помнишь?

- Ну, я ее развернул, а там внутри карта какая-то. Ста-а-арая…

- Клад? Пиратский? – Ли шутливо тыкает Лютика под ребра. – Деньжищ, небось, сколько и не снилось.

- Колодец, - трясет головой Лютик. – И путь - по звездам.

- Везучий ты, пацан, - вздыхает Ли. – И с хризантемой повезло, и с колодцем. Ты бы того, на что помасштабнее замахнулся.

Лютик таинственно улыбается и молчит.

- Сдается мне, мужики, - оглядывается на нас Каурый, - что планы у нашего Хризантемы, как минимум наполеоновские. Слышь, пацан!

- А? – Лютик нарочито невинно хлопает глазами.

- Рассказывай давай!

- Да не красней ты, как красна девица! Говори, чего придумал?

Лютик медленно обводит нас взглядом.

- В общем, туда, на вторую станцию, группа специальная приехать должна. Они там неподалеку лаз какой-то к подземельным нашли. Хотят посланников отправить. Ну, типа посольства.

- Идиоты, - безразлично комментирует Каурый. – Их там сразу на фарш пустят, ну, или на рудники загонят. Если повезет.

- Вряд ли, - качает головой Лютик. – Они ж это… с миссией пойдут. Дружественной.

- Все равно на рудники, - отмахивается Каурый. – Ты, парень, сам посуди: на кой им посольство это в живых оставлять, если мы им половину народа ингритом пережгли? Глухая это затея, глуше некуда.

Лютик кивает, шумно сглатывает:

- Была бы глухая. Но я с ними пойти хочу.

Ли и Каурый переглядываются и, фыркнув, закатываются от хохота.

- Ну, ты, пацан, конечно, Рэмбо, - вытирает слезы Ли, - как вниз спустишься, так сразу всю подземную братву по стенке размажешь!

- Ага! – вторит ему Каурый. – Одной левой!

- Не теми категориями мыслите! – делает хитрую мордаху Лютик. – Я антиингрит изобрел. Кажется.

- То есть, как антиингрит? – поперхнувшись, косится на него Ли.

- А вот так. К нам в лабораторию полгода назад одного подземельного привезли. Уж не знаю, где они его выловили. Маленький такой, щуплый. И молчит всё время. То ли немой, то ли просто говорит не хочет. А у него плечи все в ингритовых язвах. И расползается дрянь это, что ни день, то дальше. Ну, я-то с этим ингритом давно колдую. Вот, и наколдовалось у меня к тому времени одно зельице.

- И ничего. Намазал я его. Он, правда, паразит, брыкался, как не знаю кто – половину колб в лабе перебил. Два дня потом трупом валялся, думали, помрет. Ан нет – живехонек. А через неделю пятна с него все как одно и сошли.

- Правда, что ли?

Лютик пожимает плечами, усмехается.

- Подожди-подожди. Это ж открытие! Вы наверх сообщили?

- Сообщили, - морщит нос Лютик. – Только никому оно там, наверху, похоже, не нужно. Я им и звонить пытался, и письмами забрасывал. Не хотят слушать, хоть убейся.

- И что теперь?

- А теперь я к профессору Ковчеву напроситься хочу – он в той группе главным будет. Может, возьмут они меня с собой вниз. Мы бы тогда подземельным лекарство передали, ну, или оставили где – пусть сами берут, сами смотрят, как действует. Может, одумаются потом, поговорить согласятся.

- Всё, не могу больше. Сил нет. - Лёха останавливается, отпускает тачку.

- Работать! – скрещиваются у его ног сразу несколько голубых лучей.

- Ну, хоть эту гадость снимите, - устало мотнув головой, Лёха указывает волочащийся за ним на цепи чугунный шар.

- Работать! – гортанно рявкают несколько голосов.

- Да пошли вы…

По забою разносится сиплый скрежет: одна из цепей, удерживавших вагонетки на откосе, безвольно повисла. Мгновение, и натянувшаяся до предела вторая цепь рвется. Грохочут, несутся вниз вагонетки, разбегаются в стороны подземельные, пятится, волочит за собой чугунный шар Лёха.

- Здесь! – Каурый указывает на узкую глубокую расселину в скале. – Я первый, Овчар – замыкающий. Сюрпризов быть не должно, но рисковать не станем.

Один за другим мы ныряем в расселину, в полуметре над нашими головами смыкаются каменные своды. Идти неудобно: рюкзак цепляется за острые выступы, передо мной, поминутно спотыкаясь, пробирается по валунам Лютик, сверху то и дело сыплется мелкая колючая пыль.

Из трещины в скале под ноги Ли с шипением выскальзывает варан, на мгновение замирает и, недовольно стукнув по камням хвостом, исчезает за одним из валунов. Ли сплевывает и витиевато посылает варана ко всем его вараньим праматерям.

- Чуток осталось, - отдается эхом голос Каурого. – Вот только сейчас направо свернем, и всё.

И действительно, не проходит и пары минут, как мы снова выныриваем на свет. Крупная, с хорошее футбольное поле открытая площадка окружена неприступной стеной уходящих ввысь скал. В дальнем углу - небольшой двухэтажный домик. Станция-2.

- Не встречают что-то, - тревожно оглядывается Каурый, поудобнее перехватывает ствол нагревшейся под вечерним солнцем АТ-14.

Над станцией и впрямь повисла подозрительная тишина. Не жужжит здоровенный, покрывшийся желтой пылью генератор, не качает воду приютившийся у скалы насос – ни звука, ни шороха.

Медленно, кружа на месте и поминутно оглядываясь, пробираемся ко входу в станцию. Дверь не закрыта, выцветший синий линолеум коридора усыпан золотистым бисером наметенного ветром песка. Внутри станции чуть прохладнее, но воздух такой же сухой и колючий, как и снаружи – стало быть, кондиционеры уже сутки как не работают. Минимум сутки. Каурый бесшумно скользит по коридорам, тенью вжимается в стены, беззвучно распахивает одну за одной двери. Никого. Оба этажа и подвал пусты.

- Как в воду канули, - недоумевающе поводит плечами Ли.

И между тем, впечатление создается именно такое. Кажется, они были здесь минуту назад, перетаскивали с места на место мебель, готовились к предстоящему ремонту. Вон, банки с краской, и те открытые стоят.

- Хоть бы сказали, что теперь делать! – Каурый пристроился на колченогом табурете, крутит ручку передатчика. Но подлая машинка молчит. Не слышно ни Станции-1, не отзывается Лёха-Саранча, безмолвствует входящая в радиус сигнала Станция-3.

Со второго этажа, безбожно грохоча по ступенькам тяжелыми ботинками, сбегает Лютик.

- Я, я там… записку нашел.

Поднимаемся наверх. В одном из кабинетов, на заваленном бумагами столе, стоит такой же передатчик, какой минуту назад мы оставили внизу. На чуть погнутой антеннке болтается сложенный вдвое тетрадный листок.

«Вынуждены уйти. Связь каждый день в девять вечера. Волна приема сигнала настроена».

Выведенные на листке буквы странным образом кренятся то влево, то вправо – словно записку писал не взрослый человек, а мальчишка-первоклассник, что от усердия высовывает кончик языка и обиженно шмыгает носом когда какая-то из букв норовит сползти с прочерченной для нее строчки.

- Приехали, - Ли стягивает записку с антенны, внимательно рассматривает. – И как это прикажете понимать?

- Вот девять часов стукнет, тогда и понимать будем, - бросает через плечо Каурый. – А пока - ополоснуться бы маленько.

Стучу Каурого по плечу, указываю на мерно тикающие на стенке часы:

- Не успеешь. Двадцать минут осталось. Да и воды в баке все равно нет, я проверял.

- Ну, сейчас не успею, так потом помоюсь – не вопрос. А воду мы сейчас быстренько накачаем. Видели, там во дворе насос стоит? Кто желает, - хитро приподнимает бровь Каурый, - сделать доброе дело и натаскать для всех водички?

- Иди ты! – отмахивается Ли. – Мало тебе было по пустыне таскаться, так ты еще и бега с канистрами устроить хочешь.

Однако, как ни пыхтит, как ни кипятится Ли, за водой идти все-таки надо. И помыться с дороги никто не откажется, да и пожрать по-человечески тоже.

- Раз так, будем тянуть жребий, - Каурый ухмыляется, вытаскивает из кармана коробок спичек. – Кому короткая достанется, тот и пойдет. Овчар, тяни!

- Хризантемушка, твоя очередь! – скачет, искрится хитринка в глазах Каурого.

Лютик пожимает плечами, указывает на одну из спичек.

- Ну, что, новобранец, похоже, тебе сегодня канистру таскать.

- Да я ее и так всё время таскал, чего уж теперь? Сдюжу как-нибудь, - улыбается Лютик.

- Э, нет, братец. Тут другая канистра нужна, побольше. Вон, глянь – там во дворе, возле насоса стоит.

- Ничего себе, - скребет затылок Лютик.

- Иди-иди, не стесняйся.

- Что, прямо сейчас? – Лютик бросает взгляд на часы. – Я же тогда пропущу всё.

- Если поторопишься, не пропустишь. А если и так – мы с Саранчой как-нибудь сами побеседуем. Втроем, думаю, справимся.

- Ну, и ладно, - театрально обижается Лютик, но тут же расплывается в улыбке. – Принесу я вам воды, принесу.

- Хороший пацан! – Ли оперся о подоконник, косится на неторопливо топающего к дальнему концу песчаной площадки Лютика, - если бы не заморочки его лабораторные, хоть к себе в группу забирай.

Не успел спрятаться, отскочить Лёха – только в стену вжался, глаза зажмурил. Вихрем проносятся мимо него кренящиеся вагонетки. Веерами разлетается в стороны красноватая руда. Шепчут, просят спасения побелевшие Лёхины губы.

Но нет – миг, и зацепилась, намоталась вокруг оси тяжелая цепь, заклинило у колеса чугунный шар, мчится вперед, подпрыгивает на ухабах неуправляемая вагонетка, тянет за собой Лёху - раз за разом вонзаются в спину острые камни, рвется, разлетается на клочья выгоревшая на плечах рубашка. Скачок за скачком, удар за ударом - мутнеет, отключается сознание.

- Пора, - указывает на часы Ли.

Мы рассаживаемся вокруг стола, на котором все так же помигивает зеленой лампочкой молчун-передатчик.

- Сейчас-сейчас, - словно оправдываясь, смотрит на нас Каурый. – Лёха в этом деле педант – никогда не опаздывает.

Часы на стене гулко отсчитывают девять ударов, передатчик оживает. Но вместо голоса Саранчи из динамика сыплется едва уловимый шелест помех. Каурый чертыхается, тянет руку к ребристому колесику регулятора громкости.

Но вместо того, чтобы обрадовать нас хоть какой-то вразумительной речью, передатчик щелкает и раскалывается надвое. Время застывает. Внутри, втиснутая между погнутыми металлическими внутренностями уже расправила лепестки поблескивающая синевой хризантема.

Морщится, приподнимается на локте Лёха, оглядывается. Большая, ярко освещенная комната. В сводчатом потолке зияет огромная дыра. Рядом, в каком-то полуметре от Лёхи, лежит завалившаяся на бок вагонетка.

- Тонкие переборки, - вспоминает Лёха голос бородача, - пусковой центр.

Откуда-то из угла доносится приглушенное бормотание.

- Надо же, - пытается сфокусировать взгляд Лёха, - и в самом деле – пусковой.

Сидящий к нему боком подземельный словно не слышит Лёхиных слов. Напряжена спина, ушла в плечи бритая голова, сузились зрачки. Плотно сжата на рукоятке наведения четырехпалая рука, скользит по экрану красный кружок прицела.

- Ах ты ж гад такой! – сипит Лёха: на экране, окруженная поблескивающими в вечернем солнце скалами, Станция – 2.

Одна игла хризантемы – и по телу разливается горячая волна пульсирующей боли, две – и напрочь теряется координация, пять – и вы вряд ли сможете встать на ноги. А в нас сейчас сидит, по меньшей мере, по полсотни этих маленьких ядовитых жал. Сознание еще ясно, но тело словно онемело. Голова неловко повернута на бок, взгляд поневоле упирается в дверь – на еще непросохшей белой краске четко отпечатался след небольшой, четырехпалой ладони.

Но вот, внизу хлопает входная дверь и с лестницы раздается довольный голос Лютика.

- Ребят, я вам варана принес! Он, оказывается, ручной! У него кольцо на лапе… - Лютик появляется в дверях, ошарашенно оглядывается, и, выпустив варана из рук, срывается с места - грохочет ботинками, несется на первый этаж. Через минуту, запыхавшийся и раскрасневшийся, он возвращается. С громким стуком опускается на пол металлический сундучок. Два поворота ключа - и вот медленно, словно с ленцой, поднимается крышка.

- Я сейчас, Овчар! – бухается на колени Лютик. – Я сейчас! Я быстро! Я…

Лютик замирает на полуслове. В сундучке восемь ампул – четыре синих и столько же красных. Что он там рассказывал о противоядии? Угадаешь, считай, повезло - часа через три-четыре не то, что ходить, бегать будешь. А не угадаешь… ну, минут пять у тебя будет - на солнышко в последний раз посмотреть. И главное, главное – не разберешь теперь, какие из этих стекляшек нам нужны. Никак не разберешь.

Лютик приподнимается с колен, близоруко щурится, что-то поднимает с пола. Эй-э-эй, пацан, ты чего придумал?! Брось, брось сию же минуту! Но голоса нет, и Лютик меня не слышит. Он торопливо закатывает рукав, пару мгновений рассматривает на свет подобранную с пола иглу и, зажмурившись, вкалывает ее себе в запястье. Миг, и Лютик становится белее мела. Ампулу, пацан! Ампулу! Но Лютик знает это и без меня. Летит на пол тонкое отбитое стеклышко, быстро всасывает в себя густую красную жидкость шприц. Ну, Лютик, ну, давай, родной! Коли! Коли, чтоб их всех!

Падает на пол опустевший шприц. Лютик сгибается пополам, что-то бессвязно хрипит. Не угадали. Не тот яд. Не та ампула.

Вставай, пацан, вставай! Знаю – тяжело, знаю – больно, но вставай! Их ведь четыре! Четыре синих ампулы! Нас не вытащишь, так хоть себе эту дрянь вколи. Да поднимайся же ты, Бога ради!!!

И Лютик встает. Дрожащими пальцами рвет обтягивающий шприцы пластик, вытаскивает из сундучка синие ампулы.

Где-то наверху, за пробитой вагонеткой дырой, шумят, суетятся подземельные, сыплется из проема колючая серая пыль, движется по экрану кровавый кружок прицела.

Лёха ворочается, зажмурившись и закусив губу, высвобождает придавленную цепью ногу. Еще секунда и опустится на кнопку рука подземельного, секунда – и взметнется из-под земли густо-серый газовый столб, фонтаном разнесет по округе обломки станции.

Но вот замирает топот, слышится чей-то короткий окрик и, стесывая железными боками серый камень туннеля, в стену верхнего перехода врезается последняя сорвавшаяся с откоса вагонетка. Летит вниз град смешавшихся с красной породой камней, содрогается в пусковом центре пол, и от стены с надрывным скрежетом отделяется высокий, заваленный грудой разномастных папок каменный стеллаж. Подземельный высоко, по-детски, взвизгивает и отскакивает в сторону - сметая на своем пути столы и выбивая из стен полки, на пусковую панель обрушивается сорящая документами и картами махина стеллажа. Искрят придавленные приборы, дымит, грозит загореться аппаратура, но сдвинулась, ушла в сторону рукоятка наведения с уже нажатой кнопкой пуска.

Еще секунду назад плескалась в ампулах сапфировая вакцина, еще секунду назад тянулся к распакованным шпицам Лютик – и вот: шипит, хлещет за окнами серая струя газа, от толчка треснула, грозит разойтись надвое стена, раскатились по полу выскользнувшие из пальцев Лютика синие ампулы. Но тикают чудом удержавшиеся на стене часы. Время бежит, время зовет за собой, время не ждет.

Лютик с хрипом приподнимается, шарит по полу дрожащими, побелевшими пальцами. Одна ампула. Две. Три. Всё отчетливей проступает на скулах Лютика предательская синева, всё туманней становится взгляд, всё нечетче движения. Четвертая! Где четвертая ампула?!! И словно ответом на мой вопрос – усмешка Лютика, сжатые в пальцах осколки, мутные васильковые разводы на стекле.

Впившаяся в мою вену игла, грохочущий в висках пульс, гаснущее сознание и Лютик – Лютик, подхвативший две оставшиеся ампулы. Лютик, на четвереньках пробирающийся туда, где у окна, раскинув руки в стороны, лежит Каурый, где привалившись к массивному, металлическому шкафу, замер Ли.

Что же ты делаешь, пацан? Что же ты делаешь…

Ярко освещенный зал, синий бархат кресел, улыбающиеся лица. Мне шестьдесят, и мало кто помнит, что когда-то меня звали Овчар. Слева от меня порядком располневший, но всё такой же бравый Каурый, справа – поседевший Ли. Чуть в стороне – Лёха-Саранча. С ним трое детей и красавица-жена. Ее зовут Ойле. У нее бледная, словно фарфоровая, кожа и яркие сиреневые глаза. Ойле – из рода тех, что когда-то звались подземельными.

А вот и он, мой сын, мой Сашка – молодой, но уже многих опередивший в своей профессии врач. Его разработки используются во всем мире, спасают сотни людей, дарят надежду тысячам. Торопливо, по-юношески, он взбегает на сцену, жмет руку высокому, чем-то смахивающему на молодого Каурого, представителю министерства. Еще минута и на лацкане Сашкиного пиджака расцветет железная хризантема – орден, присуждаемый за научные открытия; орден, учрежденный, после того, как переданные профессору Ковчеву бумаги Лютика помогли создать антиингрит, волшебным образом прекратили вражду с подземельными, принесли желание понять друг друга, дали нам спокойствие, дали мир.

Я смотрю на сына и вместе с пеленой навернувшихся слез, исчезают, растворяются в воздухе стены зала – крупинка за крупинкой проступает перед взором пустыня: тянется к серым скалам желтое безбрежье, треплет выгоревшие волосы жгучий суховей, горят обожженные на солнце плечи, а из-за горизонта ветер приносит переливчатый смех мальчишки, однажды нареченного Хризантемой.