… Ночь.

 

Была чёрная, страшная, зимняя ночь.

 

Выла пурга.

 

Хлопья снега бились о деревья и разлетались на мелкие крупицы, которые тут же подхватывал ветер.

 

В княжеском шатре, так как роды застали их в лесу, на небольшой поляне, в плошке, совсем не предназначенной для этого, горела сальная свеча. Слабый огонь с трудом освещал ложе, на котором в нестерпимых муках корчилась Альдона. Её лицо было бледно, по нему стекал пот.

 

Воды давно уже отошли, а она никак не могла разродиться…

 

Промокший дорожный плащ князя, постеленный вместо простыни на еловых ветках, заменяющих кровать. Мокрый от пота, околоплодных вод и крови. Насквозь промокшее тяжёлое платье с окровавленным подолом. Тяжёлое дыхание и крики женщины, её глухие стоны.

 

- Марина… моя дочь… уведи её отсюда… не надо ей видеть этого… - молила Альдона при¬нимающего роды Земовита Мазовецкого, - уведи…

 

Князь был бледнее роженицы, руки тряслись. Он предпочёл бы сейчас быть на поле битвы и защищать свою жизнь, а не сидеть у постели молодой женщины, воющей от боли и безнадёжной ситуации. И увести из шатра десятилетнюю Марину он не мог, было просто некуда – за имитацией двери начиналась улица.

 

Пурга, страшные завывания которой доносились сквозь плотную ткань полога, распалялась ещё больше. Снег и ветер сплошной пеленой гуляли вдоль матерчатого шатра и сбивали с ног всех, кто попадался на их пути. Поэтому о том, что бы по¬слать слугу за повитухой в ближайшую деревню не было и речи. Молодому человеку приходилось самому вникать в тонкости дела, которое ему раньше казалось проще простого, а вот теперь, когда судьба столкнула его с реальными родами в полевых условиях, он начал понимать, как же это сложно.

 

Марина смотрела на мучившуюся мать, на её перекошенное лицо. Она так хотела помочь ей, но не могла сделать этого в силу своего возраста. В память девочки намертво врезалось волчье завывание пурги и как тонкие пальцы матери рвали от дикой боли толстую ткань плаща.

 

Она запомнила свой безумный крик, когда князь, понявший, что Альдона, скорее всего не разродится и умрёт, крикнул слугу, который, в отличие от воинов стражи, разложивших на поляне костёр, построил себе небольшой шалаш возле шатра госпо¬дина, и велел ему принести флягу с водкой, после чего достал из – за пояса длинный узкий нож. Когда напрочь замёрзший слуга принёс флягу, Земовит щедро полил нож вонючей жидкостью, и, задрав подол платья роженицы, поднёс нож к животу.

 

Марина, предварительно связанная князем (он очень боялся, как бы девочка в порыве отчаяния и жалости к матери, не стала хватать его за руки) сидела между импровизированной кроватью и стеной шатра. Она визжала и тряслась в истерике, пытаясь закрыть глаза, но у неё не получалось – веки не хотели опускаться, что – то подталкивало её, измученную и уставшую, смотреть на этот кошмар. А Земовит тем временем думая о том, как бы не задеть младенца, осторожно и сосредоточенно вспарывал Альдоне живот.

 

Альдона зашлась в диком, продирающем до самых костей крике.

 

Из – под ножа брызнула кровь.

 

Роженица потеряла сознание.

 

И это было к лучшему: умирающая Альдона не видела, как трясущимися, окровавленными руками князь вынимал из её утробы мёртвого младенца.

 

Марина сидела на прежнем месте и тупо смотрела на рыдающего Земовита. Князь понимал, что младенца ничто не вернёт к жизни, и от этого было так больно, что он, не стесняясь, лил слёзы.

 

- Почему он не плачет? – голос у девочки сиплый, сквозь слёзы трудно разобрать, что она говорит, но князь понял.

 

- Он умер, Марина.

- Нет… нет… нет… Он не умер, он просто спит!

- Марина, девочка, посмотри правде в глаза…

 

Князь шарил по шатру глазами, ища во что бы завернуть тельце малыша. Не найдя ничего, он молча разделся до рубашки, снял её и разорвал на две части. Марина смотрела, как Земовит, полуголый, передёргивая плечами от холода, заворачивает тело её братика и осторожно кладёт его на снег, усыпанный игольником.

 

- Развяжи меня, - Марина протянула князю связанные руки, она уже поняла, что для матери муки закончились и закончились навсегда, - но вначале оденься, а то простынешь.

 

Земовит послушно накинул камзол, потом поднял с земли окровавленный нож и подошёл к девочке. Разрезав верёвки на руках и ногах, он сжал хрупкие плечи Марины и за¬глянул ей в глаза: взгляд девочки был пустой, в нём не было жизни.

 

Князь коротко вскрикнул: взгляд Марины напугал его, он выпустил плечи девочки, продолжавшей сидеть на снегу, и подошёл к Альдоне.

 

Едва взглянув на неё, Земовит понял – женщина мертва…

 

***

К полудню следующего дня пурга стихла.

 

Земовит, как того требовал языческий обычай, а умершая в страшных муках женщина была литвинкой, она чтила Великого Перкуна и не признавала христианство, предал тела Альдоны и её сына огню.

 

Марина смотрела, как пламя пожирает тела близких ей людей, и горько плакала…