Она умирала тяжело и долго. Даже не верилось, что эта старая колдунья когда-нибудь умрёт. Она занималась чёрной магией, предсказывала судьбу, привораживала мужей к чужим жёнам, делала настои из только ей известных трав, выливала сглаз на воске и насылала порчу… Сама же страдала от подагры и не могла излечиться от неё, хотя другим помогала…

Со стороны казалось, что она была чем-то инородным в деревне. Все обращались к ней, но при этом опасались встречаться с ней на улице. Люди шептались, что какой-то вихрь занёс её сюда с другой планеты. Во-первых, никто не знал её родителей и не помнил, как она попала в деревню, а во-вторых, было непонятно, как она видит прошлое и будущее приходящих к ней за советом.

Она не была известна, как болгарская бабушка Ванга, но слава о колдунье и её способностях змеёй проползала в близлежащие деревни и далеко лежащие города.

Бабка завораживала воду и камни, видела что-то на дне чашечки кофе, перебирала крючковатыми пальцами карты, а свою судьбу проворонила, не разглядела…

Колдунья вышла замуж поздно, за тупого грубого мужика, толстокожего и красномордого, жившего по соседству и затащившего её силой на сеновал… Так и поженились. Работу её он не уважал, но деньги любил и позволял ей гадать, хотя не верил в эту «чертовщину».

Бабка Дуся, так звали её в деревне, вся отдавалась своему колдовству и видела вещие сны наяву. Стоило ей закрыть глаза, как на чёрном фоне люминесцентными штрихами были намечены огромные лица, то ли людей, то ли зверей… Она вглядывалась в них внутренним зрением, но не могла разглядеть, так как они словно перетекали из одной формы в другую, изменяясь, двигаясь, превращаясь в новую сущность, грозящую клыками и когтями… Но потом вспыхивали, словно огненные шары, и высвечивали, как фотовспышкой, картины из жизни кого-то из соседей. Бабка Дуся знала всё про всех. Ночью она отворачивалась, стараясь не ощущать мужнего перегара после его попойки с друзьями. Она не любила его, но жалела, как собаку, корову и козу. В этом списке он был последним. Иногда она кричала во сне и хотела избавиться от своих кошмаров, пристально глядящих в неё, как в кувшин, наполненный колдовскими знаниями. Не всегда она понимала их знаки, но постоянно чувствовала их взгляд, пронзительный, вернее, пронзающий и причиняющий физические страдания…

Старуха прикрыла одеялом пьяно храпящую гору жира, посмотрела на вяло свисающую с постели волосатую ногу мужа, и пошла доить козу и корову, кормить собаку и готовить еду из весенних скудных даров огорода. Кроме мата от мужа она ничего не слыхала и привыкла к нему, как привыкают к песне с незатейливым мотивом. Она не помнила сколько ей лет… Дни были похожи один на другой. Иногда приезжали интересные клиенты и привозили ей из города отрез на платье или на пальто, но муж всё пропивал, а потом бил её и заставлял лечить его больные ноги. Бабка Дуся молча делала настои из трав, бережно втирала мази, ждала, когда он уснёт, чтобы вспомнить ночные сны, подумать, кого предостеречь, кого ободрить, о ком поплакать… Старуха закрывала глаза, и чудища, изголодавшись, слюняво выпятив губы, открывали свои чёрные пасти, изменялись, превращались в чехарду двигающихся огоньков. Часто во сне ей виделись листы с непонятными текстами на неизвестном ей языке, появлялись какие-то символы. Мозг чётко работал, пытаясь расшифровать нахлынувшие знаки. А иногда во сны приходила её давным-давно умершая мать и всё объясняла ей намёками, жестами и даже словами…

Колдунья стала забывать её лицо, так как мать умерла, когда ей было три года, но она всегда безошибочно угадывала в любом образе появление матери.

Во сне старуха вздрагивала и всегда спрашивала у матери: «Ты жива?» «Жива». «Как же мы тебя похоронили?» «Вы давно на моей могиле не были…

Пойдём!» Она брала дочь за руку и вела её куда-то. «Мама! Ты со мной, я всегда знала, что ты не умерла. А могилка бабушки рядом с твоей могилкой? Она наверно заросла травой. Не найти-и-и-и…» Колдунья всегда просыпалась на этом месте… Иногда ей снился телефон-автомат возле сельсовета, только вокруг были незнакомые многоэтажные строения. В телефонной будке стоял незнакомый пожилой человек и говорил с кем-то… Она чётко знала, что он скоро умрёт… Если он приедет к ней, то она его обязательно узнает… но не скажет ему своей тайны… Вот телефон освободился… Она пробует вспомнить телефон матери, хотя знает, что у неё никогда не было телефона… Она набирает какие-то цифры и слышит голос матери: «Я давно тебя жду!» «Я скоро буду, мамочка!», – звучит голос колдуньи, но это почему-то голос ребёнка… Вот уже третью ночь подряд видит она не звериные клыкастые морды, пунктирными линиями вспыхивающие на чёрном фоне, а заросшую травой могилу, где и надпись-то не разберёшь на камне… Один и тот же сон… Она понимает, что это могилка матери. А, может, – это её собственная заброшенная могилка… Кто к ней придет? Кто вспомнит?

Что-то изменилось в старухе. Надела бабка Дуся белое платье, стала гадать с большим усердием. Народу к ней стало приезжать больше. Привозили хлеб, продукты, мёд, яйца, сахар. Она говорила, что гадает на них, а сама стала раздавать их бедным, чтобы разносили славу об её умении на всю округу… Муж ещё больше запил, так как в доме появились деньги.

Неожиданно колдунья сильно простудилась, хотя было жаркое лето. Бабка Дуся уже не принимала людей, а только смотрела в одну точку на потолке и молчала, словно кто-то лишил её дара речи. А когда Бог или Чёрт забрал старуху к себе, то все почувствовали, что без неё стало пусто в деревне. Перестали приезжать журналисты, телевизионщики и отдыхающие. Деревня зажила своей привычной затхлой жизнью. Муж колдуньи через семь дней после её смерти повесился. Деревянную хату купили молодожёны, которые почти сразу разругались и разъехались. Дом стоял пустой на краю села…

… Душа старой колдуньи была встречена её давно умершими родственниками, отправлена по бесконечному туннелю к светящемуся шару, но не долетела, рассыпалась на части, закружилась и осколками попадала на грешную землю, чтобы отмаливать грехи.

Странность заключалась в том, что часть души колдуньи поселилась в чреве гулящей девки, соблазняющей парней стройными ножками, по детски торчащими из-под короткой юбчонки. Она сама не знала, от кого родился толстощёкий малыш, похожий на телёнка. А вторая часть души, почему-то, вселилась в ежонка, у которого мать во время дождя умерла при родах, застыв колючей горкой. Маленький колючий комочек остался один в чёрном, мокром лесу, где аллергично пахло гнилыми листьями и запревшим мхом. Корявые сучья и корни подло преграждали дорогу, хотя бы к какому-нибудь сухому островку…

Толстощёкого малыша назвали Ванюшкой, в честь погибшего на фронте деда. А Ванюшкина четырнадцатилетняя мамаша продолжала гулять с молодыми и пожилыми ухажёрами без разбору. Ванечку воспитывала прабабка. Только он не поддавался воспитанию и рос, как пырей у забора.

Карма… Душа колдуньи не вспоминала, как ей жилось в старом, больном, женском теле. Иногда, по ночам, когда мальчишка и ёж спали, раскаявшаяся душа покидала их тела и в обличии колдуна или в совсем ином обличии вкрадывалась в чьи-то сны, предсказывая несчастья. Но кто-то не мог, к счастью, разгадать его намёков и сны не сбывались. А кто-то просто забывал свои сны и его проклятия, почти, не влияли на ход земных событий.

Только один раз, когда душа колдуньи предсказала наводнение через старушку, склонную к экстросенсорике, хотя та сама отрицала это явление, старушка тяжело охнула во сне и громко сказала мужским голосом: «Будет потоп!» Невестка, слышавшая это, – посмеялась над свекровью. А уж когда река разлилась и, впрямь, залила их дом, то невестка стала молиться и ходить в церковь, хотя была еврейкой. А её муж, сын «прорицательницы», после этого случая стал учить тору и принял иудаизм. Так они и жили: еврейка, перешедшая в христианство и христианин, прошедший гиюр, чтобы прикоснуться к великой каббалистической науке, дающей знания о круге переселения душ.

… Душа колдуньи утром возвращалась в тела ежонка и парнишки и забывала о ночных полётах. Всё, что было хорошего и доброго в душе – досталось ежу, а всё злое перелилось в мальчишку.

Ежонок утром выглядывал из своего укрытия и прятался от солнца в тень. Он сонно тыкался носом в траву, полную росы, питался лесной земляникой, дружил с рыжим котёнком, которого все обижали, потому, что он был рыжий… Ёж мячиком катался по траве, нанизывая на колючки сухие листья, чтобы котёнок не поранил свои лапы об его иголки. Со стороны казалось, что котёнок играет в футбол оранжевым мячом. Но это был ежонок. Больше всего он любил со своим другом нюхать цветы, листья земляники, а когда они находили разлитое молоко, то его сначала лизал котёнок, а потом лодочкой языка, из всех затаённых уголков, доставал еж.

Ванюшка ненавидел котов и стрелял в них из самодельной рогатки камнями. Он ненавидел всех и себя в том числе. Его прыщавое лицо всегда потело. Мать он ненавидел за то, что она не подарила ему велосипед, как у соседского Борьки. Прабабку ненавидел за то, что старуха, воспитывая его, бьёт мокрым полотенцем по чему попадя. Он со злостью лупил стол об который споткнулся ногой. Всё давалось ему с трудом и он завидовал тем, кто легко решал школьные задачки. Дети не дружили с ним. Ваня отыгрывался на животных: бил собак, мучил кошек, издевался над козлёнком. Однажды Ванюшка палкой убил маленького ежонка, лакавшего молоко из кошачьей миски в соседнем дворе. После этого Ваня серьёзно и надолго заболел. Врачи не знали, что это за болезнь. Мальчик похудел, даже отощал, силы покинули его. Он стал ещё более жестоким к своим близким, дрался со своими

соседями и одноклассниками, убивал из рогатки птиц, клевавших вишни с дерева, растущего на обочине дороги. … Всё чаще ему снился убитый ежонок, которого даже во сне он продолжал бить палкой ещё, ещё и ещё…

Ваня умер в субботу, успев понять, что зря он убил это беззащитное колючее существо, так испугано глядящее на него пуговицами чёрных глаз. Он даже попросил во сне у ежа прощения. Мальчишка устал от того, что эти глаза в упор глядели на него с постоянным укором…

Две части души соединились и закружились в поисках нового тела, чтобы вселиться в него, давая новую жизнь, полную тяжёлых испытаний…