«И воздастся вам по делам вашим»

 

В конце 1976 года СССР готовился к встрече Нового Года. Шахтеры со страниц газеты «Правда» рапортовали родной Коммунистической Партии о миллионах тонн сверхпланового угля, строители спешно, с недоделками, сдавали тысячи квадратных метров некачественного жилья, обезображивая городские пейзажи колоннами безликих «хрущевок». Милиционеры спешно долавливали слегка пьяных граждан, выполняя план по наполнению вытрезвителей, космонавты срочно чистили парадно-выходную форму, готовясь к съемкам «Голубого Огонька», а мохнатобровый Генсек заучивал текст новогоднего обращения к народу.

Все старались, стремились, выполняли и перевыполняли. Костя Ганкин старался вместе со всеми, но у него получалось плохо. Не так, чтобы совсем уж плохо, но хуже, чем у остальных, старающихся еще и перевыполнить план.

Проектно-конструкторский отдел института, где Костя трудился в качестве старшего техника, уже перевыполнил план по выпуску проектной документации, и заказчики сказали им своё «спасибо», но денег платить не спешили. У них ведь тоже все шло с перевыполнением плана, в том числе и расходование средств, отпущенных на строительство. Так что денег не было ни у кого.

Первой задёргалась Тамара Ивановна, - ГИП отдела, где работал Костя. Она, мысленно, уже забила в свой семейный бюджет немаленькую сумму премиальных, которые могла бы получить, если бы не… А премиальные, показавшиеся где-то там, вдали, тут же накрылись мокрым полотенцем, и Тамара Ивановна, краснея щеками, с ужасом ждала вызова на директорский ковер, - для разбора полётов.

Костя, видя, как мучается Тамара Ивановна, сидел за своим кульманом, чему-то глупо улыбался и рисовал чертей. Тамара Ивановна, давно наблюдавшая за ходом Костиной работы, решила на нем немного оторваться. Она тихо подошла сзади, полюбовалась длинным хвостом, просунутым между ног рогатого так, что он казался издали тонким и длинным членом, потом, по своей старой армянской привычке, уперлась руками в крутые бока, и громким голосом стала стыдить Костю:

-Как тебе не стыдно, Ганкин! Все работают, план перевыполняют, свой вклад вносят, а ты сидишь и чертей рисуешь!

Костя, старательно дорисовывающий кисточку на хвосте у поганого, повернулся к ней на вертящемся своём стуле и с улыбкой посмотрел на ГИПа.

-И еще по-дурацки улыбаешься при этом! – добавила Тамара Ивановна, наливаясь злобой.

Костя, продолжая улыбаться, поднялся со стула, и, глядя ей в переносицу, сказал:

-Лично я уже внес все, что мог внести, а теперь сижу и жду Нового Года, а вместе с ним - обещанной Вами премии.

Тамара Ивановна выслушала Ганкина и пошла на него жаловаться. Начальник отдела, Федор Иванович Дядичев, в миру - «Дядя», через пять минут позвал Костю к себе.

-Ганкин, это правда, что ты дурак? – спросил он, медленно зеленея лицом.

Костя посмотрел в добрые, отеческие глаза «Дяди» и ответил, проникновенно и тихо:

-Умные - у умных работают, а меня к вам направили!

-Пошел вон, придурок, - закричал добрый «Дядя», хватаясь за баночку с валидолом, - мы с тобой после праздников поговорим!

«Какой грубый, какой некультурный человек», - подумал Костя, выходя из кабинета начальника. Ну, разве может он, своим черствым сердцем, своим заскорузлым умом понять состояние души Кости Ганкина?

А состояние было хреновым. До Нового Года оставалось два дня, а с кем он будет его встречать, оставалось загадкой. Еще неделю назад, когда он сказал своей девушке, что они приглашены к Генке, закадычному другу Кости и единственному из всех его друзей, живущего в частном доме, она закатила такой скандал, что у Генки пару дней звенело в ушах.

-Ты четыре года встречаешься со мной, и за эти годы ни разу не признался в любви, - заявила она.

-У меня есть знакомый инженер, и я буду с ним Новый Год встречать; он не такой придурок, как ты! – добавила она под конец и ушла, оставив Костю в глубоком раздумье.

«Жаль, что так получилось», - думал Костя, - «а ведь поначалу все так хорошо складывалось»…

Дело было в том, что дом у Генки был большим и просторным, и все праздники их компания отмечала именно у него. Все объяснялось очень просто: хозяева, заботясь о «детках», не отпускали их поздно вечером домой, оставляя гостей ночевать. Пользуясь этим, «детки» сознательно старались допоздна засидеться у Генки, а потом до утра предавались любви со своими подружками в комнатах гостеприимного дома.

В то время Генкины родители держали квартиранта, который на праздники уезжал к себе в деревню, освобождая и комнату, и свою кровать. Вот в ту самую кровать и хотел уложить коварный Костя свою девушку, да только всё сорвалось! И теперь Костя, хоть и улыбался, но не от веселья, а скорее от нервов. И так ему стало плохо, что, не дожидаясь праздников, он решил напиться.

В конца рабочего дня он надел свою кроличью шапку и пошел в гастроном. Время было самое горячее, - жаждущих «сообразить на троих» было так много, что Костя всерьез обеспокоился, достоится ли он в своей очереди до победного конца. И тогда, чтобы ускорить процесс, Костя решил найти инвалида.

К слову сказать, в те времена быть инвалидом было не только почетно, но и удобно. Во всяком случае, в очередях они не стояли, потому что по закону их всегда пропускали вперед. Инвалиды часто пользовались своими привилегиями, подрабатывая на сигареты, а то и на стаканчик вина. У них был свой «профсоюз» и собирались они, как правило, у входа в магазин, поджидая клиента, жаждущего приобрести что-либо без выстаивания в нудной и долгой очереди. Отправляясь на поиски инвалида, Костя прошел мимо касс, где рассчитывались за сделанные покупки счастливые обладатели суповых наборов. Уже миновав их, он краем глаза заметил, что одна из кассирш пристально смотрит ему вслед.

Лицо девушки, сидящей в застекленной кабинке, показалось Косте знакомым, а услужливая память тут же напомнила ему события семилетней давности.

Любушка! Да, это была именно она! Но как изменилась, как похорошела она за те годы, что они не виделись! Тогда, в восьмом классе школы, он встречался с её подругой, Галкой Долженко, а Любушка, маленький нескладный подросток с двумя прыщиками вместо грудей, всегда неотступно следовала за ними. Так они и встречались – Костя с Галкой, да Любушка. Через пол-года они закончили школу, а, вместе с этим закончилась и их «дружба».

…Костя смотрел на сидевшую за кассой девушку и откровенно любовался ею. Статная тёмно-русая красавица, она выглядела сказочной королевой, случайно попавшей в мир колбасы и кефира.

Когда толпа покупателей разошлась, он подошел к ней поздороваться.

-Здравствуй, Люба, - сказал Костя чуть хриплым от волнения голосом, - ты меня узнаешь?

Люба подняла на него глаза и спокойно произнесла:

-Здравствуй, Костик.

Костя стоял как болван, не зная, что ему еще сказать и только пялился на тугую Любину грудь, обтянутую тонким коричневым свитером. Когда, наконец, его волнение улеглось, он произнёс:

-Ты очень изменилась с тех пор как мы не виделись, похорошела… Люба рассмеялась в ответ и сказала, что Костик тоже сильно изменился, ведь они не виделись семь лет! Нахлынувшая толпа вновь разъединила их на время, а, когда они вновь смогли заговорить, Костя сказал:

-Можно мне тебя встретить после смены?

Люба согласно кивнула головой:

-Я заканчиваю через час. Жди меня во дворе, возле служебного входа.

Через час они встретились. Люба вышла из дверей служебного входа, на секунду остановилась, дав глазам привыкнут к темноте, а потом, заметив стоявшего неподалеку Костю, подошла и взяла его под руку.

Пока она шла к нему, аккуратно обходя застывшие лужи, Костя успел её рассмотреть. Высокая, почти одного с ним роста, она была очень хороша. Короткая беличья шубка едва прикрывала округлую попку, обтянутую плотной узкой юбкой, а длинные, стройные ноги в сапожках на высоком каблуке, делали её ещё более женственной.

…В тот вечер они долго бродили по пустым улицам. Гуляя, они шли мимо вереницы домов, где за стеклами чужих окон были видны наряженные елки и вспоминали прошедшие школьные годы. Костя все порывался спросить Любу, как она жила все эти годы, где была и чем занималась, но Люба мягко останавливала его и переводила разговор на другую тему. Было уже почти одиннадцать, когда она посмотрела на часы и с грустью сказала, что ей пора домой. Костя кинулся ловить такси, чтобы проводить Любу, но она остановила его, сказав, что доберётся домой троллейбусом. Обиженный, Костя замолчал, а Люба, видя, что он обиделся, взяла Костю за руку, и сказала:

-В следующий раз проведёшь, хорошо?

И в этот момент Косте пришла в голову блестящая мысль!

-Ты где будешь Новый Год встречать? – спросил он Любу.

-Пока не знаю, возможно дома, с мамой, - ответила она.

-А давай мы к Генке Кайданову пойдем, предложил он, - ты его должна по школе помнить.

-Ну что ж, - легко согласилась Люба, - пойдем к Генке!

Костя, еще не веря в свое счастье, попытался тут же поцеловать Любу, но та, отстранившись от него, лишь помахала на прощание рукой из уже отходящего от остановки троллейбуса.

...Тридцать первое декабря встретило Костю проливным дождем. Когда он, проснувшись выглянул в окно, его глазам предстала жуткая картина свихнувшейся природы. Такого ливня не было даже летом! Косте очень не хотелось идти на работу, но сегодня обещали выдать зарплату. Позвонив Генке и обо всем договорившись, Костя выбежал под дождь. Зонтик не спас его от потоков льющейся с неба воды, и, пока он добежал до трамвая, низ его брюк был мокр, как тряпка после мытья полов.

…Единственная радость – зарплата, была выдана в двенадцать, и директор, пожелав коллегам счастья в Новом Году, отпустил всех по домам.

…Люба работала до восьми, и Костя, одетый в свой выходной костюм, вечером зашел за ней в гастроном. Сделав лёгкий макияж, она была еще прекрасней, чем вчера, и Костя при её виде задышал часто, как собака, увидевшая кусок колбасы. Если бы у него был хвост, он бы завилял, застучал им от восторга об пол, но у Кости небыло хвоста и он, преданно посмотрев на Любу, прижал её руку к груди.

У Генки их уже ждали. Его «предки» собирались в гости к соседям. Накануне Генкина мама постаралась вовсю и стол в их гостиной ломился от блюд. Выпивка же была традиционно-новогодняя: шампанское, бутылка «Московской», да бутылка домашнего вина для дам. Генкина подружка тут же увлекла Любу на кухню, где они о чем-то оживленно стали болтать, а Генка показал Косте большой палец, высоко оценивая его подругу и у Кости радостно подпрыгнуло сердце, - так он был рад этой похвале.

В одиннадцать сели за стол – провожать Старый Год. Посидев немного с молодёжью, ушли Генкины родители, пожелав всем счастливого Нового Года. Генка включил новенькую магнитолу «Днепр», медленно завертелись боббины, и в полутьме две пары заскользили в танце. Волнение, охватившее в этот момент Костю, передалось и Любе: закрыв глаза, она доверчиво прижалась к нему.

Увлёкшись, они чуть не прозевали наступление Нового года, а, когда часы на экране телевизора показали двенадцать, все бросились к столу и под дружное «Ура»! выпили по бокалу шампанского за приход Нового Года. Отдав должное кулинарному искусству Раисы Сергеевны, они вскоре расправились и с напитками. Голоса и смех звучали все громче и в два часа ночи всем снова захотелось танцев.

…Давно уже были сброшены пиджаки, а девушки расстались с туфлями, и так, в полутьме, обнимая друг друга, пары кружились по залу. Когда парни в очередной раз вышли во двор покурить, Генка, закрывая за собой дверь, сказал:

-Мы с Тоней пойдём ко мне, а вы с Любой идите в комнату жильца, - и, с этими словами он протянул Косте ключ.

Комната, где обитал квартирант, оказалась крошечной: полуторная кровать, стол и шкаф едва помещалась в ней. Включив стоявший на столе ночник, Костя запер дверь изнутри и повернулся к Любе. Она сидела на краешке кровати и вопросительно смотрела на Костю. Присев рядом, он обнял Любу и поцеловал.

…Люба позволяла ему многое, но не все. Каждый раз, когда осмелевшая Костина рука пыталась проникнуть под юбку, Люба нежно, но решительно отводила её в сторону. Каждая расстёгнутая пуговица на блузке Любы давалась Косте с боем, но, наконец, он добился своего, и теперь они лежали на кровати почти голые: друг от друга их отделяли лишь тонкие кусочки ткани на бёдрах. Её круглая, крепкая грудь была чудо как хороша, а темные ягодки сосков задорно и вызывающе смотрели на Костю, словно спрашивая: «а что дальше?»

Видя, что Костя рассматривает её, Люба смутилась и попросила:

-Погаси свет, Костик.

Несколько минут они лежали во тьме, привыкая друг к другу, а потом Костя, целуя её божественное тело, пахнущее сладким, призывным запахом, снял с неё трусики…

...Едва стало сереть за окном, Люба стала собираться.

-Мама, наверное, волнуется, - сказала она, - на часах уже половина восьмого, мне пора…

Собрав разбросанную по полу одежду, Костя стал помогать Любе одеться, всё время норовя поймать губами горошины её сосков. Люба тихо смеялась, прижимая его голову к своей груди и всё шептала, шептала:

-Нам пора, Костик, нам пора…

Когда они стояли уже одетые, Люба, краснея от смущения, показала Косте небольшое и уже подсохшее красное пятно, расползшееся по смятой простыне.

-Что это? – спросил Костя.

-А ты не догадываешься? – лукаво улыбнувшись, спросила Люба.

-Так ты была девочкой? – удивился он, и этот глупый вопрос так насмешил их обоих, что они оба скорчились от смеха.

Отсмеявшись, Костя обнял и нежно поцеловал Любу, а она, прижавшись к нему, тихо прошептала:

-Я люблю тебя, Костик, с тех самых пор, как ты начал встречаться с Галкой.

Услышав такое признание, Костя моментально стал трезвым.

-Я тебя тоже люблю, - ответил он ей, сам в этом немного сомневаясь.

…Генка со своей подругой еще спали, когда Костя и Люба, тихо прикрыв за собой дверь, выскользнули во двор, а оттуда – на улицу. Скомкав испачканную простыню, Люба бросила её в ближайшую урну, и сказала:

-Поехали ко мне, я хочу познакомить тебя с мамой, а заодно – получишь и отвезешь Генке новую простыню.

…Ах, как корил себя Костя потом за то, что согласился тем утром ехать знакомиться с потенциальной тещей! Любушка, только что ставшая женщиной, только что поверившая Косте, наивно решила, что он уже полностью принадлежит ей. Она, выросшая в старых домах рабочей окраины, не могла себе даже представить, какое впечатление может произвести на Костю то, что ему предстояло вскоре увидеть. Не надо было тогда этого делать, ох, не надо!

…Грязная «хрущевка» на далекой городской окраине встретила их зловонием подъезда, а растрескавшаяся входная дверь квартиры говорила о том, что её уже не один раз высаживали вон. В тесной прихожей, заставленной каким-то барахлом, их встретила толстая, неопрятная женщина в давно не стираном халате. Стараясь произвести хорошее впечатление на «молодого человека», она жеманно присела, знакомясь с Костей, и, извинившись за беспорядок, пригласила пройти. В комнате, служившей, по-видимому гостиной, стояла разнокалиберная мебель, и над всем этим витал дух острой нужды. Люба, поцеловав Костю, оставила его одного, сунув в руки для развлечения альбом с домашними фотографиями и пошла на кухню - помогать готовить завтрак.

Когда Костю пригласили завтракать, первое, что бросилось ему в глаза, была большая и уже в нескольких местах порванная подушка, вставленная вместо разбитого оконного стекла. Видя Костино недоумение, смущенная Люба сказала, разглаживая несуществующие складки на грязной, в потеках жира, клеёнке:

-Это брата проделки. Пьет он…

Мамаша, по-видимому, тоже пила, так как её дрожащие руки никак не могли совладать с графинчиком, который она достала откуда-то из-под стола.

На завтрак была срочно разморожена и сварена рыба, куски которой плавали в тарелке, изображая собой уху. Костя, чтобы не обидеть женщин, принялся работать ложкой, перед тем налив всем из графинчика. Пока он, превозмогая себя, глотал горячую юшку, «мама» успела еще дважды «принять на грудь», и, страшнее атомной войны, сидела за столом, раскачиваясь на табурете.

-Вот так вот мы и живем, - вдруг сказала она, обведя вокруг себя рукой.

-Люба работает, а мама всё пропивает, - спела она фальцетом и зашлась в странном, дребезжащем смешке.

Не зная, куда деться от стыда, Люба резко поднялась и пошла в спальню, - искать свежую простыню.

Поблагодарив за завтрак, Костя прошел в гостиную, где застал плакавшую в углу Любу. Не зная, как её утешить, он стал целовать её волосы, но горячие слезы все равно капали и капали ему на руку.

Немного погодя они вышли из дома.

-Извини, - сказала Люба, - я не могу оставить маму одну, встретимся позже, - и она протянула ему листик с номером своего домашнего телефона.

-Он у нас работает, когда шнур не оборван, - словно извиняясь, сказала Люба, и, поцеловав на прощание Костю, вернулась в дом.

…В тот же день Костя напился. Пьяный, он пролежал дома сутки, лишь вечером второго января немного придя в себя. На работе шеф поставил ему прогул, сказав, что в конце недели его поведение будет служить предметом разбора на профсоюзном собрании института.

«Круто», - подумал Костя и пошел опохмеляться. Выйдя из здания института, он дошёл до угла, где уже с утра бойкая продавщица в клеёнчатом фартуке продавала сухое вино на разлив. Стены деревянного павильона были исписаны мелом, и двое таких же «больных», как и сам Костя мужиков, уже стояли, прислонясь спинами к длинному прилавку, заставленному не убранными со вчерашнего вечера пластиковыми стаканчиками с воткнутыми в них окурками сигарет. Чувствуя на себе сочувственные взгляды товарищей по несчастью, Костя выгреб из карманов кучу медяков, и, отсчитав тридцать копеек, протянул их продавщице.

-Что брат, болеешь? – спросил один из парней.

Ничего не ответив, Костя взял стакан с вином и медленно выцедил кислую, пахнущую ацетоном жидкость. Поставив стакан на прилавок, он повернулся и пошел назад, в институт.

Почувствовав себя после «апохмелки» немного лучше, он решил в обеденный перерыв сбегать в гастроном, к Любе. Когда он, распугивая прохожих своим помятым видом, добрался в полдень до магазина, то оказалось, что приходил он зря: в тот день она работает во вторую смену. Узнав об этом, Костя решил, что после работы обязательно к ней зайдет.

…Было что-то около пяти часов, когда прибежала секретарь директора, и, просунув голову в двери отдела, объявила:

-Ганкин, к директору!

Когда Костя, дыша перегаром, вошел в директорский кабинет, Михаил Петрович Воробьёв, стоя к нему спиной и внимательно изучая городской пейзаж, процедил:

-Наверно, тебе, Ганкин, на ногах стоять тяжело, так ты не стесняйся, присаживайся к столу.

Подождав, пока Костя неуклюже бухнется на стул, он повернулся к нему, и, помолчав с минуту, произнес:

-Я за твои художества должен тебя с треском сегодня же с работы выгнать, да вот незадача: никто не соглашается в командировку ехать. У одних – дети, у других – сессия в институте, у третьих - месячные… Так что выбирай, Ганкин, – через час трудовая книжка в руки или билет на завтрашний самолет в Тмутаракань.

«Какого черта», - подумал Костя, - «какая такая Тмутаракань? А как же Люба, на кого я сейчас её оставлю?»

Но тут же, откуда-то снизу, поползла, и, в конце концов, таки влезла ему в голову подленькая, гаденькая мыслишка: «А ведь это же выход»! Выход из той безнадёжной ситуации, в которую он сам себя загнал, переспав с понравившейся ему девушкой из неблагополучной семьи!

…Костя, несмотря на то, что был он далеко не ангел, все же считался в своем кругу порядочным человеком. И, как всякому порядочному человеку, жизнь, словно издеваясь, подбрасывала ему время от времени баб до того развратных, что знакомые, узнав о его очередной связи, качали головами и говорили:

-Доиграешься ты, Костя!

…Люба оказалась не просто случайной партнершей по сексу. Он был у неё первым, и, как понял Костя, она его любила! По всему теперь выходило, что Косте надо жениться на Любе.

«Но как быть с её окружением»? – раздумывал он, - «мама - алкоголик, да ещё буйствующий братец в придачу! Может быть, и Люба со временем станет такой же?»

И Костя, чувствуя себя последним мерзавцем, ненавидя себя за слабость, ответил:

-Я еду в Тмутаракань, мать её так!

…Самолет на Москву улетал утром, а потом, в Домодедово, ему надо было пересаживаться на рейс полярной авиации и лететь дальше, на Север, поближе к Полярному Кругу. Времени на сборы было в обрез.

…Но у Кости тогда был еще один вечер, вечер перед отлетом в командировку! У него было время попрощаться с Любой, объяснить ей причину внезапного отъезда.

Он не пошел к ней. У него не хватило духа. Вернувшись в свой город через четыре недели, он прямо из аэропорта бросился в гастроном. Толстая, прокуренная до желтизны заведующая, долго выяснявшая, кем ему приходится Люба, сказала:

-Уволилась она неделю назад. Увез её с собой какой-то морячок. Говорят – на Дальний восток…

Вот и все.

Когда пару лет спустя кто-то сказал Косте, что Люба, бросив своего моряка, вернулась в город, он тут же помчался в старую «хрущевку», но никого там уже не нашел, – старые жильцы куда-то съехали. Лишь на входной двери, мелом, детским корявым почерком было написано:

«Костя – дурак!».

 

Эпилог

 

Несколько лет назад я побывал в родных краях. Конечно, я не мог не навестить Генку, с которым меня связывает долгая и верная дружба. Мы с ним посидели, выпили, вспомнили молодость, поговорили о жизни, о детях, о женах, о друзьях. Вот тогда и вспомнил я Костю. Когда Генка услышал его имя, он заметно оживился:

-А ты знаешь, Костя неплохо устроился, у него теперь «семейный бизнес», - Генка невесело усмехнулся.

-Если захочешь его увидеть, приходи завтра в одиннадцать часов, он в это время обычно в «Льдинке» сидит, - посоветовал мне он.

В одиннадцать я был уже там. «Льдинка» за эти годы почти не изменилась, - то же бочковое пиво, те же столики, тот же устоявшийся запах вяленой рыбы. Только посвежели стены после косметического ремонта да появились мальчики-официанты, снующие по залу с бокалами пива.

Я сел за дальний столик и заказал себе кружку местного «Жигулевского». В это время появился Костя. Если бы я не знал, что он должен придти именно в это время, то никогда бы не узнал в этом сухоньком, потёртом человеке с торопливыми жестами и бегающими глазами своего старого приятеля Костю Ганкина.

Он или не узнал, или не увидел меня, присев за соседний столик. Когда официант принёс ему пиво, Костя схватил кружку двумя руками и, не отрываясь, большими глотками сразу осушил её до дна.

Не успел он ещё поставить пустую кружку на стол, как произошёл конфуз. На пороге «Льдинки» возникло существо женского пола, неопрятно одетое, с нечёсаными прядями седых, жирных волос, выбивавшихся из-под яркого турецкого платка. Нагруженное двумя сумками стеклотары, это существо обвело зал пронзительным взглядом, а затем, заметив сидящего за столиком Костю, закричало на весь зал, перекрывая своим криком шум работающих под потолком вентиляторов и гул подвыпивших посетителей:

-Ах ты паразит проклятый, с утра уже засел в гадюшнике! Я по помойкам бегаю, с утра не пила, не ела, а он, - прохлаждается! А ну, марш работать! – и с этими словами она стала выталкивать Костю из зала.

Когда я, заплатив за пиво, вышел из «Льдинки», Костя, сгибаясь под тяжестью сумок брел по бульвару в сторону пункта приема стеклотары.