- Не скучай без меня, милый, я скоро.

Сумасшедшая Муза вспрыгнула на подоконник, торопливо расправила серебристые крылья и взмыла в ночное небо. Раньше она больше всего любила летать над морем, но то было раньше, давно, когда она ещё не встретила своего Поэта, которого выбрала себе вдохновлять. (Вы знаете, что Музы обычно сами выбирают себе Поэтов?) Теперь же ей было за счастье улучить момент, когда он в порыве творческого вдохновения склонялся над рукописью, и просто поразмять крылья хотя бы над соседскими гаражами.

Тусклое окошко стремительно удалялось, и с каждым мгновением Сумасшедшая Муза чувствовала всё большее раздражение. «Нет, я должна объяснить этому Поэту, этому Гению эгоизма и собственничества, - бормотала она себе под нос, делая очередной вираж над соседской крышей и то и дело задевая в темноте за телевизионные антенны, - мои вдохновительные силы на исходе. Так с Музами не обращаются. У всех Поэты как Поэты, а у меня что? Где серенады при Луне на Лазурном берегу, где признания в неземной любви и купания в ночном море? Где, в конце концов, дорогие подарки, как символы этой любви? Хватит с меня, так с Музами не обращаются…» Она взглянула на звёзды, расправила крылья пошире и взмыла ввысь.

 

Поэт сидел за столом при тусклом свете бра, раскатав перед собой рулон факсовой бумаги и чиркая иногда по нему автоматическим гусиным пером. (У Поэтов обычно много причуд.) Увлечённый творческим процессом, он совершенно забыл про время, а когда взглянул на часы, оказалось, что уже глубоко за полночь. Он повернулся к окну – окно было распахнуто. Отогнав чувство смутного беспокойства, Поэт потянулся и почувствовал, что устал и проголодался.

Он встал и направился на кухню, по пути бросая взгляды в зеркала, которых в квартире было множество, и любуясь своим крупным телом в пурпурном халате с золотым шитьём. (Как и все Поэты, наш Поэт был стопроцентным качественным Нарциссом.) Приступ вдохновения иссяк – сейчас он это понял окончательно. Перекусив низкокалорийным йогуртом (иногда Поэт вдруг начинал тщательно следить за своим питанием), он вернулся в кабинет, уселся в кресло перед распахнутым окном и раскурил кальян.

Он уже начал ждать, чувствуя это и пытаясь скрывать от самого себя. Пощёлкав по каналам телевизора, он остановился на «си-эн-эн». (Иногда он вдруг становился очень внимателен к тому, что творится в мире, и даже смотрел каналы на английском языке, уверяя себя, что если немного привыкнет, то начнёт понимать абсолютно всё.)

 

Время тянулось. Наконец Поэт, с отстранённым видом глядя в окно, снял трубку и набрал номер. Помолчав в телефон, он положил трубку на место и разозлился. «Вот, чёрт, связался на свою голову», - подумал он, раздражаясь всё больше. В такие минуты у него всегда возникали подозрения, что его Муза вдохновляет не только его одного, но ещё парочку Поэтов, Музыкантов, и, возможно, даже Артистов балета. Хотя последнее – вряд ли, у них Музы, по большеё части, вызывают только братские чувства… «Скоро утро, а поэма не дописана», - тоскливо подумал Поэт и снова уставился в окно. (Конечно, он мог сам закончить поэму, но с Музой приятнее, это знают все Поэты.)

Зазвонил телефон, он вздрогнул от неожиданности и взял трубку, предчувствуя, кто это. Естественно, там молчали и, кажется, хихикали. «Кто это?» - с досадой спросил он. «Как кто? Матильда Паллна, конечно», - сказали там и отключились. Это она так тупо шутила. «Издевается надо мной, что ли», - подумал Поэт, одновременно раздражаясь, испытывая откровенную радость оттого, что она всё-таки позвонила, и от этого раздражаясь ещё больше. Он даже устал испытывать столько разных чувств одновременно. Устав окончательно, он зевнул, подумал: «Да, куда она денется»,- и ему даже стало как-то почти всё равно.

 

Поэт часто терпел её выходки, шутки, издевательства, но без неё уже не мог. Вернее, мог, но не хотел. Вернее, хотел иногда, но… не мог. В общем, Поэт не очень любил думать обо всём этом, но он точно знал, что она ему нужна. Он не сразу это понял, он понимал это долго и мучительно. Причём он всегда мечтал о своей Музе и завидовал тем Поэтам, у кого они были, и любил фантазировать, как он читал бы своей Музе стихи при Луне на Лазурном берегу… Но, когда она появилась, всё стало для него как-то очень сложно. А Поэты, знаете ли, сложностей не любят – им творить надо…

Поэт вспомнил, как увидел её впервые. Сидя над рулоном факсовой бумаги и грызя кончик автоматического гусиного пера, он нервно искал рифму. Рифма не находилась. Тут он услышал странный свист, который становился то тише, то слышнее. Некоторое время Поэт пытался не обращать внимания, но сосредоточиться на работе не удавалось. «Невозможно работать», - раздраженно подумал он, встал, подошёл к окну и прямо перед собой увидел серебристое крыло и копну тёмных волос. (При том, что жил он на 16-ом этаже новостройки в Митино).

Он оторопел. Девушка, между тем, повернула к нему бледное лицо, в упор посмотрела на него тёмными, серьёзными, чуть раскосыми диковатыми глазами, отвернулась и царственно удалилась.

В тот момент Поэт решил, что перебрал с кокаином. (А что вы думаете? Когда у него ещё не было Музы, у него были свои методы достижения творческой нирваны. Все Поэты так делают, когда у них нет стоящей Музы.)

Так вот, Поэт решил, что перебрал с кокаином и постарался особенно на этом не зацикливаться. Тем более то, что он видел, - будь это реальная живая Муза или просто плод его разыгравшегося воображения - ему понравилось, а чувствовать себя обязанным он не хотел. (Некоторые Поэты почему-то сразу чувствуют себя обязанными, когда им кто-то сильно понравится.)

А через пару недель видение повторилось. На этот раз Поэт, одолеваемый любопытством, решил разглядеть незваную гостью получше, спрятавшись за оконной рамой. Она действительно была очень красива. Казалось, что она совершенно не обращает на него внимания, и, увлекшись созерцанием её серебристых крыльев, изящных телодвижений и грациозной фигурки, Поэт внезапно испытал такой приступ божественного вдохновения, что прямо-таки набросился на автоматическое гусиное перо и рулон факсовой бумаги. (Как известно, творчество для Поэтов прежде всего). Он даже и не заметил момент, когда она исчезла. Но: с тех пор он стал ждать… При этом – надо знать Поэтов – они ненавидят ждать даже больше, чем читать критические статьи в свой адрес.

 

Он ждал её каждый вечер, поначалу ещё пытаясь скрывать это от самого себя и просиживая часами у раскрытого окна, просто «любуясь ночным небом и дыша свежей прохладой». Мучительность ожидания нарастала с каждым днём. Поэт уверял себя, что, мол, он просто устал, вот, съездит, отдохнёт, и всё пройдёт – съездил, отдохнул – не прошло…

И однажды, когда Поэт уже понял, что она не вернётся никогда, но окно по-прежнему держал открытым (хотя пришла уже поздняя осень и по ночам даже были заморозки), он услышал за спиной знакомый тихий свист, обернулся…

Муза влетела в окошко, как к себе домой, тут же уселась в его любимое кресло, грациозно сложила серебристые крылья, и, глядя на него в упор своими тёмными, серьёзными, диковатыми глазами, сказала низким, грудным голосом: «Приятно познакомиться, Муза. Я так устала и замёрзла, может быть, Вы сварите мне глинтвейн…»

«Ну вот, началось, теперь поганой метлой не выгонишь», - досадливо подумал Поэт, но почему-то послушно и даже радостно пошёл на кухню, ощущая в себе приближение творческого вдохновения.

 

А однажды они поссорились. Вернее, он просто был самим собой – почему, собственно, он должен под кого-то подстраиваться? Тем более что у него случился лёгкий приступ меланхолии и самокопания, а когда у Поэтов случаются такие приступы, пусть даже в лёгкой форме, к ним нужно относиться особенно бережно и заботливо. Она этого не поняла. («А ещё Муза называется! Не знает азбуки общения с Поэтами!») В общем, он обозвал её сумасшедшей и добавил, что он-то без неё обойдётся, что он-то ей нужен больше, чем она ему, и вообще, должна понимать, с кем общается… Она молча вспрыгнула на подоконник, расправила крылья, устало обронила через плечо: «Какой Поэт, такая и Муза». И царственно удалилась.

«Слава Богу, отделался!» - обрадовался Поэт и даже рассказал всем своим друзьям, что со всякими там Музами покончено. «И вообще, - разглагольствовал он, - удел истинного Поэта – одиночество. А с Музой я уже недостаточно одинок».

 

Но шло время, и Поэт незаметно для самого себя стал всё шире открывать окно по вечерам и всё реже брать в руки автоматическое гусиное перо и рулон факсовой бумаги. Он опять начал мучительно ждать, постепенно впадая в уныние и депрессию. «Ты с ума сошёл, - говорили друзья. – Ты Гений! А она кто? Любила бы – не ушла бы. Не нужен ты ей. Только своё самолюбие тешит, хочет, небось, карьеру сделать за твой счёт и денег урвать. Плюнь!» - «Да, да», - рассеянно отвечал Поэт, пил водку и снова взялся за кокаин.

Окно, около которого он просиживал всё время, уже не закрывалось никогда. Поэт в полузабытьи сидел в своём кресле, он уже почти не вставал, потеряв счёт дням. И однажды он проснулся от прикосновения нежных перьев к своему лицу. Она стояла перед ним – сияющая, прекрасная, как никогда. «Так я всё-таки нужна тебе?» - игриво спросила она, глядя на него в упор своими тёмными, серьёзными, диковатыми глазами. «Да, да», - зарыдал Поэт и рухнул к её ногам. Когда трогательная сцена примирения была завершена, она устроилась в кресле, включила «си-эн-эн» (уж у неё-то действительно всё было в порядке с английским и даже немного с французским), и сказала: «Теперь свари мне глинтвейн. Я устала и замёрзла». И Поэт радостно ринулся на кухню, захватив с собой автоматическое гусиное перо и рулон факсовой бумаги, ибо всей кожей чувствовал приближение творческой нирваны.

Погрузившись в воспоминания о последних трёх годах своей жизни с Музой, Поэт уснул. Ему приснилось, что он сам был Музой. Обмотанный рулоном факсовой бумаги, Поэт должен был вдохновлять какого-то кучерявого толстяка с нервным тиком лица, который всё время визгливо и истерично кричал ему: «Не приставайте к артисту! Не мешайте!» - не понимая, что перед ним – его Муза (вернее, Муз). Сон был неприятный. От ощущения, что сон неприятный, Поэт проснулся.

 

На улице ещё было темно. Поэт закрыл окно, потому что замёрз, и сел к своей рукописи. «Нужно просто работать», - решил он и почувствовал некоторое умиротворение. И тут он услышал… Просто звук. А потом ещё, и ещё… Поэт обернулся – разноцветные капли яркого света весело барабанили по стеклу. Поэт вскочил и распахнул окно. Его Сумасшедшая Муза летала высоко, сверкая крыльями. Вокруг неё сияли и переливались всполохи света, и она кружилась среди них, как чудесная бабочка в своём волшебном танце. Поэт замер, зачарованный прекрасной картинкой. Постепенно всполохи становились реже, уменьшились, выровнялись, и сложились в слова: «LOVE YOU». (Мы помним пристрастие его Музы к иностранным языкам.) Эти слова очень красиво светились серебристым светом в ночном небе над окном Поэта.

 

Поэта била крупная дрожь творческого вдохновения. Он ринулся за стол и схватил автоматическое гусиное перо. Муза влетела в окно, стряхнула капельки света, застрявшие между перьев, и уютно свернулась в кресле. «Милый мой, хороший, - думала она, любовно глядя на согнутую спину Поэта своими тёмными, серьёзными, диковатыми глазами, - как же я всё-таки тебя люблю». И сладко уснула. А что подумал Поэт про свою Сумасшедшую Музу, мы не знаем, потому что у него случился приступ творческого вдохновения. А творчество у Поэтов, как известно, на первом месте.