Пластилиновые люди

Каринберг Всеволод Карлович

 

Помойки оттаяли? – спросили в пространство Охотского моря люди в серых телогрейках, с изнуренными работой и рыболовным бытом лицами, заглядывающие с громоздящегося над нами высокого борта плавбазы «Приморский комсомолец».

От клинкеров тянутся ржавые потеки до ватерлинии, - судно давно в «морях». Нас по очереди поднимают наверх на стропах в металлической «корзине» с дверцей - мы весенняя смена «промтолпы», жаждущая больших денег, толпимся на качающейся палубе СРТМа, исполняющего роль перегрузчика со стоящего в открытом море белоснежного «пассажира». Резкий морской ветерок овевает наши нежные лица, а ноздри оскорбляет запах исходящий от бортов плавбазы. Когда «корзину» с вновь прибывшими «бичами» вздернули наверх на десять метров и плавно опустили на твердую палубу, «мариманы» повторили вопрос: «Помойки в Деревне оттаяли? – Значит ПОРА на берег!».

Деревню я покинул быстро. Однажды, холодным мартовским днем в «межрейсовой гостинице» по трансляции сообщили, что намечается отправление на путину, подменную команду плавбазы сдать анализы и пройти медкомиссию.

 

На сопке стоит пятиэтажная общага Базы Тралового флота, смотрящая сверху на суда в бухте, над слипом и громадиной «Либерти» на вечном приколе, рядом с которой плавучий док, в лицо бьет порыв ветра, пахнет сухая полынь и мелкий дубнячок, пыльная утрамбованная земля с замерзшими ночью лужами хрустит под ногами. Выше по склону, за дубками, шелестящими сухими листьями, дорога, кончающаяся за мысом тупиком, с домишками, придавленными убогими крышами. Перед тропинкой, резко падающей вниз к судоремонтному заводу, помойка, - здесь и банки, и тряпки, и гавно, вмерзшие в кратер замерзшего озера помоев, с жирными потеками разливов. Свежий скол напоминает зеленый бутылочный топаз, или замерзший холодец, а может зимний остекленевший сон из ночного кошмара. Такие помойки можно увидеть от Бурьяновки и Соколовки до «Бама» в поселке. Поднимаются над обрывом отяжелевшие черные вороны, каркают недовольно.

Скоро появятся «золотари», ломами и кирками разобьют ледяное плато на серые блоки и вывезут на свалку в конец бухты. Не все брались за эту работу, только до конца опустившиеся «бичи», которых никто уже не кормил. Верховодил ими Хохол, матершинник и хронический алкоголик, он не был настоящим «бичем», он был местный, и числился матросом на плашкоуте, стоящим у причала в ожидании открытия судоходного сезона. Очистка помоек было его призванием, Хохол никогда не стыдился этого, напротив, его худощавая фигура, не знавшая покоя в поисках выпивки и выгодной сделки, кончающейся выпивкой, неутомимо мелькала среди заторможенных бичей, и резкий громкий мат радостно покрывал округу, - здесь он был главным.

В детстве «Хохол» перенес менингит и потерял напрочь чувство запаха. Его приглашали в морг обмывать мертвецов, очищать колодцы ассенизации от сгнивших трупов собак и кошек, замученных злыми детишками или голодом. Хохол пользовался авторитетом у «бичей», ему никто никогда не отказывал в выпивке, он был общительным и «падал на хвоста» всем пьяницам подряд. Зимой часто надо льдом замерзшей наполовину бухты разносился его мат, - значит «Хохол» с женой вышел на подледный лов корюшки, и будьте уверены, – они поймают больше всех остальных рыбаков.

Однажды Хохол впервые покинул Деревню, баржу временно оттащили в портопункт Валентин. Среди бичей стало скучно без него, на судах и закоулках завода, где проводили время пьяницы, обсуждали его старые выходки и телеграммы, что он слал своей жене, - последняя звучала так: «Срочно шли деньги валентин мои похороны хохол», - смеялись бессмысленице написанного, но для всех стало шоком, когда это оказалось правдой. Хохол умер тридцати трех лет, «на чужбине» - никто его не похмелил вовремя. Это был свободный человек, посвятивший свою жизнь единственному и непреодолимому стремлению - выпивке.

 

Зиму я учился в УККа, и подрабатывал сутки через трое на «жучке» матросом, получал пол-оклада и продуктовый паек. В «общаге» на четвертом этаже мне выделили койку.

Длинная пятиэтажная гостиница, на первом этаже ее располагается сберкасса, КПЗ, паспортный стол милиции, медкомиссия БТФа, на втором этаже жило начальство, семейные и женский контингент Базы тралового флота, все остальные этажи заселены «межрейсовыми рыбаками».

В комнате №217 у меня девушка, иногда я ночую здесь. Моя девушка работает воспитателем общежития, она красивая стройная брюнетка, волосы заплетены в тяжелую косу и уложены узлом на затылке, всегда яркая, с накрашенными губами, энергичная в поступках и словах, зависть для немногочисленных, кто знает мои отношения с ней, "хохлов-мачо".

Я взял ее сразу, с первого знакомства, затащив в комнату отдыха на кожаный диванчик, без лишних слов, - «А кто ты?» - только и успела она сказать.

Этим же вечером к ней заявился жених с молчаливым другом, и принес бутылочку вина, он с длинным понурым носом, мастер холодильных установок. Они скучно и зажато посидели, и «воспитательница», с распущенными волосами, выпроводила их прочь. Вот так - сразу.

 

В моей комнате проживало два кореша-маремана, неделю назад вернувшиеся из рейса, каждый день они уходили куда–то и возвращались пьяными, часто с «прицепом».

У Миши глаза загорались недобрым светом, когда он вспоминал свою деревню на Тамбовщине. Миша делал две попытки съездить в отпуск на родину, первый раз добрался до Иркутска, второй – закончился в Новосибирске, где он был снят с поезда в невменяемом состоянии и без денег. Он смотрит влажными немигающими глазами на собеседника, но недолго, Ванин голос приводит его в себя, Миша выпивает свой стакан и голова вновь падает подбородком вниз, на грудь.

А Ваня уже пел: «Ты помнишь тот Ванинский порт…», - вскакивал, открывал шкаф и довольно ловко выстукивал мелодию на дверце ладонями и локтями. Мне становилось противно, и я выходил на улицу, где холодный ветер с заснеженных сопок возвращал меня в реальность, как бы оправдывая мое существование.

«Навозная куча – добро для курицы, разгребая, она выискивает в ней червячков» - любил говаривать Витус.

 

Последнее время «кореша» отлучались только в магазин, - нашли себе товарища, - низкорослого, круглолицего русого паренька, Степанцева, который учился шестой месяц «на кока» и жил у нас в комнате. Проснулся я от его вскрика, наполненного животным ужасом. «Кок» спустил трясущиеся ноги с панцирной сетки кровати, - матрац у него забрала коридорная уборщица, - под ногами у него резко пахнущая лужа мочи, обоссался сквозь штаны и сетку на пол, смотрит мутными голубыми глазами, потом наклоняется и начинает гонять от ног «зверушек», кусающих его, да так натурально, что веришь, вот-вот поймает их «за хвосты».

- Вова… Вова, - зову я. Не понимаю, почему он считает меня своим тезкой, Владислав это не Владимир. Он поднимает на меня невидящие глаза, взгляд скользит по пустой комнате. Потом, голова его закидывается, он теряет равновесие, и падает обратно на жалобно скрипнувшую сетку железной кровати. Отворачивается к стенке калачиком и засыпает, по-детски сопя и причмокивая.

 

Утренний сон после ночной смены был перебит, но спать уже не хотелось. Взяв со стола чайник, со спинки кровати полотенце, из тумбочки щетку и зубную пасту, я по полутемному коридору направился в торец этажа, где находились напротив друг друга туалет и помывочная, с многочисленными железными раковинами умывальников. От туалета в коридор течет лужа, резко пахнущая разложившейся мочой и хлоркой, как всегда писсуары и стояки чугунных унитазов густо припудрены ею, и как всегда переполнены тем, что вываливается и выливается из «межрейсовых рыбаков», пробираешься к открытым «местам отдохновения» на пяточках ботинок. Помывочная больше напоминает склад стеклотары, большая часть ее заставлена пустыми бутылками. Коридорные уборщицы моют комнаты рано утром, оттаскивая «хрусталь» в помывочную еще до начала рабочего дня, - мой сосед нагадил на чистый пол.

Не успел я выпить утреннего чая, фарфоровый заварной чайничек и тонкостенная чашка всегда со мной кочуют по жизни, - я их таскаю даже на буксир, - как в дверях нарисовалась нелепая фигура в спущенной с одного плеча майке. Скособоченный «паря» наверно неделю в запое, глазки – маленькие розовые щелочки на торчащей щетиной опухшей морде. Заходит без стука и спрашивает:

- Кореш, бинта нету? Случайно?

- Случайно есть, сейчас достану.

Я прошел до шкафа у двери, где лежали простейшие лекарства, сильными препаратами мои квартиранты давно закусили.

- А что с тобой?

- Гад какой-то двинул меня в спину ножом, - страдалец показал розовую нездоровую спину. На левой лопатке чернела припухшая ранка, когда дотрагиваешься до плоти, она мягко подается, оставляя бледный след, восстанавливаясь постепенно, как пластилиновая. – В умывальнике была драка, - я не удивился этому, - народу набилось много, нагнулся попить из крана водицы, и кто всадил нож, ни я, ни ребята не видели, а то бы показали, как бить со спины, - гордо добавил «раненый в спину».

Не удивляюсь драке, здесь много нервных, кому все мерзит с похмела, и любое неловкое слово вызывает жгучую ненависть, да и набежали из вонючего туалета, и пошла махаловка, – у нас на этаже каждый день драки, особенно среди пьющих вместе «корешей».

 

Я выпроводил бедолагу, и принялся варить уху из минтая в большой кастрюле, поставленной на электроплитку, что прячем в тумбочке от различных проверочных комиссий. Полблока мороженой рыбы у меня лежит между рамами окна, побитого в сторону улицы, а в тумбочке немного картошки и лука.

 

Дверь с треском распахнулась. Зашли Ваня с Мишей, следом протиснулся боком «раненый в спину», отсекая «хвосты». «Кореша» из-под курток вытащили бутылки: две водки, штук пять-шесть вина. «Раненый в спину» суетился вокруг, рассказывая свою историю. Вино поставили в шкаф, бутылки с водкой на стол, сели вокруг, откупорили обе бутылки сразу. Разлили по стаканам. Выпили. Закурили.

Старый мариман расплакался. – «Ваня, давай выпьем», - налил тому на палец белой. Выпили. «Ваня, давай закурим» - достал папиросу из пачки, «беломор» ростовский, он его открывает, как Кузменко, сбоку. Вся страна поделена на зоны сбыта, Дальний Восток снабжается с Украины и Ростовской области, Средняя Азия, Казахстан – Азербайджаном, Грузией и Арменией.

«Боссы - живут, а мы существуем, чтобы работать. Миша, давай еще выпьем». Выпили. Решили, и постановили – «Найти гада, ножом оскорбившего «пацана», и выбросить в окно общаги». Открыли банку баклажановой икры, добили пузырь, потом в два захода второй, и вывалились в коридор, взведенные. Ваня задержался, прикрыл шкаф и сказал: «Я с ними. Кто придет – скажи, нету», - это он про вино. - Когда вернусь, выпьем. А то, чалдоны пронюхают, похмелиться не оставят».

 

В дверь осторожно постучали. Зашел мой знакомый Юра с незнакомцем.

Юрий принес початую бутылку вермута. Он местный, ему под сорок, лысина во всю голову, маленький и пьяненький. Его бывшая жена – начальник поселкового паспортного стола милиции, их сына воспитывает старенькая мать-учительница. Юрий может преподать себя, всегда чистый и аккуратный в делах и словах. Юрий неизменный конферансье в Клубе Моряков на всех вечерах, одевается в пиджак, на сцене блистает остроумием и читает экспромтом свои стихи, и к нему бегают молоденькие девочки – он щедрый и обходительный.

Юрий пришел от «водолаза», говорит, что у того на стене висит настоящая казацкая шашка. Юрий проведывал свою собаку, боксера. Он не может содержать ее, так как часто уходит в запой. Собака бегает вдоль низенького штакетника, лая на приближающихся к «гасиенде водолаза» посторонних, не делая попыток уйти за забор. Юрий с грустью говорит, что она не может простить ему измены.

«Водолаз», отработав двенадцать лет, ушел на пенсию в тридцать пять лет. Купил дом в тупике у «Либерти», пристроив просторную веранду с балконом поверху, вместо огорода засеял траву, посадил розы и сирень вдоль забора, и фруктовые деревья. Он жил с собакой один, вот уже десять лет никого не приглашая в гости. Вечером радиола на балконе громко играла оркестровую музыку, и светились огражденные от внешнего мира окна веранды. «Водолаз» - основной клиент музыкального отдела местного универмага, где берет классическую музыку, и единственный посетитель поселковой библиотеки, которому дают книги из читального зала домой.

С Юриком пришел высокий худой парень, - редкие волосы, гладко зачесанные, словно постоянно мокрые, блеск глаз, краснота губ выдают слабое здоровье, руки осторожно жмут друг друга, вытягивая и хрустя тонкими пальцами, - он токарь пятого разряда, но его хобби – фотография. Его снимки бесконечно прекрасны, потому что не отражают реальные объекты, на них небо, необычные ракурсы бухты и прибрежные тростники у воды, нет только людей и строений.

Токарь говорит не о равенстве распределения в обществе, а о равенстве творчества, он знает - у него все будет, в смысле доступных благ потребления, что обещает всем трудящимся партия, о своем мастерстве говорит вдохновенно, но отбери у него свободу выражения, свободу работы, и он сопьется.

Юрий брался за множество дел, которые вскоре теряли для него смысл. Построил первую и последнюю в поселке парусную яхту, местные выходят в море на тихоходных тяжелых баркасах с самодельными винтами и моторами, переделанными из автомобильных, дербанят терпуга за островом, чтобы потом продать в Потребсоюз, и не поняли его, выходящего из бухты под парусом, погонять вдоль побережья. Юрий вытащил свое творение на берег, и теперь дает пользоваться только хорошим знакомым. Он с грустью говорит о своем бывшем увлечении.

- В море всегда ветер. С исчезновением парусов люди забыли, что такое полный штиль, не чувствуют моря, видя в нем только гидрологическую машину, а курс прокладывают при помощи геодезических координат, события в море не имеют значения, - и это называют подчинением стихии. Как мы ничтожны на самом деле. Мы можем пройти море из края в край, выловить всю пелагическую рыбу, залить нефтью берега Сахалина на сотни миль, но не можем понять стихию моря из-за узости нашего кругозора и наших мелочных интересов.

 

В комнату, распахнув настежь дверь и так оставив ее, зашла комиссия из управления - два моложавых мужика с папочками и сухонькая женщина, со словно навсегда недовольным лицом, - она явно верховодит тут. Увидела начатую бутылку на столе и пустые у двери. Полезла в шкаф, наткнулась на склад вина.

- Пьете.

Я молча смотрю на нее, мои гости неловко ерзают на стульях, маленький Юрий поднялся, уступив место мужику, доставшему бумагу и начавшего что-то записывать. Женщина все больше распаляется.

- Почему грязно, почему электроплитка в комнате? Я вас выгоню из общежития. Будете платить за гостиницу. – Лицо ее раскраснелось в праведном гневе. (Разница между 11 рублями в месяц или 4 рублями в день весьма существенна).

- А, этот, почему спит на голой сетке? – Подошла ближе, заметила лужу, с брезгливостью вздернула носом.

Положение спасли Миша и Ваня, зашедшие в комнату. Увидели открытую дверцу шкафа и опечалились. Женщина начала укорять их за недостойное поведение, да и не мудрено, от них несло перегаром даже на расстоянии.

- Вы же передовики производства, – перейдя на материнский тон, увещевала она «корешей».

В это время второй проверяющий растолкал Вову. Мои гости потихоньку вышли прочь, захватив вермут. Юрий что-то на ходу сказал на ухо сидящему за столом мужику.

Мишу с Ваней усадили за стол, и «фурия» заставила написать заявление о помещении их в санаторий-профилакторий, на самом деле – это ЛТП для алкоголиков, где административное наказание носит не уголовный характер, а моральный. Вове приказали завтра появиться в отделе кадров управления, - я сомневаюсь, что он понял, чего хотят от него эти люди. Комиссия удалилась, про меня и даже про электроплитку забыли. Администраторша БТФа на время увела с собой Ваню, но тот вскоре вернулся, закрыл плотно дверь, и сразу полез в шкаф за пойлом, предварительно пересчитав бутылки. Недовольно посмотрел на меня, отказался от предложенной еды.

Они выставили на стол вино, и нежно усадив рядом с собой спившегося «кока», постарались быстро войти в свое обычное состояние. Пластилиновые, омраченные люди. Если пластилин делают из глины, то человека Бог создал из гавна, - вот почему от него такая вонь, - в пластилин словно забыл вдохнуть свой дух.

 

Порывы ветра приносят от рыжих сопок запах листьев дубняка, что держатся на ветвях до появления новой весенней зелени, а на земле закручивают пыль, гоняя ее по льду замерзших луж.

Что я тут делаю? Натали во Владивостоке, где, провалив экзамены в Университет, учится теперь в строительном техникуме на Тихой.

Цветы на обочине. Ветерок затихает в серой засохшей слежавшейся пыльной траве на солнцепеке, где желтые венчики адониса пробились, их юную красоту не замарает никакая грязь, - они как звезды ласковые предвосхищают весну, спускающуюся с сопок. Словно приветствуют что-то неумолимо надвигающееся, меняющее неуловимо холодное голубое небо зимы, безразличный взгляд которого начинает хмуриться удивленно в предчувствие необузданной всеединой стихии процветания, - придет лето с туманами и дождями, напоит сухую землю.

А я хочу видеть девчонку в легком скромном пальто с большими пуговицами, полы которого распахнуты, идущую в ботиках по взбудораженной весной земле, погруженной в свои мысли. Из глубины трагических глаз, сила которых в слезах, что кажется вот-вот появятся от слушающих сердце неясных чувств, сквозит беззащитность, и ноздри трепещут, предчувствуя Судьбу, идущую навстречу. В тонких кистях руки венчики нескольких цветков, сорванных тобой ненароком на границе тайги и моря, и подаренных в марте прошлого года девчонке, встретившей свою шестнадцатую весну. Она тогда шла сверху, со стороны погранзаставы на мысу, что возвышается у входа в бухту по пустынной верхней дороге, а ты поднимался снизу со стороны Соколовки, от подвесного моста через Сяуху.

Из-под плотно лежащих на плечах обшлагов ворота выглядывает девичья точеная шея с оберегом в виде двух сердечек, открытый светлый жакет с глубоким вырезом и вязаными застегнутыми пуговицами затянут понизу в талии мягким бархатным бардовым поясом, он подчеркивает, облегая, юную хорошо сформированную фигуру. Распущенные густые волосы, скрывающие чистое нежное бесконечно прекрасное лицо девственницы, невесты, предчувствующее бурю неизведанных чувств, вечных, хмурящих неуловимо тонкую бровь, - или это весеннее облачко закрывает солнце, - ее неловкостью не смутит парень, идущий рядом, и его спонтанное знакомство готова она обратить в тень своей улыбки, скользнувшей по лицу и ямочкам на щеках.

Душа, готовая влюбиться. Моя душа. Чистейшая волна эмоций, исходящая от нее, поднимает волну нежности к неземному, небесному существу, живущему в лад со своей женственной природой, пробивающейся, как первоцветы из земли.

Я влюбился сразу, хотя настоящая любовь пришла позже из всех чувств, оброненных тобой, Натали.

Любовь - это образ твой, Натали, отраженный во мне, как прозренья внезапный удар, или сердца бесценный дар.

Что я тут делаю? На земле Преображения.