По последнему паспорту он — Борис Владимирович Дворников. Сейчас его нет на этом свете, и я могу ' рассказать о том, что ему бы помешало тогда, в его честном служении Советской власти — умер он ещё до распада государства Российского. Он был одним из тех сотрудников Комитета госбезопасности, который тщательно просеивал поступающую к нему информацию и не разу не "накапал" ни на кого.

Во всяком случае, после недостроенной перестройки горбачёвской, когда у интеллигенции развязались языки, ни один человек из моего круга общения — а в этот круг входили прозаики и поэты, художники и артисты! — не пожаловался на него.

В конце семидесятых годов он сам вышел на меня, прочитав в одной из газет мой очерк о Мариэтте Шагинян и об её увлечении самоцветами — старушка Мариэтта тогда ещё была жива и проживала в Коктебеле.

— У меня богатейшая коллекция, Михаил Леонидович. Не хотите взглянуть?..

Коллекция действительно оказалась уникальной: вся география страны и мира в названиях камней, разложенных на домашних стеллажах. По названиям можно определить места их происхождения: марокит (Марокко), кубанит (Кубань), ильменит (Ильменские горы на Урале), стронциат (Стронциана в Западной Шотландии), приазовит (Зелёная Могила в Приазовье)... Были там опалы из Гондураса и Мексики, агаты из знаменитой камчатской Долины Гейзеров всех цветов и оттенков...

 

К слову: у литераторов агат только чёрного цвета: "чёрные как агат глаза" или "печати из чёрного агата".

Даже знаток камней Андрей Вознесенский встихотворении "Книжный бум" написал:

Попробуйте купить Ахматову -

вам букинисты объяснят,

что чёрный том её агатовый,

куда дороже, чем агат...

 

Так началось наше знакомство , переросшее в дружбу.

А потом Дворников ушёл на пенсию, уехал на Алтай, прожил там несколько лет и вернулся в Севастополь. И создал студию — Севастопольскую детскую студию прикладного искусства.

Помещение для будущей студии выделили в новом районе города, на улице Острякова.

— Подходит? — спросили у него робко работники горжилуправления.

— Вполне, — ответил Дворников и застенчиво улыбнулся, у него, прямо скажу, улыбка была завораживающей. — Только тут требуется капитальный ремонт и перестройка по специальному

проекту.

— Мы закажем проект, — не стал спорить с ним представитель горжилуправления, памятуя, что с сотрудниками КГБ, хоть даже и с бывшими, связываться не стоит.

— Требуется индивидуальный проект с учётом той студии, которую я вёл на Алтае. Проект разработаю сам. А вы позаботьтесь о досках, кирпиче, масляных красках и кафеле.

— Есть замечательный желтый кафель. Чешский.

— Не подойдёт, — мягко произнёс Дворников, — необходим голубой кафель. Цвет не должен утомлять глаз.

— Постараемся найти, — и тут не стал перечить представитель.

— Ну, а для обработки особо твёрдых пород камней необходимо алмазное оборудование.

Тут уж представитель горжилуправления не выдержал и, матюкнувшись про себя, сказал:

— Да у нас даже в производственных объединениях нет алмазного оборудования! Пусть ваши ребятишки...

— Ваши, — мягко поправил его Дворников, — ваши.

— Пусть наши-ваши ребятишки поработают на простом.

— Надо алмазное. Мы с вами создаём не самодеятельный кружок, а современную студию. И пусть, как вы выразились, ваши-наши студийцы с первых же шагов учатся пользоваться современными инструментами. Нет, необходимо только алмазное оборудование.

— Вот вы его сами и достаньте, а я посмотрю, как вы это сделаете! — опять матюкнулся про себя представитель.

— Хорошо, договорились. Но вы, пожалуйста, не употребляйте больше нецензурных выражений. Представитель только глаза вылупил. Откуда ему было знать, что этот человек умеет читать но губам!

 

Ночь. Вокзал в Киеве. Милиционер прошёл возле скамейки один раз — дед спокойно похрапывал, подложив под седую голову портфель. Прошёл второй... Осторожно дотронулся до плеча:

— Гражданин, на вокзале спать не положено.

Дед опустил ноги, затеребил пышную бороду, подмигнул милиционеру. Явно подозрительно подмигнул.

—- Куда едем, гражданин? — нахмурился милиционер.

— Приехал, товарищ.

— Зачем, гражданин? — в голосе строгость.

— За алмазами, товарищ.

— Понятно! Документы!

Ох, эти документы! Сколько раз в оккупированных фашистами странах — в Польше, Чехословакии, Венгрии, да и в самой Германии — у него требовали предъявить документы. И он их предъявлял. Естественно, на вымышленные имена.

Вообще, жизнь Бориса Дворникова — это приключенческий роман с - "продолжение следует"...

 

Тридцатые годы нашего жестокого века. Урал. Кунгурская колония для малолетних преступников Борьку (тогда его звали — Володькой!) взяли за бродяжничество: матери с отцом у парнишки давно не было.

Сбежал Борька из Кунгурской колонии. Сбежал из одной, попал в другую. Болшевскую. Пять лет пробыл там. А через пять лет направили учиться в Ленинград - Санкт-Петербург по нынешнему! В Лесотехнический институт.

Окончил институт, а тут — война. Призвали. Поместили в Даниловские казармы, что и посейчас сохранились в Москве, но принадлежат Патриархии. Наконец — вызов.

Усталый майор внимательно смотрит то на юношу, то в папку с бумагами. Вопросы:

— В детстве бродяжничал?

Всё знают энквэдэшники!

— Было дело.

— А ну, придайте своему лицу грусть-тоску. И спойте.

Дворникова два раза просить не пришлось, смекнул, в чём дело. Вспомнил, как выворачивал веки, притворяясь слепым, вспомнил, как заставлял трястись свои руки. Запел:

 

Подайте, подайте слепому,

Из ваших мозолистых рук!

Я — родственник Лёвы Толстого,

Незаконнорожденный внук...

 

Майор хохотал от души. Но — недолго. Сделался серьёзным:

— Какими языками владеете?

Дворников стал перечислять:

— Английским — в институте преподавали. Испанским — в одном из детдомов было много испанских детей. Немецким —

тоже выучил в одном из северных приютов. Идиш — с евреями много общался...

— Достаточно. Вы не против, если мы привлечём вас...

 

После соответствующей подготовки Бориса Дворникова снабдили необходимыми документами, и в конце 41-го он очутился в Польше.

В Польше он был поляк, в Венгрии, Чехословакии и Германии — немец.

Его ранило в Берлине осколком советской авиабомбы 23 апреля 1944 года...

 

Но всего этого не знал киевский милиционер!

— Документы! — повторил милиционер и сделал строгое лицо.

Дворников предъявил удостоверение почётного чекиста и увидел, как морденция мильтона засияла в улыбке — вот что значит нужный документ, предъявленный в нужное время.

— А шутили — за алмазами.

— Я не шутил.

И Дворников рассказал милиционеру — чтобы ночь скоротать! — для чего ему нужны алмазы.

К утру милиционер проникся любовью, и к Дворникову, и к севастопольским ребятишкам, но тем не менее произнёс обиженно:

— Такое дело задумали, а нарушаете — ночуете на вокзале. К нам бы обратились, мы бы мигом гостиницу организовали...

 

Утром Дворников позвонил на Опытный ордена Трудового Красного Знамени завод Института сверхтвёрдых материалов Академии наук УССР. Позвонил в "первый отдел". Он знал, что на любом заводе существует "первый отдел" — место или действующих кагэбэшников, или, как он, пенсионеров, но связанных с Комитетом.Сам некоторое время работал на севастопольском номерном заводе!

Бывший кэгэбэшник бывшему глаз не выклюет!

— Приезжайте, я сведу вас с директором завода.

 

Директор завода Леонид Евгеньевич Мельник предупредил

сразу: мол, ничего обещать не могу. За алмазными инструментами заокеанские фирмы в очереди стоят, а вы — для детишек... И — неожиданно:

- Вы были в нашей "Каменной комнате"?Нет!

-Посмотрите. Не пожалеете. И вот вам пропуск в столовую.

А я тут переговорю кое с кем, — и, уже совершенно неожиданно для Дворникова. — Мне намекнули, что вы идишем владеете?

— Владею, — улыбнулся Дворников.

— Я — тоже, — ответно улыбнулся Мельник, — ну, идите в наш музей...

"Каменная комната" — это огромные помещения, набитые продукцией завода.

— Ну, как? — спросил вечером Мельник.

— Слов нет! — искренне восхитился Дворников. — Вот

только... здесь необходим глаз дизайнера.

— Есть мысли?

— Могу набросать схемку.

— Вот и хорошо, — обрадовался Мельник, — понимаем, что в каменной комнате властвует великий навал, а вот руки не доходят. Что вам необходимо, чтобы вычертить схему?

— Ничего. Карандаши у меня с собой. Пожалуй, столик...

— И гостиницу, — добавил Мельник, — у нас великолепная гостиница при Академии наук. Не собираетесь же вы снова ночевать на вокзале?

 

Через два дня Дворников представил схемы-рисунки, выполненные в красках, и, мягко улыбнувшись своей обезоруживающей улыбкою, тихо произнёс:

— Робота с третьего этажа я бы поставил перед главным входом...

 

Удивителен этот робот. Говорящий человеческим голосом: "Я — робот! Мои челюсти развивают давление в сто тысяч килограммов. Сейчас в вашем присутствии я превращу обычный графит в алмаз".

 

И действительно, робот берёт в рот контейнер с графитом, сжимает челюсти и — о, чудо! — появляются зёрна алмаза. После этой процедуры робот не без юмора добавляет:

"Теперь каждый из вас вот так же сможет изготовить алмазы у себя дома на кухне!"

 

Мельник развёл руками:

— И я бы с удовольствием поставил. Но ведь не отдадут ребята своё изобретение. Там же у меня работают сплошные айсберги-вайсберги, и эту игрушку они выполнили в часы досуга. Так что

первым делом у них спросить надо... Спасибо за разработки, — Мельник пожал руку Дворникову. — А я тут со своей стороны переговорил со своими архаровцами, они пообещали поднатужиться и специально для ваших студийцев отработать

лишние часы. Обещаю: увидят ваши подопечные небо в алмазах...

 

О Дворникове и его делах я мог бы рассказывать бесконечно. Но, становясь на горло собственной песне, расскажу... о дне моего рождения.

День рождения как день рождения. Было выпито энное количество водки, съедено достаточно закуски... Но я не о том — я о подарках.

Так вот, Борис Владимирович подарил мне за столом... щенка, которого моя семилетняя дочь тут же окрестила Микой — в честь меня.

А потом, когда мы вышли перекурить в мой кабинет — великолепный вид из окон его открывался на Чёрное море и древний Херсонес Таврический! — Борис Владимирович вытащил рисунки, выполненные тушью, и спокойно, невозмутимо протянул их мне.

Я невольно отдёрнул руку, покосился на дверь и на открытое окно: мне даже показалось, что в распахнутое окно заглядывает подозрительная физиономия (хотя жили мы на четвёртом этаже). Вот до чего я испугался, захватив своим взглядом большую часть сюжетов.

— Подождите, Владимирович, я дверь запру на ключ... Откуда это у вас?

— Из моего ведомства. Они хранились в архиве, и я — с помощью друзей, конечно! — их изъял. Сегодня многие лагерники выступают на Западе со своими воспоминаниями. Чего стоит один "Архипелаг ГУЛаг"!

— Не читал.

— Я тебе принесу...

До меня доносились слова, но я воспринимал их, как в бреду. Я рассматривал рисунки, сделанные...

— Кто художник? — спросил я, не отрывая глаз от лагерно-тюремных сюжетов и читая надпись над ними: "Вот что делали палачи из КПСС".

— Данцик Сергеевич Балдаев. Старший лейтенант МВД.

— Что с ним стало? — спросил я, памятуя, откуда заимствовал

рисунки Дворников.

Борис Владимирович пожал плечами:

—Не знаю... Пусть они хранятся у тебя. До лучших времен.

Мне, конечно, не дожить до тех пор, а ты...

 

Мне в тот день исполнилось сорок пять, ему — семьдесят один!..

Этот подарок я спрятал далеко-далеко и вывез в Израиль.

Сейчас мы имеем доступ к всевозможным материалам, созданным бывшими узниками ГУЛага. Но ещё и сегодня мало свидетельств "зэков наоборот" (выражение Солженицына). То есть тех, кто находились по другую сторону колючей проволоки. Тех, кто исполнял сталинско-бериевскую волю. Непосредственных исполнителей.

Рисунки Данцика Балдаева тем и ценны, что представляют взгляд с другой стороны колючей проволоки.

( Недавно мне попалась в одной из газет, рецензия на книгу Данцика Балдаева и я обрадовался – жив курилка! )

 

...Борис Дворников умирал трудно. В горячечном бреду ругался на всех языках мира. У его холодеющих ног примостилась собака Верунька — мать моего Мики — и тихо поскуливала. А когда её выставляли за дверь, выла в полную силу своего голоса, пугая соседей по лестничной клетке. И её тотчас забирали в комнату, где лежал умирающий хозяин. Я впервые увидел, как плачут дворняги.

И так продолжалось трое суток. Трое кошмарных суток!

К вечеру третьего дня ему неожиданно стало легче. Он открыл глаза всёпонимающие и произнёс шопотом:

— Это ты, Михаил?

Я наклонился над ним.

— Находясь при полном сознании и ясной памяти,

приказываю: уезжай немедленно на историческую родину. В этом тысячелетии для евреев, ничего хорошего не ожидается.

— А разве вы...

Но он перебил меня:

— Уезжай!

— Ни за что! — вырвалось у меня.

— У-у -ез-жаа-й…

Он захрипел, не закончив фразу, снова впал в бредовое состояние и заговорил быстро-быстро. Я прислушался — последние его слова звучали на идиш... Через несколько минут его не стало.