Хлебников, пожалуй, самый таинственный и непознанный до сих пор поэт 20 столетия.

Самое загадочное в Хлебникове то, что у него нет поэтических прародителей в истории русской поэзии. Он вырос не из Пушкина и не из Баратынского. Он был человеком необычайным, необыкновенным, ни на кого не похожим. Об этом свидетельствуют все знавшие Хлебникова.

Писать о поэзии Хлебникова я не имею никакого права и в этих заметках преследую лишь цель рассказать о кратком пребывании Велимира Хлебникова в моем городе. Единственным письменным источником является статья литературоведа Ильи Березарка, опубликованная более 40 лет назад в журнале «Звезда», а затем воспроизведенная в книге «Штрихи и встречи», ставшей уже давно библиографической редкостью.

Илья Боpисович Березарк (1897-1981), кpитик, театpовед, уpоженец Ростова. Hастоящая фамилия Рысс. В 1921 году окончил юридический факультет Донского университета. Литературную деятельность начал как поэт. Вместе с Ниной Грацианской, о которой я писал в своей статье «Мандельштам в Ростове-на-Дону» и другими молодыми ростовскими поэтами принимал участие в ряде поэтических сборников.В 20-30-е годы активно сотpудничал в газетах и жуpналах Ростова, Москвы и Ленингpада. Работал сотpудником отдела культуpы газеты "Молот".

Вот, что пишет в своих воспоминаниях Илья Березарк: «Я познакомился с Хлебниковым при очень необычных обстоятельствах. Летом и осенью 1920 года в Ростове-на-Дону работало так называемое «Кафе поэтов». Организовал его ловкий литературный авантюрист Рюрик Рок (здесь Илья Борисович слукавил, конечно Рок не авантюрист, а очень талантливый и самобытный поэт-Л.С.), именовавший себя вождем «ничевоков».

Справка: НИЧЕВОКИ

Московская группа «ничевоков» (существовала около двух лет в 1920 и 1921 гг.) была российским отголоском известной европейской группировки дадаистов (дадаизм возник во время Первой мировой войны в 1916 году в нейтральной Швейцарии, в Цюрихе, после войны центр движения переместился в Париж, а в 1921 году основная часть дадаистов влилась в новую, куда более влиятельную группировку сюрреалистов). Смысл дадаистского движения - на абсурд войны ответить таким же абсурдом искусства. Отсюда эпатаж, скандалы, эстетика безобразного и дисгармоничного. Русские ничевоки смогли издать два небольших альманаха - «Вам» (М., изд. «Хобо», 1920, 20 стр., под ред. Л. Сухаребского) и «Собачий ящик», или Труды Творческого бюро Ничевоков в течение 1920-1921 гг. Под ред. Главного секретаря Творничбюро С. Садикова, вып. 1 (М., изд. «Хобо», 1921, 16 с.). В состав группы входили Рюрик Рок, Лазарь Сухаребский, Аэций Ранов, Сергей Садиков, Елена Николаева, Сусанна Map, Олег Эрберг, Борис Земенков и М. Агабабов. Из этого большого списка остались в литературе имена Бориса Земенкова, ставшего позднее известным москвоведом, и Сусанны Map (наст. фамилия - Чалхушьян, 1900-1965), создавшей много поэтических переводов с английского, польского и других языков. О Рюрике Роке известно, что он после 1921 г. эмигрировал в Западную Европу.

 

МАНИФЕСТ ОТ НИЧЕВОКОВ

Заунывно тянутся в воздухе похоронные звуки медного колокола, медленно колышется под печальный трезвон по дороге Жизни, покрытой пылью и усыпанной терниями мрачный катафалк смерти, на котором лежит сухой, бессочный, желтый труп поэзии в выданном по купону широкого потребления, наскоро сколоченном гробу эпох. Позади плетутся, ковыляют, молча пережевывая слезы, седые старички, ветераны и инвалиды поэзии, шатая старческими дрожащими, ослабленными членами, сзади шамкают ногами дерзкие из дерзких умершей поэзии: футуристы всех мастей, имажисты, экспрессионисты - группы, группки, группики.

И только вдали смотрим на это мы, ничевоки, ставящие диагноз паралича и констатирующие с математической точностью летальный исход.

О, великий поэт, гигант и титан, последний борец из бывшей армии славных, Вадим Шершеневич, радуйся и передай твою радость своему другу, автору высокочтимой «Магдалины» Мариенгофу, шепни на ухо Есенину о том, что ни тебе, ни твоим потомкам не придется:

Вадим Шершеневич пред толпой безликой

Выжимает, кик атлет, стопудовую гирю моей головы.

Вам, написавшим собрание поэз «Мы», мы вручаем свой манифест.

Читайте и подписывайтесь.

У свежевырытой могилы стал мрачный кортеж смерти, и гулко и тупо стучат влажные комья глины об осиновую крышку гроба эпох. Эфир впитывает звуки и поглощает, а Жизнь, дающая солнце, льет свои живительные лучи на прекрасную трехмерность пространства.

От лица ничевоков президиум: М. АГАБАБОВ. А. РАНОВ. Л. СУХАРЕБСКИЙ.

1920

 

ДЕКРЕТ О НИЧЕВОКАХ ПОЭЗИИ

Именем Революции Духа объявляем:

1. Всякая поэзия, не дающая индивидуального подхода творца, не определяющая особого, только субъекту свойственного мировоззрения и мироощущения, не оперирующая с внутренним смыслом явлений и вещей (смысл - ничего с точки зрения и материи) как рассматриваемого объекта, так и слова в данный момент времени - с сего августа 1920 года Аннулируется.

2. Лица, замеченные в распространении аннулированных знаков поэзии или в подделке знаков Ничпоэзии (Ничевоческой Поэзии), подлежат суду Революционного Трибунала Ничевоков, в составе: Бориса Земенкова, Рюрика Рока и Сергея Садикова.

3. Пора принудительно очистить поэзию от традиционного и кустарно-поэтического навозного элемента жизни во имя коллективизации объема тварности мирового начала и Личины Ничего. Начала сего для материалистов и шаблонных идеалистов не существует: оно для них - ничего. Мы - первые подымаем кирпичи восстания за Ничего.

Мы ничевоки.

4. Фокус современного кризиса явлений мира и мироощущений Ничевоком прояснен: кризис - в нас, в духе нашем. В поэтпроизведениях кризис этот разрешается истончением образа, метра, ритма, инструментовки, концовки. (Единственное пока что жизненное течение в поэзии - имажинизм нами принимается как частичный метод). Истончение сведет искусство на нет, уничтожит его: приведет к ничего и в Ничего. Наша цель: истончение поэтпроизведения во имя Ничего. На словесной канве вышить восприятия тождества и прозрения мира, его образа, цвета, запаха, вкуса и т. д.

Итак, истоки Всего - из Ничего. Средство изобразительности путем ряда n+1 (где n = элементы изобразительности до данного момента времени, а 1 = средство новой изобразительности) - привести к равенству: n+1=бесконечность, т. е. - Ничего: цель бесконечности = Ничего. Отсюда:

5. В поэзии ничего нет; только - Ничевоки.

6. Жизнь идет к осуществлению наших лозунгов:

Ничего не пишите!

Ничего не читайте!

Ничего не говорите!

Ничего не печатайте!

Ростов н/Д. Августа 1920 года.

Творничбюро: Сусанна MAP, Елена НИКОЛАЕВА, Аэций РАНОВ, Рюрик РОК, Олег ЭРБЕРГ.

Главный секретарь: Сергей САДИКОВ.

Настоящий декрет 17-го апреля 1921 года подписан в Москве экспрессионистом Борисом Земенковым, перешедшим в Российское Становище Ничевоков и вошедшим в состав Творничбюро.

 

 

Ему удалось раздобыть у Луначарского бумажку о том, что нарком просвещения сочувствует деятельности «Союза поэтов» и предлагает местным властям оказывать ему всяческое содействие. Умело используя эту «чудодейственную» бумажку, Рюрик Рок организовал литературное кафе в помещении некогда популярного ресторана-подвала, стены которого были теперь пестро расписаны «левыми» художниками.(здание на углу Большой Садовой и Газетного переулка сохранилось, долгие годы в помещении, которое описывает автор располагался и расположен ныне общественный туалет, в 80-е годы в нем проходила знаменитая «туалетная» выставка ростовских художников-авангардистов, которую с успехом разогнала милиция и КГБ,сейчас кстати часть туалета реконструирована и отдана под бар «Кристалл»(неисповедимы пути Господни!!!-Л.С.))

Кафе было всегда переполнено. Здесь можно было сравнительно вкусно поесть (хозяйственной частью ведал опытный «спец» — бывший хозяин ресторана) да и послушать недурную концертную программу. Кроме местных поэтов здесь выступали актеры, певцы, музыканты.

Вот в это кафе однажды кто-то позвонил и сообщил, что на ростовском вокзале среди беспризорных якобы находится известный поэт-футурист Хлебников. Все попытки добиться, кто это звонил, остались тщетными. Сообщение было крайне неясным: можно было предположить, что это обман, розыгрыш.

Тем не менее автор этих строк и популярный в те дня в Ростове поэт Олег Эрберг, (впоследствие востоковед, работник советских консульств в Иране и в Афганистане, выпустивший интересные «Афганские рассказы») отправились на вокзал искать Хлебникова.

Мне пришлось ранее слышать выступление Хлебникова в московском кафе футуристов (в 1917) году. Читал он невнятно и тихо. Мне запомнились только замечательные глаза неповторимой синевы.

Эрберг никогда не видел Хлебникова, но у него хранился большой фотографический портрет поэта. Мы, конечно, захватили его с собой.

Надо сказать, что оба мы не очень верили в успех этой «экспедиции». Но, к нашей радости, мы нашли Хлебникова сравнительно скоро и легко.

В углу одного из вокзальных залов, на груде досок мирно спал какой-то человек. Одет он был почти как нищий, но лицо его казалось очень интеллигентным, приветливым, светлым.

«Ура!.. Это Хлебников!» — закричал Эрберг, смотря на фотографию. Я проявил некоторый скептицизм. «Пусть он откроет глаза. Только тогда я буду уверен…»

Мы растормошили спящего, и тут я убедился, что Эрберг был прав.

Хлебников не верил, что мы специально прибыли его искать. Он никак не мог понять, откуда попала к Эрбергу его фотография и почему какое-то ростовское кафе им интересуется. Кто мог звонить — он не знал. Он прибыл в Ростов только час назад, ни с кем здесь не был знаком, даже ни с кем не разговаривал. Пришел он пешком из Харькова по шпалам. Были в дороге и привычные для странствований Хлебникова приключения.

Где-то, еще на Украине, он был арестован. Один из работников местного ЧК оказался любителем поэзии и долго не верил, что странный бродяга и поэт Хлебников — одно и то же лицо. Хлебникову пришлось прочесть стихи. После этого его отпустили (никаких документов, удостоверяющих личность, у него не было).

На станции Матвеев Курган, когда Хлебников спал на земле, у него украли мешок, где были рукописи его стихов и математических изысканий. Эрберг ужаснулся. Но Хлебников проявил чрезвычайное равнодушие и спокойствие. Подобные неприятности случались с ним неоднократно. В мешке вместе с рукописями были хлеб и сало, и, надо думать, вор особенно не интересовался ни поэзией, ни математикой.

Торжественно на извозчике мы доставили Хлебникова в кафе поэтов. Но тут выяснилось, что нам не верят наши товарищи — ростовские поэты. Слишком уж не соответствовал внешний облик Хлебникова их представлению об известном поэте. К тому же Эрберг в то время был прославлен своими мистификациями.

Рюрик Рок и администратор кафе, старый театральный делец Гутников, пригласили Хлебникова в кабинет «для установления личности». Через несколько минут Рок вышел из кабинета и торжественно возгласил:

— Сомнений быть не может. Это — Хлебников!

Выступления Хлебникова должны были украсить афишу литературного кафе. Но как выпустить его на эстраду? Надо было его приодеть. Пока в дирекции кафе обсуждался этот вопрос, Эрберг без приглашения вышел на эстраду и сообщил публике, что в Ростов приехал «великий поэт-футурист Хлебников». Публика восторженно зааплодировала. Пришлось выпускать Хлебникова тотчас же, не дожидаясь торжественного его «облачения». Он прочел несколько стихов, прочел очень тихо, так, что почти ничего не было слышно. Раздались свистки. Решили, что это какой-то обман.

Я пригласил Хлебникова переночевать у меня, а затем он прожил здесь свыше недели. Конечно, окружающие были несколько напуганы. В квартире появился какой-то незнакомый бродяга. Но Хлебников оказался исключительно вежливым, даже галантным и скоро очаровал всех.

Только раз одна из моих теток застала его за странным занятием: он перевернул шкаф и соединил его углы случайно оказавшимися в ящике под столом старыми елочными гирляндами. Оказывается, Хлебников решал какие-то свои сложные математические задачи. С точки зрения обывательской, это был, конечно, недопустимый поступок, но Хлебников так сердечно улыбнулся и так мило извинился, что сразу был прощен. Удивительно, как люди бесконечно далекие от поэзии, понимали, что это человек необыкновенный.

Мне удалось наблюдать процесс работы Хлебникова. Работал он почти беспрерывно. Обычно он устно обыгрывал какое-нибудь полюбившееся ему слово. Я помню, что в то время ему понравилось слово «ландо», и он много повторял его с разными интонациями. Запись стихов, по-видимому, занимала последнее по времени место в его поэтической работе. Он и потом говорил мне, что любит улавливать слово «на слух».

По вечерам мне иногда удавалось (он шел на это неохотно) вести с Хлебниковым творческие беседы; порой, уже ночью, когда все кругом спали, он говорил много и интересно.

Хлебников считал, что каждое слово должно быть «откатано и проверено» (кажется, это точные его слова). Он считал, что мы не до конца понимаем сущность слов. В живой речи слово неорганизованно, случайно. Поэт должен открыть его первоисточник, его основу, и к этому он стремится всю жизнь. Задача эта необычайно трудна, но он всегда будет стараться ее разрешить.

Недаром Маяковский называл его «Колумбом поэтических материков».

Хлебников хорошо знал и филологию, и историю языка. Но он с большой досадой и с горестью вспоминал о том, что прославленный итальянский футурист Маринетти назвал его когда-то «архаистом». «Я его, может, прощаю, оттого что он иностранец и в русском языке ничего не смыслит, а для меня важно не прошлое, а будущее слова», — говорил Хлебников. Он рассматривал каждое слово в его историческом развитии; меня поражало, что Хлебников относится к слову, особенно новому, неожиданному, с особым почтением, с уважением, как отностися к живому человеку, очень достойному и мудрому.

Хлебников работал не только над стихом, но и занимался математическими изысканиями. Цифры, как и слова, были его постоянными друзьями, его любимыми собеседниками.

Если Хлебников-поэт еще не до конца прочитан и разгадан, то совсем загадочен образ Хлебникова-математика. Его математические труды в большинстве своем не изданы и в значительной мере утеряны. Обычно считается, что математические опыты Хлебникова — чистейшей воды мистика. Такие представления возникли, по-видимому, вследствии того, что когда-то, еще в дореволюционные годы, он иногда вытался при помощи чисел предсказывать исторические события. Мне никогда не приходилось слышать от Хлебникова подобных предсказаний. По-видимому, он пытался заниматься этим в далеком прошлом и уже позабыл об этом. Хлебников говорил мне, что он стремится раскрыть подлинную сущность слова, что мы недостаточно учитываем возможности математики, ее место и значение в жизни, в развитии наук. Сейчас сохранившимися математическими рукописями Хлебникова заинтересовались не только математики, но и кибернетики. Насколько значительны эти рукописи выяснится, вероятно, в будущем.

Хлебников мне говорил, что по его мнению, поэзия и математика тесно связаны между собой, что об этом когда-то, в прошлом люди знали, и он теперь пытается установить эту давно утерянную связь.

Мне хочется здесь отметить, что Хлебников не был дилетантом в области математики. Он учился на физико-математическом факультете Казанского университета, и его статьи по вопросам математики и других точных наук появились в печати за несколько лет до первых напечатанных его стихов.

Хлебников был щедр, может быть слишком щедр. За своими рукописями он не следил, разбрасывал из в беспорядке, часто терял (сколько, наверное утеряно интересных его стихов!).

Мне удалось показать некоторые математические рукописи Хлебникова моему знакомому, старому профессору Ростовского университета М.Болховскому. Имя Хлебникова как поэта ему не было знакомо. Внимательно прочитав рукописи, он сказал:

— Это, если хотите, по своему гениально. Так может раскрывать математические проблемы только настоящий поэт.

…Выступая в ростовском каже поэтов, он оделся в обыкновенный (черные брюки, френч) костюм. К своему удивлению, я заметил, что он внешне несколько поблек, частично исчезло что-то свое, хлебниковское, неповторимое. Конечно, этот человвек исключительной духовной красоты не мог нарочито красоваться в своих живописных лохмотьях. Но костюм, как выяснилось, сшитый самим Хлебниковым из мешковины, больше подходил ему, недаром часто после выступления Хлебников спешил освободиться от парадной формы и принять свой прежний облик. Мне он говорил, что так чувствует себя «свободней».

Надо помнить, что в то время многие трудовые интеллигенты воспринимали революцию как своеобразное освобождение от старого быта, от всех условностей старой жизни. У Хлебникова это приняло крайние формы, но было для него органичным.

Маяковский называл его «мучеником за поэтическую идею». Но сознательного мученичества у него, мне кажется, не было; он радостно принимал новую жизнь, радовался ей и, наверное, удивился бы, если бы его при жизни назвали «мучеником». И характерно, что если многие друзья Хлебникова не раз указывали на его тяжелое положение и добивались изменения условий его жизни (Маяковский говорил об этом на даже в своем выступлении на III съезде работников искусств в 1921 году), то сам Хлебников никогда ни устно, ни письменно не жаловался на свою судьбу. По крайней мере, нигде — ни в рукописях, ни в воспоминаниях — мы не находим таких жалоб. Имеются сведения, что Хлебников, встретившись с Луначарским, не только ничего у него не просил, но и отверг предложенную помощь наркома. Он сам избрал такой образ жизни и отказывался не только от всякого рода благотворительности и даров (это он ненавидел), но и от законного авторского гонорара. Так, в Ростове, он наотрез отказался принять гонорар за постановку его произведения «Ошибка смерти».

Постановка этой пьесы была осуществлена в том же ростовском «кафе поэтов» силами молодого ростовского театра студийного типа, который назывался «Театральной мастерской».( о театре и режиссере Надеждове смотри в моей статье «Гумилев в Ростове-на-Дону»-Л.С.)

Я помню, как режиссер спектакля требовал у Хлебникова каких-то разъяснений по ходу действия пьесы, а Хлебников отказывался объяснять, отказывался очень вежливо, со своей очаровательной улыбкой. Мне он потом говорил, что это слишком трудная задача для поэта — толкование своих произведений. Пусь этим занимаются комментаторы, режиссеры, критики, но только не сам поэт.

И в Ростове постановка пьесы шла в присутствии поэта, но без его непосредственного участия.

Сценка Хлебникова «Ошибка смерти» превратилась в своеобразный «гиньоль». В кафе между столиками ходила барышня Смерть в соответствующем условном одеянии, в руке она держала шамберьер — большой хлыст, которым в цирке укрощают лошадей. За столиками среди зрителей сидели двенадцать ее гостей в причудливых полумасках. Конечно, сценическое раскрытие пьесы было не особенно глубоким, но все же спектакль был интересен как первый, кажется, опыт театрального воплощения драматических произведений Хлебникова (только через несколько лет его пьеса «Зангези» была поставлена в Петрограде художником Татлиным).

В день спектакля подвал поэтов был украшен большим портретом Хлебникова (автором его был талантливый художник М.Кац). Следует отметить, что роль одного из гостей в этом спектакле играл молодой актер «театральной мастерской» — Евгений Львович Шварц.

Хлебников перешел от меня жить к другим товарищам — ростовским поэтам. Так было заранее условлено. Но исчез он из города так же неожиданно, как и появился. Ушел тоже пешком, не сказав никому не слова. Я не думаю, чтобы он был особенно обижен на ростовцев(в начале 20 века так называли ростовчан), которые отнеслись к нему внимательно, старались по мере сил и умения популяризовать его творчество. Может быть, его даже тяготило излишнее к нему внимание. К тому же он, по-видимому, хотел избежать всяких торжественных проводов и, вероятно, опасался, что его будут удерживать, упрашивать остаться…..»

Итак мы выяснили, что летом 1920 года в результате бесконечных скитаний по России, судьба занесла Велимира Хлебникова в Ростов-на-Дону, здесь он прожил недолго и насколько можно понять это были не самые худшие дни этого загадочного и странного русского поэта.