ВРЕМЕНА ГОДА

 

 

О, как часто наши пристрастия оказываются следствием дурных обстоятельств! И тогда мы принимаем за изъявление чувств то, что на самом деле есть всего лишь отголосок печальной необходимости. Вот как же не любить русским быстрой езды, если позволяет она сократить дорожные трудности, коими так известно наше отечество? Ведь ладно бы, дороги были плохими, так еще и средства передвижения отвратительные. Да, многим, многим нашим согражданам испортили путевые впечатления разваливающиеся на ухабах повозки, увязающие в снегах сани, ненадежные авто и некомфортабельные теплоходы. Вот потому-то и торопятся, стараются сократить и поэтому жаждут скорости, дабы скорее избавиться и преодолеть. И там, где вкушающий комфорт иностранец может позволить себе медлить и смаковать, мы мчимся, поскольку промедление продлевает неудобства.

Но уж всякий, кто путешествовал, определенно скажет вам, что хуже российских поездов не бывает ничего. И ни один избалованный иностранец не поймет российского вояжера, пока сам не вкусит российской железнодорожной пытки. Не помотается в тесных вагонах, напоминающих летом раскаленные печи, а зимой - гигантские холодильники. Не получит клаустрофобию в купе, заставляющих пассажиров одновременно задыхаться от духоты и страдать от губительных сквозняков. Не промучается без сна на полках, слишком жестких и узких для живых тел. Не удивится брезгливо влажной приютской постели. Не потеряет на секунду сознание в унизительном ватерклозете. А испытав все это на себе, уже не будет удивляться тому, почему так мало среди наших соотечественников любителей неторопливо объезжать российские красоты и достопримечательности. И поймет, отчего почти каждый в нашей стране крепко задумывается, прежде, чем купить железнодорожный билет. Зато безмерно удивится, узнав, что встречаются у нас одержимые, готовые заплатить подобной семидневной поездкой за счастье увидеть долгожданное теплое море.

Так, или примерно так, думал, подходя к перрону, один из тех, кто вот-вот должен был отправиться в путь Поездка не обещала быть приятной. Июльская жара грозила непременной вагонной душегубкой. Вагон был прицепной, а значит, наихудший. Да к тому же, кто-то беззаботный составил расписание так, что выехать предстояло утром, а затем трястись по жаре часов десять, останавливаясь даже на таких полустанках, на которых никто и никогда не сходил, а уж, тем более, не садился. Ах, если б уезжать вечером! Тогда каждый мог бы сразу кинуться в тяжелый, но все-таки спасительный сон, не обременяя себя разговорами с такими же, как сам, страдальцами, а наутро проснуться и сразу собирать вещи, с надеждой поглядывая в окно, подсчитывая минуты до прибытия. Но куда деваться – дела, да к тому же лето, и любой билет воспринимается подарком судьбы, а уж капризничать не нам, не приучены.

И словно для того, чтобы окончательно все испортить, компания в купе подобралась на редкость неподходящая. С первого взгляда можно было определить, что у людей, собравшихся в тесном помещении и обреченных вместе провести целый день своей единственной и не такой уж длинной жизни, нет ничего общего. Они зашли почти одновременно. Маленький, скромно одетый старичок с большой корзиной и неправдоподобно старым чемоданишком. Мужчина лет сорока в приличном сером костюме, удивительно неподходящим для погоды, с портфелем и пачкой свежих газет в руках. Элегантная молодая дама с дорогим кожаным саквояжем и хорошенькой сумочкой. И совсем молоденький худенький парнишка с рюкзаком и плеером.

Вошедшие поздоровались, быстро разместились, разложили багаж по полкам и ящикам, перетерпели визит собравшего билеты проводника, дружно отказались от чая и основательно замолчали.

- Да, - решил старичок, - с попутчиками моими путь долгим покажется.

Жил он давно и понимал, что надо ценить каждый свой день, которых и осталось-то, возможно, совсем немного. И был уверен, что всегда можно хоть чуточку улучшить жизнь, сделав что-нибудь полезное и приятное для себя и других. И знал, что дорогу чрезвычайно украшает правильно заданный неторопливый разговор, помогающий скоротать время и даже получить некоторую толику человеческого тепла. Но сегодня милой его сердцу беседы ничего не предвещало.

Старичок потихоньку рассмотрел даму. Холеная, интересная, равнодушная, она смотрела в окно на залитую солнцем степь и явно не нуждалась в общении.

- Красивая женщина, - подумал он печально, - разве я могу ее чем-нибудь заинтересовать?

Паренек надел наушники и отодвинулся от окна в самый угол. Мужчина в костюме шелестел газетой. Густое молчание повисло в купе, и старичок совсем загрустил.

-Нет, читать это невозможно, - вдруг громко сказал мужчина. – просто стыдно читать такую чушь. Свобода свободой, но глупость-то хоть как-то надо ограничивать.

Женщина отвела взгляд от окна, и глаза у нее оказались на удивление веселыми и живыми. А старичок, словно нечаянному подарку, обрадовался словам мужчины, и заторопился поддержать затеплившийся разговор:

- Да я уж который год ни одной газеты не выписываю. Раньше в них ничего прочесть было нельзя, а теперь пишут то, что читать нет никакой мочи. Вот и наши местные газеты все такие же.

И испугавшись, что беседа закончится, постарался задать беспроигрышный вопрос:

- Вы сами-то из Желтогорска?

- Я там родился и вырос, а сейчас живу в Москве, - ответил мужчина.

- А я всю жизнь прожила, - с неожиданной охотой включилась в разговор дама. – И город наш очень люблю.

- Ну, а я уж восьмой десяток в нем живу, и премного доволен, - сказал старик. – А что, город наш южный, лето жаркое, фрукты-овощи свои, но в то же время тихо, не курорт, отдыхающие не одолевают. И опять же, река, красота и благодать.

Все посмотрели на паренька. Тот понял, что отмолчаться не удастся, снял наушники и сказал высоким, очень звонким голосом.

- А я к бабушке еду на каникулы, а вообще живу в Зареченске.

И видя недоумение на лицах спутников, звонко рассмеялся. И все засмеялись, потому что поняли, что вовсе не парень это, а девушка, хорошенькая и молоденькая, только очень коротко стриженная и в нелепой бесформенной одежде, которая, наверняка скрывает стройную девичью фигурку. И рассмотрели, что у нее персиковые щеки, пушистые ресницы и изящные пальчики. И удивились, как могли сразу этого не заметить

- Вы не первые путаете, - сказала девушка. – Но я не обижаюсь, у меня стиль такой. А главное – я косметику не люблю, это всех и вводит в заблуждение. А мне не нравится мазать губы салом, пачкать ресницы черной дрянью и посыпать щеки рисовой мукой. Да и придурки всякие так меньше лезут.

- Да вам грешно краситься, - покачала головой дама. – На щеках розы, ресницы вон какие. Чем дольше женщине удается прожить с собственным лицом, тем лучше. А вот одеждой вы, конечно, фигуру, скрываете.

- Да нет, я не всегда так хожу, но в дорогу удобно, не мнется, не пачкается. А вас я на вокзале видела, вы с нашим преподавателем прощались.

Дама слегка смутилась:

- Да, это мой старый друг.

- Вот видите, - сказал мужчина, подальше откладывая газеты, – вы подтверждаете мою теорию. Мир слишком тесен, и в поездах непременно встречаешь людей, с которыми связан общими знакомствами. Кстати, позвольте представиться: Владимир Сергеевич, работаю на телевидении.

И он выжидающе посмотрел на даму.

- Леокадия Петровна, можно просто Леокадия.

- Тезки значит, - сказал старик.

Дама улыбнулась.

- Да нет, я в том смысле, что тоже Петрович, Андрей Петрович, бывший учитель, а теперь на пенсии, так сказать, на покое.

- Настя, - представилась девушка, и добавила, обращаясь к даме: - А вы, наверное, актриса?

- Почему вы так решили? Нет, что вы, я работаю реставратором в нашем музее.

- А я учусь в экономическом, перешла на второй курс.

- Ну что ж, - рассудил старичок. – Раз мы познакомились, предлагаю позавтракать, а то путь неблизкий. Да и жара скоро начнется, испортится еда, будет жалко. Как вы на это смотрите?

- Да, самое время, одиннадцатый час уже, - согласился Владимир Сергеевич.

И все дружно засуетились, достали припасы, а Владимир Сергеевич отправился за чаем. Несмотря на жару, еды оказалось слишком много, но Леокадия заставила всех убрать лишнее, оставила то, что следует съесть в первую очередь, постелила нарядную салфетку, умелой рукой накрыла крохотный стол, так что все оказалось на своих местах и в большом порядке. В согласии и с удовольствием позавтракали, убрали со стола и, уже не стесняясь друг друга, расположились поудобнее. И, как это часто случается в дороге, были готовы поговорить о том, о чем некогда и незачем разговаривать дома, и рассказать случайным попутчикам то, чего не расскажешь близким знакомым. Все теперь зависело только от того, какой тон будет задан беседе и о чем пойдет речь.

- Я лето, несмотря на жару, очень люблю, - начал Андрей Петрович. – Летом жизнь ярче, интереснее: солнце, лес, степь, река, дары природы – красотища! Да и жара бывает не всегда, вон, прошлый год был какой замечательный.

Телевизионщик решил, что тема многообещающая и сворачивать с нее не стал:

- А по мне ничего нет прекраснее весны. Все просто на глазах меняется, оживает, растет и благоухает. И от этого в тебе самом происходит такой удивительный подъем, что начинаешь думать: вот она какая жизнь, надо вкушать ее, радоваться каждому дню, ничего не пропускать, ни одного солнечного лучика, ни одной капельки дождя. Потому что все на пользу и все в радость.

-Самое лучшее время года - это осень, - сказала Настя, щурясь от яркого света. – Лето и зима одноцветные, а осень разная. Сначала пестрая, яркая, а потом однотонная, но такая стильная. Я даже не знаю, что лучше. Иногда смотришь – такое разноцветье, думаешь, что красивее и быть ничего не может. А недели через две все становится одинаковым, серым, но так даже лучше. Пойдет меленький дождик – и грустно так стучит по окну, хочется завернуться в плед, устроиться на диване и слушать шум этот тихий. Мило так, уютно. А потом солнце выглянет, и на фоне неба прорисовывается каждая ветка. Если снизу долго смотреть на голые ветви, даже голова может закружиться

- А зима, разве зима вам не нравится? Выпадет снег – и сердце замирает от этой белизны, тишины и благодати. Ступать боязно, так все мягко, нежно и чисто. А деревья когда в инее стоят? Просто умопомрачительно красиво, - обвела всех черными глазами. Леокадия - Зиму почему-то связывают со смертью, с концом, а мне она кажется началом. Для меня она моложе весны, потому что таит предчувствие, предвкушение того, что все вот-вот снова возродится. Зима вовсе не старуха, а младенец, у которого все еще впереди.

- Но, согласитесь, что зимой жизнь все-таки замирает, - возразил Владимир Сергеевич, явно любуясь женщиной. - Да и человек пережидает до тепла и весны. А весной начинают происходить разные события, ну, хотя бы влюбленности и романы, и чаще случается все необыкновенное и удивительное.

- Тут я с вами не соглашусь, - сказал Андрей Петрович, уже окончательно уверившийся в том, что разговор состоится и будет очень интересным. - Лето – самое богатое на приключения время. Зимой работа-дом, дом-работа, весной человек слаб и беспомощен после зимы. А вот летом набирается сил и пускается во всякие авантюры и поиски.

А Настя окончательно разделила мнения:

- Нет, все-таки больше всего важных событий происходит осенью. Летом люди разъезжаются, каждый сам по себе. Живут, словно играют, как бы понарошку. Занимаются необязательными делами, заводят случайные знакомства, оказываются в чужих городах. А осенью, соскучившись, возвращаются домой к своей настоящей жизни. Занятия в школах и институтах осенью начинаются, свадьбы осенью принято играть. Даже дней рождения осенью больше, у меня тоже осенью.

- Зато зима – время чудес, тайн и неожиданностей, - мечтательно сказала Леокадия.

- Вы хотите сказать, что весной чудес не бывает? – улыбнулся Владимир Сергеевич.

- Бывают, конечно, но реже.

- А летом?

- Лето чересчур практично и суетно: урожай, отдых, загар, витамины, забота о теле - все очень просто и неинтересно. Летом не до чудес, потому что человек слишком занят собой, а чудо требует внимания к миру.

- А что вы, простите, понимаете под чудом? – поинтересовался Андрей Петрович.

- Чудо – это схождение неведомого в реальность, - Леокадия давно сформулировала это для себя, но произнесла впервые.

- Значит, она этим интересуется, - подумал Владимир Сергеевич. – Ну, что же, расскажем ей о чуде.

- Скажите, ну а в принципе, все согласны, что чудеса в жизни случаются? – спросил старик.

- Несомненно, - ответила Леокадия .

- Пожалуй, - в голосе мужчины уверенности не было.

- Да, - кивнула Настя.

- Ну, а я за свою жизнь всяких чудес насмотрелся.

- Мне в голову пришла одна мысль, - произнес Владимир Сергеевич задумчиво. - Конечно, невероятное происходит в любое время года, с этим не поспоришь. Но так уж получилось, что у каждого из нас сложилось свое представление о том, какой сезон богаче чудесами. Доказать ничего никто из нас не сможет, да и какие тут могут быть доказательства. А вот рассказать что-нибудь интересное, так сказать, проиллюстрировать собственную позицию, может каждый. Мне вот припомнилась одна любопытная весенняя история. И каждый пусть расскажет всем что-нибудь удивительное о своем времени года. А потом попытаемся решить, чей рассказ интереснее. Заодно и время скоротаем. Надоели все эти сплетни о политике и ценах, давайте хоть раз позволим себе настоящую беседу.

- А что, времени у нас предостаточно, - посмотрел на часы Андрей Петрович. – Ехать еще почти восемь часов.

- Прекрасная идея, - одобрила Леокадия.

И Настя: обрадовалась

- Классно!

- Только давайте будем беспристрастными в своих оценках.

- Где это вы видели, молодой человек, беспристрастных людей? – улыбнулся старик

- Тогда, чур не врать.

- Я врать не обучен, даже сочинить ничего не могу, рассказываю только то, что сам видел.

- У меня фантазия очень богатая, - кокетливо подняла брови Леокадия, - но обещаю, что на этот раз расскажу чистую правду.

- Мне, конечно, привирать часто приходится, но всегда по делам службы, а в нормальной жизни – ни-ни, - уверил всех сам затейник.

- А я вообще никогда не вру, даже родителям, - посмотрела на всех Настя огромными голубыми глазами.

- Так кто начнет?

- Вы предложили, вам и начинать, - любезно склонил голову старик.

- Никто не возражает? Ну, тогда слушайте.

 

 

Майская ночь

 

Апрель баловал дождями, а первый день мая засиял, заискрился, заблагоухал, так что сразу стало ясно: все состоится и праздник будет. День предстоял долгий, и Афанасий Иванович проснулся чуть свет, порадовался намечающемуся солнцу, полежал, вспоминая.

Тогда, четверть века назад, на майскую демонстрацию ходили не по политическим убеждениям, а для того чтобы еще раз приобщиться к государственной незыблемой мощи и почувствовать, как надежно и устойчиво устроена родная страна. Ну, и повеселиться, конечно, приятно провести время. Даже студентам нравилось. Сначала, пока через весь город шли к площади, заходили в подворотни, попивали дешевое яблочное винцо прямо из бутылок, знакомились с девушками. Потом, после демонстрации отправлялись большими компаниями к кому-нибудь домой, а там уж веселье иногда до утра. Люди постарше, посолиднее, чинно шли колоннами, издалека махали флажками знакомым, которых и видели-то только раз в год, на майские. А уж потом, слегка устав и нагуляв отменный аппетит, домой, к праздничному столу, где все чин чином, чтобы в грязь лицом не ударить перед гостями, если кто придет. А. в гости ходили без приглашения, просто шли мимо и заглядывали на огонек. Это сейчас ни к кому просто так не придешь, дальше прихожей не пустят, а тогда все было запросто, даже и ночевать оставляли. И обязательно цвели яблони и черемуха, окутывая город ароматами. И на всех углах начинали продавать газированную воду, вещающую о лете и приближающейся жаре, и копеечные очень вкусные пирожки. Благодать! Даже если дождик, благодать!

Ни о какой такой политике Афанасий Иванович тогда и не думал, просто жил и все. По будням ходил на завод, по субботам в баню, а уж в воскресенье непременно на базар. Только идти надо спозаранку, лениться нельзя, а то другие самый лакомый товар уведут. Летом, само собой, покупал огурчики-помидорчики, блестящие, отмытые, прямо с грядки, пряно пахнущие свежей ботвой. Стрельчатый лучок-чесночок, кудрявую петрушечку, укропчик, но не любой, а особого сорта, самый душистый, это надо уметь выбрать. Яблоки, розовые, сочные, хрусткие, никакие импортные с ними не сравнятся. Нежнейшую малину, только в туеске или пластмассовом ведерке, в пакете не донесешь, истечет соком, превратится в кашу. Вишню, если на компот, то расплетку, а поесть – так владимировку. Ну, а уж коли повезет – так и грибочки: подберезовики, лисички, маслята, липкие, в еловой хвое. Кто пробовал маслята, шампиньоны эти безвкусные и в рот не возьмет. А то и рыбка попадалась, еще трепещущая, сладкая, ум отъешь. Ну, а уж осенью он выбирал отменный вилок капусты, морковки поярче, славный кусок грудинки и приличный шматок свинины, а затем по ноябрьскому морозцу возвращался домой, с удовольствием вдыхая сладкий холодный воздух. Мечтал о том, как сейчас войдет в знакомое тепло и вкусно выпьет первую стопку, да закусит балтийской селедочкой в кольцах фиолетового кубанского лука. А потом будет присматривать за женой, чтобы щи получились такие, как он любит, густые, жаркие, и непременно из двух сортов мяса. А сейчас разве нормальные щи сваришь? Они, считай, минимум в три с лишним сотни обойдутся. Золотые получатся щи.

Отличное было время, понятное и надежное. Без работы сидели только уж совсем никчемные людишки, даже алкоголиков не выгоняли, перевоспитывали. Это еще надо было очень постараться, что остаться без работы. Зарплата пятого и двадцатого, хоть конец света, хоть марсиане. Если что серьезное купить, холодильник там или стиральную машину, жене пальто с норкой - так пожалуйте, кредит. А так денег хватало, даже откладывали. И завидовать было некому, все жили одинаково, просто и у людей на виду. Так что бороться было не за что и не с кем.

Теперь все иначе, классовая борьба, проклятые капиталисты совсем на шею сели. Молодежи все равно, но он, Афанасий Иванович, терпеть не стал, вступил в партию, а теперь вот возглавляет районную организацию. Ответственность, конечно, большая, но зато жизнь интересная, кипучая. Сегодня с утра на демонстрацию, в центр, на площадь с Лениным. А в двенадцать вся их районная ячейка отправляется за город, на маевку, всем коллективом решили поддержать славные традиции. Продукты закупили еще третьего дня, с автобусом договорились, место присмотрели заранее, отличное место. В общем, все организовано на славу. Не ехать разрешили лишь самым старым, кому под восемьдесят, но те-то как раз орлы. А вот раскольники и ренегаты объявились именно среди тех, кто помоложе. Дескать, надо с семьей побыть, на дачу съездить, самое время копать и сажать, золотые деньки, потом целый год кормят. Но здесь партийный комитет был непреклонен и на единстве партийных рядов настоял, намекнув, что с отщепенцами у них разговор короткий. Так что поедут все, человек сорок, хотя кое-кто сегодня с утра наверняка с надеждой ждал дождя. Но правда, как известно, всегда на нашей стороне. Подумав так, Афанасий Петрович сварил кашу, плотно позавтракал и стал собираться.

Народу на площади было немного, редеют, редеют ряды. Со всего города набралось человек двести, но время провели хорошо, правильно: постояли с флагами, высказались с трибуны кто как умел, песни попели наши, настоящие. А уже в полдень автобус вез всю районную честь и совесть за город, в юную зелень, солнце и щебетание.

 

Приехали к часу, разгрузились, отпустили автобус. Никуда не денешься – рынок, всюду деньги, да еще какие, простой влетит в копеечку. Благо электричка в двадцати минутах ходьбы, и расписание заранее узнали. Огляделись, похвалили Петьку Ляхова, который это место присмотрел, у него дача неподалеку. В самом деле, красиво, удобно, и костер есть где развести. И все, даже замученные безденежьем и бытом, старые, невеселые, неромантичные, подняли глаза к дымчато-зеленым березовым кронам, к лазоревому небушку, к ласковому негородскому солнцу. И постояли так, пока голова не закружилась от небесной глубины, от кружева ветвей. И увидели, как все хорошо и чудесно устроено в природе, подивились, что не замечают этой благодати, пообещали себе отныне почаще ездить в лес. Да каждые выходные и будут, кто им мешает.

Для праздничного завтрака расстелили скатерти на залитой солнцем поляне. Женщины засуетились, стали накрывать, резать снедь, а мужчин направили сооружать костер, чтобы было чем и пообедать. Управившись с делами, сели, как полагается в этот праздник, выпить за правое дело и закусить, чем бог послал, поговорить по душам.

Тут уж, конечно, не обошлось и без споров, хоть они и коммунисты, но люди-то все разные. Особенно горячился Семен Михайлович, преподаватель индустриального техникума, слывший знатоком политики и стратегом.

- Нет, Иваныч, что не говори, а зря мы им всего понастроили. Если бы не мы, они бы до сих пор при первобытнообщинном строе жили. А теперь наши железные дороги и заводы эксплуатируют, нашим электричеством живут. Это ж надо, как все обернулось: нам же теперь нужно за наш собственный космодром платить. А им зачем космодром? Они ж никогда ни то что ни одной ракеты не построят, аэроплана фанерного не сделают. Да уйди мы оттуда, они на космодроме будут овец и коз пасти. Нет, мы просто полвека своими дровами отапливали всю Вселенную. Понастроили химических комбинатов африканским людоедам! Да они и слыхом не слыхали ни про какую химию, вся их химия – шаманские пойла варить. Этим ГЭС, тем железную дорогу, а они как ездили на ишаках, так еще сто лет ездить будут. Одни якуты молодцы, не отсоединились, а ведь у них алмазы и золото.

- А куда им отсоединяться? – важно отвечал Афанасий Иванович. – К чукчам, что ли? Нет, Семен, это ты зря, у нас была мудрая политика, мы этими заводами и дорогами полмира держали, все они у нас в кулаке были. А сейчас что? Америка совсем обнаглела, хочет – Югославию на части раздербанит, хочет – Ирак с лица земли сотрет. И все к нам поближе подбираются, хотят нашими богатствами завладеть. То на Украину лезут, то в Грузию прут. А те, вместо благодарности, рады нам фигу в кармане показать. Заметил, что Кубу не трогают? Потому что она далеко от нас и нужна им как собаке пятая.

Но потихоньку разговор стал задушевным, расслабленным, аполитичным. Просто вспоминали молодость, песни завели, сначала партийные, потом любимые. Тут и обед поспел, шашлычок куриный, откушали и его, после чего совсем расслабились. Те, кто помоложе, разбрелись в лес по цветы, и просто так, погулять. Кто-то отошел от стола, нашел местечко поудобнее, задремал на солнышке. А ближе к вечеру многие вспомнили о своих беспартийных половинах, засобирались домой.

- Седьмой час уже, - виновато оправдывался Мишаня с агрегатного. - Пока до электрички дойдем, пока доедем, уже и ночь. Меня моя и так поедом жрала, что сегодня копать не поехал. Ты же знаешь мою Вальку. Уж завтра спозаранку точно погонит, надо хоть выспаться

- Последняя электричка полдесятого, - недовольно ворчал слегка сомлевший Афанасий Иванович, - через часик будем собираться, и все вместе пойдем к станции. Что ты вперед людей-то?

Но разве нашего человека уговоришь? Женщины тоже виновато вспомнили про мужей-детей, на природе хорошо конечно, но домашние дела никто не отменял. Мужикам-то что, приедут и завалятся перед телевизором, а их дома, наверняка, ждет гора грязной посуды. Да и устали, спозаранку на ногах. Так и стали разбредаться по двое, по трое, и к семи часам осталось шестеро самых надежных.

Сам Афанасий Иванович, который не то, чтобы никуда не торопился, но по некоторым причинам уже и торопиться-то никуда не мог. Семен Михайлович, одуревший от своего техникума, студентов-охламонов, вредной жены, сына-нахлебника, наглой невестки, непрерывно орущего внука-младенца и стремящийся хоть на полчасика продлить свалившуюся на него весеннюю негу. Бывшая бухгалтер Нинель Федоровна, дама весьма достойная, крупная, серьезная, но волей судеб и неразборчивых, ничего не понимающих в семейной жизни мужчин одинокая, а посему нашедшая свое счастье в партийной деятельности на благо всех людей. Токарь Андрюха, который по доброте своей никогда не разбивал компанию, за что многократно был руган и даже бит женой. Люська Петрова, которая просто любила погулять и никогда такой возможности не упускала. Да совсем молоденький Игорек Зуев, который в партийные ряды был привлечен именно женским задором Люськи.

Всех оставшихся своих соратников Афанасий Иванович ценил и уважал, кроме Люськи, ее же считал несерьезной и шалавистой. Вот и сегодня она увела Игорька на прогулку в лес и исчезла с ним на пару часов, ни стыда у бабы, ни совести. Ведь и муж у нее приличный, и сынишка растет, а она никак не перебесится. Ладно бы была приятной на мордашку, а то крокодил крокодилом. И что только мужики в ней находят? Но тут Афанасий Иванович лукавил, потому что знал, что есть у Люськи достоинства, которые не могут быть незамеченными мужчинами. Сам-то он, конечно, ни о чем таком уже не думал, хотя в молодости, конечно, водились и за ним грешки. Но теперь ни-ни, да и Светлану Петровну обижать нельзя, она без малого сорок лет была ему верной и заботливой женой, а верность Афанасий Иванович больше всего ценил в женщинах. А от Люськи верности не дождешься, эта даже на партийных мероприятиях не стесняется, позволяет себе. Да что уж здесь поделаешь, коли баба слаба на передок. Но в компании Люська была незаменимой: веселая, услужливая, и на стол подаст, и уберет все, и песню поддержит, и спляшет. Что привлекало Люську в партийном строительстве, Афанасий Иванович не понимал, но из организации не гнал, справедливо полагая, что молодая женщина в их деле всегда пригодится.

Они еще немного посидели и решили все доесть и допить, не везти же назад. С удивлением выяснили, что есть уже нечего, а выпить еще достаточно. Нет, что не говори, странное время, непонятное. Раньше закуска всегда оставалась, а за выпивкой сколько ни бегай, все мало. А теперь вот на еду набрасываются, а родимая простаивает. За этим разговором непривычное положение дел частично исправили, и почти все допили.

После этого Афанасий Иванович оказался в такой неге, что к станции идти решительно отказался, несмотря на все уговоры верных товарищей. Но время набегало, секретаря привели в чувство доступными средствами и, нагрузившись поклажей, двинули к станции. Прошли через редкий лесок и в девять с минутами вышли на маленькую платформу, стали ждать электричку.

 

Вот тут-то и приключился первый неприятный казус, потому что в положенное время электричка не пришла. Минут десять подождали, потом забеспокоились, кинулись искать дежурного, но его по случаю праздника нигде не наблюдалось, крохотная билетная касса была закрыта.

- Придется идти до шоссе, - решила Люська, которая раньше приезжала сюда с уже смывшимся Петькой. – Через рощу километра два будет.

- Попали мы, - загрустил Семен Михайлович. – да еще этого кабана придется на себе переть. Оставлять нельзя, ночи холодные.

Афанасий Иванович и в самом деле не выказывал никакого желания идти куда бы то ни было. Он прикорнул на скамейке, сладко чмокал губами, пребывая в весьма расслабленном состоянии плоти и духа.

- Всем хорош Афанасий, но как выберется на волю, обязательно налижется пьяным, - осудил малопьющий Семен Михайлович.

- Да это разве пьяный? – подмигнул Андрюха. – Пьяный, это когда лежишь, тебе ворон глаз клюет, а ты не чувствуешь.

- Коммунист должен знать норму, - вставила Нинель Федоровна.

- Вот я скажу Иванычу, как вы руководство критикуете, - хохотнула Люська.

Пока горячо обсуждали чрезвычайную ситуацию, раздался гудок и к платформе подкатил странный состав. Вел его узенький, ненастоящий какой-то паровозик, кукушка что ли, обшарпанный и задрипанный, на вид еще довоенный. Вагон при нем был единственным и тоже соответствовал: был деревянным, щелястым, с крохотными окнами. Партийцы в недоумении разглядывали странное средство передвижения, а из окна кукушки высунулся подходящий составу, по уши перемазанный сажей машинист:

- Там дальше авария, провода оборвались. Нас вызвали с боковой ветки народ собрать, садитесь, больше ничего не будет.

- А билеты? – крикнул Игорек.

- Сегодня праздник, проезд бесплатный, губернатор велел.

- А рыдван ваш до города-то доедет? – опасливо спросил Семен Михайлович.

- Обижаешь, дед, - хохотнул водила. – Механизм советский, настоящий. Госприемку помнишь?

Возникшее, было, некоторое сомнение развеялось при взгляде на внушительное тело Афанасия Ивановича. И уже не раздумывая, сотоварищи затащили босса в вагонишко, особняком положили на деревянное сиденье, сами сели кучно, кружком. Андрей достал из кармана початую беленькую, длиннющий ненатуральный огурец и пластиковый стакан, и, слава богу, поехали. Света в вагоне не было, но так было даже уютнее, веселее. Хохоча, обсудили приключение, вспомнили кое-какие прежние увеселительные прогулки и не заметили, как поезд остановился. Первым опомнился Игорек:

- Люсь, мы стоим, что ли?

Выглянули в окно. Совсем стемнело, за окном синел лес, кругом не было ни огонька. Даже луны не обнаружили, хотя в начале вечера она удивляла своими размерами, белая, полупрозрачная, круглая. Подождали пару минут, потом Андрей по-мужски вышел в тамбур, открыл дверь вагона, выглянул в сгустившийся мрак.

- Стоим посреди леса, - крикнул своим. – Впереди ничего не видно, пойду спрошу у машиниста.

- Смотри, не отстань, - взвизгнула Люська

Андрюха с опаской спрыгнул на землю, дошел до кабины паровоза, покричал:

- Эй, командир!

Не получив ответа, полез по лесенке в кабину и обнаружил, что отстать от поезда ему сегодня точно не суждено, потому машиниста и след простыл. И топка, старинная, как в фильмах про Гражданскую, была холодная. Как-то не по себе стало Андрею, и он заторопился назад.

- Ну что там? – спросила озабоченная Люська.

- Водила исчез.

Все, кроме ничего не ведающего Афанасия Ивановича, всполошились, выбрались наружу, поочередно спрыгнув с высокой подножки на придорожный гравий. Вокруг не было ни просвета, ни намека на жилище.

- Может, этот гаврик отлить ушел? – предположил Семен Михайлович. – А в кабине его точно нет?

- Да пьяный, наверное, напоролся, - брезгливо поджала губы Нинель Федоровна, чьи внушительные габариты значительно отодвигали порог ее собственного опьянения. – Валяется где-нибудь в кустах.

- Ну и слава богу, что смылся, а то натворил бы дел, - успокоила себя неунывающая Люська.

Но еще на что-то надеясь, несколько минут покричали, поаукали, обшарили подлесок вдоль дороги.

- Андрюша, - томно сказала Люська, - а ты сам повести не сможешь?

- Ты что, спятила, что ли? Хочешь, чтобы меня посадили? Да и не умею я, у меня и машины-то нет.

- Да что там уметь-то? Там, небось, всего две ручки.

- Хватит ерунду пороть, - прервал бабу Андрей. – Ничего не поделаешь, придется пешком иди. Все бы ничего, да сумки эти.

- Да бросить их надо, - махнул рукой Игорек. - Что там в сумках этих-то? Две клеенки задрипанные, да ведра, у меня дома помойное лучше.

- Ты сначала хоть что-нибудь купи, потом разбрасывайся, умный нашелся, - поставила на место дурачка Нинель Федоровна. – Ведра из районного представительства, хорошие. Да мои две кастрюли. А скатерти Инны Александровны. Ты, что ли, ей новые будешь покупать?

- Что вы все про ерунду? – вступился Семен Михайлович. – Лучше скажите, как мы Иваныча понесем.

Но было не до Иваныча.

- Давайте вернемся назад, - предложила разумная Нинель Федоровна. – Мы дороги-то не знаем, и назад, наверняка, ближе.

- По путям не заблудимся. – возразил Семен Михайлович. – Мы минут двадцать ехали, следующая станция уже недалеко. Коммунисты назад не ходят, только вперед.

- А Ленин говорил, что шаг вперед, два шага назад, - сострил Игорек, - мы изучали на кружке.

- Вот из-за таких, как ты интерпретаторов и все наши беды, - разозлился Семен Михайлович.

Игорек решил, что не время портить отношения сразу с двумя старшими товарищами, и притих.

- По шпалам все ноги переломаешь, - засомневалась Люська. – Надо прямиком через лес, вдоль железки идет шоссе, там всегда что-нибудь поймаем.

- Где это шоссе? А рельсы вот они, перед нами, - настаивал Семен Михайлович.

- Я не пойду, мы с Игорьком напрямки через лесок, - уперлась Люська.

- Знаем мы это через лесок, потом через два месяца где-нибудь в Тюмени выйдете, - попытался переубедить упрямицу Семен Михайлович, считавший, что в отсутствии босса он несет ответственность за коллектив, а значит, вправе принимать решения.

- Да у нас в области и лесов-то нет, одни посадки, какая Тюмень в степи, - пискнул Игорек.

- Вам с Люськой, я смотрю, и посадок хватает.

- Ну, я пошла, - обиделась на очевидный намек оскорбленная дама, - Игорь, ты со мной?.

- Погодите, а как же Афанасий Иванович? – вспомнил Андрюха.- Нам одним, что ли его переть?

Вопрос был неприятный. Опять полезли в вагон, начали будить забытого предводителя, трепали, трясли, осмелились даже на пару оплеух, но тот был как куль, валился набок, чуть только приподнимешь.

- Мы его по шпалам не донесем, - с тоской сказал Игорек.

- Не по шпалам тоже, - солидаризировалась Нинель Федоровна

- Придется оставить тут, - решил соблюсти интересы большинства Семен Михайлович. – А что, в вагоне тепло, волков здесь отродясь не водилось, да и не залезут они в вагон, высоко. Денег он с собой не носит, Светка ему не дает. Кому он нужен? А утром пойдут электрички, или машинист вернется, его и обнаружат.

Голосовать не стали, но единогласно решили, что другого выхода нет, и придется оставить партийного лидера в вагоне. Но, оказавшись на воле, снова во мнениях разделились, и в результате разошлись. Люська с Игорьком отправились через лес к шоссе, а Семен Михайлович с Андрюхой пошли вперед по путям к следующей станции. Нинель Федоровна продолжала считать, что разумнее было бы вернуться, но ее никто не спрашивал, и деваться ей было некуда, пришлось поплестись за мужиками, не тащиться же за Люськой

- Вечно мужики так, - ворчала она себе под нос. – Никогда женщину не послушают, а потом локти себе кусают, да уже поздно

 

 

Люська с Игорьком шли не без приятности. Воздух был сладкий, ночной, пахло майским лесом, ландышами, теплой сыростью. Останавливались, подолгу целовались, смотрели на звезды и уже радовались нечаянному приключению. Нет, все-таки славно получилось, когда еще придется погулять по ночной майской благодати. Люська и про мужа забыла, старалась не думать о том, что ждет ее дома. Ну что, она, вообще, что ли ни на что права не имеет? Она и так вкалывает на всех, как рабыня. Хоть когда-нибудь может она позволить себе маленький праздник? А Игорек и вовсе никогда и ни о чем не беспокоился, не умел.

И вот, когда беспечной парочке уже стало казаться, что слышат они знакомые звуки шоссе, впереди забрезжил неяркий свет, редкий лес расступился, и сквозь ночной туман увидели они маленькое озеро. Да и не озеро даже, так, озерцо. И таким красивым было это неожиданное озеро, дымчатое, призрачное, нежное, словно первая мартовская лужица в окружении подтаявшего рыхлого снега, что Люська с Игорьком остановились, открыв рты, и стали смотреть на него. Озеро подсвечивалось откуда-то снизу, свет словно шел из его глубины, матовый, приглушенный. А тут и сверху полился новый свет, потому что, наконец, вышла огромная яркая луна, идеально круглая, без малейшего изъяна.

А несколько мгновений спустя Люська увидела, что на берегу, у самой воды, сидят обнаженные женщины. Видно было, что тела их бледны и несовершенны, неидеальны, отличны от модных стандартов. И бедра были тяжеловаты, и груди слегка отвисли, словно разнокалиберные и разносортные переспелые груши, и животы были мягкие, как у детей. Но было что-то завораживающее, притягательное, живое и родное и в этом несовершенстве, и в ленивой домашней грации, словно у женщин, только что вставших с постели, теплых, простоволосых, неприбранных, своих. Опытная Люська раньше Игорька почувствовала эту влекущую женскую силу, манкость, притягательность и потянула обалдевшего парня в сторону, желая спасти от опасного наваждения. Но их уже заметили, и одна из женщин, по виду самая старшая, поднялась и направилась к ним, лениво, бесстыдно, томно и невесомо.

Парочка оцепенела, замерла, а женщина подошла к Игорьку и, не обращая внимания на Люську, притянула его к себе и нежно, но настойчиво поцеловала в губы. А Люська, вместо того, чтобы дать отпор наглой бабе, даже не возмутилась, как завороженная, засмотрелась на длинный поцелуй, сама прочувствовала всю его сладость, так что отраженный трепет эхом прокатился по ее откликнувшемуся телу. И разглядывая женщину затуманившимся взглядом, вдруг увидела, что кожа незнакомки какая-то странная, вся в расплывчатых зеленовато-синих пятнах. Пятна эти были очень знакомыми, и Люська напряглась.

- Что это она такая пятнистая? - медленно вползла в бедную Люськину голову неприятная мысль. – Словно Жорик Бобер, когда его в прошлом году нашли пониже пляжа. Ба, да она же мертвая! Утопленница!

Спасая свои глаза от жутких пятен, Люська перевела взгляд на тех женщин, что оставались на берегу. И увидела, что все они, плотоядно и похотливо улыбаясь, рассматривают ее, Люську, с каким-то до конца не понятным, и от этого еще более ужасным намерением. Точных планов мерзких девок Люська, конечно, знать не могла, но всем нутром ощутила, что ей несдобровать. И увидев едва уловимое движение там, на берегу, угадав чье-то желание встать и подойти к ней, Люська завизжала так, как не визжала никогда прежде, хотя издавать громкие звуки ей в жизни частенько приходилось.

Позабыв о юном любовнике, бедная бабенка кинулась прочь от треклятого места туда, где могло ее ждать спасение – к совсем уже близкой дороге. А тварь в пятнах, не прерывая поцелуя и вроде бы не глядя на Люську, ловким движением ухитрилась схватить ее за руку, сильно и больно. Но Люська была женщина хотя и молодая, но крепкая, зря, что ли, она каждый день десятикилограммовые сумки таскала. И она сумела вырвать свою руку из цепкой лапы и помчалась на спасительный рев мотора.

Люськин визг вывел из оцепенения застывшего Игорька, и он увидел, наконец, широко открытые, слишком близкие глаза женщины. И понял, что смотреть в них невыносимо, больно, погано и отвратительно. Потому что пусты были эти глаза и бесцветны, без зрачков и радужек, без смысла и выражения. И тут же почувствовал холод обнимающих его рук, такой явственный, что от него начало стыть его собственное тело, становясь беспомощным и непослушным, как на крещенском морозе. А целующие его жадные губы оказались липкими, скользкими, как улитки, которых он мальчишкой любил ловить у бабки на огороде. Игорек так ничего и не понял до конца, но его молодой и страстно желающий жить организм вступился за хозяина и отправил трепещущее тело в нокаут. Парень обмяк, повис на руках женщины, упав в желанный защитный обморок.

 

А Люська с леденящим душу визгом пронеслась по редеющему лесу и вскоре выбежала на шоссе. Некоторое время она продолжала бежать по обочине, пока не поняла, что опасность отступила. Как и всякий жизнеспособный человек, Люська быстро пришла в себя. Да и совесть ее не мучила. Ну, разве могла она, слабая женщина, защитить Игорька от той зеленой падали?

- В милицию, что ли заявить? – подумала она.

И усмехнулась в темноте. Если сейчас в милицию пойти, то в такую передрягу попадешь, что лучше уж назад, к озеру. Нет, дураков нету, идти в милицию по своей воле. Люська поймала себя на мысли, что никогда еще ей так сильно не хотелось домой. Она прикинула, в какой стороне город, перешла дорогу. Мимо с ревом пронесся огромный, ярко раскрашенный трейлер. Люська, вспомнив сцену из какого-то фильма, приподняла и без того короткую юбку, встала в картинную позу, выставила вперед длинную полноватую ногу. Друг за другом промчались две сверкающие иномарки, около нее даже не притормозили. Люська немного постояла: машин больше не было. Она громко, с удовольствием выругалась и потихоньку пошла в город. Тут-то и зашуршали мягко шины, и на малом ходу ее обогнала красная родная "шестерочка", остановилась чуть впереди.

Люська осторожно подошла к машине, заглянула внутрь. Салон был слабо освещен, за рулем сидел симпатичный парень лет двадцати восьми, по виду простой работяга.

- В город? Поздновато гуляешь, - улыбнулся парень. – Садись.

И Люська почувствовала, что все ее беды закончились, обрадовалась и села в машину.

 

А тройка партийцев, решивших не сходить с правильного пути, шла по шпалам. Андрюха нес ведра и кастрюли, громыхая ими в темноте, но радовался, что не пришлось тащить громадного Афанасия Ивановича. Он вспомнил подходящую песню и заголосил:

 

- Опять от меня сбежала последняя электричка,

И я по шпалам, опять по шпалам,

Домой иду по привычке.

 

Подпевать никто не стал, песня повисла в воздухе, и вскоре последнее "Е-е!" растаяло в ночном тумане. Дальше шли молча, время от времени матерясь, когда кто-нибудь спотыкался. Прошли уже пару километров, когда сбоку в тумане открылся невысокий холм с оградками и крестами.

- Да это кладбище! - ахнула Нинель Федоровна.

- Ну и что, что кладбище, - огрызнулся Семен Михайлович. Мертвецов чего боятся, они не кусаются, живых надо бояться, они хуже самых зловредных покойников. Раз кладбище, значит, неподалеку поселок. Считай, пришли.

- Да и светает уже, - успокоил женщину добрый Андрей.

Но сердце Нинель Федоровны почему-то сжалось, и она прибавила шаг, стараясь не отставать от мужчин. Заливистый, задорный лай разорвал тишину.

- Собака, может где-то и сторож, - рассудил Андрей.

Черный пес показался в тумане, побежал вниз с холма, виляя хвостом. Вот он нашел что-то в траве, схватил зубами и прытко понесся к путникам.

- Хороший пес, хороший, - забормотал Андрей и засвистел, подзывая собаку.

- Не зови ее, может она бешеная, - взвизгнула Нинель Федоровна.

Но всякий знает, что собаки всегда мстят тем, кто их не любит. И пес весело помчался прямиком к слегка отставшей Нинель Федоровне, которая заверещала:

-Брысь, брысь, пошла отсюда, не подходи ко мне, мерзавка!

Но псина уже была тут как тут и, весело гавкнув, положила свою находку прямо под ноги своей недоброжелательницы. Нинель Федоровна пригляделась: это была человеческая кисть, совсем истлевшая, белеющая оголенными костями, как огромная куриная лапа. Нинель Федоровна отчаянно завопила и оттолкнула кисть ногой. И тут отвратительная длань, Нинель Федоровна потом клялась, что так оно и было, подпрыгнула и больно схватила ее за щиколотку. Вопль смертельно испуганной женщины заставил Андрюху шваркнуть на землю громом загромыхавшие ведра, и кинуться ей на помощь. Когда он подбежал, рука уже спокойно лежала на земле.

- Вы что орете как резаная? Так и до инфаркта людей можно довести.

Вернулся и Семен Михайлович.

- Она меня схватила, - стуча зубами, просипела Нинель Федоровна.

- Кто? – не понял Семен Михайлович.

- Она.

И Нинель Федоровна показала пальцем на свою обидчицу.

- Знаешь, Нина, надо меньше пить, не молоденькая уже, - назидательно покачал головой Семен Михайлович. – Успокойся, ты женщина ученая, не богомолка какая-нибудь темная. На кладбище и не такое валяется. Нашла собака руку, принесла, экая невидаль.

И он, желая ободрить подругу, двумя пальцами поднял кисть, отбросил подальше. Рука послушно улетела и мягко упала в траву.

- А вон и сторож! – радостно закричал Андрей. – Эх, жалко, что все допили.

По склону спускался человек в плаще с капюшоном и с ружьем за плечами.

- Ау, товарищ, мы заблудились, - закричал Семен Михайлович, - подскажите, как пройти к станции.

Сторож молча шел к ним, на ходу прикуривая. А когда подошел, вежливо откинул капюшон, по-видимому, для того, чтобы поздороваться. И в этот момент из-за туч выглянула ясная и круглая луна, заулыбалась четко прорисованным клоунским ртом. И от этой насмешливой улыбки стало светло, как под ярким фонарем на центральной городской улице. И сразу стало ясно, почему молчалив сторож, и непонятно, как он ухитряется курить. Потому что, в отличие от луны, рта у него не было. И глаз не было, и носа, и щек, да и самого лица-то не было, потому что только с большой натяжкой можно было назвать лицом абсолютно гладкий белый шар, светящийся отраженным от луны призрачным светом.

Семен Михайлович подавился, заикал и, раскорячившись, присел на корточки, закрыл глаза ладошками, как годовалый мальчуган, играющий с мамой в прятки. Андрюха опять уронил оглушительную тару и очень тоненько заскулил. А Нинель Федоровна заорала благим матом так, что Семен Михайлович через несколько дней после происшествия был вынужден записаться на прием к районному отоларингологу. А потом все дружно, как и полагается членам партии, позволили своим душам на время покинуть перепуганные тела, то есть, изъясняясь языком диалектического материализма, потеряли сознание. И куда делся безликий мужик, конечно, не видели.

 

 

А партийный лидер, ничего не подозревающий о выпавших на долю его соратников злоключениях, сладко спал в раритетном вагоне. Он так бы спал и спал до самого утра, до шаловливых солнечных лучиков, но какая-то сила стала раскачивать неподвижный вагон все сильнее и сильнее. Афанасий Иванович начал просыпаться и долго не мог понять, где он и что с ним происходит.

- Куда это я еду? - подумал он, медленно приходя в себя.

Безумно хотелось пить, и от этого Афанасий Иванович проснулся окончательно. Приподнявшись и оглядевшись, он с усилием извлек из чугунной головы какие-то воспоминания о минувшем праздничном дне, о дурацкой электричке с чумазым машинистом и, зная своих соратников, как облупленных, догадался, что произошло.

- Бросили, гады, бросили своего секретаря, ну, ничего, я им покажу кузькину мать, исключу всех на хрен.

Он потер тяжелый затылок и вдруг увидел, что в темных окнах маячат чьи-то бледные рожи.

- Станция что ли, - опять смутно подумал он, встал и посмотрел в окно.

Мерзкие рыла, поганые хари, отвратительные сопатки, чудовищные подобия человеческих лиц глумливо и издевательски дразнили партийного секретаря. И без того страшные, как смертный грех, они кривились, корчились, расплющивались о стекло и явно запугивали его, который даже в эпоху дикого капитализма не боялся открыто говорить правду. Смелый Афанасий Иванович замахнулся на тварей и стукнул по стеклу, больно ударив руку, но твари и не думали пугаться.

- Вот, сволочи, - подумал он, все еще не понимая, что с ним происходит. – Молодежь что ли гуляет, раскрасили морды. Раньше бы их за брюки-дудочки в пикет забрали, а теперь делают что хотят, то голяком ходят, все яйца наружу, то раскрасятся как педики.

Он плюнул в поганые хари, и встал в проходе. Луна выплыла из-за туч, и ее свет яркими плотными струями полился из окон. Из тамбура в вагон зашла женщина, и Афанасий Иванович оцепенел. Баба была голая, как в морге. Она шла к нему, покачиваясь, словно после блуда, гнусно улыбалась и вида была такого, что Афанасий Иванович, кое-что повидавший на своем веку, содрогнулся. Наконец-то почувствовав что-то неладное, секретарь выругался матом, тараном побежал на мерзкую проститутку, своротил ее в сторону и выскочил в тамбур. Вагон несся на полном ходу, дверь была открыта.

- Нужно бежать, - сказал себе Афанасий Иванович.

Он взялся за поручень и, раздумывая, не прыгнуть ли, высунулся далеко наружу. Тепловоза впереди не было, а ущербный вагонишко, дребезжа и угрожая разлететься на части, самостоятельно летел в маячившее впереди пожарище. Отвратительно запахло горелым мясом, серой, тухлыми яйцами и еще чем-то непереносимо зловонным. И тогда бывший токарь седьмого разряда, бывший сменный мастер третьего цеха, порядочный человек, верный муж, непоколебимый атеист и пламенный партиец испытал момент истины и понял, куда несется он на вихляющейся рухляди. И нашел в себе силы перед смертью назвать вещи своими именами:

- Нет, не пожар это, а адское пламя, дьявольское пекло, ,вечное страдалище. Через минуту я буду там.

И тут же вспомнил свою бабушку, над которой потешался пионером, пытаясь перевоспитывать ее темную, не знающую про то, что человек произошел от обезьяны и терпеливо твердящую ему, остолопу, про доброго и всемогущего боженьку. Афанасий Иванович все отдал бы теперь за то, чтобы вспомнить высмеиваемые и отрицаемые прежде слова, но время окончательно стерло их из памяти. Тогда он напряг все свои незначительные душевные силы и взмолился, как мог:

- Бабушка родная, дорогая, не оставь в беде своего внучка, замолви там за меня словечко, прости меня, дурака старого!

А затем осел на грязный, заплеванный пол тамбура и благополучно потерял сознание.

 

Ликующая Люська тем временем пришла в себя и внимательно разглядела парня. Парень был ничего себе, скуластый блондин, с крепкой шеей, выступающей из широко вырезанного ворота футболки, с сильными накачанными руками, уверенно лежащими на руле.

- Неужели, не будет приставать? – подумала Люська, уже окончательно забывшая и об Игорьке, и об оставленных в лесу товарищах. – Неплохо бы, конечно, сполоснуться, но ничего, и так сойдет

Парень молчал, и она решила взять инициативу в свои руки, сказала низко и томно:

- У вас закурить не найдется?

Парень улыбнулся и достал из бардачка сигареты, кивнул:

- Вон зажигалка.

Люська наклонилась прикурить и оценивающе перевела взгляд на бедра парня. Она надеялась, что ноги у него не хуже рук, такие же мощные, сильные, затянутые в джинсы, но с недоумением увидела, что джинсов на парне нет. Забыв о сигарете, рассматривала она то, что было перед ней, и поняла, что на парне вообще нет штанов. Да и не нужны были этому парню никакие штаны. Потому что ноги у парня и в самом деле были сильные, крепкие, мощные, но не мужские, а козлиные, поросшие густой темной шерстью. И пока сигарета тлела у нее в руке, Люська, онемев и вытаращив глаза, не могла оторвать остекленевший взгляд от невиданной ею прежде огромной козлиной мужественности.

 

Первой в сознание возвратилась Нинель Федоровна. Сначала она ощутила, что лежать ей жестко и неудобно, а потом почувствовала, что в глаза впивается беспощадно яркий свет.

- Стоп, - услышала она, - снято.

Она приоткрыла один глаз: было светло, как днем, вокруг толпились люди. Она открыла оба глаза. Неподалеку стоял худой очкастый мужик в кожаном пиджаке. Мужик не обратил на нее внимания, продолжая давать указания какой-то распустехе с растрепанными соломенными патлами.

- Монтируем и сразу после праздников в эфир. Такого реалити-шоу страна еще не видала. Денег, конечно, вбухали, но отснято, как в Голливуде. Нет, хорошая была идея – снять Вальпургиеву ночь. Многие и не знают даже, что она совпадает с Первым мая.

- А с этими что делать? – спросила длинноволосая девица.

- Нашатырю им, затем налейте по стаканчику, если заартачатся заплатите немножко, но по минимуму, все лимиты исчерпаны.

- Это про нас, - спокойно подумала Нинель Федоровна и на всякий случай закрыла глаза.

- Они нам иски не вчинят? –забеспокоилась девица.

- Да когда эти лохи придут в себя, будут счастливы, что остались живы-невредимы. Какие там иски?

А Нинель Федоровна подумала:

- Ну, это мы еще посмотрим.

- Смотрите, Юрий Олегович, сейчас все грамотные стали.

- Ну, иски так иски, пусть вчиняют, дело того стоит. Давайте собирайте этих придурков, приводите в чувство, пора ехать.

Послышался еще один голос:

- Юра, дорогой, ты, конечно, гигант. Такой масштаб, такая техника, несколько съемочных площадок, но ничего не сорвали, потрясающе! Но все окупится одной только рекламой. И натуру грамотно выбрали. Надо будет на День независимости снять еще один выпуск.

- Не успеем подготовиться.

Нинель Федоровна снова приоткрыла один глаз. Рядом с первым стоял еще один мужик ростом поменьше и видом попроще, обращаясь к девице:

- Леночка, девочек из массовки горяченьким напоите, они там замерзли голенькими у воды сидеть. Хорошо, комаров пока нет.

- Сейчас всех соберем, отогреем. Но вы, Владимир Сергеевич, в следующий раз подбирайте девушек постройнее, у этих фигуры были не очень.

- Много ты, Леночка, в женских фигурах понимаешь. Эти были самый смак, мужчины оценят. Согласен, Юра?

Через час суета на съемочной площадке пошла на убыль, а девица докладывала режиссеру:

- Секретаря привели в чувство и опохмелили, парень совсем очухался, уже с кем-то из девушек знакомится, троих с кладбища развозят по домам. Только блондинку не можем найти.

- Куда же она делась?

- Побежала к дороге, наверное, уехала в город. Мы пытались ее остановить, но сами понимаете, съемка. Как бы шум не подняла, в милицию не заявила.

Но в милицию заявила не Люська, а ее муж, замучившийся во время трехдневного отсутствия своей легкомысленной половины с маленьким сыном. В милиции заявление не взяли, сказали, что в праздники многие исчезают, три дня не срок, погуляет баба и вернется.

Пропавшая жена и в самом деле объявилась дома через неделю. Была она печальная, неузнаваемо исхудавшая. На многочисленные вопросы родственников и знакомых, где шлялась столько времени, отвечала, что не помнит. И к неудовольствию мужа взяла манеру весь май и июнь по воскресеньям ездить за город, по грибы. А какие грибы в мае, да еще в наших местах? Возвращалась домой вечером, печальная, и было ясно, что не нашла она ни грибов, ни ягод, ни цветочка, ни листика, отчего даже недовольному мужу становилось ее очень жаль.

А коммунистические праздники Афанасий Иванович после чистки партийных рядов решил проводить в городе. Что в городе, честным людям собраться негде?

 

Рассказ был закончен, и Владимир Сергеевич с удивлением почувствовал, что у него бьется сердце, как у школьника на экзамене.

- Что это я так, - попытался он мысленно успокоить себя, - они же мне совершенно чужие люди.

Но продолжал волноваться. Первым высказался старик.

- Эк, вы, однако, закрутили. Но любопытно, очень любопытно, и рассказали со вкусом.

- Да, история забавная, – подтвердила Леокадия. – Только зачем вы так о себе? Видом попроще, ростом пониже. И рост у вас приличный, и вид далеко не простой.

- Когда это вы мой рост разглядели, Леокадия Петровна? Но зря вы, я уже не мальчик, знаю, как меня воспринимают женщины.

- Так я не поняла, - вмешалась Настя. – Этот мужик козлоногий в самом деле, что ли, был настоящий?

- Не могу знать, сам его не видел. Может, Люська специально его придумала, чтобы объяснить свое недельное отсутствие. Кто ее знает, где она на самом деле моталась, хороша ведь была.

- А узнали-то как о нем? – продолжала Настя расспрашивать. - Она что, мужу про него рассказала?

- Мужу, деточка, о таких вещах не рассказывают. Нет, ее потом подруга допытала. Люся ей по секрету рассказала, но вы же знаете, как женщины хранят секреты.

- А вы как об этом узнали? – не успокаивалась Настя.

- Земля слухом полнится.

- А как же вы это пламя адское организовали, позвольте узнать? –поинтересовался старик.

- В наше время все можно организовать, были бы деньги. Это был тщательно организованный спецэффект, я подробностями вас не буду утруждать, тем более существуют некоторые секреты профессии.

- Так вы именно в этом профессионал? – спросила Леокадия.

- Сейчас – да, пришлось. А когда-то Бауманку окончил, думал, буду самолеты конструировать. Так что кое-чему я обучен.

- А как же рука эту тетку схватила? Она что, автоматическая была? Очень страшная сцена. – Настя даже поежилась.

- Вот именно, что у страха глаза велики. Рука эта - простой муляж, кусок пластмассы. А Нинель Федоровна так перепугалась, что кое-что себе домыслила, никто ее, конечно, не хватал.

- А тело у женщины этой, которая Игорька поцеловала, почему таким холодным было? - продолжала допытываться Настя.

- По той же причине, показалось ему, да и ночь была, прохладно, вот, бедняга и замерз.

- Мне кажется, вы что-то не договариваете, - не поверила Леокадия.

Владимир Сергеевич только пожал плечами.

- Как же вы не побоялись, ведь там и немолодые были люди, с ними всякое могло случиться, - укоризненно покачал головой Андрей Петрович. – Людей не жалко было?

- Да, все, конечно, было на грани фола. Но что поделать, работа у нас такая. Телевизионные шоу – вещь жестокая. Ответственность на себя в таких случаях берут продюсер и режиссер, а я человек подневольный. Сказали мне – делаю. А насчет стариков вы не правы. Стариков-то как раз ничем не проймешь, они на своем веку повидали. Это надо очень постараться, чтобы пожилого человека напугать. Вот молодые все нервные. Больше всех Игорек струсил, а ведь здоровущий парень. Но, слава богу, все обошлось.

- А деньги им заплатили? – спросила Настя.

- Заплатили, но немного. По-моему, мы уже очень далеко ушли от оценок самого рассказа. Не пора ли перейти к следующему?

- Давайте по порядку, теперь о лете, - предложила Леокадия.

- Может быть, дамы сначала? – вежливо поклонился старик.

- Нет, рассказывайте, - разрешили дамы.

- Хитрите вы, - погрозил им пальцем Андрей Петрович. – Знаете, что последний рассказ всегда выигрышнее. Ну, да как хотите.

И он устроился поудобнее.

 

Вечер накануне Ивана Купала

 

Лето в наших краях, как вы знаете, всегда стоит жаркое, для садоводства-огородничества благодатное, и течет по раз и навсегда заведенному закону. В середине июня разгорается клубничная страда, а к июлю начинают созревать вишня, огурчики, яблоки наливаются соком растут прямо на глазах. Честное слово, точно в роликах "Центрнаучфильма". С утра яблочки еще махонькие, а к вечеру уже заметно больше, просто диву даешься, как все удивительно устроено и откуда что берется.

Дачникам скучать не приходится с ранней весны. Сначала в городских квартирах, на подоконниках, с любовью и тревогой выращивают рассаду. Чуть позже подрезают истекающие соками плодовые деревья, копают правильные, по солнцу, грядки, с начала мая высаживают не обманувшие надежд огурцы, помидоры, перцы, баклажаны. Так что май всегда стоит тяжелый, хлопотный, и мается в это время почти весь честной народ. В июне многие перебираются жить на дачи. Отпуска свои отгуливают с лопатами, тяпками, ведрами и шлангами в руках, особенно, конечно, женщины стараются. Случайно забежавшую в город огородницу всегда в толпе отличить можно: лицо, шея, руки загорели до черноты, будто только что с юга приехала, а ноги светлые. Сразу ясно, что дама увлекающаяся, и видно, в какой позе предпочитает она проводить свободное время.

Но к июлю огородные хлопоты на время отступают, наступают удовольствия и приятности, труды праведные начинают вознаграждаться. И аргументов в извечном споре "иметь или не иметь" заметно прибавляется в пользу обладания. Ибо не имеющий и праздный, весну проторчавший в городе, взиравший на ветви цветущих деревьев из окна многоэтажки и с жалостью поглядывавший на косолапо бегущих к пригородным автобусам и электричкам нагруженных страдальцев, не выйдет спозаранку в ухоженный сад, да не пройдется вдоль собственных грядок, не отправит в рот умопомрачительную клубничку, не захрустит только что сорванным сладчайшим огурцом, пупырчатым, увенчанным золотистым цветком, не сорвет одуряюще пахнущий букетик укропа. И не сядет на горячем от солнца крыльце, чувствуя себя творцом своего собственного маленького Эдема.

Стационарная дачная жизнь радует своей размеренностью и аккуратностью, в ней все известно наперед, не то, что в городе, где одолевают внезапные, непредсказуемые хлопоты и царит вавилонская суета. Сценарий этой жизни давно написан кем-то спокойным и мудрым. С утра проверить любимое хозяйство, выяснить, что еще выросло, созрело, собрать готовенькое, помочь всему, что гнется, затеняется, плохо себя чувствует. Соорудить на свежем воздухе самый вкусный на свете завтрак, откушать его под высокое птичье пение, под размеренное кукование, под гудок близкой электрички. Потом непременно сходить на реку. В полдень приготовить легкий, но полезный обед, после него обязательно в гамаке подремать. Ну, а уж вечером настает время с благодарностью напоить самых меньших наших братьев, полить так, чтобы все заискрилось, засияло сочной зеленью, заблагоухало. А потом долго вкушать вечер, с чаем, с телевизором, с разговорами, кто как любит.

У мужчин-дачников, конечно, имеются еще и особые, дополнительные удовольствия. С утра, как только начинает заниматься туманный рассвет, можно податься на рыбалку, покемарить пару часиков в какой-нибудь сказочной речной протоке, лениво смотреть, как плюхает хвостом на мелководье крупная рыба, разглядывать мальков, резвящихся в пронизанной солнцем воде. А вечерком приятно иногда зайти к тому соседу, у которого жена демонстрирует известные всей округе чудеса толерантности, устроиться на веранде и, поглядывая на созревающую закуску, слегка выпить, неспешно побеседовать, пока небо не усеется яркими разноцветными звездами. И все размеренно, чинно, на пользу здоровью и превосходному расположению духа.

Миша был дачником, и свою упорядоченную летнюю жизнь не променял бы ни на какую другую. Дачную жизнь Миша любил именно за мерное, патриархальное течение, за покой, за возможность почувствовать себя королем в своем крохотном замке. Тот июльский день, который запомнился ему на всю жизнь, прервал послеполуденную дрему грозой. Гроза собралась внезапно и разрешилась от бремени проливным дождем. Да, подумал Миша, гроза и в самом деле похожа на роды. Что-то растет, зреет, тяжелое, скрытое, а потом под небесные стоны, под крики природы, отходят воды, и на свет появляется совершенно новый мир, мокрый, прекрасный, новорожденный. Засомневавшись в пришедшей мысли, он почесал в затылке. Нет, вроде, похоже. Миша не был ни поэтом, ни фантазером, но что-то такое чувствовал, хотя не рассказывал никому, а в беседах с другими людьми предпочитал выглядеть человеком простым и практичным.

Грозе в дачном поселке обрадовались все. Это в городе гроза может нарушить планы, а на даче лишь обеспечивает интересное и необходимое разнообразие природы. Сразу по-особому запахла листва и трава, все стало душистым, чистым и глянцевым.

- Отлично, - думали дачники, вынося под ливень ведра и тазы, снимая крышки с садовых бочек. – Вечером поливать не придется. А воздух какой после обеда будет, никаких гор не нужно.

А к вечеру выглянуло виноватое солнце, усердно взялось за работу и быстро высушило улицу. Во время грозы Миша скучал, слонялся по даче, а после дождя, часикам к шести, когда жена отлучилась к соседке, решил сходить в гости. Вообще Миша не ленился, дачу содержал в образцовом порядке, и хозяином слыл хорошим, справным. Но не все же работать, да и сыровато еще было в саду, самое время навестить друга. Подумав так, он направился к Сан Санычу.

В городе Миша с Сан Санычем компанию не водили, потому что их жизненные интересы там совершенно не совпадали. Ну, какие могут быть в городской жизни общие интересы у доцента технического вуза и водителя троллейбуса? А на даче дружили, виделись почти каждый день: обсуждали виды на урожай, делились рассадой, иногда ходили рыбачить и частенько сиживали вечерами.

Сан Саныч мужик солидный, интересный, еще не старый, так что по имени-отчеству Миша называл его исключительно из уважения к его званиям. Сам Сан Саныч к своей учености относился скептически, но другим этого не показывал. Про себя же считал, что таланты, отпущенные ему свыше, нерадиво закопал в землю, и потерю эту старался ежедневно компенсировать максимальным комфортом и постоянными бытовыми удовольствиями. Никогда Сан Саныч не стоял, если можно было сесть, и никогда не сидел, если удавалось лечь. И стремился всегда минимизировать затрачиваемую энергию, хотя ленивым не был. Любил поесть вкусно и на красивой посуде, слегка выпить в приятной компании, пополнить одну из обожаемых коллекций, с ветерком прокатиться за город, в баню сходить, да мало ли еще в жизни приятных вещей. К одному из важнейших удовольствий относил Сан Саныч и дачную жизнь. Откуда Сан Саныч брал на все это деньги, было не вполне ясно, но и дача у него была добротнее Мишиной, гараж хороший, машина приличная. В общем, отличный сосед, достойный. Отпуск у Сан Саныча был длинный, два месяца, а жена все время в городе, приезжала только на выходные. А Мишина Томка с апреля на даче, так что собирались больше у Сан Саныча.

Миша неторопливо подошел к знакомой кованой калитке, открыл ее по-хозяйски, прошел по ухоженной дорожке к крыльцу, в очередной раз дивясь на благоухающие после дождя тяжелые сортовые розы, покричал:

- Сан Саныч, ты дома?

- Проходи, Миша, - показался хозяин на веранде.

- Да что в духоте париться, пойдем в саду посидим, что ли, воздух-то какой после дождя.

- Да вроде сыровато еще.

- Не сахарные, не растаем.

Сан Саныч спускался по ступеням, накидывая легкую куртку.

- Ну и розы у тебя Сан Саныч, я всегда удивляюсь, - подлизался Миша. -. Если бы ты их на продажу разводил, был бы миллионером.

- Роза, брат, дана нам сверх того, да и торговать не научен.

- Жену бы послал, - хохотнул Миша, умело наступая на любимую мозоль Сан Саныча.

И тот разразился ожидаемым монологом.

- Да ты что, ты же знаешь, она у меня профессор. Я ее и рубашку-то погладить боюсь попросить. Она сразу начинает меня доставать, методично, продуманно. Ты говорит, объясни мне вот что. Вот я так же, как и ты читаю лекции. Плюс дома готовлю, стираю, стометровую квартиру убираю. А тебя не допросишься гвоздик вбить. Ты, говорит, помнишь, как неделю назад лампочка в ванной перегорела? Так ты мне час доказывал, что ее поменять невозможно, пока я сама не залезла и за полминуты ее не поменяла. Я, говорит, каждый день помогаю дочери с уроками. А тебя нельзя заставить даже физику и математику ей объяснить, только со скандалом. У меня ни минуты свободной нет, я над докторской по ночам работала, все время статьи пишу, книги, ко мне люди за консультацией из других городов приезжают. Видели бы, как я дома батрачу, не поверили бы. А ты лежишь все дни, как кот на диване, пультом щелкаешь, два раза в неделю на работу ходишь. Ну почему я должна еще и рубашки тебе гладить? Ты что, инвалид? У тебя что, координация плохая? Машину мне водить не даешь, орешь, что не женское это дело, у мужчин движения точнее, а погладить себе даже платка носового не можешь. Раз у тебя движения точные, гладь сам. Почему, говорит, я тебя ничего не прошу погладить? Почему не прошу мне трусы постирать? Почему каждый день не спрашиваю тебя, где мое платье висит, где белье лежит? Ты что, идиот, запомнить не можешь? И после всего этого ты в мужской компании обсуждаешь женщин, дескать, они неумные, беспомощные и без мужчин пропадут. Это что же за основание такое, говорит, у тебя так считать, где оно у тебя помещается? И все так спокойно говорит, нудно так.

- А рубашку?

- Гладит. И сколько гладит, столько меня и пилит, ужас!

- Да, не дело это, Сан Саныч, когда жена ученая. Не жизнь мужику. Моя вон Томка вредная, конечно, и чуть чего - сразу орать. Но чтобы она сказала мне, что я сам гладить должен – ни-ни! Это у нас строго, она даже и подумать не может, чтобы мужик женскую работу выполнял. Понимает, что так уж в жизни заведено.

- Вот, Миш, а я у своей под каблуком, признаюсь. И деться некуда, привык, дочка, да и куда уходить, квартира-то у нас одна, вместе наживали, другую сейчас не купишь. А баба мне новая никакая не нужна, все они одинаковы.

- Да, Сан Саныч. Все в квартиры эти проклятые упирается. Да будь у нас нормально с жильем, половина семей бы разбежалась. А то буквально убивают друг друга, а разойтись не могут. А бабы, точно, все одинаковые, менять – только время терять.

- Ну что это мы Миша все о грустном, да о грустном. Смотри, какой вечер. Давай, посидим.

- Так я сейчас сбегаю. – оживился Миша, лукаво подмигнул. - Пивка?

- Пиво без водки – деньги на ветер. Бери сразу и беленькую, чтобы еще раз не бегать. А я пока тут все сооружу.

Миша радостно затрусил к калитке, а через четверть часа все уже было готово. В саду под яблоней на плетеном столе, накрытом алой скатертью, белели тарелки с жареной курицей, розовой ветчиной, прозрачной соленой рыбой, деревенским хлебом. Жестовские розы дорогого подноса перемежались с только что сорванным зеленым луком, молодыми пупырчатыми огурчиками, салатными листьями. Блестели идеально вымытые стопки, продуманно возвышались бутылки с пивом и одна самая высокая, беленькая.

- Талант ты, Сан Саныч, талант, - убеждено сказал Миша. – Как никто, умеешь сделать вкусно и красиво. Скатерть-то не жалко? Запачкаем ведь.

- Стол, Миша, длань бога, его нужно уважать и накрывать достойно. Я вообще жалею, что в науку пошел. Мне бы ресторатором стать, я бы развернулся. Но сам знаешь, время было другое.

С удовольствием сели, предвкушая долгий тихий вечер, неторопливую беседу и лицезрение близкого заката. Тут-то и пришел Степушка. Года три назад он строил Сан Санычу баню, да с тех пор и прибился к компании. Степа жил не в дачном поселке, а в ближайшей деревне. Был он мастером на все руки, а Сан Саныч, хоть и кандидат технических наук, даже молотком стукнуть не умел. Так что чуть чего, к Степе. Степа никогда не отказывал, да и денег за мелкую работу не просил. Дашь - возьмет, не дашь – не обидится. Добрый был мужик и не жадный. А вот Фаина его злая была, другого бы уже со света сжила, но Степа своей безответностью ее как-то притормаживал. Хотя и Фаину понять можно, всю жизнь она билась с тремя детьми, с хозяйством, со скотиной горбатилась, а из Степы добытчик, конечно, был хреновый

Отводя руками яблоневые ветви, Степушка подошел к столу.

- Ух, как вы здесь красиво сидите, залюбуешься.

- Садись, Степан.

- А я со своей.

И Степан достал из глубокого кармана засаленных брюк дешевую беленькую и банку консервов.

- Ну вот, а я переживаю, что мало взял, - радостно закричал Миша. – Вот теперь нормально. А что, сегодня повод есть?

- Так завтра Иван Купала, а сегодня ночью гадают, клады ищут.

- Ну, вот, я как чувствовал, - радовался Миша. – А какие клады-то?

Степан сел за стол, взял рюмку. Он уже знал законы местного застолья, стал отвечать неторопливо, обстоятельно

- Да, говорят, этой ночью в лесах сами открываются природные клады. Схоронены они под папоротниками, а те этой ночью зацветают и указывают место, где искать.

- Папоротники не цветут, - сказал Сан Саныч. – Они размножаются спорами.

- Понятное дело, не цветут, это все знают. Но говорят, что этой ночью, один раз в году, расцветают яркими цветами. У нас в деревне есть люди, которые это видели.

- И что, кто-нибудь что-нибудь нашел?

- Говорят, бабка Алевтина три года назад нашла этой ночью в лесу золотой самородок с яйцо величиной, на него и дом себе отгрохала. Видели дом кирпичный в конце села?

- Да, приличный, - одобрил Миша.

- Правда, другие говорят, что у Алевтины сын в Москве большой человек и построил матери дом. Так что там не разберешь. А кроме Алевтины никто больше ничего не нашел, хотя многие пробовали. Но клады не всем в руки идут. Говорят, что взять их может только нежадный и добрый.

- Тебе Степан, стоит поискать, - заметил Сан Саныч. – Не пробовал?

- Да не случалось

- А мы что, злые и жадные, что ли? - обиделся Миша..

- Можно и нам попробовать, мы тоже мужики неплохие, - успокоил его Сан Саныч. - А далеко папоротники?

- Да у Сонного озера, там их прямо целые заросли.

- А когда они цвести начинают?

- Да ближе к полуночи, а ровно в двенадцать открываются клады.

- Вот ближе к полночи и пойдем, - решил Сан Саныч. – Надо же хоть раз в жизни клад поискать. Что бы было что вспомнить. А пока, парни, закусим, чем бог послал,

Они закусили, и выпили, и снова закусили, и снова выпили. Уже и тихий вечер спустился, подкрались сумерки, зазвенели цикады, где-то запел соловей. Приятному застолью помешали всего два раза. Часов в восемь пришла Мишина Томка, от калитки начала кричать:

- Сан Саныч, Миша не у вас?

И не получив ответа направилась в сад, к известному и ей месту. Но мужики, предупрежденные ее криком, успели припрятать водочные бутылки, и пустую, и початую, оставили на столе лишь пиво. Томка подошла, подозрительно окинула стол цепкими, как у разведчика, глазами, по закуске и расслабленным лицам сидящих поняла, что пьют они не только пиво. Но при людях Томка старалась себя не показывать, стремилась слыть женщиной интеллигентной и мягкой. Поэтому решила сдержаться, а со своим, как следует, разобраться дома. Она лишь кинула на Мишу уничтожающий взгляд и сказала слишком ласково:

- Вечер добрый, Сан Саныч, привет, Степ. Миша, ты домой скоро?

- Да что там делать-то, Томочка?

- Да я хотела емкость для воды помыть.

- Что уж сегодня, на ночь глядя? Завтра с утра и возьмемся.

- Садитесь с нами, Тамара, - вежливо предложил Сан Саныч. – Мы вот тут пивком балуемся, но если хотите, чайку поставлю.

Томка застолья любила, и посидеть с мужиками ей хотелось. Но сегодня решила не давать мужу повода для перемирия и, укоризненно вздохнув, отказалась.

-Спасибо, Сан Саныч, мне рассиживать особо некогда, дел-то невпроворот.

И еще раз попыталась поднять мужа взглядом.

Но тот сделал вид, что не понял, и мужественно не шелохнулся, просто прирос к скамейке. Молчание затянулось, и Томка сказала:

- Ну, я пошла, ты долго не засиживайся.

Выждав после ее ухода конспиративные пять минут, мужики достали выпивку и продолжили прерванное занятие. Выпивка кончилась раньше, чем ожидали, и Сан Саныч сходил в дачу, принес бутылку коньяка.

- Вот, студенты подарили. Я его не люблю, да и паленый сейчас коньяк пошел, ненастоящий. Но в магазин-то уже поздно, так что сойдет.

Выпили и коньяк, а уже в одиннадцатом часу, проваливаясь в мягкий влажный грунт высоченными шпильками, пришла хозяйка. Сан Саныч вскочил из-за стола, кинулся к жене, поцеловал в щеку.

- Ты как надумала приехать, Оленька7

- Завтра день свободный, а я так устала, решила воздуху глотнуть и тебя проведать. Как ты?

- Все в порядке, Оленька, хозяйничаю потихоньку.

Миша со Степой стали виновато подниматься из-за стола, но Ольга остановила их:

- Нет, вы сидите, сидите. Я подошла только мужу показаться. Я сейчас сразу и лягу, вы, пожалуйста, не обращайте на мое присутствие никакого внимания. Меня нет, спокойной ночи

И ушла, оставив после себя облако французского аромата.

- Что значит, интеллигентная женщина! Ни тебе допроса, ни обыска, - восхищенно сказал Миша.

- Да ей просто плевать на меня.

- Что ты, Сан Саныч, - посочувствовал Миша, - видно, что она тебя уважает.

Окончательно стемнело, и наступило самое сладкое время суток. Но идиллия было нарушена, прежняя свобода и задушевность разговора ушли вместе с хозяйкой дома.

- Мы, пожалуй, пойдем, Сан Саныч, - сказал через несколько минут Миша. - Поздно уже, да и жена к тебе приехала, неудобно.

Сан Саныч жену любил и по ней соскучился. Но постоянно преследовавшее его ощущение, что им пренебрегают, что до него снисходят, в очередной раз кольнуло уважаемого всеми доцента. Он заколебался, момент был переломный, критический. Не скажи Сан Саныч следующую фразу, ничего бы в тот вечер и не произошло. Но всегдашняя обида на великолепную Оленьку пересилила, и он сказал:

- Хватит тебе, Миш, сиди, нам еще за кладом сегодня идти.

- Брось чудить, Сан Саныч, - подал голос Степа. – За каким кладом, что мы, дети малые? К жене лучше иди, вон она какая у тебя, душистая.

Но Мише меньше всего сейчас хотелось возвращаться домой, под недреманное око Томки. Скандал ждал его в любом случае, когда бы он ни вернулся, поэтому имело смысл оттянуть наказание. И Миша обрадовался возможному приключению, загорелся:

- А пойдем! Далеко идти, Степ?

- Да вдоль реки, а потом в горку в сторону Черной Балки Минут тридцать ходьбы, а по ночному времени и все сорок.

- Так чего же мы сидим, пойдемте уже, аккурат к полуночи и дойдем, - поднялся Миша.

Сан Саныч уже пожалел о затее, но слово вырвалось, и отказываться было как-то несолидно. Так что он тоже поднялся, бормоча:

- А что, пошли, а здесь я завтра с утра все уберу.

И они двинулись в нечаянный поход, прошли по всему дачному поселку, где еще кипела огородно-чайная жизнь, перекликались голоса, слышались звуки телевизора, вышли на дорогу, обогнули деревню и подошли к реке. С невысокого косогора открывалась ее излучина, рыбьей чешуей блестевшая в мягком лунном свете. А возле самого берега золотилось множество мелких огоньков, стайкой перемещающихся вниз по течению.

- Это что там за огоньки внизу? - спросил Сан Саныч.

- Да девчата наши деревенские гадают, сегодня положено. Плетут венки, в серединку ставят зажженную свечку, а потом пускают плыть по течению. Чей венок уплывет, той быть замужем, а чей к берегу прибьет, та в девках еще год просидит. Так они, чтобы венки уплыли, заходят в воду, подгоняют их, да и купаются заодно.

- Что же еще им бедным остается, парней-то, небось, в деревне нет совсем, - сказал Миша. – Хорошо вам деревенским, на каждого по десять баб, выбирай любую.

- Может, спустимся, посмотрим? – предложил Сан Саныч, которому дальше идти не хотелось.

- Давайте, да и искупаемся, вода сейчас теплая, как парное молоко, - обрадовался Степушка, надеясь отвлечь товарищей от идеи утомительного и совершенно бессмысленного похода.

Но Миша опять заупрямился:

- Вы как хотите, а я дальше пойду. Где там, Степа, ты говорил папоротник растет?

И Сан Саныч, мысленно проклиная Мишу, был вынужден до конца держать марку:

- Нет, что ты, вместе так вместе. Веди, Степа.

Ну а Степан вообще ни с кем никогда не спорил. Они дошли до леса, свернули в него, пошли по узкой мягкой тропинке. Шли с трудом, то и дело спотыкаясь, но уже не решаясь вернуться, потому что было жаль пройденного, а цель казалась очень близкой. Минут через двадцать впереди забрезжил просвет, и искатели приключений вышли к небольшому озеру, залитому лунным светом.

- Вон там папоротник растет, - показал Степа рукой на противоположный конец водоема. – Там его целые заросли.

Обойдя озеро слева, пришли на другой его конец, где крохотные пальмочки папоротника обозначили границу леса. Они и не собирались цвести, скучно темнели густой низенькой рощицей. Сан посмотрел на часы: было три минуты первого.

- Все братцы, вы меня простите, но я больше не могу, устал, - остановился Сан Саныч. – Подурачились, и хватит. Я домой, а вы как хотите.

И именно в этот момент послышалась тихая мелодия, словно кто-то играл на свирели или рожке.

- Еще кто-то ночью сюда приперся, - сказал Миша. – Не спится людям, гуляют.

А мелодия приближалась, становилась громче, и тут из леса на берег вышел мальчик лет десяти, остановился неподалеку. Он играл на дудочке, и музыка, нежная, прекрасная парила над лунным озером, над синим лесом и улетала в звездную высь.

- Пошли отсюда, - опомнился, наконец, и Миша. – Не нравится мне все это. Дети какие-то непонятные бродят, может, их здесь целая банда. Я лично, любому взрослому мужику могу в морду дать. А как увижу банду малолеток, стараюсь не связываться, у них вообще тормозов нет

И мужики уж, было, повернули назад, но в этот момент Сонное озеро проснулась. Темнота взорвалась салютом, снопом огненных брызг, фонтаном взлетающих в небо разноцветных огней. А спавшие кусты папоротника засветились, словно рождественские елки. И на каждом расцвели невиданные цветы, слегка похожие на огромные маки. Красные, синие, желтые, лиловые, оранжевые, розовые, они образовали радужное, феерическое многоцветье. И это буйство красок отвлекало взгляд от того, что было внизу, у самых корней. А там, в развороте трав, открылись небольшие пещерки, наполненные, словно сказочные ларчики, драгоценными камнями, жемчугом и золотыми слитками.

- Это сон, - сказал Сан Саныч. – ущипни меня, Миша.

Но Мише было не до того. Он кинулся на колени перед ближайшим папоротником, и обеими руками начал хватать из земных закромов самоцветы, засовывать их в карманы. брюк

Тогда опомнился и Сан Саныч, снял с себя куртку, положил на траву, стал кидать в нее сокровища из-под соседней пальмочки.

-Ты что стоишь, дурачок, - закричал, задыхаясь, Миша Степану. –Греби вон из-под того.

Но Степа стоял, не в силах оторвать глаз от открывшейся красоты. Освещенное снизу небо было таким ультрамариновым, каким бывает оно только на закате солнечного зимнего дня. Звезды стали огромными, близкими, протяни руку – и коснешься. Небесные сферы истекали музыкой, и казалось, что исполняет ее ангельский хор. Горнее слилось с дольним, небесная глубина сопрягалась с земной, замыкая мир в огромную ярко-синюю чашу, изнутри украшенную звездами и цветами. Белый свет явил себя в таком единстве, гармонии и совершенстве, что восторг переполнил Степана и из глаз его брызнули крупные, под стать самоцветам, слезы.

Мальчик прекратил играть и подошел к Степе. Был он мал ростом, худ, в коротковатых штанишках, открывающих тоненькие щиколотки, в застиранной ситцевой рубашонке. Было так светло, что Степа смог рассмотреть лицо мальчика. Глаза у мальчонки были серые, грустные, в ресничках, щеки и носик веснушатые, губы мягкие, добрые, как у лосенка. Степа подумал, что знает этого мальчика, что точно видел его, но когда-то давно. Мальчишка был босой, и Степа пожурил его:

- Зря ты, сынок, в лесу босиком, ногу наколешь, да и змеи здесь попадаются.

А мальчик ответил:

- Да я привык, а змеи тут не кусаются. А ты что же такой неловкий, поторопись, а то все упустишь.

Но Степа лишь неловко улыбнулся и продолжал стоять, не решаясь тронуть неземную красоту своими темными грубыми руками.

- Ну, все, опоздал ты, - сказал мальчик. - На, возьми хотя бы мою дудочку, а то совсем ты с пустыми руками остался.

- Да не надо, сынок, куда мне, сам играй.

- Возьми, пригодится.

И Степа, чтобы не обижать пацана, дудочку взял. Тут свеченье самоцветов медленно погасло, словно кто-то плавно повернул ручку невидимого реостата, цветы бесследно исчезли, пещерки захлопнулись, словно кошельки для мелочи. Чудо закончилось, а вернее вернулось туда, откуда пришло, туда, куда заглянуть удается только очень редко, и куда Степа целую минуту так заворожено смотрел. Миша с трудом встал с колен, так тяжелы были его битком набитые карманы. Сан Саныч завязывал в узел куртку.

-Нет, так я идти не смогу, - сказал Миша. - придется штаны снимать.- Как же мы это сумки не догадались с собой взять, вот дурачье. А ты что же, так ничего и не взял?

Степа виновато покачал головой.

- Да не успел я, он ведь всего минуту и цветет-то, папоротник..

- Что же ты нам заранее не сказал? Хорошо, что мы не растерялись. Ну, не горюй, на всех хватит.

-Пошли, ребята домой, - шепотом сказал Сан Саныч, - от греха подальше.

- Как думаешь, Сан Саныч, мы правда, что-то ценное нашли, или это все так, стекляшки, бутафория?

- Не знаю Миша, но тяжелое. Должно быть, камни. Говорю, надо домой скорее идти.

- Тебе помочь, Сан Саныч? - опомнился Степа. – Давай понесу.

- Да нет, я сам. А это у тебя что?

- Да мальчишка дал дудочку.

- Зачем она тебе? Брось.

- Да неудобно как-то, ребенок дал. Младшей дочке отнесу, пусть играет.

И Степа положил дудочку в карман.

Домой шли молча, ошеломленно, так до конца и не поверив в свалившееся на них богатство. Миша штаны все-таки снял, свернул, нес в руках, прижимая к груди. Сан Саныч, несмотря на уговоры, свой узел Степе так и не доверил, до дома не выпустил из рук. Когда показалась деревня, Степан стал прощаться:

- Ну, Сан Саныч, если ты от помощи отказываешься, то я, пожалуй, домой, что мне с вами тащиться.

- Как хочешь, Степ. Конечно, иди, ты за день-то устал. Если что, завтра приходи.

- Ну, до встречи, - поклонился Степан.

- Бывай, - кивнул Миша.

Вскоре они вошли в поселок, дошли до своей улицы.

- А мы-то с тобой, Сан Саныч, вместе посмотрим, что добыли, или как?

- Конечно, надо вместе посмотреть, а то еще не известно, что еще из этого выйдет.

Сказав эту малопонятную фразу, Сан Саныч отворил свою калитку. Веранда была освещена, но в даче было тихо, по-видимому, утомленная городской суетой Оленька уже заснула.

- Пойдем в подвал, - скомандовал Сан Саныч.

Они обошли дачу, здесь, в торце дома была дверь, ведущая в подвал. Не будучи мастеровитым, Сан Саныч имел страсть к хорошему инструменту и хранил его здесь, в подвале, в образцовом порядке на специально сделанных стеллажах. Даже маленький деревообрабатывающий станок привез, списанный из родного вуза. Он включил свет, положил узел на верстак. Миша брякнул сюда же свою поклажу.

- Ну, Миша, с богом, - сказал Сан Саныч и развязал узел.

Бледный свет лампы померк, а в подвале стало светлее от открывшегося разноцветного сияния. Изумруды, рубины разных оттенков, голубые и синие сапфиры; розоватые и зеленые аквамарины, сиреневые аметисты, крупные жемчужины ослепительно блестели, дразнили, сводили с ума. Миша развернул свой куль, вынул из карманов камни, его добыча была не хуже.

- Ну что, Сан Саныч, настоящие они или нет?

Сан Саныч взял с полки увеличительное стекло, внимательно рассмотрел один камень, провел им по линзе.

- Настоящие, Миша, мне с камнями приходилось дело иметь, правда, с синтетическими.

- Мы как, пополам поделим, или пусть у каждого свое остается?

- А как ты их поделишь?

- А смешаем все в одну кучу, и каждый будет по очереди брать тот камень, который ему приглянулся.

- А первый кто будет брать?

- На спичках выкинем.

- Так один камень может целое состояние стоить, а другой ерунду, мы сразу и не разберемся. Нет, давай, Миша, останемся при своих.

- Ну, как хочешь, Сан Саныч, только чтобы потом без обид.

- Нужно со Степой поделиться, - неуверенно вспомнил Сан Саныч, - А то как-то неудобно, он же нас отвел.

- Ты, если хочешь, делись, - решительно сказал Миша. - А я считаю, что никто ему не мешал своих сокровищ набрать, а он ротозейничал, любовался. Мне, что ли, полюбоваться не хотелось? Но я человек долга, не только о себе думаю. Да и зачем ему камни? Все равно или Фаина отберет, или кто другой отнимет.

- Да, это ты, конечно, верно говоришь. Но как-то не по-человечески получается.

- Да он даже и не подумает у нас попросить, ты что, Степу не знаешь.

- Ну ладно, там посмотрим. А реализовывать-то их как? Дело серьезное и опасное, надо все как следует обмозговать..

- Да, тут надо крепко подумать, горячку не пороть. Но тут я, Сан Саныч, снимаю перед тобой шляпу, надеюсь на тебя целиком, ты уж меня не оставь.

- О чем речь, Миша.

-А сейчас я, пожалуй, пойду, Сан Саныч. А завтра забегу, на свежую голову покумекаем.

- Давай, а то уже рассвет скоро.

- Ты мне только дай какую-нибудь сумку старую, а то мне неудобно без штанов домой идти.

Сан Саныч достал старый брезентовый рюкзак, Миша начал складывать в него камни, и в это время в подвал ворвалась озверевшая Томка. Время было на ее стороне, и на этот раз она решила не церемониться, Лутоню из себя не строить.

- Ах ты, урод, кровопивец, когда же этому конец придет! Второй час ночи, а ты все квасишь, я тебя где только не искала. Батюшки, да ты без штанов! Опять за старое взялся с проститутками своими?

Ее крик повис в воздухе, и она онемела, увидев мерцающие кучки камней.

- Не ругайся, Томочка, видишь, что я нашел. Вот это все мои.

Тома подошла к камням, запустила в них руки и вдруг громко зарыдала.

- Да что ты, Томочка, не плачь, теперь у нас жизнь пойдет по-другому.

По лестнице спускалась бледная Ольга в шикарном пеньюаре.

- Что здесь происходит?

- Не волнуйся, Оленька, мы клад нашли.

- Где вы его нашли?

- В лесу был зарыт.

- Вы что, с ума сошли?

- Ну, почему с ума, Оленька?

- Так что же, вы его ночью ходили искать?

- Именно ночью, кто же клады днем ищет.

Ольга помолчала, рассматривая камни.

- Ты понимаешь, сколько это стоит? А если хозяин объявится, представляешь, что с вами сделают? Ты вляпался, Шурик.

- Ты, Оля, всегда все испортишь. Нет у этого клада хозяина, я тебе потом все объясню.

- Хозяин найдется, у всего на свете есть хозяин. Если ты с ним не знаком, это еще не значит, что его нет. Слышать ничего не хочу, но чтобы у меня в доме этого не было. У нас дочь, я не хочу, чтобы ее изнасиловали, да и тебя, дурака, жалко.

- Успокойся, Оля, утро вечера мудренее, иди спать, завтра все обсудим.

А Томка уже успокоилась, времени не теряла, жадно перекладывала свою часть сокровища в рюкзак.

- Что вы Ольга Николаевна, - пропела она, - мужья наши просто клад нашли. Он, может, с революции в земле пролежал, уж его хозяева наверняка давно умерли. Зря вы так переживаете. Ну, Мишенька, все, пошли. Не будем мешать, людям спать пора.

И поперла сумку к выходу.

- До свидания, Сан Саныч, спокойной ночи, Ольга Николаевна.

 

А Степа пришел домой, в темноте добрался до постели и тут же заснул. А наутро был разбужен отчаянными криками:

- Где сокровища, дурень?

Степа спросонку сначала не понял:

- Какие сокровища, Фая7

- Те, что вы в лесу нашли.

- Да откуда ты взяла?

- От людей не скроешься, всем уже известно, что вы вчера у Сонного озера были, и камней драгоценных видимо-невидимо нашли. Тома Мишина не выдержала, соседке похвасталась, а та Любке Поповой, а Любка сразу ко мне. Рассказывай, куда спрятал.

И пришлось Степе рассказать всю правду.

- Минуту всего и были камни, красивые, я загляделся на них, да и не успел набрать.

- Не ври, мерзавец, бросить меня задумал, молодую себе завести, городскую, - завыла Фаина иерихонской трубой. - Нет, со мной такой номер не пройдет. Отдавай камни.

Фаина кинулась к Степиным брюкам, полезла в карманы, но нашла в них лишь дудочку. Она недоуменно вертела ее в руках.

- Это что еще за дрянь?

- Да мне мальчик в лесу подарил.

- Какой мальчик?

- Да не знаю, какой-то мальчик, вроде знакомый. На, говорит, тебе дудочку, а то ты не успел.

И Фаина поверила, зря, что ли она столько лет со Степой прожила.

- Придурок, - отчаянно закричала она, - как всегда, с хреном остался. Люди, значит, золото-бриллианты из леса принесли, а ты дудочку.

Слезы градом хлынули у нее из глаз, и вся накопившаяся боль, мгновенно пролилась наружу, словно во время вчерашней грозы. Отчаянно рыдая, Фаина со всего размаха кинула дудочку в угол комнаты. Дудочка гулко стукнулась об пол, подпрыгнула, и из нее выкатилась какая-то небольшая штучка. Фаина в сердцах бы и не заметила ее, но штучка сверкнула так ярко, что баба прекратила плакать. Она медленно, боясь спугнуть, подошла к вещице и положила ее на ладонь. И в ярких июльских лучах та засверкала нестерпимо, заиграла гранями, заискрилась.

- Степа, это бриллиант!

Это и был бриллиант, не тусклый алмаз, а сияющий, сложно ограненный бриллиант, словно только что из Амстердама. Зажав его в кулаке, Фаина схватила дудочку и стала трясти над столом. Трясла она страстно, с отчаянной надеждой, и вот из дудочки выкатился еще один бриллиант, такой же крупный и чистый, потом еще один, всего шесть штук. Камни все были как на подбор, изумительные, ровные, величиной с самую крупную вишню, уникальные были камни. Но сколько Тома не старалась, кроме этих семи камушков ничего больше из дудочки не выпало. Ноги не держали Фаину, и она села на стул, подперла голову рукой.

- Степа, - обливаясь слезами, сказала Фаина, - посмотри, если камни настоящие, то это же богатство несусветное. Ты понимаешь, что теперь с этой жизнью покончено, Степа? Все, прощай хлев и коровник. Боже, спасибо тебе, я-то думала, мне до самой смерти в навозе возиться. Теперь мы с тобой, Степа, заживем. Я же все понимаю, ты хозяин, эти камни тебе даны за всю твою душу безответную, но ты меня не бросай, я ж с тобой всю жизнь промыкалась Ты вспомни хотя бы ту козу, которую ты отдал Гришке, алкашу проклятому, а тот ее, родимую, зарезал и пропил. Думаешь, легко мне было? Так что это и мне награда. А ты Степа не бросай меня, прости.

- Ну что ты Фая, - сказал Степан, растроганно гладя жену по голове, - куда я денусь-то без тебя, ты моя родная, единственная. А камни эти настоящие, я точно знаю.

И вот именно в этот момент Степан вдруг понял, на кого был похож давешний мальчик. Это было так неожиданно и удивительно, что Степа громко закричал:

- Так ведь это же я был, Фаюшка, я, только десятилетний! Мальчонка-то тот я сам и был! Ты понимаешь? Это был я сам!

 

А Томка в это время теребила Мишу, который от перенесенного волнения спал без задних ног.

- Миш, а Миш, вставай, не время спать. Слушай: сейчас надо все камни пересчитать, да составить список, и ехать в город немедленно. Камни сдать в банк на хранение, я по телевизору видела, там специальные сейфы есть. А то не ровен час, ограбят. Вставай скорее.

Она заставила-таки Мишу подняться, и повела его на второй этаж, где еще ночью спрятала рюкзак. Утром она уже несколько раз заглядывала в него, запускала в камни руки, обмирая, перебирала их, боясь, что разорвется сердце. Не в силах в одиночку справиться со свалившимся на нее счастьем, она сбегала к соседке, по секрету рассказала ей о сокровищах, а теперь жалела, что проболталась. Зевающий Миша сел на старенький топчан, а Тома поставила на него рюкзак и с предвкушением расстегнула.

Рюкзак был полон разнокалиберных шишек, каких-то лесных щепочек, веточек с засохшими ягодками, прошлогодних желудей, травы и коричневых полуистлевших листиков. При виде этого лесного мусора супруги онемели, затем Миша перевернул рюкзак и вытряс его. Горка сучков, листиков и желудей распространяла пряный лесной запах, по ней усердно ползал удивленный муравей, осваивая деревянный Эверест. Томка лихорадочно разбросала горку, ища камни, но, разумеется, не нашла ни одного, даже самого маленького.

- Это что же, Миша, камни в мусор превратились, что ли? – после долгого молчания спросила она с перекошенным лицом

- А ты не видишь? – зло сказал Миша.

- Может, подменил кто? Я ведь, дура, Татьяне рассказала, - заплакала Томка.

- Не говори глупости, Тома. Ты сказку о рыбаке и рыбке читала? Дурень я, забыл, что жадность не одного фраера сгубила. Надо было нам со Степаном поделиться. Но ты, Тома, не горюй, жили мы без этого и дальше проживем.

Но Тома Мишу не слушала, скулила тоненько и очень жалобно.

 

Сан Саныч же не торопясь встал, победителем зашел в комнату жены, обнял ее спящую, стал ластиться, как кот.

- Оленька, вставай, нам надо кое о чем поговорить

- Могу я один раз за все лето поспать?

- Оля, дело важное. Нам надо решить, как быть с кладом.

- Я тебе уже сказала: отнеси туда, где взял. А то пожалеешь.

- Оля, я тебе прошу, пойдем со мной, посмотрим, может ты передумаешь.

- Думаешь, меня, как и тебя, жадность одолеет? Ты же знаешь, я человек рациональный и доверяю лишь здравому смыслу. А он говорит мне, что от камней этих надо немедленно избавляться.

- Да волшебные эти камни, понимаешь, волшебные, некого мне бояться.

- Глупый ты, Шурик, если они и вправду волшебные, то тебе грозит еще большая опасность. Отнеси их в лес, выкинь, делай, что хочешь.

- Ну, Оля, я прошу тебя, пожалуйста, пойдем посмотрим. Неужели тебе не хочется хоть один раз в жизни посмотреть на такое чудо?

Ольга поднялась с постели, накинула халат и вместе с мужем спустилась в подвал. Сан Саныч встал на четвереньки, достал схороненный в укромном уголке ящик с добычей, поставил его на верстак, открыл. Бледный, смотрел на его содержимое. Ящик был до верху наполнен металлическими и пластмассовыми пробками, тусклыми бутылочными осколками, грязными разноцветными этикетками. Оля подошла поближе и молча посмотрела на хлам.

- Ну вот, а ты говорил, что хозяина нет. Хозяин и забрал. Не расстраивайся, Шурик, все, что не делается, все к лучшему.

- Как же так, Оля? Может быть, все еще вернется?

- Успокойся, пойдем, чайку попьем.

И Ольга обняла мужа, повела его на свет.

 

А Фаина продемонстрировала просто чудеса мудрости.

- Если будем покупателя искать на камни, - сказала она Степану, - то убьют нас, как котят слепых.

И велела ему честно сдать клад государству. После того, как стало известно о потерях Степиных товарищей, он хотел, было, честь по чести, разделить камни на троих. Фаина его отговаривала со всех сил:

- Они бы тебе ничего не дали.

- Что ты, Фая, разве можно так о людях думать. Сан Саныч с Мишаней, знаешь, какие мужики отличные. Настоящие мужики.

Скрепя сердце Фаина согласилась, выторговала лишь, чтобы Степа себе взял три камня, а мужикам дал по два, а то уж совсем беспросветным дурнем прослывет. Но товарищи мужа ее сильно удивили, оба категорически отказались от бриллиантов. Миша сказал Степе:

- Не возьму я, Степа, толку от этого никакого не будет. Опять в какую-нибудь гадость превратятся, только добро пропадет. Твои это камни, твои, и мне от них пользы не будет.

А Сан Санычу запретила умница-жена:

- Не вздумай, Шурик. Камни эти – награда. А ты человек, конечно, неплохой, но награды не заслужил, уж мы-то с тобой это знаем. Вот Степа, да, он дитя, у него душа ребенка, поэтому ему камни и достались. А ты не горюй, у тебя жизнь и так неплохая. И к тому же, у тебя есть я.

Сан Саныч зарылся лицом в теплые волосы жены и согласился.

 

Клад государству сдали, придумали какую-то небылицу, что Степа червей копал у озера и нашел. Государство, конечно, Степану не поверило, но вынуждено было принять эту версию за неимением другой. А вот народ поверил охотно, после чего на озеро кинулись толпы кладоискателей. Все в радиусе нескольких километров так перекопали, что образовались карьеры, как на алмазных копях. Народу усердствовал, как на Клондайке, но так никто ничего и не нашел.

Степе, как и полагается по закону, выдали четвертушку от стоимости камней. Оценку, само собой, сильно занизили, но и этого заниженного Степе с Фаей хватило за глаза. Из деревни они уехали и купили себе дом под Сочи. Они-то со своими деньжищами могли бы купить себе поместье хоть в Ницце, на Канарах или во Флориде. Но на кой им эти Флорида с Канарами? А в Сочи благодать.

А Миша зря сказал, что ему никакой пользы от камней не будет. Дача у них теперь уже который год заброшена, потому что каждое лето они с Томой на весь сезон уезжают к Степе в Сочи отдыхать. Миша со Степаном теперь беседуют с видом на море, и Миша находит, что шторм тоже похож на роды, а море - на женское лоно. Томочка же ни о чем таком не задумывается, но морские купания явно пошли на ей пользу, потому что характер ее заметно помягчал. Фаина, вырвавшись из хлева и курятника, оказалась женщиной просто замечательной, умной и доброй. Так что гостить у них одно удовольствие.

А Сан Саныч с Ольгой так ни разу и не съездили, хотя звали и их.

- Знаешь, Шурик, - сказала как-то Ольга, задумчиво глядя на мужа. – я, кажется, поняла, что это за мальчик встретился вам там, в лесу. Это сам Степа и был, только маленький. А дудочка – это же рог изобилия, и дается из него только тем, кто ничего для себя не просит.

Нет, чтобы там не говорили, а умная жена это вовсе неплохо.

 

 

 

К тому времени, когда закончился второй рассказ, жара уже стала невыносимой. Леокадия давно достала из сумочки крохотный веер, красиво обмахивалась. Владимир Сергеевич снял пиджак, Настя все время пила воду. Заметно было, что старик волнуется и напряженно ждет, что скажут попутчики.

- Очень трогательно, - начала Леокадия. – Трогательно и красиво, мне очень понравилось. Степа ваш – настоящий сказочный герой. И слово вы прекрасно чувствуете.

Старик польщено склонил голову.

- Да, красивая история, - присоединился к ней Владимир Сергеевич. - А вы сами откуда узнали все это?

- Так я Мишин сосед по даче, лет десять уже. Можно сказать, наблюдал глазами все развитие событий.

- Я так и думала, - сказала Настя. – По рассказу видно, что вы дачник, вкусненько вы все это описали.

- А Миша ваш поэт, - улыбнулась Леокадия.

- Да, не чужд, можно сказать. Он, вроде, человек простой, но содержимое в нем, конечно, имелось, - подтвердил Андрей Петрович.

- Только не верится, что друзья Степины от денег отказались, - сказала Настя. – Ну, кто сейчас от денег отказывается?

- Я вам обещал, рассказать все, как было, вот и рассказал. А уж что там ими двигало, не знаю, в чужую душу не влезешь.

- Так они за жадность были наказаны, ну в смысле, когда их камни в мусор превратились? – спросила Настя, наливая стакан воды. – Фу, жарища какая. Но если они были недостойны, почему им сокровища все-таки достались?

- Я думаю, что это им испытание было, а они его не выдержали. Хватать стали слишком много и поспешно. На красоту открывшуюся внимания никакого не обратили, стали не на небо смотреть, а в землю. Да и со решили Степой не делиться. А может, просто не им были сокровища эти предназначены, кто знает? Бывает ведь, что люди получают чужое. Только чужое никому на пользу не идет.

-Тут я с вами абсолютно согласен, - сказал Владимир Сергеевич - А мальчик этот и в самом деле был самим Степаном?

- Степа говорил, что узнал себя, но здесь тоже нельзя утверждать наверняка. Мы же все себя другими представляем, я думаю, каждый из нас, встреть он себя самого в толпе, не узнал бы даже. Так сильно наши представления о себе от реальности отличаются. А тут еще столько лет прошло.

- А Фаину я хорошо понимаю. - Леокадия пододвинула к себе стакан, а внимательный Владимир Сергеевич мгновенно взял бутылку, налил ей воды. – Я вот несколько лет назад решила в деревне отдохнуть, дай, думаю, съезжу для разнообразия. Так моя квартирная хозяйка с пяти утра начинала работать и так до позднего вечера. Мужа нет, все на ней. Корову подоит, кур покормит, огород польет, и на полевой стан, она поварихой была. После обеда примчится, скорее обед готовить, двое детей, кормить надо. Потом снова в огород, самый урожай, огурцы крутит, вишню собирает. А тут уж и корова из стада возвращается, снова дойка. Только часов в десять позволяла себе в баню к соседке сходить, и без задних ног в постель. Мне просто стыдно за себя стало, я-то считала, что так в городе загружена, просто кручусь, как белка в колесе. А после этой поездки считаю себя лентяйкой и нытиком. Так вы не поверите, она еще раз в неделю находила в себе силы с любовником встречаться. Он у нее женатый был, так встречались на природе, после работы. И она в дни встреч еще на час раньше вставала, чтобы приготовить с собой всего вкусненького и зазнобу своего перед любовью накормить. Представляете? Даже для этого ей нужно было потрудиться. Разве от такой жизни не осатанеешь? Это же ад кромешный. Так что меня не удивило, что Фаина оказалась доброй, когда из жизни своей проклятой вырвалась. Я даже думаю, она больше Степана заслужила этот подарок судьбы.

- А я не поняла, как это небо сопряглось с землей, - сказала Настя. Что это значит?

- Ну, как это сказать понятнее, вроде, соединилось, - ответил Андрей Петрович.

- Зря вы девушку жалеете, - вмешался Владимир Сергеевич. – Она школу закончила, черчение изучала. Вот представьте, что вам нужно гладко соединить две сферы разного радиуса. Получится у вас это?

- Нет.

- А почему?

- Неровно будет, излом появится.

- Умница. Поэтому и делают сопряжение. Соединяют их не непосредственно, а кусочком третьей поверхности промежуточного радиуса, чтобы получилось плавно. Понятно?

Настя неуверенно кивнула головой.

- Ну вот, а здесь небо и земля слились в единую совершенную конструкцию, а совершенство не терпит никаких изломов, поэтому они сопряглись, чтобы было все идеально.

- А кто их сопряг?

Взрослые рассмеялись, но Настя не смутилась

- Подождите, а что это за третья поверхность? Первая - небо, вторая – земля, а третья, получается не то, и не другое.

Владимир Сергеевич крякнул и почесал в затылке.

- У вас, Настенька, пытливый ум. Но вы еще дитя, и вопрос задали детский. А детские вопросы, как известно, ответов не имеют.

Настя торжествующе оглядела всех, чувствуя себя победительницей.

- А в родные места они приезжают? – спросила Леокадия.

- Степа приезжал, я с ним даже на рыбалку ходил. А Фаина - нет, не хочет, так ей на новом месте нравится. Родственники к ним сами приезжают, там такие хоромы, всем места хватит. Но не пора ли нам сделать перерыв, прервать, так сказать, поток впечатлений.

- Да, и в туалет пора сходить, - откликнулась непосредственная Настя.

Все на время разошлись, а тут, как раз подоспела и очередная станция. Вышли на перрон, походили между торговок, купили мороженого. А через полчаса, когда поезд тронулся, опять собрались в купе.

- Теперь ваша очередь, Настя, - сказала Леокадия.

- Ну, пожалуйста, Леокадия Петровна, можно я буду последней? Я вот еще и мороженое не доела.

- Но мы же нарушим логическую последовательность.

- Какая здесь может быть логика? Ну, я вас очень прошу.

- Хорошо, будь по-вашему. У меня, конечно, будет женская история, так что не судите строго

 

 

Пропавший чулок

 

Алене пора было замуж. Во всяком случае, так считали ее мама, бабушка, две любимые тетки и их многочисленные друзья, сослуживцы и знакомые.

- Ты не шути, детка, ты уже на пятом курсе, еще годик, глазом не успеешь моргнуть, как окажешься на работе, да в женском коллективе. Вон, не хуже тебя до старости сидят в девках, оглянись вокруг. А что потом? В тридцать рожать для себя? Учти, красивым замуж выйти труднее, а уж если к тому же еще и умная, то любитель редко находится. Посмотри на мать: и умница, и красавица, а всю жизнь с тобой одна промучилась. А тетя Света? Нет, замуж надо выходить в студенческие годы, уж можешь мне поверить.

Аленой же владело знакомое каждой девушке предчувствие любви. Она была напряжена, словно на старте забега, от победы в котором зависела вся ее жизнь. Какое-то волнение, нет, скорее смутное томление с некоторых пор постоянным рефреном сопровождало привычную жизнь. И сны снились какие-то радостные и не вполне понятные, но, несомненно, означающие, что-то вот-вот, буквально на днях, это произойдет, случится, и в ее жизнь войдет самое главное, неповторимое, ощущаемое как неизбежное, то, что не перепутаешь ни с чем. А вот о замужестве она раньше и не задумывалась, но непрекращающаяся атака близких все-таки сказалась, и Алена стала размышлять о будущем избраннике. Наверное, ее родные правы, и подыскать спутника жизни уже пришло время.

Природа дала ей для этого неплохой шанс. Алена была нарисована акварельными красками, но крупной кистью и смелой рукой: яркие светлые волосы, крупные пунцовые губы, серые глаза, розы на щеках и замечательная фигура гарантировали ей успех у мужчин. Однако жизнь изначальный шанс заметно уменьшала, и никого подходящего не встречалось, не имелось, и в ближайшее время не предполагалось. Нет, возможно, мужчины, время от времени входящие в ее жизнь, и были для кого-то подходящими, но только не для нее, Алены. Может быть, кто-нибудь и счел бы их приличными и даже превосходными, но ей они были не нужны.

Постоянно заходили два ее бывших одноклассника, но эти были как братья, а мысль о том, что можно выйти замуж за того, кого она видела в коротких штанишках с намазанными зеленкой коленками и перепачканными шоколадом мордашками Алену только смешила. Новые же поклонники, увы, были с заметными дефектами.

Сергей был слишком ревнив, и слежкой, допросами и скандалами, случавшимися всякий раз, когда кто-либо из мужчин просил Алену передать деньги за билет в транспорте, за короткое время почти довел возлюбленную до нервного срыва. Отвязывались от него целый год всей семьей и, когда это, наконец, удалось, дружно перекрестились. Очаровательный Леша ухаживал со вкусом, водил Алену в кафе и клубы, а деньги на увеселения занимал у нее же самой. Алене было так стыдно в такие минуты, что она всякий раз торопилась одолжить ему требуемую сумму, чтобы поскорее прекратить острое унижение. Отказать же раз и навсегда была не научена. Когда Лешин долг подошел к критической отметке, он исчез, после чего выяснилось, что назанимал он и у мамы, и у тетушек, и у их приятельниц, и даже у бабушки. Долги ему с удовольствием простили, причем именно за то, что он исчез. Следующий, красавец Павлик, исчезал постоянно, уходя в загулы, во время которых Аленины знакомые видели его в компании непотребных девиц и не менее непотребных приятелей. Аленино же нежелание выяснять отношения Павлик принимал за доверчивость и даже глупость. Так длилось до тех пор, пока труд выяснить с ним отношения не взяла на себя Аленина бабушка, после чего Павлик исчез окончательно. У Яши была Мама. Все остальные, время от времени возникающие из столичного водоворота, были ничуть не лучше, и Алене оставалось подкармливать извечную женскую потребность в восхищении лишь случайными мужскими взглядами. На что рассчитывали Аленины доброжелательницы, советуя ей выйти замуж в университете, было совершенно непонятно, потому что в группе у нее было всего три мальчика, да и тех уже на первом курсе расхватали самые мудрые и расторопные девицы. Так что Алена планов не строила, но любовь и замужество имела ввиду.

Однако в крещенский сочельник Алена ни о чем таком не думала, а усердно готовилась к очередному экзамену, потому что со школьных времен привыкла радовать маму, бабушку, а заодно и себя отличной учебой, да и вообще, любила учиться. Но именно в ту январскую среду, ближе к вечеру, Аленина любимая подруга Сонечка расстроила ее планы. Она привычно ворвалась в квартиру, вихрем пронеслась по комнатам, громко захлопнула лежащий на столе учебник и радостно закричала:

- Все, сколько можно, Святки сегодня заканчиваются, поехали ко мне. Моя соседка Леокадия Петровна прекрасно гадает и позвала нас с тобой сегодня в гости. Она чудная женщина, на нее стоит посмотреть, просто кладезь женского опыта. Собирайся!

Сонечка долг перед собой и родителями уже выполнила, успела сходить замуж, и теперь горела желанием устроить жизнь красивой, но не активной подруги. Алене собираться и ехать в заснеженную даль не хотелось, но вмешалась мама:

- Прогуляйся, доченька, ты бледная, нельзя же все дома и дома, хоть воздуха свежего глотнешь.

Вдвоем они заставили-таки Алену одеться и буквально вытолкали за дверь. Девушки вышли в радостный, крепкий мороз, зашли за тортом и поехали на другой конец города. Пока доехали, совсем стемнело, и небо засияло огромными звездами, отчего все вокруг стало значительным и прекрасным. Под колокольный звон они дошли до Сонечкиного дома, и поднялись к Леокадии Петровне. Та оказалась женщиной нестарой и очень интересной, встретила их радостно, расцеловала Соню, начала тормошить румяную Алену..

- Дайте-ка на вас посмотреть. Красавица, просто красавица, нет, я решительно не понимаю мужчин.

Леокадия сервировала чай и завела подходящую случаю беседу.

- Умницы, что пришли, сегодня самое время узнать свою судьбу. Вы, Алена, в гадание верите?

Алена неуверенно пожала плечами.

- Но согласитесь, что хуже уж точно не будет, а лучше может быть. Вы раньше не гадали?

- Нет.

- Я расскажу вам, что надо делать.

- Мне самой придется гадать?

- Конечно, в крещенский вечер гадать можно только самой.

- Может быть, Соня первая? А я посмотрю.

- Нет, на Святках гадают только девицы, и непременно в одиночестве. В моей комнате на туалетном столике с трельяжем приготовлены свечи. Вы зажжете их, а затем потушите свет. Снимете с себя все обереги, талисманы, цепочки, кольца, браслеты, все круглое, что окружает и защищает, распустите волосы. А потом сядете перед зеркалом, будете смотреться в него и ждать, пока в нем кто-нибудь не появится. Тот, кто появится, и есть ваш суженый. Старайтесь не делать резких движений, а уж тем более, не оглядываться, чтобы не спугнуть гостя.

- А если я никого не увижу? Как долго следует сидеть перед зеркалом?

- Я вас уверяю, что долго вы не просидите, перед зеркалом вам станет страшно, может быть, даже безумно страшно, так что вы сбежите из комнаты.

- А страшно-то почему?

- Человеку всегда страшно заглядывать в будущее, а в зеркале можно увидеть его непосредственно, словно через приоткрытую дверь в неведомый мир.

- Я не труслива.

- Это не трусость, а душевный трепет. Но вам нечего бояться, мы же будем рядом. Если станет совсем невтерпеж, кричите, но говорить нельзя ни слова. Если тот, кого вы увидите в зеркале, вам понравится, киньте в него горсть пшена, я приготовила, лежит на блюдечке.

- А потом?

- Дальше вы сами все поймете.

Алене вдруг стало сладко и тревожно, и она поднялась из-за стола. Леокадия провела ее в большую прекрасную комнату и, закрывая дверь, ободряюще кивнула:

- Постарайтесь дождаться его.

Алена огляделась. Мебель была дубовая, натертая воском. Мягко светили нарядные низко расставленные лампы. Комод украшали статуэтки, шкатулки и круглая ваза с такими неправдоподобными в этом зимнем полумраке розами, что Алена сначала сочла их искусственными. Тяжелые непроницаемые портьеры отгораживали пространство комнаты от зимы, города и темноты, создавая обособленный уютный и самодостаточный мир. Прелестный столик на гнутых ножках стоял в углу, трельяж был в резной раме с птицами, цветами и виноградными лозами.

- Как красиво, - подумала Алена печально. - Я хотела бы жить в такой комнате, надоели все эти светлые стены, жалюзи и диваны без подлокотников.

Перед трельяжем стоял венский стул, на столике две свечи в серебряных подсвечниках и серебряное блюдце с горкой пшена. Алена полюбовалась еще немного и стала снимать с себя цепочки, кольца, браслет. Подумав, сняла часы. Подумала еще немного и для чистоты эксперимента сняла тонкие чулочки, решив, что их ажурные резинки тоже круглые. Родные ругали ее за эти чулки, слишком тонкие для зимы.

- Я же в дубленке до пола, - отнекивалась Алена.

И упорно продолжала их носить, потому что в колготках, напоминающих ей детские ползунки, ощущала себя бесполой, а в чулках казалась себе предельно женственной, желанной, хранящей под платьем тайну. Ей иногда представлялось, как изменились бы мужские лица при виде этих чулочков на ее ногах, и случались моменты, когда ей очень хотелось, приподнять юбку и медленно подтянуть их на глазах у какого-нибудь особо скучного зануды, одолевающего ее только ему интересным разговором. Будучи девушкой благовоспитанной, Алена себе этого, конечно, не позволяла, но часто внутренне посмеивалась, рисуя себе забавную картинку. Алена сняла чулки, и осталась босиком, ощущая себя беззащитной и очень уязвимой и перед всем миром, скрытым тяжелым занавесом, и перед этой комнатой, которая, как начало ей казаться, затаила в своих сумеречных недрах какую-то непонятную, но ощутимую опасность.

Она села перед зеркалом, отметила, что и в самом деле бледнее обычного, увидела на волосах ободок, сняла и его. Волосы заструились, засияли, упали на грудь, слегка закрыли лицо и Алена откинула их. С каждой секундой ей становилось все тревожнее, но она попыталась успокоить себя и неуверенно зажгла спичку. Та разгоралась медленно, но наконец затрещала, и Алена едва успела зажечь свечки, прежде чем та догорела, даже слегка обожгла пальцы. Затем встала и потушила лампы. Сердце забилось очень громко, и Алене захотелось выйти из комнаты, но она твердо подошла к стулу и села. Зазеркальное пространство множило смутно различимые предметы в комнате, расширялось и уводило вдаль, вглубь, в темное ничто, в неведомый омут, в бесконечный туннель, соединяющий этот мир с запредельным и непостижимым. Алена загляделась в него, и в какое-то мгновение ей показалось, что комнаты больше нет, и города нет, и она осталась совсем одна, заблудившись в бесконечных зеркальных глубинах. Она явственно ощутила себя на краю, на границе, у стены, у занавеса, скрывающего бесконечную звездную вселенную, скопище миров, мириады галактик и что-то еще, всепроникающее, всюду разлитое, без названия и определения Аромат свечей смешивался с сильным запахом роз в одуряющий, пьянящий букет. Тишина сгущалась, треск горящих свечей лишь подчеркивал отсутствие прочих звуков. Любой шорох сейчас мог бы показаться громом, смертельно напугать, но и тишина была зловещей, и Алене стало страшно. Потом очень страшно. Потом очень-очень страшно. Но зеркальный лабиринт завораживал, и она продолжала сидеть, блуждая по нему взглядом.

- Наверное, это и есть транс, - подумала Алена.

От напряжения ей захотелось кричать, и, сдерживаясь, она заплакала. В этот момент зеркальные глубины ожили, затрепетали черным туманом, раздвинулись, и оттуда, из запредельной пустоты, а может быть, абсолютной полноты, из иного, другого, чужого мира, к грани, отделяющей его от Алены, стала приближаться мужская фигура. Мужчина был в белом, и сквозь слезы Алена увидела, что он среднего роста, хорошо сложен, худощав. Слезы мешали ей разглядеть его как следует, но она боялась вытереть их, чтобы движением не спугнуть видение. Алене показалось, что лицо у мужчины тонкое и очень темное, нос с горбинкой, глаза огромные, с длинными и черными, словно из проволоки сделанными, ресницами, а губы вычурные и даже капризные. На голове мужчины было что-то золотистое: головной убор, напоминающий корону, тиару или венец. Мужчина приближался, и Алена физически ощутила его присутствие в одном с собой пространстве. Она почувствовала движение воздуха, словно он был из плоти и крови, и увидела, как заколебалось пламя свечей. Мужчина приятно, сладко и терпко пах, и Алена глубоко вдохнула этот коричный запах, прикрыв от удовольствия глаза. Сердце Алены рвалось из груди, а собственное лицо, отраженное и размноженное зеркалом, исказилось от ужаса, напугало ее еще больше. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она нашарила горсть пшена, кинула в зеркало и, закричав так, как не кричала никогда, с рыданиями кинулась прочь из комнаты.

Сонечка и Леокадия Петровна приняли ее в свои объятия и повели в тепло кухни, к свету, чаю, торту. Уже через пару минут Алена успокоилась и благоразумно спросив хозяйку, может ли она рассказать об увиденном, поведала все, что с ней произошло.

- Ну, что ж, быть тебе в этом году замужем, - уверенно сказала Леокадия. – Ты же успела кинуть пшено, значит, дала согласие, и его приворожила.

- Мне показалось, что у него очень темная кожа, может быть, он негр, или мулат?

- А черты лица?

- Европейские.

- Хорош?

- Да, очень красивый.

- Да какая разница, темный, не темный. Сейчас мода на загар, - успокоила Соня. – Раз загорелый, значит богатый, нищим загорать некогда и негде. Высокий?

- Нет, не очень.

- Но тебе понравился?

- Не знаю.

- Зачем тогда кинула пшено?

- Хотела бы я на тебя посмотреть, что ты бы кинула. Может быть, стулом бы запустила.

- Поздно пить боржом, когда почки отвалились. Понравился или не понравился, теперь никуда не денешься, - захохотала подруга. Сказано же – суженый, придется идти за него, а там разберетесь.

- Но ведь это же был не дьявол, Леокадия Петровна? – помолчав, робко спросила Алена.

- Глупенькая, какой дьвол, если бы его можно было так просто увидеть, все бы только этим и занимались, - засмеялась Леокадия.

И они долго смеялись, и еще попили чаю. И Леокадия Петровна рассказала несколько любопытных случаев и курьезов, связанных со святочными гаданиями. А потом все вместе они пошли в комнату с трельяжем за Аленины вещами, потому что одна Алена боялась. Она надела крестик, серьги, кольца, цепочку, часики, но чулок был только правый. Он одиноко висел на спинке стула, прозрачный, с кружевной резинкой. Кинулись искать второй чулок, ползали по ковру, заглядывали под столы и диван, принесли щетку и вымели пыль из-под комода и буфета. Чулка не было.

- Куда-то ты его от волнения закинула, глядишь, к Пасхе найдется, - успокоила Леокадия. – Сейчас я принесу тебе свои колготки, у меня есть нераспечатанные.

- Не беспокойтесь, дорогая Леокадия Петровна, - вмешалась Соня. – Я всегда ношу в сумочке запасную пару. На, Аленушка.

Алена надела колготки и шепотом спросила Соню, сколько она должна заплатить за гадание.

- За гадание денег не берут, - ответила услышавшая ее Леокадия. – Да ты и сделала все сама. А когда все сладится, принесешь мне цветочков, если не забудешь, конечно.

Алена смущенно поблагодарила и отправилась домой. В троллейбусе она ни о чем не думала, оглушенная свалившимися на нее впечатлениями, а, приехав домой, едва добралась до постели и провалилась в сон.

 

Через день, после сдачи последнего экзамена, проходя по институтскому коридору в сопровождении Сони, Алена увидела двух чем-то похожих друг на друга смуглых парней в джинсах и в свитерах, сидящих на подоконнике. Она знала, что это студенты-индийцы, но раньше внимания на них не обращала. Индийцы учились отдельно, держались особняком, вели себя скромно и, по слухам, были очень прилежны в учебе. Парень в черном свитере на девушек особого внимания не обратил, лишь спокойно скользнул по ним взглядом, а парень в светлом смотрел на Алену во все глаза, буквально ласкал ее взглядом. С ощущением внезапного узнавания она вглядывалась в лица парней, глаз не могла оторвать, чуть не споткнулась, и была поддержана удивленной Соней.

- Что с тобой?

- Одного из этих парней я видела в зеркале.

- Наверное, того, что в белом, он смотрел на тебя, не отрываясь.

- Нет, второго.

- Может быть, ты перепутала, они похожи.

- Это невозможно.

- Жаль, я немножко знакома с тем, что в светлом. Это Фарад, отличный парень, из очень богатой семьи, о втором я толком ничего не знаю. Что будешь делать?

- Ничего, если один из них мой суженный, как вы меня уверяли, все случится само.

А еще через несколько дней вечером, в Татьянин день, Алена стояла перед окном и смотрела на огромные сугробы, которые на глазах наметала вьюга. Алена смотрела и радовалась своей защищенности, теплу и уюту своего дома, тому, что ей несколько дней можно не выходить из дома, разве что выскочить завтра за хлебом в соседний магазин. Она увидела, как к ее подъезду подползла машина, из нее вышли мужчина и женщина и вошли в дом. Буквально через минуту в дверь ее квартиры позвонили, и она пошла открывать. На пороге стояла румяная Соня и молодой красивый мужчина в высокой шапке и шикарном пальто с бобровым воротником, открывающим белый воротничок рубашки и дорогой галстук.

- Пустишь гостей? - весело спросила Соня. - Знакомься, Фарад.

Молодой человек достал из-за спины огромный необыкновенной прелести букет и, неловко поклонившись, вручил его Алене. Соня стала совать ей в руки коробку с тортом, и растерянная Алена приняла то и другое, прижала букет к груди

В прихожую вышла бабушка и всплеснула руками:

- Да никак к нам сваты?

- Что ты говоришь, бабушка?

- Ирина Александровна, как всегда, недалека от истины, - заулыбалась Соня. – Но дайте сначала раздеться.

Алена отдала букет и торт бабушке, помогла гостям повесить пальто и провела их в гостиную. Сама же, испытывая недоумение и легкую досаду от того, что ее сладкое уединение нарушено, начала накрывать стол к чаю. Фарад оказался в прекрасном костюме, был торжественным и слегка скованным, принаряженная Сонечка выглядела виноватой.

- Сядь, Аленушка, не суетись, - остановила ее подруга. - Я сейчас тебе кое-что расскажу, но пообещай, что не будешь сердиться на меня. Ты же знаешь, я люблю тебя, и желаю тебе добра.

Сильно нервничая и уже кое-что угадывая из будущего признания, Алена села.

- Алена, неделю назад мы с Леокадией обманули тебя, а точнее, ввели в заблуждение. Не перебивай. Фарад давно хотел познакомиться с тобой, ты соответствуешь его идеалу девушки. Он решил сделать это поэффектнее, заинтересовать тебя, и обратился ко мне, а я к Леокадии. Мы дружим, и она умная женщина, вместе придумали это гадание, позвали тебя. Та комната, в которой ты гадала, смежная с другой, а дверь в нее прикрыта портьерой. Мы решили, что в темноте, когда ты потушишь свет, Фарад приоткроет дверь, выйдет из-за занавеса, сделает несколько шагов вперед и покажется тебе в зеркале. Ты увидишь его отражение, это произведет на тебя впечатление, и ему легче будет познакомиться с тобой. Разумеется, мы собирались все тебе открыть. Фарад очень приличный молодой человек, из известной в Индии семьи. Насколько я знаю, у него очень серьезные намерения.

- Погоди, Сонечка, - Фарад заговорил с легким акцентом, прикрыл своей рукой ладонь Сони, заставляя ее замолчать. – Разреши мне сказать кое-что самому.

Парень выговаривал буквы "эл" и "эр" очень мягко и почти одинаково, в остальном говорил по-русски удивительно чисто.

- Вы очень хорошо говорите по-русски, - похвалила Алена.

Фарад кивнул.

-Мой отец учился в Союзе, и планировал меня отправить учиться сюда. Так что с десяти лет у меня был учитель русского языка. И здесь я уже шестой год, практика достаточная. Алена, через полгода я стану врачом, в моей стране меня ждет блестящая карьера. Соня права, вы мой идеал, и я давно наблюдаю за вами. Но познакомиться все не решался, дотянул до последнего. Я мечтаю, чтобы вы стали моей женой и уехали со мной. Тогда я стану совершенно счастливым человеком. Мое счастье в ваших руках.

Соня делала Алене огромные умоляющие глаза, бабушка замерла в дверях, кивая головой.

- Но там, в зеркале, были не вы.

- В самом деле, так получилось. В тот вечер я был нездоров, простудился, и вместо меня вышел мой друг, Сати. Но какое это имеет значение, ведь ничего сверхъестественного не происходило. Какая разница, кто к вам вышел? К тому же, мы с ним очень похожи.

- А почему на нем была золотая корона?

- Никакой короны на нем не было.

- Я видела своими глазами.

- Что ты привязалась к какой-то ерунде, - не выдержала Соня. - Не было короны, я сама придумывала его костюм.

- Корона была, и Леокадия сказала, что так и должно быть, если пришедший мой жених.

- Какая ты упрямая!- закричала Соня. – Леокадия просто так сказала, мало ли чего она еще наговорила. Ты специально уводишь разговор в сторону.

Фарад задумался, потом начал уговаривать Алену, как ребенка.

- Послушайте, Алена, в жизни случается множество загадочных и удивительных вещей, и я охотно допускаю их существование . Но если вы и в самом деле увидели корону, и склонны придавать этому какое-то особое значение, то хочу обратить ваше внимание на то, что ее присутствие указывает именно на меня. Мой прадед был раджой, правителем большой провинции. В Европе бы сказали, что я царского рода, и были бы недалеки от истины. Мой же друг, несмотря на все его достоинства, из очень простой семьи. Так что это была моя корона.

- Почему же тогда она была на нем?

- Алена, можно тебя на минутку, - поднялась из-за стола Соня.

И, выведя Алену в прихожую, шепотом зашипела:

- Ты с ума сошла? Ты ждала принца, он пришел и сватается к тебе. Чего тебе еще надо? Умный, красивый, богатый, любит тебя. Ты уедешь и заживешь с ним, как королева, как тебе не снилось и не мечталось.

- Но это не мой принц.

- Ты просто больная.

- Пойдем к гостю.

Фарад смотрел на Алену спокойно и внимательно и, кажется, уже все понял, но был по-мужски тверд.

- Мне нужен ваш ответ, Алена.

- Все так неожиданно, я должна подумать и посоветоваться с домашними.

- Разумеется. Я могу рассчитывать на ваш ответ в течение, скажем, месяца?

- Да, я скажу вам определенно, и конечно раньше, чем через месяц.

- Тогда позвольте нам сейчас уйти, вам надо подумать, придти в себя. Мы вас, конечно, привели в замешательство.

И Фарад стал подниматься из-за стола.

Проводив гостей, Алена расцеловала грустную бабушку.

- Похоже, в этом году замуж мне не выйти. Но ты не переживай, вон в Америке раньше тридцати выходить замуж считается неприличным.

- К черту эту Америку, а ты, Ленка, большая дура. Воспитала тебя мать на книгах, пусть теперь сама расхлебывает.

- Можно подумать, ты сама ее как-то иначе воспитывала. Ничего, на следующие Святки я дома погадаю, чтобы уж безо всякого обмана. И нагадаю себе жениха любимого и всем на зависть.

А через год на Святки гадать не пришлось. Некому было. Соня вышла замуж за Фарада, уехала в Индию и жила там любимая, обожаемая, счастливая в огромном прекрасном доме. А Алена за неделю до Крещения выписалась из роддома с дочерью. И в крещенский сочельник, трепеща от счастья и любви, сидела в своей комнате перед кроваткой, рассматривая четкое смуглое личико крохотной красавицы.

- Я даже и представить не могла, что у младенца могут быть такие черты, - сказала Алена вслух, но очень тихо, потому что девочка засыпала. – Это же надо, какие прорисованные губки, а реснички какие, и волосики вьются. А бровки? Никогда не видела такого красивого ребенка.

В дверь тихо вошла бабушка, и Алена приложила палец к губам.

- Чайку заварить?

- Я сама.

Алена поднялась, вышла из детской и пошла на кухню. А когда проходила мимо ванной, дверь открылась и оттуда высунулся разгоряченный румяный Сати.

- Леночка, я пеленки постирал, на сушилку повесить или на лоджию?

- Сколько поместится на сушилку, остальные, пожалуйста, вынеси.

Алена стала заваривать чай и в который раз вспоминать. Через неделю после неожиданного предложения Фарада, она внезапно, подчиняясь непонятному порыву, собралась и поехала в институт, долго ходила по этажам, и, наконец, забрела в кофейню. За одним из столиков сидел Сати, помешивал ложечкой в чашке. В темном кожаном пиджаке и черной рубашке он был похож на рафинированного красавца-грузина.

И тут Алене стало так же страшно, как тогда, в комнате Леокадии. Потому что поняла она, что вот он случился, тот самый, единственный в жизни, момент, который так легко упустить и спугнуть. И остаться навсегда несчастной, жалея об упущенном до самой смерти. Но можно было попытаться поймать эту хрупкую стрекозу удачи, эту трепещущую бабочку будущего счастья. И, превозмогая свой собственный трепет, нарушая данное обещание не делать ничего самой, Алена медленно подошла к столику, заставила себя заговорить.

- У вас не занято?

- Нет, пожалуйста, садитесь. Я могу предложить вам кофе?

Она впервые услышала его голос, и снова поразилась мягкости произносимых звуков.

- Спасибо. Вы тоже очень хорошо говорите по-русски.

- У меня русская бабушка, она учила меня говорить с детства.

- Как интересно. Так у вас здесь есть родственники?

- Нет, к сожалению, никого не осталось.

Парень был безукоризненно вежлив, но не более того, и Алене показалось, что зря она подошла, что поступила глупо и опрометчиво. Но терять ей было уже нечего, и она продолжила.

- Вы позволите спросить вас кое о чем?

- Конечно.

- Фарад, наверное, рассказал вам о своем визите ко мне?

- Да, мы с ним большие друзья.

- Меня не перестает мучить одна тайна, только, пожалуйста, не удивляйтесь. Был ли на вас в тот вечер, когда вы разыгрывали меня, головной убор? Вспомните точно, для меня это важно.

- Нет, я был непокрыт.

- Вы уверены?

- Абсолютно.

Алена помолчала, а потом медленно произнесла:

- Тогда я просто вынуждена сказать вам это. Я знаю, почему мне показалось, что вы в короне.

Алена опять замолчала, и долго собиралась с силами, а потом кинулась, словно в крещенскую прорубь.

- Потому что вы мой король.

Алена никогда не говорила подобных слов, а эти показались ей уж очень высокопарными, прозвучали глупо. И она тут же пожалела о сказанном, а Сати сказал:

- Вы ошибаетесь.

Глупая, глупая Алена, разве можно первой говорить мужчинам первой подобные слова? Мало ли она читала об этом и слушала рассказы матушкиных подруг? Но и теперь, почти через два столетья после предупреждения Пушкина, такие вот, как она, дурочки с ослиным упрямством продолжают совершать все ту же непоправимую ошибку. Ошибку, которая может отпугнуть любого мужчину. Нет, никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах женщина не должна начинать разговора о любви. Алена думала так несколько невыносимо долгих секунд, каждая из которых больно била наотмашь ее по вспыхнувшему лицу. А через несколько секунд Сати продолжил:

- Вы ошибаетесь, Алена, потому что это была вовсе не корона, а свадебный венец.

И затрепетавшая, почти теряющая сознание Алена увидела, как неправдоподобно изящные пальцы парня полезли во внутренний карман пиджака и вытянули оттуда прелестный прозрачный чулочек с ажурной резинкой.

- Простите, я не удержался, но так хотелось взять что-нибудь на память об этой незабываемой сцене. Я никогда не видел никого более прекрасного, чем вас тогда, перед зеркалом. Но не мог же я унести с собой дорогую вещь, цепочку или кольцо.

Счастливая, Алена засмеялась сквозь нахлынувшие слезы.

- Но почему вы не взяли мой ободок для волос?

- Чулочек гораздо романтичнее. И согласитесь, что вы сами подтолкнули меня на подобный поступок. Колготки я, конечно бы, не взял.

 

 

Раскрасневшаяся Леокадия закончила рассказывать и стала ждать вопросов.

- Прикольно! - закричала Настя, которую история Леокадии заинтересовала еще и с практической точки зрения.

- Прелестный рассказ, - Владимир Сергеевич взял Леокадию за руку и, слегка помедлив, осмелился поцеловать кисть, отметив про себя, какая она душистая и нежная.

- Очень красивая и добрая история, - одобрил Андрей Петрович.

- Ну, а эта, Соня, тоже подруга называется, увела чужого парня, - перебила его Настя, нахмурившись. Но тут же повеселела. – А вы меня гадать научите?

- Да я и не умею толком, мы же все просто так придумали, сами об этом ничего не знали. А насчет парня, так это же вечная история: хочешь, чтобы подруга не увела мужчину, так не имей подруг.

- Как вы строги к женщинам, - сказал Андрей Петрович. – Учены горьким опытом?

- Да нет, не особенно, хотя всякое, конечно, случалось.

- Но венец и в самом деле был? – поторопился задать свой вопрос Владимир Сергеевич, заметив, что Леокадия напряглась.

- Алена утверждала, что очень ясно видела его.

- Тогда это и есть самое необычное в вашей истории.

- Почему же только это? Необычными были и встреча, и внезапная любовь, да и Аленино замужество. Вы когда-нибудь видели, чтобы мужчина так быстро женился?

- Я видел, - ответил старик. – я сам женился через три дня после знакомства, и до сих пор мы с женой вместе.

- По любви?

- Наверное, не знаю. Но как увидел ее – сразу почувствовал, вот она, моя жена будущая. А вот как по-вашему, почему ей этот индиец так внезапно приглянулся, ведь она его до этого, наверное, сто раз видела, но не замечала?

- Тайна сия великая есть, - улыбнулась Леокадия. – Кому это может быть известно?

- А если венца не было, если ей это только показалось? – спросила Настя.

- Если не было, то, на мой взгляд, все становится еще более необычным. Как тогда объяснить их свадьбу?

Настя задумалась.

- Ну, она сама проявила активность, обратила на себя внимание.

- Да при чем тут ее активность, кому нравятся активные женщины? - поморщился Владимир Сергеевич. – Парень взял ее чулок, значит, она ему сразу приглянулась,

- Я теперь тоже буду носить чулки, вы меня убедили Леокадия Петровна. Сразу ясно, что вы сами их любите.

- Вас, Настя, не проведешь.

- Еще учтите, ситуация была необычная, - сказал старик. - Девушка в темноте, перед зеркалом, с распущенными волосами, босая. Как тут не влюбиться? Это вовсе не то же самое, что увидеть ее где-нибудь в столовой или на остановке.

- Вот видите, как просто вы все объяснили, препарировали тайну, - улыбнулась Леокадия. - Ситуация необычная, девушка проявила активность, да и парню сразу понравилась. Все просто и скучно, я предпочитаю думать обо всем этом иначе.

- А дочку вы их видели? – спросила Настя.

- Да, прелестнее девочки даже представить себе нельзя. Уже сейчас красавица, а вырастет – будет погибель мужчинам.

- Ну, у нас слишком красивые женщины не всегда востребованы, - возразил Владимир Сергеевич и неловко замолчал, испугавшись, что допустил бестактность.

Но рассказчица, казалось, не придала его замечанию никакого значения. А Настя, по-видимому, продолжала прикидывать ситуацию на себя.

- А мама ее с бабушкой обрадовались? Он же все-таки был индиец.

- Очень обрадовались, Сати – прекрасный человек, образованный, красивый, и на Алену не надышится. Такого мужа трудно найти. Но мне кажется, Настя, вы хитрите, специально тянете время, откладываете ваш рассказ. Все равно, рассказывать придется, уговор дороже денег.

- Да нет, я готова. Только я так красиво, как все вы, говорить не умею. А история эта произошла с моими друзьями.

 

 

Заколдованное место

 

Если бы я не замутила с Котиком, то в "Джангл" в тот вечер попала бы обязательно. Но видно, не судьба. Я Котика уговаривала, но он уперся. Друг его лучший в "Парадизе" работает, столик ему всегда хороший оставляет, и он меня уговорил. Это у вас тут тихо, а у нас город веселый, студенческий, клубов разных завались. Но мы уже привыкли, только в "Джангл" ходили. Там отлично, цены нормальные, музыка что надо и дизайн подходящий: по стенам пальмы с лианами, растения разные в горшках огромных, люстры в виде фруктов. А в "Парадизе" я до этого не была, там одни мажоры, мы с ними не общались. Ну, ладно, думаю, схожу посмотрю, как там. Да и с Котиком ссориться не хотела, у нас только все начиналось. А наши все в "Джангл" пошли, все без исключения. И уж сходили, так сходили, ничего не скажешь. Мне, конечно, с нашими хотелось, компания надежная, проверенная. Я с ними со всеми сто лет дружу. А Серый мне вообще как брат, я с ним с первого класса за одной партой сидела. Но деваться некуда - любовь, сами понимаете.

Праздновали хэллоуин. У нас это праздник новый, что отмечают - непонятно, вроде дня нечисти. Нарядиться нужно пострашнее, так чтобы не только окружающих, но даже чертей жуть брала от вашего вида. Ну, а наших хлебом не корми, дай только поприкалываться, и они, конечно постарались. Лисовский оделся чертом. Он и так на него похож, а тут морду начернил, хаер взлохматил, пятачок одел на специальной резинке, рога и хвост длинный, с метелкой. Ирка с Машкой вырядились ведьмами, патлы растрепали, глаза намазали до ушей, ногти наклеили километровые, тряпье какое-то по дому собрали – вылитые! Вовчик решил, что похож на Гарри Поттера, очки надел круглые, костюмчик старый школьный, волосики гладенько так зачесал, прикольно получилось. Он и в жизни-то ботаник ботаником, так что недалеко от оригинала ушел. А Серый ничего лучшего не придумал, как заделаться вампиром. Фрак где-то откопал дедов, дед у него раньше пианистом был, туфли дурацкие лакированные на антресолях нашел. Лицо набелил, черные тени вокруг глаз нарисовал, словно только что из гроба.

Ну, я тоже, как полагается, прикидик себе отпадный соорудила. Решила всех удивить, нарядиться домохозяйкой. Они привыкли меня пацанкой воспринимать, я и в самом деле обычно в стиле "унисекс" хожу, ну, как вот сейчас. А тут что-то мне надоело это, надо, думаю, хоть раз проявить природную женственность. И проявила по полной программе. Ресницы до самых бровей, личико фарфоровое, как у английской куклы, вся голова в крупных бигуди. Не пожалела, специально купила, мама-то у меня не завивается. Бабушкины подарки нацепила, халатик розовый атласный и тапочки с опушкой. Наконец-то пригодились, а то года два без дела валялись. В руки взяла хорошенькую метелочку для пыли - словом милашка, маленькая женушка со среднего Запада. Котику не понравилось, но у меня характер такой, не хочешь – иди отсюда, так что он посопел-посопел и повез меня друзьям показывать. И чего боялся? Те все тоже вырядились как чучела. Мы там неплохо время провели, но по сравнению с нашими – полнейший отстой.

Наши собрались у Машки, у нее матери дома не было. Мы все в одном дворе живем, так что я тоже к ним на минутку забежала, посмотреть, кто как оделся. Смотрим мы друг на друга - со смеху умираем, один другого хлеще. В общем, в нашем домике одни комики, угар полнейший. Но тут мне Котик позвонил, он внизу меня дожидался, и я быстро ушла. А наши в "Джангл" отправились.

Вышли на улицу, холод жуткий стоит, а они одеты кое-как, в легкую, лишь бы чуть-чуть прикрыться. Без шапок все, чтобы прически, значит, не попортить. Стоят, типа, такси ловят. С полчаса промучились, таксисты сажать не хотели. Подъедут, посмотрят на их компашку - и дают газу. Замерзли –ужас! Наконец какой-то дедок на ужасной развалюхе позарился на легкие бабки, повез. Из смелых попался старик, не всякий бы отважился, я бы их лично в свою машину не посадила. А машина у старика еще та была, под стать празднику, "Москвич" какой-то задрипанный, машина-привидение. Утолкались они кое-как в эту колымагу и покатили в "Джангл".

Ну, и опоздали, конечно. Приезжают, а там уже все в полном разгаре. Ведьмы с чертями танцуют, вампиры стаями резвятся, привидения хороводы водят, смерти ходят табунами. И музыка такая подходящая, готическая. Лисовский еще подивился, как все натурально выглядят, подумал, что если бы кто-нибудь веков пять назад попал в такую компанию, точно бы коньки отбросил, потому что шабаш, конечно натуральный.

А Серый, как зашел, сразу Ленку увидел. По ней все наши парни загонялись, а что в ней находили – не понятно. Девка вроде как девка, ничего особенного, я бы даже сказала, страшненькая. Нет, честно, ни кожи, ни рожи. А придет в компанию – все парни ее. Красавицы сидят по уголкам, друг друга развлекают, а она всегда в кружке обожателей. Так и вьются около нее, будто медом намазано. Просто массовый психоз какой-то, зараза. Но разве мужчин поймешь?

А Серый в Ленку влюбился просто безумно, ноги был готов ей целовать. Вели она ему спрыгнуть с десятого этажа, спрыгнул бы. Уж чем она его так взяла, не знаю, но забрало парня крепко. Я тут слышала недавно, вещества такие летучие есть, феромоны, что ли, вроде в них все дело, их женщина испускает, а мужчина воспринимает. Вот как все, оказывается, просто объясняется, а мы придумали себе: любовь, волнует кровь, муси-пуси разные. А на самом деле его тестостерон почуял ее ферамоны, вот они и зацепились. Хотя я лично в это не верю, уж больно гормонально. Но мучила она его в свое удовольствие, это уж точно, играла с ним как кошка с мышонком. А ему это даже вроде нравилось, в общем, парочка садо-мазо.

Ленка, конечно, вырядилась ведьмой, волосенки рыжие начесала, юбка ели задницу прикрывает, колготки в дырах огромных. Стоит рядом с одним хиляком, типа, никого вокруг не замечает. Серый, значит, купил ей розу длиннющую, там бабка одна их разносит, и бегом к Ленке, чтобы не упустить свое сокровище. Она на него нулями, кивнула только. А хилому уроду этому глазки строит, улыбается до коренных зубов. Настроение у Серого сразу испортилось, но ему не привыкать, он терпеливый. На что-то все надеялся, наивный. Не отошел, ждет, когда сиятельная принцесса до него снизойдет. Стоял так стоял, как дурак, но тут этот чувак отвалил, а Ленка и говорит:

- Ты что стоишь-то?

А Серый ей розу.

- Это тебе, Леночка, с праздником.

Она засмеялась и говорит:

- Не тот это праздник, чтобы розы дарить. Ты бы лучше травы какой-нибудь болотной принес или веник, что ли, какой.

- Да где же я сейчас травы болотной найду, Лен? Зима уж почти. Если только камыш какой сухой остался.

Скажи она ему сейчас за камышом бежать, он бы точно бросился. Но она, слава Богу, еще не настолько обнаглела. Поэтому сжалилась над беднягой:

- Ладно, я пошутила.

И засмеялась звонко так, заливисто. Тут Серый осмелел и спрашивает.

- Лен, я тебя потом провожу, а?

А она, как всегда, выпендриваться начала и отвечает:

- Проводить меня хочешь? Ну, это надо еще заслужить. Вот выиграешь конкурс костюмов, тогда провожай. Нет - отвали.

- Какой конкурс?

- Да сейчас объявили, что будет конкурс костюмов, участвуют все желающие

- Ты что, Лен, смеешься? У меня же костюм самодельный, практически и нет никакого костюма. Дедов фрак старый концертный, ему уже сто лет, да мамина косметика. Даже зубов нет вампирских. А тут смотри, как все разодеты. Напрокат, наверное, настоящие театральные костюмы взяли. Я по любому не выиграю.

- Ну почему, ты очень натурально выглядишь, вот только в плечах широковат. А лицо у тебя подходящее, я всегда считала, что ты на Дракулу похож. Так что просто вампир вампиром. Правда, идейка избитая, вампиров вон пруд пруди, мог бы что-нибудь пооригинальнее придумать.

- Я, Лен, наспех собирался, часов до семи не знал, что все пойдут. А ведьма, между прочим, тоже не самый креатив.

- Я, Сережа, в любом костюме единственная и неповторимая, так что можно особенно и не напрягаться. Ты разве не согласен?

- Согласен, конечно. Но я-то не такой, шансов выиграть у меня нет, ты просто подставляешь меня.

- Ничего, ты постарайся, удиви всех, рассмеши, сделай что-нибудь. Ладно, потом поговорим, вон Ирка, она мне нужна, хочу с ней кое о чем поболтать.

Ну, Серый и отошел от своей мучительницы, побрел печальный. Вокруг все веселятся, музыка во всю, бар работает, люди оттягиваются на полную катушку. И так грустно вдруг ему стало, таким он себя одиноким почувствовал, что решил он незаметно от всех свалить домой.

Он уже почти у выхода был, как кто-то его догоняет, хватает за локоть. Серый резко так оборачивается, смотрит: тот самый парень, что с Ленкой разговаривал.

- Привет, - говорит парень. - У тебя, я вижу, проблемы, могу помочь.

Серый разозлился. Он вообще Ленку ко всем ревновал, кто около нее терся. А этот хиляк ему еще просто физиологически не понравился, знаете, как бывает, когда люди разных телосложений. Я это давно заметила. Вот, например, маленьким женщинам всегда неприятны большие, а те маленьких терпеть не могут. Вот и придумывают друг про друга: маленькие женщины созданы для любви, а большие – для работы, или чем баба меньше, тем в ней больше дерьма. А все потому что по размеру разные, как кошки с собаками. Ну и здесь также: Серый громадный, плечистый, основательный такой. А тот мелкий, хилый, соплей перешибешь, на месте не стоит, вихляется весь непрерывно. Да еще наглый, лезет без повода. Вот Серый ему и выдал:

- Это теперь так принято: подходить к незнакомым, за руки хватать. Так ведь можно и нарваться, схлопотать по физии. Не боишься?

А хилый этот смеется:

- Что ты так завелся, из-за Ленки, что ли? У меня к ней интереса никакого, так, просто знакомая, так что не горячись. Меня Вейнер зовут. Я смотрю, ты уходишь, дай, думаю, подойду.

Серый, конечно не поверил, что у Вейнера к Ленке нет интереса, потому что и мысли не допускал, что его ненаглядная хоть кому-то может быть безразлична. Но с души у него камень все-таки упал. А Вейнер говорит:

- Я о чем толкую-то? Разговор я ваш слышал насчет конкурса. Председатель жюри – мой человек, могу переговорить насчет тебя.

Серый насторожился, не доверял он людям, которые сами лезут, помощь предлагают, когда их не просят. Обязательно или обманут, или такое за это запросят, что мало не покажется

- А тебе какой интерес?

- Да у меня принцип такой: баб учить, чтобы не зарывались, спуску им не давать. И когда какой случай представляется, своя ли баба, чужая ли, я стараюсь их на место поставить.

Серый посмотрел на Вейнера с сомнением. На укротителя женщин явно не похож, но кто его знает. Вон, даже Ленка до него снизошла, долго с ним разговаривала, может и правда, он такой крутой.

- А с меня что за это?

- Да ничего, я хочу пригласить тебя кое-куда.

Тут Серый подумал, что понял теперь, почему хрен этот такой вихлявый и почему даже к Ленке его равнодушен. Вон оно, оказывается, что. Серый был парень правильный, с понятиями, а этих вообще не терпел, которые с парнями по клубам знакомятся. Ну и послал этого Вейнера куда подальше.

- Иди-ка ты, - говорит, - на хутор бабочек ловить.

А тот опять смеется:

- Ты меня не так понял. Я же просто тебя с друзьями зову на вечеринку в классное местечко, всех, и девчонок тоже. Тут недавно новый клуб открылся, еще не раскрученный, я там работаю и всем его рекламирую. У меня работа такая.

И протягивает Серому приглашение на карточке. А в нем написано:

 

"Приглашаем вас на пати в закрытый клуб "Хэлл". Гарантируем хорошую музыку и полноту впечатлений. Захватите с собой друзей"

 

Это меняло дело, и Серый успокоился.

- Я и не слышал о таком. А где это, далеко?

- Да нет, тут неподалеку.

- Ну, ладно, посмотрим, можно и заскочить попозже. А ты точно можешь договориться? А то позориться неохота.

- Не сомневайся. Держи, раздай друзьям, а я пошел, надо еще кое-кого повидать.

Вейнер всучил ему еще несколько приглашений и ушел. А Серый вышел на улицу, постоял, покурил, на луну посмотрел, замерз и вернулся в зал. А там все уже изрядно подогрелись, отрываются, кто как может. Шум стоит ужасный, музыка бухает, свет разноцветный мигает, вырывает из темноты разукрашенные рожи. И так все натурально на нечисть смахивают, что не по себе стало Серому. Даже вроде стыдно за всех, что так на людей не похожи, что облик свой потеряли. Не зря ему все-таки мать с бабкой с детства правильные мысли впаривали, книги разные подсовывали, бесследно это не проходит. Но он от себя мысли эти отогнал, подумал, что зря он так, шутка же все это, прикол. Должны же люди развлекаться, жизнь-то одна, а плохого они реально ничего не делают.

Только собрался он своих разыскать, а тут к нему девка какая-то подскакивает, тоже в костюме вампирши.

- Пойдем, - говорит, - потанцуем, мы же с тобой одной крови.

Серый посмотрел: девка страшненькая. Хотя в костюмах этих кто их разберет. Стал отнекиваться, да разве от такой отвяжешься, не силой же ее отталкивать.. Затащила она его в толпу, а сама так на шею повесилась, что Серый уже не чаял, когда же танец закончится. А композицию, как на грех, длиннющую зарядили, так что пришлось ему долго терпеть. Девка прижалась к нему всем телом, а он мучается, секунды считает. Вот-вот должен танец закончиться, тут вамп эта ему голову на плечо положила и куснула за шею, да чувствительно так. Серый как заорет:

- Ты что, с ума сошла, совсем с катушек съехала?!

Воспользовался случаем, распоясавшуюся стерву от себя оттолкнул и кинулся от нее подальше.

- Нет, - думает, - лучше иметь дело с такой мучительницей, как Ленка, чем с такой шалавой. Совсем бабы стыд потеряли

Тут объявили конкурс. Ну, все устали, даже рады передышке и новому развлечению. Включили свет, прогнали всех зажигалок со сцены, выпустили жюри из трех человек: Карен, менеджер, еще один парень с телевидения, ведет передачу про клубы, а третья - неизвестная девушка. Длинноногая, глазастая, одета классно.

Карен ее представляет:

- А это наш очаровательный председатель Линда, сотрудница дружественного нам клуба "Хэлл". У нее для вас сюрприз.

Все заорали, довольные. А Серого аж оторопь взяла, такая эта Линда красотка.

- Ничего себе у этого козла подруга, - думает. - Как он там сказал: мой человек? Видно, парень все-таки не промах.

А Линда улыбается во весь рот, говорит в микрофон.

- А сейчас обещанный конкурс. Всех самых ярких, веселых, креативных прошу на сцену. Смелее, смелее! Приз от "Хэлл" – бутылка шампанского и сто долларов.

И она зазывно помахала бумажкой, а все опять заорали. Ну, завсегдатаев и так уговаривать не надо, они всегда рады оторваться. А тут еще сто долларов. Человек тридцать на сцену вылезло, половину охрана сразу отсеяла как некондиционных, остались те, кто был более или менее. Битл Джус, бледный как смерть с совершенно белыми волосами, явно парик. Миссис Адамс, высоченная, худющая, вся в черном, с набеленным лицом, с губами за три километра заметными, круче, чем в фильме. Парочка смертей как на подбор, непонятно, на что они надеялись, такие одинаковые, как двое из ларца Чертей разнообразных штук пять, разного роста, тонких и толстых. Один какой-то зеленый жирный, с короткими ушами, свернутыми в трубочку Карлсон, который живет на крыше, кто-то видно, другого костюма себе не нашел, но очень миленький. Фея длинноногая потрясающей красоты и в шикарном прикиде. Еще кто-то рыхлый, серый, в надувном костюме. Словом, компашка та еще. Ну и Серый вышел безо всякой надежды на победу, потому что блат блатом, но люди-то не дураки, не дадут себя обмануть, видят, у кого какой костюм. А у Серого, положа руку на сердце, конечно, самый фиговый. Но у него был принцип такой: добиваясь цели, идти до конца. Так что он тоже вышел

Жюри собравшихся оглядело, прошлось туда-сюда, Карен шепнул что-то фее на ухо, все похихикали около зеленого. А подруга эта даже потрогала его за руку в зеленой перчатке и спрашивает:

- А вы, собственно, кто?

- Я, - отвечает тот важно, - Шрэк.

- Ну, ладно, - говорит Линда. – С остальными все ясно, кто есть ху. А теперь покажите-ка по очереди какой-нибудь трюк публике.

Фее было что показать людям. Она стала дефилировать по сцене, улыбаться залу, ноги свои полутораметровые выставлять на всеобщее обозрение, сразу видно, модель. Ей захлопали, закричали. Мисс Адамс, извиваясь, станцевала танец, но позорно, раздался свист. Черти стали кто рожи корчить, кто кувыркаться, кто стишки какие-то читать шепеляво, в общем, полный отстой. Карлсон почему-то спел песенку из мультфильма про крокодила Гену. А здоровенный Шрэк разошелся, неожиданно схватил на руки председательшу, перекинул через плечо. Та только успела завизжать и трусиками сверкнула. Все захохотали, и Шрэк явно вышел в лидеры. А Серый стоит и не знает, чем всех удивить. Думает лихорадочно, ничего придумать не может, а время идет.

Так стоит он в сторонке, чувствует себя полнейшим лохом, готов сквозь землю провалиться. А про него и забыли вроде. Тут председательша говорит:

- Ну, хорошо, пора итоги подводить.

Это значит, и она внимания никакого на Серого не обратила, не заметила его даже. То есть Вейнер этот вихлястый все наврал, развел Серого. Серый так подумал, и чуть от злости не умер.

-Ну, ничего, - думает, - я как-нибудь несколько минут дотерплю, а уж потом разыщу придурка этого и поговорю с ним по-своему. Это надо же, как меня подставил, специально, наверное, чтобы опозорить перед Ленкой.

А Вовчик, Гарри Потер доморощенный, который сам побоялся даже на сцену выйти, решил друга поддержать и крикнул:

- Так нечестно, про вампира забыли, не дали выступить.

Ему Серый глаза страшные делает, типа, молчи. Но в таком гриме разве разберешь, страшные глаза или нет, они все время страшные. Вот Вован и не понял мимики друга, помогает, продолжает орать. Раза три крикнул, тут, наконец, Линда, посмотрела на Серого и улыбается.

- Жюри у нас самое честное и беспристрастное. Это он, как вампир, света не любит, вот и остался в тени. Давай-ка, покажи себя, а свет мы притушим.

Тут прожектора и в самом деле выключили, и оставили лишь мягкую подсветку в глубине сцены. Все расступились, и Серый остался стоять один посередине. Стоит, он, как кретин последний, все еще не знает, что ему делать.

А Линда эта длинноногая подходит к нему и нежно так говорит:

- Ну что же ты, покажи себя.

И руку ему на плечо кладет, провоцирует. Смотрит на нее Серый и вдруг чувствует странное желание укусить ее в длинную белую шею. И чем дольше смотрит, тем непреодолимее это желание становится. Стоит он и чувствует, что у него аж голова кружится от этого желания, что в шее этой для него весь смысл жизни сосредоточен, что он не он будет, если шею эту лакомую тот час же не укусит. И уже плевать ему на всех, и на Ленку даже, и на победу, и на приз, лишь бы шеи этой отведать. Никогда он так никого не хотел: ни Ленку свою любимую, ни Наоми. А уж ее фотографиями он всю комнату увешал, и даже на заставку в компьютере поместил. Выстройся сейчас на сцене шеренгой Камерун Диас, Джулия Робертс и Мэг Райан, он бы на них даже внимания не обратил. Терпел он, терпел, да вдруг как кинется к Линде, обнял и укусил за шею. Понимает, что кусает по-настоящему, так, что кровь солоноватую уже почувствовал, ругает себя сам, боится, а оторваться не может. Все заржали, захлопали, а Карен и тот парень с телевидения бросились к нему, едва оттащили.

И тут толпа перед сценой ахнула, потому что по белоснежной шее девицы струйкой стекала яркая кровь. Машка потом рассказывала, что она в это момент чуть в обморок не упала. А жертва, казалось, даже не испугалась. Она кровь наманикюренным пальчиком остановила, палец вызывающе так пососала, достала платочек из кармана юбки, приложила к ранке.

- Круто, - сказала Линда, - вошел в образ. Ну что ж, дело ясное. Я думаю, что ни у публики, не у жюри сомнений нет, кто победил. Побеждает настоящий вампир!

Зал заорал в восторге, особенно конечно, наши старались. Тут Серого целуют в щеку, жмут руку, дарят бутылку шампанского и сто долларов. Зал в неистовстве. Ноги у Серого подкашиваются, он едва со сцены слезает, сует бутылку подбежавшему Лису. А сам хочет лишь одного: скрыться от расспросов, спрятаться, и прямиком в туалет. Зашел, смотрит на себя в зеркало: рожа бледная, глаза такие голодные, тоскливые, под глазами темно, губы окровавлены – жуть! Стал умываться, руки вымыл тщательно, рот сполоснул, чувствует: что-то не так! Посмотрел на себя в зеркало – ба, да у него клыки длинные. Он глазам своим не поверил, потрогал пальцем. В самом деле, заметно длиннее резцов, в точности, как у вампира из какого-нибудь дешевого фильма. В общем, крандец котенку.

Он перепугался, конечно, стал думать. Думает: это что же, я укусил председательшу и от этого в самом деле вампиром стал? И тут вспомнил про девку ту отвязную, которая с ним танцевала, как она его куснула, типа, от страсти. Отвернул ворот рубашки, а на шее у него следы зубов и маленькое такое красноватое пятнышко, вроде засоса. Тут у него вообще чуть крыша не поехала. Это что же теперь, думает, я настоящий вампир? Это что же такое творится, вся жизнь, что ли, насмарку? Мне же в этом году школу заканчивать, в институт поступать, а я? Что дома-то скажут? Ну, и всякая такая дребедень ему в голову лезет. Нет, надо, думает, все-таки домой идти и во всем признаваться. Дома мне должны помочь, где еще помогут, как ни дома. Что-нибудь обязательно придумают, бабка в церковь сходит, отмолит, святой водой напоит. Вон он маленький болел сильно, чуть не умер, так она заставила родителей его окрестить, он и выздоровел. Дурак он, что крестик не носит. Нет, бегом домой. Решил он так, и ему немножко полегчало.

Кинулся он к выходу, а дорога через зал идет. А там такое творится! Смотрит по сторонам и чудится ему, что это все нелюди, что и впрямь вокруг нечисть пляшет, беснуется и колбасится вовсю.

-Ужас какой, - думает, - что-то мы не так сделали, в смысле, зря мы с этими переодеваниями затеялись, не к добру это все. Надо бы, конечно, наших с собой захватить, да мне сейчас не до этого, а они вроде в порядке, Домой, скорей домой.

А сам к выходу бежит, уже почти добежал, и тут, откуда ни возьмись Вейнер.

-Ну что, - говорит, - ты молодец, здесь зажег, поедем теперь, как обещал, в "Хэлл".

- Не могу я, - говорит Серый, - мне мать только что звонила, домой срочно надо. Как-нибудь в следующий раз.

- Как так в следующий раз? Мы же договорились, время еще детское.

И за руку его хватает. Серый пытается руку вырвать, но тот вцепился в него, как бульдог в мячик, не отпускает. Только собрался Серый ему в морду дать, а тут из зала Ленка выбегает.

- Куда ты так рано, - говорит, - ты же хотел меня проводить. Так с девушками не поступают.

И тоже его за руку хватает, тянет в другую сторону. Тут Серый не выдержал

- Да отвяжитесь вы от меня, - говорит, - домой я хочу, понимаете домой. Ты только свистни, провожатые найдутся. А тебя, козел, я вообще знать не знаю, и знать не хочу. Забирай свой приз гребаный.

Достал из кармана деньги и бросил Вейнеру под ноги.

- Сдай назад, со мной так не поступают, - говорит тот. - Смотри, а то пожалеешь, из Серого станешь черным.

Тут Серый разозлился окончательно. Он парень здоровый, шесть лет каратэ занимался, все его уважают, а этот хиляк ему, значит, угрожать. Но все же сдержался, бить олуха этого не стал, потому что почувствовал, что убить сейчас может, а только заорал со всех сил:

- Да пошли вы все к черту, вместе с вашим конкурсом и со всем клубом вашим! Провалитесь вы все пропадом!

И тут же почувствовал, как мраморный пол под ногами закачался, сначала чуть-чуть, потом заметнее, так что голова закружилась. Затем резко пошел вниз, реально начал проваливаться, а вместе с ним и Вейнер с Ленкой. А Серый даже не успел пожалеть о сказанном, потому что с ними за ручку, как маленький мальчик на прогулке между мамой и папой, полетел в неведомую бездонную пропасть. Так они все втроем дружненько и отъехали.

 

А к утру кое-кто из родственников этих загулявших любителей клубного движения начал беспокоиться. Они, конечно, привыкли, что детишки их возвращаются домой на заре. Но была пятница, и чадам надо было отправляться в школы-институты, поэтому пора бы им было уже и появиться. В шесть клуб закрывается, а их все нет и нет. Стали звонить на мобильные – полная тишина. Ни тебе гудков, ни ответов операторов. Тогда заволновались еще больше, начали названивать домой друзьям, которые тоже в клуб пошли. И попадали на таких же беспокойных мам и пап. Друг друга окончательно накрутили, так что часам к восьми началась паника. Стали звонить в милицию, больницы морги, но ничего, конечно, не выяснили. А часам к десяти побежали в клуб, узнать что там и как. Клуб был закрыт, ни охранников, ни сторожа, никого. Только перед зданием несколько машин.

Вызвали милицию, та приехала, долго артачилась, наконец, отзвонившись куда-то, клуб открыла. Зашли туда – а там никого и ничего. Все посетители, персонал, менеджеры, охранники исчезли, словно сквозь землю провалились. Пропали мебель, оборудование всякое, посуда, выпивка, закуска, - словом, все. Даже раковины и унитазы. Исчезли росписи со стен, светильники, украшения, цветы. Остались лишь голые стены, цементный пол и плохо оштукатуренный потолок, точно в только что сданной новостройке.

Родственники, понятное дело, в крик, в слезы, кинулись разыскивать директора, того тоже нет. Кто-то знал владельца, поехали к нему. Нашли только его молоденькую жену, которая сказала, что вчера ее муж был в клубе и до сих пор еще не вернулся, но она не волнуется, потому что он часто не ночует. Что только не делали, где только не искали, весь город перевернули, но никого из посетивших в тот вечер клуб так и не нашли. Искали недели три, а потом многие отчаялись, решили, что навсегда потеряли своих непутевых детей.

Весь город, конечно, в шоке, родители черные от горя, слез целое море пролили. Ну, их, реально, можно понять. Ссорились они со своими детьми, это да, и неприятностей детишки немало им принесли. Но ведь сколько в них было вложено: поили-кормили, одевали в школу водили, уроки с ними делали, репетиторов нанимали. Столько денег вбухали, нервов, сил, и вдруг это раз – и все в одночасье пропало. В смысле, обидно. Но и посторонние переживали. Потому что если люди начинают вот так бесследно исчезать неизвестно куда, то как жить на свете-то? К чему деньги копить, покупать что-то, любить кого-нибудь, когда всего можно мгновенно лишиться

Нагнали вагон и маленькую тележку специалистов всяких, экспертов там разных, а те молчат, как рыба об лед. Ничего толком объяснить не могут, только руками разводят. Да и что говорить-то, когда нечего говорить. Даже в газетах об этом практически ничего не писали, чтобы зря народ не нервировать. И без того смятение царило, и оторопь всех взяла. А когда народ нервный, ничего хорошего не жди, это известно.

А молоденькая жена владельца погоревала-погоревала, поплакала крокодильими слезами, да через месяц клуб и продала. Он, оказывается, на нее был записан. Типа, чтобы не напоминал ей о пропавшем любимом супруге. А уж как там на самом деле было, разное говорили, но это к нам отношения не имеет. Покупатель мгновенно нашелся, место отличное, почти самый центр, здание удобное, красивое. Так что он не испугался. И решил новый хозяин там что-то совсем другое устроить, центр, что ли, медицинский. Завезли туда все для ремонта, работяг пригнали целую толпу, они, значит, там все по полной программе красят-штукатурят.

Ремонт идет полным ходом, новый хозяин не нарадуется, уже в уме будущие прибыли подсчитывает, руки от удовольствия потирает. И вот как-то в полдень, как раз сороковой день пошел после той ночи, сидят рабочие, обедают. Кто лапшичку себе заварил, кто бутерброды жует, кто огурчик соленый грызет, отдыхают.

Внезапно послышался грохот, и откуда ни возьмись в центре пустого огромного зала появляется пацан лет пятнадцати, и вот начинает выстраиваться, подтанцовывает, дрыгается, чуть на ушах не стоит. Глаза у него закрыты, кайф, в смысле, ловит.

Мужики сначала опешили, вытаращились на него. Но нашего человека ничем не проймешь, вот они ему и кричат:

- Эй, парень, ты откуда?

Он на них нулями. Тогда они громче закричали:

- Ты что парень, ханки нажрался, очнись!

Только тут тот опомнился, остановился, глаза открыл, огляделся и говорит:

- Вы что, совсем больные? Это что вы тут творите, все испортили. Так все было классно, а вы все одним цветом красите.

- Погоди, откуда ты взялся?

- Да я с вечеринки.

И пока рабочие пытались сообразить, что он имел в виду, тут один за другим и объявились абсолютно все пропавшие. В костюмах своих дурацких среди бела дня, как психи. Как из-под земли возникли, дрыгаются, значит по привычке, худющие, бледные, но довольные до жути. Но постепенно все же остановились, глаза вытаращили, озираются.

Тут один, он раньше в институте каком-то работал, а в маляры с голодухи подался, догнал все-таки, кто это такие.

- Да это те самые, которые пропали. Ну, дают артисты! Вы где были-то?

- Где мы были, не знаем, но было там классно, - отвечают гуляки - Никогда не видели такой прикольной тусовки.

- Вы хоть знаете, что вас сорок дней не было?

- Да? – удивились. – Здорово получилось, билет всего один купили, а сорок дней зажигали, всегда бы так. Ну, тогда надо домой, предкам хоть показаться, а то уже, наверное, возникают.

И прямиком на выход. А рабочие в себя еще не успели придти, как вся их работа пропала, краска-штукатурка исчезла, и здание изнутри стало прежним. По стенам - пальмы с тропическими птицами, на потолке - стильные светильники. Столы с закуской и выпивкой, стулья с брошенными сумками, стойки барные с бутылками внезапно возникли из-под пола. И слава Богу, а то, если бы они сверху попадали, то обязательно кого-нибудь бы покалечили. А так все обошлось.

 

И вот, значит, сидят родители, горюют, почти все уже надежду потеряли. И многие, ровно в полдень, как полагается, собрались помянуть кто дочку свою, кто сына, сороковой день же. Кто и рюмку себе с горя налил. И тут, представляете, в дверь звоночек, радостный такой, настойчивый. Вздрогнули, вскочили, бросились они к дверям, а на пороге – любимое чадо, худое, как дистрофик. Ну, тут кто кидается целоваться, кто драться, кто плачет, в зависимости от темперамента. А потом начинают расспрашивать детишек своих блудных, но ничего более или менее вразумительного из их рассказов узнать не могут, чувствуют только что попали те в какую-то непонятку. И, подумав чуток, понимают, что и поругать-то их не за что. Разве только за то, что в клуб этот несчастный пошли, в погань разную переоделись. Так им всем родители сами разрешили, своей рукой денег дали. Поэтому в итоге даже и не наказали никого, не за что наказывать.

А буквально на следующий день началось расследование. Всех-всех допросили, да помногу раз. Но толку не добились никакого. Да разве от этих чего-нибудь добьешься? Они же с детства привыкли в школе врать и отмалчиваться, предкам лапшу на уши вешать. Вон, Танька Захарова, например, учится в Москве и все время к своему парню в гости приезжает, а мимо дома с песнями. Родители даже не подозревают, думают, их Танечка в столице, старается, грызет гранит науки, а она в двух кварталах от них у Бореньки своего ненаглядного. Позвонят ей на мобильный, а она, мол, все в порядке, говорить некогда, к занятиям готовлюсь. Представляете, какие это занятия? А Лешка Городецкий до седьмого класса отличником был, а потом надоело, на одни тройки съехал. Родители его с утра до ночи работают, в школу ходить некогда. Так они до сих пор думают, что их мальчик на медаль идет, а он уже в одиннадцатом, и как выкручиваться будет, пока не представляет, но что-нибудь придумает, не сомневайтесь. В общем, друзья те еще, так и разбежались они ментам правду говорить.

Врали все поголовно, как Штирлиц Мюллеру. Но они же не дураки, понимали, что совсем ничего не рассказать не удастся. Еще сильнее пристанут, начнут гипнозом каким-нибудь мучить. Поэтому рассказали по минимуму, договорились, наверное. Состроили из себя идиотов, типа, не поняли ничего, и все одну и ту же чушь твердили. Что танцевали в клубе, все было отлично. Потом свет на секунду погас, а когда снова зажегся, то освещение другим стало, красноватое такое, вспышки фиолетовые. Жарковато стало, но это понятно, они уже сколько часов там дрыгались-то. И интерьер изменился слегка. Площадка танцевальная оказалась среди огромных камней, а вокруг нее расщелина, так что с площадки сойти можно, только через дыру эту перепрыгнув. А расщелина эта глубокая и широкая, так что дураков прыгать через нее не нашлось. Ну, и решили, что это спецэффект такой, грузиться не стали и продолжали дальше танцевать. Вот и танцевали, пока снова в клубе не оказались. Правда, кое-кто проболтался, что танцующих заметно прибавилось, а новые все были очень классные, тоже все в костюмах прикольных, очень натуральных, гораздо лучше, чем у них. А о том, что сами они из клуба исчезли, и их так долго не было, они, само собой, и не подозревали. Не заметили. Тусили просто и все, пока дискотека не закончилась. Что еще рассказывать-то, и так все ясно.

Замучили они этой белибердой несчастных следователей, и бедняги переключились на тех, кто посерьезнее. Но охранники, персонал, директор и бывший хозяин тоже оказались себе на уме, не спешили раскалываться. Может, боялись чего, может, привычка у них была милиции правду не говорить, а может, не хотели выглядеть психбольными. Только узнать и от них ничего стоящего не удалось. Директор с хозяином как квасили в отдельном кабинете, так и продолжали, говорили, что одни были, девочек никаких, ни-ни. Персонал, как полагается, был все время при деле, приносил-подавал, а наплыв посетителей в тот день огромный был. Так что им по сторонам смотреть было некогда. Охрана тоже твердо стояла на том, что всего лишь честно выполняла свою работу, охраняла всех от террористов и всяких безобразий. Террористов никаких не было, хотя чудиков всяких в тот день в клубе было пруд пруди. Безобразий тоже никаких не случилось. Ну, не скрывают, пару раз разняли драки. Один раз девка какая-то пьяная бросилась на другую, парня своего приревновала. Другой раз два парня зацепились, но так, по мелочи, без крови, все живы-здоровы остались. Так что все было в полном ажуре, чинно и благородно. Помучились с ними следователи, помучились, да и бросили это дело.

А хозяин свой клуб обратно отсудил. Женушку свою нашел беспутную где-то на Багамах, деньги отобрал, ее простил. В клубе все привел в порядок. Только зря он это сделал, потому что народу там резко поубавилось. Нет, не то, чтобы желающих стало меньше, а просто завсегдатаи-то все больше были школьники, так им всем родители категорически запретили туда ходить.

Я своих, конечно, попыталась расспросить, что там с ними было. Думала, что мне-то уж скажут, но тоже облом. Машка с Иркой дурочек ломали, наперебой трещали о том, как классно они похудели. Серый мне реально все рассказал, что в клубе происходило до тех пор, пока он хиляка этого к черту не послал. А дальше ничего из него выжать не смогла, отмалчивался. Сказал только, что не будет теперь поступать на географический. У него там мать работала, так он туда собирался. Ну а после этого случая наотрез отказался. Типа, не может географический этот ничего ему дать, он, мол, такое видел, что вся география теперь ему как детская книжка-раскраска. Так что он лучше будет поступать в архитектурный. Зато зубы эти длинные и пятно с шеи у него исчезли, как будто их и не было. А может, и придумал он все про зубы, хотя он, вроде, заливать не любит. А Ленка потом за ним бегала, старалась, но он к ней почему-то охладел, резко, безо всяких причин. Такое с мужчинами часто случается. Перехотел, что ли. Или глазастая председательша ему понравилась, не знаю. Лисовский молчал, как партизан, придумал, что пьяный был. Он, дескать, бутылку шампанского тогда призовую выпил, которую ему Серый в руки сунул. Никто этого пойла не захотел, так пришлось одному, не пропадать же добру. Вот его и повело, не помнит он ничего, честно.

Только у Вовчика вода не удержалась. Стал говорить, что танцевать не любит, поэтому на празднике том все, как следует, рассмотрел. Стоял на краю площадки около расщелины, наблюдал, окрестности оглядел и видел много чего интересного. Но раньше времени никому рассказывать об увиденном не может, даже мне, потому что собирается книгу написать, "Велкам ту Хэлл". Поэтому пока должен молчать, защищать свою интеллектуальную собственность, а то время такое, не успеешь глазом моргнуть, как сопрет кто-нибудь ушлый. А что знают двое, то знают все. Вот выйдет книга, тогда я и прочитаю, он мне подарит. Но прежде ему кое-что узнать нужно, почитать кое-что, и на это у него несколько лет уйдет, так что придется подождать. Ботаник он и есть ботаник, зря его вообще с собой брали.

А я так до сих пор и не знаю, радоваться мне или огорчаться, что я в тот вечер с ними не поехала. С одной стороны, хорошо, что родители мои не мучались. С другой стороны, многое я пропустила. Но, может, не зря, потому что с Котиком я до сих пор встречаюсь, он меня даже замуж зовет, только мои родители ни в какую. Сначала, говорят, нужно образование получить. Тут я с ними согласна. Потому что разве необразованному в жизни разобраться? Жизнь, кажется, непростая штука.

 

Настя ожидала обсуждения с непривычным для себя трепетом.

- Ваша история показалась мне очень грустной, – сказал Андрей Петрович. – А что означало название клуба?

-"Хелл" - преисподняя, по-английски, мы потом в словаре посмотрели.

- Я так и подумал. Вот как странно получилось: вы в "Рай" поехали, а друзья ваши направились прямо в преисподнюю.

- Да, и вправду интересно, а я не заметила. А что вас опечалило?

- Ну, как же, дети переодеваются в нечисть, и им это кажется смешным и забавным. Попадают в преисподнюю, но не пугаются. Возвращаются назад, и не делают никаких выводов.

- Почему вы решили, что они не сделали выводов? – спросила Леокадия. – Просто подростки не склонны делиться своими мыслями с родителями. А понимают они все не хуже нас с вами, а может быть и лучше. Когда же Сергей, все-таки, вампиром стал, когда его укусили или когда он укусил? Мне это кажется важным.

- Он точно не знает.

- Ну и каково ему было в вампирах?

- Говорит, было очень тоскливо и как-то неуютно, места себе не находил.

- Но ведь вампиры в зеркалах не отражаются, а он отразился.

- Этого я объяснить не могу, может быть, и не стал Серый никаким вампиром, а может, врал, а про зеркало не знал. Я, кстати, этого промаха не заметила, вот приеду домой, еще раз его расспрошу, попытаюсь поймать.

- Буду откровенным, Настя, мне ваш рассказ показался самым неправдоподобным, - сказал Владимир Сергеевич.

- Почему?

- Я попытаюсь объяснить. В моем рассказе и истории Леокадии Петровны были только намеки на что-то чудесное, так, легкая дымка. Ну, видела Алена венец. Ну, встретила Люся какого-то странного парня. Им все это могло лишь показаться. В рассказе Андрея Петровича люди нашли клад в лесу, необычно, конечно, но тоже можно попытаться все объяснить. Полной определенности нигде нет. А у вас – чудо массовое и очевидное. Множество людей и вещей исчезают неведомо куда, и об этом знает весь город. Исчезнувшие отправляются прямиком в преисподнюю, потом возвращаются оттуда живыми и невредимыми. Непонятного слишком много, чудесного чересчур. Слушатели оказываются в минус бесконечности. И понимают, что так быть не может, и не верят рассказчику.

- Вы хотите сказать, - огрызнулась девушка, - что во все остальные истории вы поверили?

- Во всяком случае, больше чем в вашу.

- Может быть, вы и сами правду рассказали?

- Зря вы пытаетесь меня задеть. Я же сказал, что никогда не лгу без необходимости, а сейчас ее, безусловно, не было. А у вас замечательная фантазия и вы очень талантливо выдумали эту историю Честь вам за это и хвала.

Настя обиделась до слез.

- Я же вам сказала, что никогда не вру, никогда, мне всю жизнь за это доставалось.

А Леокадия поспешила вступиться за девушку:

- Значит, по-вашему, право на существование имеют только совсем простенькие чудеса, получудеса, поддающиеся хоть какому-нибудь объяснению. Вроде бы, чудо, но, если пораскинуть мозгами, можно свести его к обыкновенным событиям, простым и понятным. А если объяснения нет, то это не чудо, а вранье. Получается, что наши с вами истории вовсе не чудесные, а просто интересные.

- Мне кажется, - поддержал ее Андрей Петрович, - чудесное и необъяснимое нельзя оценивать по привычным меркам. Нельзя расставить все по полкам: это чудо попроще, значит, поставим его пониже, поближе к обыкновенным явлениям, а вот это сложнее, значит, на верхнюю полку. Кто в таких случаях может определить, что сложнее, а что проще? Что чудеснее, появление играющего на волшебном рожке мальчика или встреча с козлоногим парнем? Чем Аленин венчик проще коллективного полета в ад? Где, так сказать. критерий? Оценить это сможет только махровый материалист: по размерам, весу, количеству. Мол, три килограмма камней чудеснее, чем два. Сто изчезнувших человек невероятнее, чем восемьдесят. А по другому оценить не удастся, никак. Кроме того, молодой человек, вы нарушили правила игры. У вас могут появиться сомнения, но вы не в праве их высказывать вслух, если они не подтверждаются фактами. А какие здесь могут быть факты? Что, люди внезапно не исчезают? Да сколько угодно. Наши установки глубинного бурения бурили-бурили, да так никакой преисподней не обнаружили?

- Сдаюсь, - поднял руки Владимир Сергеевич, – беру свои слова назад. Но позвольте хотя бы спросить: написал ли ваш приятель книгу? Любопытно было бы прочитать. Ну, не дуйтесь, не дуйтесь.

Настя и в самом деле все еще смотрела на Владимира Сергеевича обиженно, и ответила нехотя:

- Как же, его дождешься. Он такой, сначала университет окончит, потом аспирантуру, а потом лет через десять сядет за компьютер. А куда ему торопиться, у него монополия, он единственный владелец информации.

- Сразу видно будущего экономиста, - улыбнулся старик. – Ну, выйдет, тогда и прочитаем, нам тоже торопиться некуда. А вот итоги, наверное, пора подвести, кому чей рассказ больше понравился. Или победителя не будем определять?

- Ну, почему же, - не согласился Владимир Сергеевич.

- Тогда давайте выскажемся, только, пожалуйста, с аргументами. Начнем с дам?

- Мне понравилась ваша история, Андрей Петрович - сказала Леокадия. – Она тронула мое сердце. Все просто и мудро: добро всегда вознаграждается, жадность наказывается, всем воздается по заслугам. И рассказчик вы превосходный.

- Я считаю, что самый интересный рассказ был у Владимира Сергеевича, - насупившись сказала Настя. – Смешно было и страшно, а конец неожиданный. Я за него.

Старик подумал, что знает, за кого проголосует телевизионщик, но ошибся.

- А я за Настеньку, действие масштабное и, как она сама выражается, очень прикольное. Характеры нарисованы штрихами, но умело и точно. И финал тоже очень необычный, из этого рассказа мог бы получиться неплохой сценарий.

- Ну, а ваш покорный слуга в восторге от рассказа уважаемой Леокадии Петровны. История чистая и душевная, красивая, просится на бумагу. Прелестная девушка, счастливая любовь, свадьба, да еще в конце и младенец появляется. Настоящий святочный рассказ со звуком колокольчика. И кстати, вовсе не простой.

- Спасибо, Андрей Петрович.

- Так что получились у нас одни кукушки с петухами, – заключил старик. – Похвалили друг друга попарно. В итоге победителя нет, что, впрочем, и предполагалось с самого начала. А вам отдельное спасибо, Владимир Сергеевич, за то, что придумали нам такое прекрасное развлечение.

- Да, и я вас благодарю, – присоединилась Леокадия. - Я с ужасом думала, как сегодня поеду, а поездка эта оказалась, пожалуй, самой интересной в моей жизни.

- Я тоже никогда так здорово со взрослыми время не проводила, обычно бывает очень скучно, - сказала Настя, окончательно повеселевшая оттого, что не проиграла.

- Вам всем спасибо, - ответил довольный Владимир Сергеевич. – У меня тоже никогда не было таких замечательных попутчиков. Но теперь, когда все уже закончено, может быть, приоткроем карты? Признаемся, что в наших рассказах правда, а что ложь.

- Я уже все сказала, - Настя смотрела ему прямо в глаза. – Я никогда не вру.

- В моей истории правда все, до последнего словечка, - торжественно сказал старик.

- Я, конечно, не могла проверить Аленины слова, но вам рассказала, только то, что слышала и видела, не добавила ничего, - ответила Леокадия очень серьезно.

- Ну, что ж, приятно иметь дело с правдивыми людьми. А меня отец учил никогда не врать. Но уж если соврал, то ни за что не признаваться, - улыбнулся Владимир Сергеевич.

- То есть вы все-таки солгали? – оживилась Леокадия.

- Ни в коем случае, уж моя-то история – чистейшая правда.

Леокадия обвела всех мечтательным взглядом.

- А знаете, когда я слушала ваши рассказы, меня преследовало ощущение, что и с нами со всеми сегодня должно произойти какое-нибудь чудо.

- Кто знает, может наше с вами чудо еще впереди, - сказал старик.

Владимир Сергеевич взглянул на часы.

- К сожалению, сегодня оно к нам не успело. Мы уже подъезжаем, пора, наверное, собираться.

Настя, которой собирать было нечего, вышла в коридор и встала у открытого окна.

- Смотрите, смотрите! - закричала она отчаянно. - Скорее, сейчас проедем!

Все бросились в коридор и прильнули к окнам. Поезд замедлил ход и полз по высокой насыпи. То, что открывалось внизу, напоминало живописное полотно. На зеленом лугу, удивительно ярком для нынешнего жаркого лета, огромным маком алел старенький автомобиль. Раскинутая на траве белая скатерть пестрела разноцветной летней снедью. Рядом сидела молодая светловолосая женщина и со счастливой улыбкой гладила по голове мужчину, вольно раскинувшегося на траве. Мужчина смотрел в предзакатное небо, лениво крутя загорелой рукой какой-то полевой цветок. Трудно было представить себе более умиротворенную летнюю картину, но все вскрикнули, потому что рассмотрели полусогнутые ноги парня. При виде этих ног, нечеловечески сильных и темных, вспоминались светлые горы Греции и темные северные леса, представлялись неистовые пляски и резкие звуки свирели. Поезд прибавил ходу, и парочка скрылась из глаз.

- Все-таки она нашла своего фавна, - сказала Леокадия.

А Владимир Сергеевич сильно вздрогнул и высунул голову в окно. Дорога в этом месте поворачивала, и впереди был виден весь длинный состав с весело бегущим тепловозом. А в золотистой дали уже показались окраинные высотки и знакомые дымящиеся трубы ТЭЦ. Кроме них, о геенне огненной ничего не напоминало, и Владимир Сергеевич с облегчением втянул голову назад.

Первой расхохоталась Настя, широко и заразительно, как умеют смеяться только совсем юные девушки. За ней - Леокадия, забывшая о своем великолепном лице. Последним не выдержал старик, не любивший обижать людей. Владимир Сергеевич понял, что смеются над ним, и попытался остаться безучастным. Но смех, великий и всемогущий, вероломно напал на него. Человек боролся, а смех ловко поймал его в свои веселые сети, защекотал, расслабил нахмуренные брови, растянул крепко сжатые губы, смягчил напряженное лицо. И победил. Владимир Сергеевич засмеялся, сначала досадуя и сопротивляясь, затем легко и радостно, как не смеялся уже очень давно. Все хохотали до слез, до колик, до усталости, а город неумолимо приближался к ним вместе со всеми своими обыденностями и чудесами. И тут одного из них посетила простая и старая мысль. Словно мушка на лице красавицы, словно последний штрих в портрете, словно точка в длинном романе она завершала и этот жаркий день, и недолгое путешествие, и все рассказанные истории. А посему была произнесена

- Нет, на этом свете не соскучишься, господа!