КАББАЛИСТ

 

 

Предисловие автора

 

 

 

Мне кажется очевидным, что для того, чтобы что-то написать, помимо желания и способностей автора, нужны время, место и средство. Времени у меня уже давно предостаточно, а вот место и средство обеспечили мне друзья, которым я выражаю огромную благодарность. Заплатив немалые деньги, они купили мне уединение от себе подобных и чудесный небьющийся ноутбук, позволив тем самым приступить к написанию этого важнейшего в моей жизни произведения, а точнее отчета, скорее даже документа. За него я должен получить самый огромный гонорар, который только можно заплатить человеку: мой собственный ум, покой и забвение. И я тороплюсь, тороплюсь, тороплюсь.

 

Но я знаю, что все началось с буквы, и на секунду задумываюсь, понимая как важен первый знак, начертанный на бумаге. Несомненно, это должна быть буква "М". Первая в словах "мысль", "мудрость" и "маим", вода, символизирующая откровение, потоки смысла, сходящие на нас с небес.

 

И, задыхаясь от надежды и тревоги, я пишу заглавную букву "М".

 

 

 

 

 

Мы разговаривали о смерти. Вернее, не о смерти, а о похоронах. Может быть смертельная жара, стоявшая в тот день, навеяла этот разговор. А может быть, искореженные рыбьи скелеты, которыми был завален грязный кухонный стол. Вот уже два часа мы пили дешевое теплое пиво и, устав от этого еженедельного ритуала, лениво завели подобие интеллектуальной беседы.

 

- Это ж надо, какая уму непостижимая чушь эти наши похороны и поминки, - возмущался Игорек. – Какие-то платочки раздают, кидают цветы под ноги, потом на них не наступи, плохая примета, сам, глядишь, помрешь. А поминки? Сначала зачем-то едят холодную рисовую кашу с изюмом, не чокаются, а почему – сами не знают. И вот чего совсем не могу понять: почему вилок-то не подают? Приходится есть селедку ложкой. Какой-то чудовищный винегрет из предрассудков и суеверий. Тоже мне, прощание с усопшим.

 

Алексей, мнящий себя знатоком мистики и оккультных наук, снисходительно улыбался.

 

- Ну, зачем ты так, старик? Если ты чего-то не знаешь, то это не обязательно бессмысленно. Все погребальные обычаи несут глубокую сакральную нагрузку, открытую лишь немногим посвященным.

 

- Да какая там сакральность, начинают за упокой, заканчивают за здравие. Напиваются, начинают, как ни в чем не бывало, болтать за жизнь, поют песни, случается, даже танцуют.

 

Я нехотя вмешался в разговор:

 

- Ну да, моего соседа недавно хоронили, сначала плакали, потом принесли баян, стали песни петь. Баянист так напился, что упал вместе со стулом, но баян не выпустил, продолжал, лежа, на автопилоте.

 

- А я по телевизору видел: в какой-то деревне, когда старуха помирает, три дня гуляют, как на свадьбу. Это русский языческий обычай такой.

 

- Ну уж, хотя бы не лицемерят, не начинают с рыданий.

 

- И я про то же. Женька с женой поехал на похороны к дядьке в деревню. Сначала все вопили, как резанные, оплакивали. А потом пошло-поехало. Женьку напоили брагой до поросячьего визга, он завалился спать в сарай, а проснулся – рядом его Ленка с каким-то бугаем, - внес лепту в разоблачение похоронных бесчинств Димка. – Так бугай еще ему рожу набил. Домой вернулись – чуть не развелись.

 

- А бабы! Кидаются в гроб, орут белугами, а через месяц, глядишь, уже с другим под кренделек, - вставил Игорек.

 

- Ну, мужики в этом смысле ничуть не лучше, - возразил Лешка.

 

-Вот мусульмане молодцы, хоронят в тот же день и безо всяких излишеств, - вставил я. – И вдовы потом под бдительным присмотром семьи.

 

- А покойнику-то все равно, - как-то очень тоскливо сказал хмельной Димка. – Лежит он себе в холодной могиле и на все ему плевать.

 

- Для него могила не холодная, - возразил Игорек.

 

- Откуда вы знаете, что покойнику на все плевать, и что он не чувствует холод могилы? – подначил Лешка. – На чем зиждется ваша уверенность? Вы ж там не были, материалисты хреновы. Я лично считаю, что люди не могут выдумать ничего, чего не было бы в действительности, и раз говорят об оживших мертвецах, то значит случается, значит есть мир иной, и покойник может слышать и чувствовать не хуже нас с вами. Религии существуют тысячелетиями, и во всех говорится о загробной жизни. Что же, все люди, которые в это верят, дураки, по-вашему? А среди них было немало гениев.

 

- При чем тут гении? – разозлился Игорек. – Если кто-то пишет классную музыку, это вовсе не означает, что он спец по покойникам. А людям свойственно верить во всякую чушь.

 

- Ну, ты же читал о случаях клинической смерти, - не сдавался Алексей. – Знаешь, что все люди, побывавшие за ее чертой, видят одно и то же: длинный светлый уходящий в даль коридор и приветливо улыбающихся умерших знакомых и родственников. Что, они все врут, зачем им это?

 

- Не врут, а одинаково галлюцинируют.

 

- А почему?

 

- Откуда мне знать, пусть медики разбираются.

 

- Но если ты сам ни в чем не разобрался, почему считаешь себя в праве все огульно отрицать?

 

- Ну что ты ко мне привязался?- заорал Игорь. – Сам-то прочитал три вшивых брошюрки и возомнил себя великим мистиком. Санек, ну скажи ему!

 

Мне не хотелось ввязываться в полупьяный спор профанов, но дело происходило на моей кухне и я на правах хозяина, вмешался.

 

- Вы же знаете, я всегда придерживаюсь тех позиций, что пока что-то не доказано, это нельзя ни утверждать, ни опровергать.

 

- А какие доказательства тебе нужны, ты что, на кладбище человеческих костей не видел, - подпрыгнул Димка.

 

- При чем здесь кости, тело тленно, мы же говорим о бессмертии души.

 

- Что за душа такая, где она помещается? Кто-нибудь видел этот орган?

 

- Не все обязательно видеть, я лично и Урана не видел, но знаю, что он есть.

 

- Ну, и где у тебя помещается душа?

 

- Где-то в груди, где щемит, когда грустно.

 

- Дурень, это же сердце.

 

- А у Димки душа помещается на кончике члена, - захохотал Алексей, - у него там щемит и там грустно. А Гоголь, между прочим, в гробу перевернулся, когда гроб открыли, он лицом вниз лежал.

 

- Так это же он живой перевернулся. Если б мертвый, то вышел бы из гроба.

 

- А еще проводили опыты, - не унимался Лешка, - у только что умершего вес уменьшается грамм на триста-четыреста. Ровно столько должна весить вышедшая из тела душа, отправляющаяся на тот свет.

 

- Где же помещается тот свет? Ну, там рай или ад? Под землей и на небе? – с ехидцей спросил Димка.

 

-При чем здесь небо, ты еще скажи, что космонавты летали в космос и никакого рая там не видели. Существуют иные миры, они никакого отношения не имеют ни к нашему физическому миру, ни к земле, ни к небу. Черти живут не под землей, а ангелы не на небе, а в особых духовных, понимаешь, духовных мирах. Да и не черти это вовсе, во всяком случае, не черти в твоем понимании.

 

- Если эти твои иные миры не имеют никакого отношения к нашему, то как же в них попадают?

 

- В них и не попадают, в них отправляют.

 

- Ну, вы, мужики, совсем плохие стали, вместо того, чтобы о бабах разговаривать, говорите о всякой херне, - свел Игорь разговор с пятого сорта на седьмой.- Я вот вчера с такой девочкой подружился, сейчас расскажу.

 

Часа через два, когда парни ушли, я занялся уборкой. Я любил своих друзей, но с некоторых пор они стали меня утомлять. Как-то скучно стало с ними, а разговоры всякий раз тяготили убогостью. Игорь был моим бывшим одноклассником, красавец, любимец женщин, закончил технический вуз и сейчас был неплохо устроен в фирме по установке нагревательных котлов. Алексей и Димка были моими университетскими приятелями. Алексей закончил физфак и был на вольных хлебах, промышлял чем придется. Дима был геологом-нефтянником и подвизался в каком-то НИИ. Сам я был выходцем никому не нужного в наше время филфака, чем вызывал насмешки и зависть друзей. Насмешки, потому что совсем не мужскую выбрал профессию, зависть, потому что долгие годы был окружен самыми красивыми, умными и нежными девушками нашего города. Лишенный конкуренции в женском коллективе, я, само собой разумеется, без проблем был принят в аспирантуру и нынешней осенью должен был защищать диссертацию. Толи мои интеллектуальные занятия так повлияли на меня, толи просто разошлись наши судьбы, но не испытывал я больше прежнего удовольствия от общения с проверенными давними друзьями.

 

О смерти же я часто думал, думал и о загробной жизни, и читал кое-что, ощущая смерть как неизбежную метаморфозу, как непременное превращение, как обязательную бифуркацию, переводящую человека в новое неведомое состояние. Но в какое именно, пока понять не мог. Может быть, в прах и тлен, воссоздаваемый затем по законам биологического круговорота в почву, растения, животных. А может быть - в новые неизвестные, не имеющие названия сущности, духовные или физические. Смерть и то, что за ней, волновала меня, но не конкретно, не относительно к моей собственной персоне, а абстрактно, принципиально, основополагающе, метафизически. Однако вести об этом публичные беседы я был не готов, да и не желал. Были, на мой взгляд, в жизни вещи, о которых не стоило беседовать всуе, а тем более со скучающими профанами. Но профессионалов в столь деликатных и сложных вопросах мне пока что не встречалось. К религии я тоже относился сложно, постепенно изживая из себя воспитанный уже почившими пионерией и комсомолом атеизм, но все еще находясь в плену полученных в начале жизни минималистских духовных установок. Одно я знал твердо: мир в моем сознании не умещался в примитивные пределы стандартных трех измерений и физико-химических законов, постоянно вылезал оттуда, как тесто из прикрытой крышкой кастрюли. Не могло, не должно было быть все так просто, как писали учебники и вещали совковые преподаватели. Но как должно быть, я не знал.

 

 

 

Назавтра после обеда я бесцельно слонялся по городу. Пил теплую газированную воду, ел мороженое, не зная, куда себя деть. Читать в такую жару я не мог, и именно это обстоятельство выгнало меня из раскаленной квартиры. Наконец я добрался до Набережной. Здесь было относительно прохладно, и всегдашняя благодать исходила от великой серой реки. Я присел на скамейку под раскидистым каштаном и предался блаженному ничегонеделанию.

 

Вечерело, свежестью благоухал политый газон, душисто запахло резедой и табачком. Здесь, поблизости с рекой, даже пыль пахла как-то приятно, как земля после короткого дождя. Рядом со мной остановился старый хорошо одетый мужчина с тростью.

 

- И не жарко ему в такую духоту в пиджаке? - лениво подумал я.

 

Мужчина едва заметно поклонился и указал рукой на скамейку:

 

- Вы позволите?

 

- Конечно.

 

Однако я был слегка раздосадован: сейчас начнет приставать с разговорами о политике, или о своей пенсии, давать советы, где и что дешевле купить. Я хотел подняться, но жара сковала меня, наполнила истомой и ленью, и я продолжал сидеть. С минуту мужчина молчал, а затем вежливо обратился ко мне:

 

- Извините, молодой человек, могу ли я обратиться к вам с вопросом?

 

Пожалуйста, - процедил я не очень дружелюбно.

 

- Как вы думаете, сколько в мире измерений?

 

Ну вот, только сумасшедшего мне и не хватало. Перестройка заставила здравоохранение стоять с протянутой рукой и жульничать, чтобы выжить. И на улицах города стало предостаточно психов, потому что всех, кто сразу не бросался с ножом на первого встречного за неимением средств выпустили из домов скорби. Я уже начал подниматься, когда услышал.

 

- Не торопитесь, Александр, я бы мог предложить вам нечто особенное.

 

Я поневоле остановился. Кто это, экзальтированный старый гомосексуалист, заранее наведший обо мне справки и пытающийся привлечь к себе внимание молодого интеллектуала, или пожилой сотрудник спецслужб?

 

-Содомский грех мне свойственен, не бойтесь, а к органам имею отношение только к своим собственным. Так сколько же в мире измерений?

 

Я почему-то смутился и пристыжено пробормотал:

 

- Не знаю.

 

- А хотите узнать?

 

- Затрудняюсь ответить на этот вопрос. А сами-то вы знаете?

 

- Приблизительно.

 

- Так сколько же?

 

- Боюсь, вы пока не готовы получить ответ.

 

- Так зачем же вы спрашиваете?

 

- Чтобы убедиться, что я сделал правильный выбор.

 

- Ну и как?

 

- Надеюсь, что правильный. Редкий человек с университетским образованием ответил бы на мой вопрос: "Не знаю".

 

- Ну, это вы зря, вы слишком высокого мнения о людях. Мне известно полным-полно людей, которые не только не знают, что мир трехмерный, но и вообще не знают слово "измерение".

 

- Мы говорим о разных вещах: вы о незнании, а я о сомнении. Вы же знакомы с аксиомами Евклида, но позволяете себе сомневаться в трехмерности пространства.

 

-Да я не то что сомневаюсь, а так просто, ни в чем не уверен.

 

Старик все более вовлекал меня в дурацкий разговор.

 

- А на чем основана ваша неуверенность?

 

- Да как-то все уж больно просто и понятно получается, слишком все известно и изучено, не верится, что все так примитивно и неинтересно устроено.

 

- Ну что ж, подобные сомнения в эпоху торжества научной рациональности – большая редкость. Вы могли бы многому научиться, а я очень нуждаюсь в ученике.

 

- В ученике? А чему вы можете меня научить? Простите за невежливость, что вы сами-то можете?

 

- Обстоятельства требуют от меня, чтобы я ответил правду. Я могу почти все.

 

- Почти все? Что, и солнце с неба можете убрать?

 

- Пожалуй, смогу, только на короткое время, иначе произойдет страшная катастрофа.

 

Со всем доступным мне ехидством, я протянул:

 

- Ну что же, прошу вас, продемонстрируйте, пожалуйста.

 

Мужчина прикрыл глаза, сложил щепотью пальцы правой руки, нарисовал в воздухе непонятный знак и картаво пробормотал несколько неразборчивых слов. Солнце, естественно, осталось на месте.

 

Я поднялся со скамейки:

 

-Ну что ж, мне пора, засим позвольте откланяться.

 

И в несвойственной мне манере, я, ерничая, сделал насмешливый жест, имитирующий поднятие несуществующей шляпы, и, не дожидаясь ответа, повернулся в сторону дома. Все переменилось мгновенно. Гнусно и пакостно стало вокруг. Легкая пыльная поземка зашуршала по тротуару, взмыла вверх маленьким смерчем. Резко похолодало, и внезапно с катастрофической скоростью стало темнеть. Разом тоскливо, как волки в заснеженной степи, завыли забалованные домашние собаки, еще недавно на радость своим хозяевам демонстрирующие последние собачьи моды, гнусно закаркали вороны, заплакали чайки, заголосили цикады. Раздался дружный детский плач и отчаянные крики осатаневших от ужаса женщин, топот сотни бегущих ног. Я поднял глаза к небу. Предзакатное солнце угрожающе теряло яркость, неправдоподобно меркло, угасало, темнело, умирало, становилось неправдоподобно серым, сливаясь с потемневшим небом. На этом унылом и убогом осиротевшем небе возник уродливый серп луны и бельма звезд, глумливо освещавших картину всеобщего ужаса и хаоса. Повеяло холодом и погребной сыростью. Матери прижимали к груди рыдающих детей, всюду метались похожие на вурдалаков тени человеческих фигур. Как иерихонские трубы, завыли сирены автомобилей. Страх заполз в мое замершее сердце, почти остановил дыхание, заставил волосы медленно приподняться. Картина была настолько ужасной и так напоминала конец света, что сил не было даже побежать, и я задрожал и с размаху плюхнулся на лавку, позволив силе тяготения буквально размазать меня по спинке.

 

Все закончилось менее чем через минуту, казалось, больше бы никто не вынес. Солнце лукаво и слегка виновато улыбалось, небо было ясным, как глаза читающего ребенка. Но прибрежная аллея опустела, и только в небе летали стаи озадаченных птиц. Стало чуть прохладнее.

 

- Ну, как? – старик плутовато прищурил правый глаз. - Простите за излишнюю эффектность, но я был вынужден вам все это показать.

 

- Но как вы это сделали? Вы гипнотизер? И меня можете научить?

 

- Не торопитесь, идите домой и хорошенько подумайте. Если вы захотите продолжить знакомство со мной, то жду вас завтра в это же время на этой же лавочке. А теперь вынужден откланяться я.

 

И он, церемонно поклонившись, ушел. Я еще очень долго сидел на берегу. Голова кружилась и болела. Меня била крупная дрожь, ноги сделались как ватные. Наконец я нашел в себе силы и покорно доплелся до дома. Первым делом я кинулся к телевизору и начал щелкать пультом, надеясь услышать об увиденном мной катаклизме. Было время новостей, но ни по одному каналу не сказали ничего, что меня бы заинтересовало. Я схватил телефон и позвонил знакомому аспиранту-астроному Ивану:

 

- Привет Вань. Сегодня было солнечное затмение?

 

- С чего ты взял? Нет, не было.

 

- Ты точно знаешь?

 

- Да что с тобой, конечно. Ближайшее, видимое на европейской территории, будет в марте следующего года.

 

- Ты уверен?

 

- Ну конечно, да что случилось? Ты спятил, что ли?

 

- Понимаешь, как бы тебе это сказать? Я недавно видел солнечное затмение, примерно полседьмого вечера.

 

- Ты, чувак, ходи поменьше по солнцу, сегодня температура была под сорок, и выброс протуберанца, попросту говоря, сильнейшая магнитная буря. И не такое покажется, вообще кондрашка может хватить. Небось, еще и пива назюзюкался.

 

- Да нет, ладно извини, забудь о нашем разговоре, пойду лягу.

 

Я поставил телефон на место, и серьезно задумался. Со мной произошло что-то невероятное, но я не мог понять что. Кто этот старик? Скорее всего, экстрасенс, гипнотизер, телепат. Конечно, он не наводил обо мне справки, а легко прочитал мое имя в моей же собственной голове. Он так упражнялся, развлекался, поддерживал форму. Выбрал одинокого идиота, сладко скучающего на лавочке, и устроил для себя маленькое приятное развлечение. Я, правда, не слышал, чтобы в нашем городе жил такой сильный экстрасенс, но я мог и не знать, или старик был приезжим. Приехал полюбоваться летней серой рекой, погреть легкие горячим сухим воздухом откуда-нибудь из прохладной северной столицы и развлекся на досуге. Но почему со мной? Выбрал бы какую-нибудь одинокую девицу, вон их сколько фланировало по Набережной. Ну ладно, этого мне не понять. Но что я зациклился на гипнотизере, может быть существуют другие объяснения? Но какие? На инопланетянина он непохож, да и бред все это. Дьявол исключается. И тут всплыло пугающее и здравое: может быть, я схожу с ума? Перезанимался своими восточными языками, перегрелся, крыша-то и уехала. Но сейчас я в своем уме и должен что-то решить. А что, собственно говоря?

 

Выпив чаю, я решил, что самое лучшее для меня – постараться забыть обо всем как можно скорее, а завтра уехать за город, на дачу, где отдыхала мама, пожить в прохладе, поплавать, поесть ягод и успокоиться. Да, скорее всего, я переутомился. С тем я и отошел ко сну и спал на удивление крепко.

 

 

 

Назавтра моя уверенность растаяла, как забытое на солнцепеке мороженое. Мной овладели искушение и сомнение. Сколько раз я твердил себе, как невыразимо скучна и неинтересна моя жизнь, как неудачно выбрана моя профессия. Сколько раз молил неведомого мне бога, чтобы он изменил мою судьбу, сделал мою скучную жизнь яркой и насыщенной, вырвал меня из этого академически-бытового ежедневного круговорота. Я скучающе тащился по жизни, как терпеливый верблюд по бескрайней пустыне и мечтал о любых событиях, любых изменениях. Пусть даже тяжелых и тревожных, но обязательно разрывающих нить моего в общем-то бесцельного существования, прозябания, влачения по жизни. И готов был заплатить за них любую цену. И вот в кои веки раз судьба дарует мне хоть какой-то шанс, пусть крохотный, пусть гипотетический, а я собираюсь бежать к маме на дачу.

 

Чего мне бояться, за что мне держаться, что мне терять? Место книжного червя, статус ботаника, лучшего мужчины среди женщин, чемпиона родного города по арабскому? Конечно, сегодня в шесть мне надо идти, да нет, бежать, а если придется, то и ползти, на встречу со стариком. И если только он не обманет, если придет, то это будет величайшим счастьем в моей серенькой, как коридоры родного университета, жизни.

 

На лавочке я был в пять. Сидя как на иголках, я не верил, что старик появится. Вчера у него было достаточно оснований разочароваться во мне, даже если он связывал со мной какие-то планы. Но, скорее всего, он пошутил, поиграл, поманил необычным. Рядом примостились три хорошенькие хохочущие старлетки. Они без умолку болтали, игриво поглядывали на меня, стреляли яркими размалеванными глазками, зазывно щебеча. Кто знает, вдруг, если я буду не один, старик не подойдет? Я рявнул на девчонок:

 

- Девочки, у меня на этой лавочке назначено свидание, прошу вас, уйдите.

 

- Да пошел ты, - обиделась самая веселая рыженькая, - надо тебе, ты и уходи, скамейка некупленная. Купи свою скамейку, на ней и назначай свидания.

 

Я изменил тон:

 

-Не обижайтесь, решается вся моя жизнь, может быть когда-нибудь вы сами окажетесь в подобной ситуации.

 

-Да ладно, пойдем, Оля, - потянула рыжую за руку блондинка, - вон полно свободных лавочек.

 

- Пока, псих, - вспорхнула Оля, и троица удалилась.

 

Старик пришел ровно в шесть. Я увидел его издалека. Он шел не по-стариковски легкой походкой, по-чаплински выворачивая ступни и поигрывая тростью.

 

- Добрый вечер, Александр, я рад снова видеть вас. Вижу, вы заинтригованы.

 

Я привстал и пожал ему руку.

 

-Не то слово.

 

- И вы не робкого десятка, раз пришли.

 

- Мне нечего бояться.

 

- Человеку всегда есть чего бояться. Так до чего вы додумались по поводу моей персоны?

 

-Я решил, что вы сильнейший экстрасенс, гипнотизер, что-то вроде Анатолия Кашпировского или Вольфа Мессинга.

 

- Вы ошибаетесь, я не экстрасенс, хотя нет ничего проще этого. Ну не буду вас мучить, да и времени у меня нет. Я каббалист.

 

-Кто-кто?

 

-Человек, владеющий учением каббалы. Вы же не могли не слышать о нем?

 

- Ну да, конечно слышал, но так, очень поверхностно. Это тайное эзотерическое учение, грубо говоря, скрытая часть того айсберга, который зовется Ветхим Заветом.

 

- Приблизительно так, но только очень приблизительно. Позволю сказать вам по этому поводу несколько слов. Вы располагаете временем?

 

- Да, я совершенно свободен.

 

- Это хорошо, когда человек совершенно свободен. Ну, тогда слушайте, надеюсь, я вас не утомлю.

 

 

 

Три с половиной тысячи лет назад величайшему из пророков Моисею было дано откровение на горе Синай, в результате которого он в одно мгновение получил от Всевышнего Учение, составившее основу всех монотеистических религий мира. Моисей узнал абсолютно все о Боге и Мире. Меньшая часть его великого знания, доступная большинству, была записана и получила название Торы, Ветхого Завета, Библии, Книги. А особая, тайная часть, посвященная процессу Творения мира и устройству духовных миров, стала передаваться устно и получила название Каббалы. По сути, Каббала представляет собой мистическую часть иудаизма, Сокровенное, Нистар, самое эзотерическое учение на свете.

 

Учение Каббалы исходит из идеи сокровенного неизреченного Божества, которое, будучи выше всякого рода определений, может быть названо только Бесконечное или Ничто. Чтобы дать в себе место конечному существованию, Бог должен себя ограничить. Самоограничения или самоопределения Абсолютного и дают в нем место различным мирам. Эти самоограничения не изменяют Неизреченного в нем самом, но дают ему возможность проявляться, то есть существовать не только для себя, но и для другого.

 

Первоначальное основание или условие для другого, по представлениям каббалы, есть то пустое место, которое образуется внутри Абсолютного в результате его самоограничения или стягивания. Благодаря этой пустоте бесконечный Божественный свет получает возможность эманации, лучеиспускания. Это не физический, а умопостигаемый, духовный свет, а его первоначальные лучи – тридцать два пути премудрости, основные формы любого Бытия, представляющие собой десять цифр и двадцать две буквы священного языка иврита, из которых каждой соответствует особое имя Божье. Как посредством десяти цифр можно исчислить все, а двадцати двух букв достаточно, чтобы написать всевозможные слова и книги, так и неизреченное Божество посредством тридцати двух путей открывает всю свою Бесконечность.

 

Каббалисты полагают, что даже форма еврейских букв неслучайна, не обусловлена общественным договором, а отражает их внутреннюю сущность, их душу. Тоненькие иголочки на их концах, их " короны" – все это отражение определенных духовных понятий. И в основе каждой буквы – свет, сияние, исходящие из ее сущности и последовательно достигающий земли. Каждая буква как величественный дворец, заключающий в себе духовную концепцию. Каббалисты учат, что сверхъестественные миры были сотворены благодаря комбинациям букв иврита, и здесь, в нижнем мире, все живет благодаря своему имени.

 

Существует тридцать два принципа толкования Книги, среди них различные виды подсчетов числовых значений слов, так называемые гематрии, перестановки букв и слогов, акростихи различные, замены букв. Еврейские буквы дают много способов понять Книгу. В ней не выделены ни концы, ни начала предложений, нет гласных букв, отсутствует пунктуация. Она дана в таком виде, что, группируя буквы все новыми и новыми способами, можно найти новые смыслы помимо тех, что указаны установленным разбиением.

 

Каббалисты, интерпретируя тайные смыслы Книги, обычно поднимаются по следующим ступеням: воспринимают явный смысл написанного, затем нюансы, намеки, затем делается числовой анализ слов, затем исследуется форма букв.

 

Но даже знание методов анализа Книги ничего не дает духовно не подготовленному, истинные открытия совершаются лучшими из лучших, а пытающийся изучать ее лишь из любопытства или в надежде снискать славу, может пожалеть об этом.

 

И если постижение настоящих глубин Книги требует особого духовного и физического очищения, то числовой анализ текста доступен каждому, знающему иврит. Гематрия, эта простейшая арифметика Книги, воспринимается как прекрасная увлекательная игра, конец которой всегда удивителен и приносит новое знание, откровение.

 

Книга безмерна, больше земли и шире моря, отомкнуть ее запертые двери и расшифровать ее бесчисленные коды в надежде приблизиться к царствию Божию – цель, к которой продолжают стремиться каббалисты. Шестьсот тысяч букв Книги, количество которых совпадает с числом евреев, ожидающих Моисея у подножия горы Синай, складываясь в бесконечное число всевозможных сочетаний, хранят, как полагают каббалисты, всю мудрость мира, доступную только достойнейшим.

 

 

 

Старик замолчал и внимательно посмотрел на меня.

 

- Что скажете, юноша?

 

- Я, честно говоря, мало что понял. Это что, секта?

 

- Вы начинаете разочаровывать меня, юноша. Какая секта, секты создают люди, а это самое древнее и сокровенное знание, дарованное свыше, к тому же изучаемое только индивидуально, вне любых коллективов. Здесь невозможна никакая организация и никакая иерархия. Каббалисты – штучный товар. И скорее уж все монотеистические религии – секты по отношению к каббале, потому что лишь упрощают то, что содержится в ней.

 

- Так это правда, что все происходит от Слова?

 

- Даже не от слова, а от букв, они начало начал. И каждой соответствует число.

 

- Значит, подсчитывая суммы числовых значений букв можно открыть тайные смыслы Писания?

 

- Не только так, способов расшифровки много. У Писания есть одежды, тело и душа. Непосвященные видят лишь одежду, изучающие Писание всю жизнь добираются до его плоти, и лишь каббалисты, причем немногие, могут добраться до его души.

 

- Но за три тысячелетия, наверное, уже все расшифровали?

 

- Мудрость, заключенная в Учении, бесконечна, и никогда люди не поймут ее полностью. За все это время они только прикоснулись к Тайне. Хотя, конечно, сделали уже не мало.

 

- А почему вам понадобился ученик?

 

- У каждого каббалиста должен быть ученик, иначе учение будет потеряно. Мой единственный ученик по трагическому стечению обстоятельств погиб чуть больше месяца назад. Я стар и должен успеть передать то, что знаю.

 

- Почему вы выбрали именно меня?

 

- Вопрос разумный. В нашей стране выбор у меня чрезвычайно мал. Вы умны, у вас большой, хотя и не используемый духовный потенциал, вы скучаете в этой жизни, и что немаловажно – уже знаете святой язык. Есть и еще одна причина, о ней я, может быть, скажу позже.

 

- Не так уж я хорошо его знаю, я изучал иврит как второй, мой первый – арабский. А как вы узнали, что я знаю иврит? А, понял, вы же все знаете. Но, наверное, существуют какие-то ограничения для желающих этим заниматься? Или это может любой?

 

- Нет, конечно, не любой.

 

 

 

Если материальный мир в какой-то степени можно проанализировать и изучить, то духовный мир очень близок к непостижимому Творцу, к Единому. Поэтому его познание всегда условно и приблизительно, ограничено человеческим ничтожеством.

 

Углубленное же изучение множественных духовных миров, приводящее к осознанию человеком Единства мира, таит в себе огромную опасность, ибо стираются при этом границы между Низом и Верхом, Левым и Правым, Добром и Злом. Вот почему Каббалу должно изучать только с учителем, наставником, и только индивидуально.

 

Каббала и означает – "передача и получение"; учитель передает, ученик получает. Ибо в Книге написано: "Не излагаются дела о началах в присутствии двух…" Этот общепринятый порядок изучения каббалы существовал всегда, даже после того, как величайший каббалист раби Акива позволил своему ученику раби Шимону бар Йохаю записать отдельные положения Каббалы в виде книги "Зогар".

 

Однако появление этой книги и некоторых последующих не изменило порядка: каббала изучается только в тех случаях, когда учитель достиг такого уровня знаний, что может их передать, а ученик – такого уровня духовного совершенства – что может их принять.

 

Начальным возрастом для изучения Каббалы считается сорокалетие. Именно в этом возрасте духовный потенциал человека достигает нужного уровня, хотя далеко не у всех. Минимальный начальный уровень ученика – многолетнее серьезное изучение Книги, соблюдение всех ее заповедей, любовь к Всевышнему.

 

Однако постижение Каббалы и знакомство с ее понятиями – разные вещи. Второе может пробудить ум и духовный потенциал, вызвать человека ко второй жизни, показать, что в мире есть Неведомое, но не открывает Его. И даже такое знакомство может стать опасным, в этом следует отдавать себе отчет.

 

 

 

- Но я же совсем не соответствую критериям. Мне двадцать пять, я не соблюдаю заповеди, не еврей и никогда не изучал Книгу. Я даже не знаю, верю ли я в бога.

 

- Ну, во-первых, евреем может стать любой, кто исповедует Учение. Во-вторых, по самому большому счету быть евреем вовсе не обязательно. Великие каббалисты встречались и среди христиан, например, Парацельс и величайший русский философ Владимир Соловьев. В Бога вы верите, иначе я не стал бы с вами даже разговаривать. Все заповеди соблюдать невозможно, основные вы соблюдаете. А двадцать пять лет через пятнадцать превратятся в сорок, за это время, вы, может быть, и сумеете подготовиться к получению Знания.

 

- Готовиться пятнадцать лет?

 

- Это не срок, многие тратят на подготовку целую жизнь, но так и ничего не узнают. Но, чтобы вас утешить, скажу, что в исключительных случаях люди становятся духовно подготовленными гораздо раньше.

 

- А кто это определит?

 

- Я.

 

- А вы сами всю жизнь этим занимаетесь?

 

- К моему величайшему сожалению – нет. В молодости я получил очень неплохое образование, закончил физический факультет МГУ и занимался науками, пока не понял, что время, посвященное изучению нашего мира – время, потраченное впустую, а наука глупа. Нет ничего проще и ничего бессмысленнее научного знания, потому что оно тратит огромные усилия на изучение самого примитивного и неинтересного из миров.

 

- А каббалист может творить чудеса?

 

- Может, но никогда не делает это своей целью, ибо магия – это лишь простейший инструмент каббалиста. Ее применение оправдывается лишь чрезвычайными намерениями.

 

 

 

Каббалу разделяют на умозрительную и прикладную. Умозрительная Каббала состоит из двух главных частей: Маасэ берешит, учения о мире, космогонии, и Маасэ меркаба, учения о Боге, теософии.

 

Связь между умозрительною и прикладной каббалой определяется общим для обеих признанием мистического смысла букв и слов Книги. Относясь к ней как к шифрованному тексту и применяя различные методы расшифровки, можно не только постигнуть удивительные и тайные смыслы сказанного Богом, но и повлиять на происходящее на земле. Именно таким путем узнают Сокровенное и предсказывают Будущее, меняют ход событий. Прикладная Каббала является и вспомогательным средством для очищения душ.

 

Простейшей частью прикладной Каббалы является магия, осуществляющая чудеса через целесообразное употребление имен Божьих. Полагают, что именно так еврейские, чудотворцы, цадики, творили чудеса, исцеляли больных, предсказывали будущее. Магия может все в нашем физическом мире, но ее возможности ничто в мирах духовных. Она настолько же проще умозрительной каббалы, насколько умение считать проще высшей математики.

 

 

 

- Вы сказали, что каббалист никогда не занимается магией просто так. А ведь вчера вы, по-видимому, ее походя применили.

 

- У меня была важнейшая цель, и для ее достижения я использовал доступные мне средства.

 

- Какая цель?

 

- Этого я пока не могу вам открыть.

 

- А миров много?

 

- Да, не менее двухсот пятидесяти.

 

- И в них во всех разное число измерений?

 

- Не во всех.

 

- И есть тому свидетельства?

 

- Есть. Лучше всего об этом сказано в Учении.

 

 

 

Обусловленная лучами божественной премудрости, конкретная Вселенная представляет различные степени удаления Божественного света от его первоисточника. В непосредственной близости и совершенном единстве с Богом находится Мир Сияний. Далее идут Мир Творения, т.е. область творческих идей и живущих ими чистых духов, Мир Создания, область душ или живых существ, и Мир Делания, сфера материальных явлений, наш видимый физический мир. Эти миры не разделены между собой внешним образом, а включены друг в друга подобно концентрическим сферам. Низшие миры реализуют то, что идеально содержится в высших, а существа и предметы высших миров, принимая влияния из божественного источника, передают их низшим, служа сосудами или каналами Благодати.

 

 

 

-Хотелось бы в это верить, но, честное слово, очень сложно. И что, на земле существовали люди, побывавшие в иных мирах?

 

- Почему существовали? Они и сейчас существуют.

 

- А вы, вы тоже были?

 

- Позвольте мне ответить на ваш вопрос как-нибудь в другой раз.

 

- А я смогу побывать?

 

- Заранее неизвестно. Но я надеюсь, что сможете.

 

- А почему вы не уехали из России, здесь наверняка вас преследовали трудности?

 

- Нет никакой разницы, где изучать духовные миры и Свет, исходящий от Творца. С одинаковым успехом можно это делать и на побережье моря Лаптевых, и в песках Сахары. То же, что вы называете трудностями – сущие пустяки, не имеющие никакого значения. Трудности заключаются в другом, когда-нибудь вы это поймете.

 

- Если я соглашусь, должен ли я буду бросить свою работу?

 

- Непременно.

 

- На что же я буду жить?

 

- Об этом не заботьтесь, хлеб насущный всегда дается человеку свыше.

 

- И, конечно, никаких увеселений, развлечений, женщин?

 

- Никаких. А что, вы так любите развлечения? Когда вам в последний раз по-настоящему было весело?

 

- Да нет, не то чтобы… Но совсем без них тоже как-то…

 

- Я вас уверяю, что скучать вы не будете.

 

- А почему погиб ваш ученик?

 

- Кто-то из моих врагов сумел изменить соотношение корней неблагоприятным для меня и него образом.

 

- Каких корней?

 

- И об этом вы узнаете позже.

 

- Так это опасно?

 

- Опаснее этого нет ничего на свете. Но и прекраснее тоже.

 

- Вы шутите?

 

- Я совершенно серьезен.

 

- А как вас зовут?

 

- Да, простите, я же не представился. Михаил Георгиевич Чарский.

 

- Александр Хирш.

 

- Говорящая фамилия. Очень приятно.

 

- Но вы, наверное, знаете.

 

Михаил Георгиевич улыбнулся.

 

- А как же вы вышли на меня?

 

- Юноша, вы опять меня удивляете.

 

Мимо, полуобнявшись, прошли давешние девчонки. Рыжая стервочка оглянулась и хихикнула:

 

- Свидание у него. Пока, геронтофил! Сладкой тебе ночи!

 

И мне показалась, что она подмигнула старику.

 

Он как-то странно насторожился.

 

- Это ваши знакомые, Саша?

 

- Не обращайте внимания, Михаил Георгиевич, так, малолетние дурочки. Я согласен.

 

- Вы даже не хотите подумать, это несерьезно.

 

- Тут и думать нечего. Я в вашем распоряжении.

 

- Какой вы, Саша, однако, авантюрист. Я бы так не смог на вашем месте.

 

- Не хочу быть патетичным, но это лучший день в моей жизни.

 

- Сегодняшний или вчерашний?

 

- Вчера я очень испугался. Как же вы это сделали?

 

- Вопрос преждевременный, скажу лишь, что это было очень просто, хотя этически и неверно. Но стандартная человеческая этика для изучающих каббалу находится по другую сторону забора, отделяющего неведомое от обыденного.

 

- То есть им все позволено?

 

- Все позволено только Всевышнему.

 

- Ну что ж, я готов.

 

- Вы опять торопитесь. Теперь я должен произвести определенную проверку. Не волнуйтесь, она очень простая и формальная, это просто традиция. Сейчас я задам вам одну задачку и дам четыре попытки ответа. Если вы все четыре раза отвечаете неверно, то вы совсем уж не умеете думать. Тогда мы расстаемся, и вы забываете все произошедшее. Если отвечаете правильно – можете попытаться стать моим учеником. По закону жанра, подобная проверка должна происходить четыре дня, и вы должны каждый день приносить мне по одному ответу. Но, опять же за неимением времени я упрощаю процедуру. Начнем, или вам надо собраться с мыслями?

 

- Начнем, пожалуй, хочу, чтобы все скорее закончилось.

 

- Не волнуйтесь, у вас четыре попытки. Вот моя задача. Двое полезли чистить дымоход, а когда вылезли на крышу, у одного лицо оказалось грязное, а у другого чистое. Кто из них пойдет умываться?

 

Задача напугала меня своей простотой, сулившей обязательный подвох, но у меня было четыре попытки, и я ответил:

 

- Тот, у которого лицо грязное.

 

- Неправильно.

 

Я задумался.

 

- Тогда тот, у которого лицо чистое. Грязный посмотрит на чистого и не подумает, что грязен. А чистый посмотрит на грязного, поймет, что тоже испачкался и решит умыться.

 

- Опять неверно.

 

- Оба пойдут умываться. Чистый – глядя на грязного. А грязный по поведению чистого догадается, что измазался сажей.

 

- Нет.

 

Я испугался. У меня осталась одна попытка, а три простейших ответа я уже использовал. Задача оказалась вовсе не простой. Если сейчас я ошибусь – то прощай новое будущее. Последним, приходящим на ум ответом было: никто не пойдет умываться. Ну, окажутся пофигистами, грязнулями, которым плевать на внешний вид, или не захотят слезать с крыши. Или воды не будет, или мыла, а сажа без мыла не отмоется. Да мало ли что. Старик подсунул мне нерешаемую задачу, опять поиздевался, помучил, и сейчас уйдет навсегда. Я покрылся холодным потом и сказал:

 

-Эта задача, как и многие другие, не имеет однозначного решения, потому что недостаточно данных. Или условие сформулировано некорректно. Где вы видели, чтобы двое вылезли из одного и того же дымохода, у одного лицо было чистое, а у другого – грязное?

 

- Ну что ж, недурно, хотя вы, Саша схитрили, потому что в вашем последнем ответе заключается сразу два. Ну, да ладно. Пойдемте, а то уже стемнело и стало прохладно.

 

- Так я не понял, я выдержал проверку или нет?

 

- С некоторой натяжкой выдержали, и, согласитесь, она была очень легкая. Завтра же и приступим. Вот, держите мою визитку, приходите завтра ко мне с утра, часов в девять, сразу и начнем. О, да мы с вами засиделись, смотрите, уже совсем темно! Пойдем потихоньку.

 

Я проводил Михаила Георгиевича до конца Набережной, он жил неподалеку, и, помахав мне рукой, скрылся в проходном дворе. Я побрел домой. Голова опять начала болеть, тело горело, я был в смятении и замешательстве. Что я наделал, во что вмешался? Хотя, наверное, не поздно отказаться. И в глубине души я продолжал не верить в то, что со мной произошло. С чего я взял, что старик говорил правду, почему так безоговорочно поверил всему? Очень вероятно, что он выдумщик, просто старый фантазер. Или все-таки сумасшедший. А я-то хорош, развесил уши. Мало ли, кто и что расскажет. Я тоже могу рассказать встречной девочке, что я волшебник и маг, и, наверное, найдется какая-нибудь дурочка, которая поверит, если я подтвержу свои слова простеньким фокусом. А вчерашний случай с Солнцем был просто хитроумным трюком или оптическим обманом, удачно использованной аберрацией. Нет, я решительно поглупел.

 

Ночь оказалась бессонной и жаркой. Часа в три я все же задремал, но вскоре буквально вскочил с кровати от необъяснимой щемящей тревоги. Мне не хватало воздуха, снова заболело сердце. Я пошел на кухню. Какая-то беспросветная тоска навалилась на меня, предчувствие большой неотвратимой беды, краха, горя, конца. Я понял, что все-таки мне следует завтра с утра сесть на теплоходик и отплыть на дачу, расположенную на том берегу реки, и пожить там недельку-другую, привести в порядок мысли и нервы, а затем приняться за привычную работу, засесть за тексты, используемые в диссертации. Это же надо выдумать: бросить все! Нет, скорее к матери, она меня поправит.

 

Резкий тревожный стук в окно заставил меня вздрогнуть. Мои нервы были натянуты, как струна, я вскрикнул и оглянулся. Светало. На подоконнике сидел серый голубь и стучал клювом в стекло. Я слышал, что стучащая в стекло птица – вестник смерти кого-то близкого, но естественно, не верил в это. Голубей я всегда ненавидел, боялся из поддернутых пленкой глаз и пластмассовых клювов, и облегченно вздохнул, когда голубь взлетел. Я напился и механически взглянул на тикающие с методичностью весенней капели кухонные часы. Было ровно четыре. В соседнем дворе закричали петухи, разводимые, несмотря на протесты соседей, одной помешанной на собственном здоровье женщиной. Я взял телефон и набрал номер мобильного матери. Трубку долго не брали, а затем я услышал родной сонный голос.

 

- Ну что, Саша, четыре часа.

 

- Прости, мам. Я сегодня после обеда, наверное, приеду.

 

-Давно пора, привези продукты, а то у меня кончаются. Часам к трем будет обед, а пароход в два пятнадцать. Жду тебя.

 

- Извини, что разбудил, спокойной ночи.

 

- Какая уж теперь ночь, светает. Приезжай, жду. У тебя ничего не случилось?

 

- Нет, все в порядке.

 

Да уж, хорош порядок. Как в тех американских фильмах, когда герою настучат по башке, доведут почти до смерти, а затем спрашивают: "Ты в порядке". А он отвечает окровавленными губами, выплевывая зубы: "Да, я в порядке".

 

Я мучительно валялся в постели до утра, так и не сомкнув глаз. Утром, окончательно разбитый, сварил кофе и начал собирать вещи. Сейчас пройдусь по магазинам, а там и пароход.

 

Внезапно, подчиняясь непонятному импульсу, я бросил сборы, и как был, небритый, отправился к Михаилу Георгиевичу. Какая-то неодолимая сила тянула меня, я шел, как лунатик, как сомнамбула, как зомби, почти против своей воли. Сейчас пойду и извинюсь перед ним, нельзя же по-хамски просто исчезнуть. Надо объясниться со стариком, даже если это будет всего лишь поддержкой его болезненных фантазий. Я скажу ему, что скучен, жалок, слаб и не предназначен для чего-то серьезного, я не могу быть ему полезен, а он не может быть полезен мне, и прекращу знакомство. Ритм моей жизни уже задан, и все заранее известно.

 

Я добрел по кривым улицам до большого серого здания. Михаил Георгиевич жил в коммуналке. Дверь в длиннющий коридор, скупо освещенный единственной голой лампочкой, была приоткрыта, я пошел по нему, разыскивая дверь с номером 17.

 

- Ничего себе, маг и всемогущий волшебник, - подумалось мне. – Живет в такой дыре.

 

Найдя нужную дверь, я постучал. Ответа не было. Я продолжал стучать все настойчивее, пока из соседней двери не выглянула толстая нечесаная тетка в засаленном халате.

 

- Вы к Михаилу Георгиевичу?

 

И вдруг непотребно заголосила.

 

- Умер, умер наш дедонька. Сегодня ночью случился инфаркт, он, бедный постучался мне в стеночку. Я сразу скорую, да поздно, пока приехали, он и умер, все стонал, сердце очень болело. Сделали массаж сердца, что-то вспрыснули, но все без толку, в морге он. А вы Саша?

 

Я не мог придти в себя.

 

-Да.

 

- Он строго-настрого приказал отдать вам сундучок. А комната теперь моя, и обстановку он велел мне взять, вот у меня и ключи всегда были. А я уж буду поминать его, нашего старичка, все как положено. Ты подожди.

 

Она скрылась за своей дверью, и вынырнула быстро, как жирная крыса из мусорного бака, держа в руках огромный ключ. Мы прошли в комнату. Дорогая старинная мебель, бронзовый потолочный и настенные светильники, множество книг с позолочеными переплетами составляли резкий контраст с убогим коридором.

 

- Вот он, сундучочек.

 

На столе стоял очень старый сундучок красного дерева, скорее большая шкатулка, инкрустированная медью.

 

- Там бумаги какие-то и книги, я заглянула. Да ты бери, бери.

 

Баба явно торопилась закончить дележ добычи и отдать мне сундук, опасаясь, как бы я не потребовал большего.

 

- Да ты не сомневайся, все честно, по закону. Я ж ходила за ним, как за родным, и стирала и убиралась, вот только готовить он мне не давал. Вот он мне и подписал комнату и обстановку. А сундучок твой, все, как он сказал.

 

- Во сколько он умер?

 

- Да часа в четыре.

 

Я открыл шкатулку, запахло старыми книгами. В ней лежало три фолианта в потрепанных кожаных переплетах, два коричневых и один черный, а сверху – несколько старинных тетрадей и какие-то пожелтевшие почти прозрачные от старости листки с непонятными схемами и значками.

 

- Мне они, в общем-то не нужны, - промямлил я нерешительно.

 

- Бери-бери, не стесняйся, последняя воля покойного - закон. Он-то мне сразу, когда я на его стук прибежала сказал, мол, утром придет паренек, так чтоб я все из сундучка отдала, и сундучок тоже.

 

Я приподнял сундучок, он весил чуть поменьше пуда, книги были очень тяжелые.

 

-А когда похороны?

 

- Да завтра, но у него родных нет, его община похоронит. Завтра в одиннадцать, на еврейском кладбище. А поминок у них не полагается.

 

Я взял сундучок и, попрощавшись с успокоившейся бабой, вышел на улице. Было пасмурно, в воздухе назревала гроза. Хляби небесные разверзлись сразу, как только я вернулся домой. Я позвонил матери, и сказал, что приеду послезавтра. Открыв настежь окно, я несколько минут вдыхал упоительную влажную прохладу и заворожено смотрел на водный поток. Чудесно пахло свежестью, влажной листвой и землей. Мир казался таким чистым, таким молодым, таким благостным, что в нем просто не помещалась смерть. Я все еще не мог придти в себя, не верил, что так могло случиться. Да еще этот чертов голубь.

 

Вчера Михаил Георгиевич был полон сил, свеж, и производил впечатление даже не старого, а скорее пожилого человека. Да, не очень-то я счастливый. Но тут мне стало стыдно, о каком собственном несчастье можно думать сейчас, когда человек умер. Захотелось выпить, но было нечего, а идти никуда не хотелось. Я сел за стол и начал разбирать свое наследство. Книги были очень старые, но еще крепкие, с медными застежками. Однако текст на некоторых страницах был полустерт, почти не читался. Я попытался разобрать хоть что-то, но почти ничего не понял. Тетради, тоже переплетенные в кожу, были новее и пестрели заметками на полях. В углу шкатулки слабо мерцал стеклянный шар величиной с самую маленькую дыню или кокос, рядом притаились серебристый предмет, напоминавший женскую пилку для ногтей, изрисованный какими-то письменами и тонкая длинная стеклянная палочка.

 

- Волшебная, - грустно улыбнулся я.

 

И что мне делать со всем этим? Я поневоле начал рассматривать схемы, они путали непонятными знаками, стрелками, рисунками. Сначала я думал, что они сделаны из тонкой прозрачной бумаги, а потом понял, что они шелковые. Вдруг из одной, сложенной вдвое, вылетел вполне современный листок хорошей бумаги, и медленно кружась на сквозняке, опустился на пол. Я поднял и развернул его, на нем витиеватым красивым подчерком было написано:

 

"Уважаемый Александр! Я вот-вот умру, и моя единственная надежда - ты. Не буду скрывать, у тебя в руках бесценное сокровище. У ничтожить эти книги и записи мне не дано, и если ты не возьмешь их себе, то они попадут в плохие руки. Забрать их силой у тебя никто не сможет, но тебя постараются обхитрить. Надеюсь, что твои руки окажутся хорошими. Будь осторожен.

 

Читай книги так медленно, как только сможешь. Старайся не делать ничего из того, что тебе захочется. И пока не поймешь смысла написанного, не употребляй то, что ты узнаешь, ни во вред, ни на благо. Если ты ошибешься, нет мне прощения. Раби Михаэль Гаон."

 

По-видимому, таким было настоящее имя Михаила Георгиевича. Но когда же он успел написать мне записку? И так безысходно и определенно: "Я вот-вот умру". Может, он написал ее заранее, на всякий случай, а не ночью, перед смертью? Ответа на этот вопрос я никогда не узнаю.

 

Я сел за стол и прочитал название первой книги: "Сефир Йецира". И перевел: "Книга Творения". Вторая называлась "Зогар", "Сияние". Третья, черная, названия не имела.

 

Я читал всю ночь, беспорядочно перескакивая со страницы на страницу. Я мало что понял, но чтение разрушило все, что я знал о мире ранее. Неутолимый интерес проснулся во мне. Я понимал, что не скоро смогу прочитать книги полностью, но уже знал, что обязательно постараюсь сделать это, даже если на это потребуется вся моя жизнь. Похоже, старик не ошибся во мне.

 

Опомнился я только утром и стал собираться на кладбище. Маленькое еврейское кладбище находилось в центре города, поражало чистотой и ухоженностью могил. Мне показали специальные покои, предназначенные для отпевания, и, неловко потоптавшись, я зашел туда. Гроб был закрыт, его окружали несколько чем-то похожих друг на друга мужчин, хмуро взглянувших на меня. Один из мужчин, одетый в черное, раскачиваясь, гортанно и картаво начал читать слова молитвы, другие время от времени повторяли "Амен". Я невольно пересчитал, их было десять. И только один, хорошо одетый красивый мужчина стоял немного в стороне. Пару раз я ловил на себе его острый взгляд, но он тут же отводил глаза. Церемония была очень тоскливая и долгая, наконец, все закончилось. Когда гроб оказался в земле, я потихоньку направился к выхода с кладбища.

 

- Молодой человек, - окликнули меня.

 

Я оглянулся, меня легко догонял тот самый красивый мужчина.

 

- Извините, вы давно знакомы с Михаилом Георгиевичем? - располагающе улыбнулся он мне.

 

- Да нет, совсем недавно.

 

-Откуда же у него такой молодой знакомый?

 

- Да мы познакомились случайно.

 

- И у вас нашлись общие интересы?

 

- Я филолог, изучаю иврит, вот и обратился к нему за консультацией.

 

- Вот как. Давайте-ка мы с вами помянем его.

 

- Так не положено же.

 

- Глупости, предрассудки, я приглашаю вас в ресторан, поехали, я на машине.

 

Мне было так тоскливо и одиноко, что я невольно согласился.

 

- Меня зовут Андрей.

 

- Очень приятно, Александр.

 

Андрей привез меня в лучший ресторан города, сделал щедрый заказ, и я порадовался, что захватил с собой достаточно денег.

 

- Ну что ж, помянем. Непростой был человек, - Андрей в ожидании еще не поспевшей еды щедро налил водки себе и мне.

 

- А вы откуда его знаете?

 

-Я его бывший ученик.

 

-Ученик?

 

Что-то в моем голосе заставило Андрея взглянуть на меня остро и внимательно.

 

- Ну да, Михаил Георгиевич по образованию физик и много лет преподавал в университете, в том числе и мне. Давненько это было.

 

- А с тех пор вы не общались?

 

- Да нет, иногда случайно встречались в городе.

 

- Как же вы узнали про его смерть?

 

- Да совершенно случайно, пришел на кладбище к бабушке, смотрю - кого-то хоронят, спросил, оказалось Чарский.

 

- А сейчас вы тоже физикой занимаетесь?

 

- Да нет, я банкир. Мне хотелось бы иметь на память о Михаиле Георгиевиче какой-нибудь милый пустячок, я любил старика.

 

- А вы сходите к нему домой, к его соседке, она наследница и обязательно вам что-нибудь уступит.

 

- Эта уступит, как же.

 

- А вы ее знаете?

 

- Встречались. А у вас не найдется чего-нибудь?

 

- Позвольте, откуда же у меня? Я-то кто ему, чтобы он мне что-то оставил.

 

Андрей приблизил ко мне внезапно исказившееся и сказал очень зло и жестко:

 

- Ну ладно, хватит дурочку ломать. Я знаю, что у тебя его книги. Как же это тетка тебе их отдала? Но тебе они ни к чему. Все равно, тебе их не оставят. А для меня они – смысл и цель жизни. Отдай их мне, я заплачу тебе столько, сколько скажешь. Хватит до самой смерти. Сколько?

 

- С чего вы взяли, что он мне что-то оставил?

 

- Я же сказал, хватит придуриваться, книгам все равно у тебя не бывать.

 

- Но у меня их никто не может забрать силой.

 

Лицо Андрея неузнаваемо исказилось от злобы:

 

- Значит, он успел сказать тебе, - и он грязно выругался. - Но обстоятельства могут сложиться всяко, может быть, тебе очень понадобятся деньги, например, на лечение матери.

 

- Вы мне угрожаете?

 

- Я тебе объясняю, что тебя ожидает, поверь, для тебя лучшее – немедленно избавиться от этого наследства.

 

Я встал, и положив на стол деньги, направился к выходу. Андрей вскочил.

 

- Не горячись, подумай, дай знать, если передумаешь.

 

Он протянул мне дорогую визитку. Я демонстративно положил руки в карманы и вышел на улицу. Ситуация нагнеталась. Этого мне еще только не хватало, войны с разгневанным банкиром. Но я почему-то не испугался, словно какая-то надежная защита была гарантирована мне. Я прямиком пошел домой и начал читать.

 

 

 

 

 

Вот уже полгода я все свободное время читал книги. Очень скоро я понял, что мне и в самом деле досталось бесценное сокровище. В этих старых томах была сосредоточена вся мудрость мира, все Знание. Иногда истина открывалась читающему явно, иногда содержалась в зашифрованной форме. Но ключи к шифру у меня были. В тетрадках и схемах Гаона кропотливо были собраны семьдесят принципов толкования и расшифровки текстов, и я постепенно учился их применять. Но многого я, конечно, не постигал и понял, почему при изучении каббалы необходим наставник. Мне было совершенно ясно, что всей моей жизни не хватит на то, чтобы понять тексты двух первых книг. Довольно скоро я понял, что третья книга, черная, не имеющая названия, представляет собой некое подобие рецептурного справочника, сборника инструкций по применению, руководство к действию практикующего мага. Эту безымянную черную книгу следовало бы назвать "Прикладная магия". Разобраться в написанном на ее страницах было еще труднее, потому что тексты содержали особую магическую терминологию, называя привычные вещи таинственными и аллегорическими именами. Страницы ее пестрели Черными розами, Красными Драконами, Глазами Ангела и прочими непонятными сочетаниями. Но постепенно я начал кое-что понимать, с каждым днем осознавая, что теперь я могу сделать то, что недоступно практически ни одному из людей, могу почти все. Я на всякий случай изучил заклинания, казавшиеся мне самыми важными, с прочими медленно разбирался.

 

Работу я, конечно, не бросил. В сентябре почти из-под палки, только для того, чтобы от меня отвязались все заинтересованные, кое-как защитил диссертацию и теперь работал доцентом на кафедре восточных языков. Но любимая прежде работа тяготила меня. Проведя очередное занятие, я мчался домой и садился за книги. Само собой разумеется, я начал слыть странным, но это меня совершенно не волновало. Мать не беспокоилась, я сумел убедить ее, что кропотливо работаю над будущей докторской.

 

И только одно обстоятельство все же влекло меня на кафедру. В том же сентябре у нас неожиданно появилась новенькая аспирантка Ольга. Это была та самая рыжая, которая вместе с подругами сидела со мной на лавочке перед моей роковой встречей с Михаилом Георгиевичем. Она и вида не подала, что узнала меня, вела себя очень рафинированно и чинно.

 

- Сколько же вам лет? - удивленно спросил я девушку при первом знакомстве.

 

- Двадцать два, хотя у дам об этом не спрашивают.

 

- А я думал, лет пятнадцать.

 

- Ну что вы, это у меня просто стиль такой, вон уже и морщинки появляются, - и она показала пальчиком на идеально гладкую розоватую кожу.

 

Ольга была не просто умна, а чертовски умна, и очень хороша. Какой-то внутренний страстный огонь изнутри высвечивал черты ее словно горящего лица, движения были порывистыми, но гармоничными. Плюс фигура, которая не могла оставить равнодушным ни одного мужчину. Хорошо, что у нас на кафедре их не было, а то бы передрались. Плюс рыжие ботичеллиевские волосы. Гурия, одалиска, баядера, нимфа, богиня, совершенство – мне казалось, что все эти слова не могут в полной мере характеризовать ее привлекательность. Со мной она вела себя спокойно и ровно, обращалась ко мне очень редко, и надежд я не питал никаких.

 

В ноябре я понял, что окончательно влюбился, но решил, что любовь эта автоматически попадает не просто в разряд безответных, а в категорию неразглашаемых и остающихся неизвестными для окружающих. Но Оля-то давно все поняла, и смотрела на меня внимательно, впитывая мое незаметное для других поклонение.

 

Но Учение позволяло забыть все, как только я садился за книги. Любовь, человеческие страсти и желания меркли перед лицом Вечного и Неизреченного. Теперь я знал, что такое корни и ветви, и понимал, что можно менять их соотношение, влияя на все земное. Только еще не вполне узнал, как. И продолжал читать изобилующие неслучайными повторами, кажущиеся косноязычными тексты, содержащие величайшую мудрость.

 

 

 

Важнейшей каббалистической категорией, фундаментальной идеей являются "корни". Корнями всего созданного, нематериального (духовного) и физического, являются действия Всевышнего. Место корней между существованием Всевышнего, являющегося корнем всех миров, и той видимой частью Творения, в которую мы помещены. Каждый объект, с которым мы в жизни непосредственно связаны, имеет духовный прообраз в тех корнях.

 

Для любого существа, созданного в мире нижнем, отыщутся наверху отдельные силы, из которых по определенной цепочке, в определенной последовательности, назначенной Высшей Мудростью, выходит данное существо, оно само и его свойства. Эти силы и есть корни всех существ мира нижнего, а существа нижнего мира – ветви и производные тех сил, и одни с другими (верхние и нижние) соединены, как звенья в цепи.

 

Началом всех творений являются трансцендентные силы, и именно из них развиваются материальные объекты. И материальные вещи во всех своих деталях соответствуют тому, что переходит на них из высших сил во всех их аспектах, и нет большого или малого в материальных вещах, не имеющего причины и корня в каком-нибудь аспекте трансцендентных сил.

 

Корни - это силы, которые создал Творец и поместил вне Себя. Эти силы - составная часть мира, от которого Он решил Себя скрыть. В соответствии с этими силами, связями, определенными между ними, и границами, установленными для них, будет и то, что возникает из них в результате нисхождения по закону спуска, установленному волей Творца. И, в соответствии с тем, что нового возникает в них, также возникает новое в физическом мире. И Господь надзирает над всем этим в порядке создания, а именно - сначала над трансцендентными силами, а затем и над всем, что происходит из них.

 

Корни и ветви связаны сложным образом, и из мира нижнего можно определенными действиями поменять соотношение высших сил, а через них – и реальность.

 

 

 

Теперь я знал, что вовсе не бессмысленными, а просто непонятными для непосвященного, являются действия мага, пытающегося при помощи каких-нибудь сушеных куриных лапок или печени убитого в полночь быка изменить ход сражения или человеческую судьбу. Корни были так причудливо переплетены и так хитроумно связаны с ветвями, что иногда какой-нибудь кажущийся совершенно неподходящим предмет мог изменить соотношение корней, а следом за этим - ход событий в материальном мире. Шевеля ветви здесь, на земле, можно было добиться того, чтобы задвигались и корни, а за ними и другие, далекие от нас ветви. Только надо было знать, за какие ветви взяться.

 

И понимал я, что дурацкое отсутствие вилок на похоронах и запрет на чоканье не является глупым предрассудком или блажью, и уже мог бы объяснить это недоумевающему Игорьку, но конечно же, этого не делал, ревностно храня свое знание.

 

Еще более могло изменить ход вещей слово. Все эти звучащие как абракадабра заклинания, все эти "эне бене" и "квинтер финтер", пародируемые детскими считалочками, были более осмысленными, чем теория относительности или квантовая механика. Молитва творила чудеса, и для этого были реальнейшие основания, только помещались они не в нижнем материальном мире, а в одном из многочисленных горних миров.

 

В январе Ольга пришла на кафедру необыкновенно веселая.

 

- Поздравьте меня, Александр Львович, я выхожу замуж.

 

Я даже не предполагал, что пара слов незначительных слов может вызвать подобную душевную муку. Справившись с собой, я по возможности не заинтересованно спросил:

 

- И кто же ваш счастливый избранник?

 

- Я девушка современная и практичная, он банкир.

 

- Вы выходите замуж за пожилого мужчину?

 

- Ну почему же за пожилого, Андрею чуть за тридцать, он красавчик и мужчина в самом соку.

 

И она протянула мне фотографию. С нее на меня смотрел тот самый Андрей, который полгода назад сулил мне золотые горы за книги. Ошеломленный, я протянул фотографию назад.

 

По дороге домой в голову лезли непривычные мысли. Я уже давно не верил в случайности, а тем более в такие. Со мною рядом работает будущая жена человека, мечтающего отобрать у меня мое сокровище. Причем появляется внезапно, после того, как я получил наследство, и я влюбляюсь в нее, как помешанный.

 

Внезапно, подчиняясь какому-то смутному наитию, я понял, что в тот вечер моей последней встречи с Чарским Ольга была на Набережной неслучайно. Это Андрей, готовый на все ради книг и каким-то образом узнавший о наем свидании, послал ее следить за нами, а она для прикрытия взяла с собой ничего не подозревающих подружек. Она могла и подслушать разговор, спрятавшись где-нибудь неподалеку. Мы были увлечены беседой и ни на кого не обращали внимания. И вдруг я вспомнил, как внезапно встревожился Михаил Георгиевич при виде Ольги, но постарался скрыть это от меня. Вспомнил, как она ему подмигнула. Они что, были знакомы?

 

Странно, но все эти размышления вовсе не умалили моих чувств к молоденькой чертовке. Какая-то тайна, бесовщина, которая была непонятным для меня образом связана с ней, сделала ее еще более привлекательной, неумолимо манящей. И если раньше мои чувства к ней были достаточно невинными, то теперь я начал безумно, до боли, каждой клеточкой своего тела желать ее.

 

Я прожил несколько дней в любовном огне, доводящем меня буквально до бреда. Я не мог читать, есть, почти не спал. Забывшись сном, я оказывался в постели с Ольгой, непрерывно и страстно брал ее. Через неделю нестерпимое томление поставило меня перед выбором. Во-первых, я мог во всем признаться Ольге и, как голодающий хлеба, попросить ее тела. Она была девушкой современной и вряд ли бы стала делать из этого проблему. Я был достаточно хорош собой, силен и молод, нравился женщинам и совсем недавно постоянно получал физические доказательства этого. Почему бы и нет? Но я понимал, что не смогу сделать этого, не могу просить у нее ничего, а тем более любви. Боюсь быть осмеянным, отвергнутым, растоптанным ее иронией и жестокостью. Второй способ казался проще, но был запретным. Я легко мог взять ее при помощи уже известного мне искусства магии, буквально несколькими словами. Но Чарский запретил мне так поступать, использовать тайное знание для своего развлечения или блага. Это действительно опасный путь, теперь я осознавал это, как и то, что тайные знания можно применять только в исключительных случаях, когда речь идет о жизни и смерти.

 

Промучавшись еще неделю, я решил, что ничего никому не обещал, а сам Михаил Георгиевич, походя, просто для того, чтобы произвести на меня впечатление, на несколько секунд погасил солнце, вызвав панику и ужас в сердцах множества людей. И ничего не произойдет, если я просто погляжу в волшебный шар на Ольгу. Занятие это казалось мне очень безобидным. Шаром до этого я не пользовался, но к тому времени уже знал, что достаточно в полумраке и уединении просто вглядеться в него, произнеся определенные слова священного языка. В один из февральских вечеров, когда сумерки уже сгущались, я закрылся в своей комнате и, не в силах более бороться с желанием увидеть ее, приступил к делу. Задернув занавески, я положил шар перед собой на стол и произнес заклинание. Ничего не произошло. Я попытался еще раз, потом еще, шар по-прежнему был темен и только слегка поблескивал в темноте.

 

Я включил свет и открыл книгу. Вот они, мягкие буквы, свивающиеся вязью в слова, позволяющие воочию увидеть в шаре все, что пожелаешь. Одна буква была полустерта, может это не "бейт", а "каф"? Если это так, то менялось целое слово. Я снова выключил свет и, глядя в шар, произнес измененное заклинание.

 

 

 

Шар засветился голубоватым призрачным светом. Свет становился все ярче, как будто кто-то медленно двигал ручку невидимого реостата. В глубине шара стала видна красивая комната. Я стал вглядываться, погружаться вглубь этой незнакомой комнаты.

 

На широком диване у окна, полуосвещенные мягким сиянием торшера, сплетались и мерно покачивались два тела: очень белое женское и смуглое мужское. Тело женщины было очень молодо и совершенно. Я отчетливо разглядел ослепительно красивую грудь с выпуклыми, точно накладными, сосками, длинные точеные ноги, обхватившие мужской торс, скрещенные изящные ступни. Руки девушки были закинуты за голову, лицо выделялось на темной диванной подушки.

 

Я до крови прикусил губу. Это была Ольга. Ее лицо стало еще прекраснее от блаженства. Глаза были полуприкрыты, но из-под опущенных век внимательно следили за партнером. На мгновенье мне показалось, что девушка перевела взгляд на меня и даже встретилась с моими воспаленными глазами. Постанывая, она начала ласкать свою грудь, облизывая полуоткрытые губы. Мужчина трудился, как заведенный, входя в нее как огромный неутомимый поршень.

 

Картинка быстро менялась: теперь на спине лежал мужчина, а Ольга, вскрикивая, по-ведьмински скакала на нем. Ее волосы развевались, он сжимал ладонями ее грудь, жадно рассматривая горящее лицо. Следующий эпизод походил на сценку из жизни собак и позволил разглядеть умопомрачительные полушария Ольгиных ягодиц.

 

Я сходил с ума, испытывая ни с чем не сравнимые муки и возбуждение. Зазвучавшая музыка окончательно разорвала мне сердце сильной, но сладкой болью. Ольга с умением виртуоза играла на толстом коричневом фаготе, обхватив его нежными наманикюренными пальчиками. Я закричал, а она поглотила, вобрала в себя свой инструмент, делая привычные размеренные движения до тех пор, пока не закричал мужчина. Затем, как сытая кошка, откинулась на диван и, я готов был поклясться, снова встретилась со мной глазами. Шар померк.

 

 

 

С этого момента я пропал окончательно. Картинки, которые я подсмотрел, все время стояли перед глазами, не отпуская меня ни на мгновение. На следующий день я должен был увидеть ее на заседании кафедры и решил не ходить, потому что не представлял, как смогу находиться рядом с нею. Но пошел. Она слегка опоздала, наполняя мое изболевшееся сердце отчаянием, и, извинившись, паинькой села в уголке. Я не мог заставить себя поднять на нее глаза, но каким-то странным образом видел каждое ее движение. Вид у нее был совершенно невинный и по-детски трогательный, и только временами в изгибах губ проскальзывало что-то, напоминающее о моем вчерашнем видении. После кафедры я долго ждал, когда мы останемся с ней наедине, и, так и не дождавшись, потащился за ней следом, когда она попрощалась и вышла в коридор. Полутемный коридор был почти пуст, только кое-где виднелись фигуры припозднившихся студентов.

 

Сейчас или никогда, иначе я не обрету покоя, погибну, умру, не смогу жить. И я кинулся, как в омут.

 

- Ольга Викторовна, Оля!

 

Она оглянулась и спокойно ждала, пока я подойду. Отступать было поздно. Я очень близко подошел к ней и, почти касаясь ее всем телом, хрипло сказал:

 

- Я безумно люблю и хочу тебя, пойдем ко мне прямо сейчас, или я умру.

 

- Что с вами, Александр Львович, похоже, вы больны, - и она холодными пальчиками прикоснулась к моему воспаленному лбу.

 

Я схватил ее руку, сильно сжал запястье, потащил к выходу.

 

- Пойдем.

 

- Да вы с ума сошли. Ладно, давайте считать, что вы ничего не говорили, а то мы не сможем больше работать с вами. Идите домой и лечитесь, у вас наверняка грипп.

 

И она, не оглядываясь, ушла, безжалостно вбивая каблучки в мое несчастное сердце.

 

Все было кончено. Я не помнил, как добрался домой. Судьба в очередной раз дарила мне страшную свободу выбора: немедленно покончить с собой, разом избавившись от душевных мук, или завладеть Ольгой доступным только мне способом. На сей раз, я почти не колебался и открыл черную книгу. Я уже точно знал, что мне нужно, потому что за последнее время часто читал заветные слова, борясь с искушением произнести их. Теперь искушение победило.

 

- Ани роцэ эт агава мише шма экра ахшав, - пробормотал я, как и полагалось, трижды, и нарисовал в воздухе стеклянной палочкой букву "алеф".

 

Ольга сидела на моем диване, закинув ногу на ногу и демонстрируя в смехе весь свой безукоризненный оскал.

 

- Ну что, мой мальчик, ты все- таки не выдержал. Ну, иди сюда, глупышка, Оля тебя приласкает так, как ты мечтал.

 

На дрожащих ногах я доковылял до дивана и почувствовал ни с чем не сравнимый запах женщины, которую я так сильно желал. Она запустила пальчики с острыми ноготками мне в волосы и поцеловала в ухо. Я мгновенно превратился даже не в зверя, а в пьяное чудовище, ничего не боящееся, ни в чем не сомневающееся, идущее к своей цели и только к ней.

 

Через пару часов я, не то чтобы удовлетворенный, но слегка успокоившийся, лежал рядом с Ольгой. Мою голову наконец-то стали посещать мысли, хоть отдаленно напоминающие мысли человека, а не маньяка в период весенней ремиссии. Я предал покойного Михаила Георгиевича, нарушил Запрет, но видит Бог, ни о чем не жалел. Те покой и счастье, которые сейчас владели моими измученными телом и душой, того стоили. Я продолжал страстно желать Ольгу, но сейчас эти желания не были трагически-безысходными, а скорее приятными и радостными.

 

- А как же твой жених? – зачем-то спросил я.

 

- Я уже послала его к черту, даже и не вспоминай о нем. Мне нужен ты и только ты.

 

- Но у тебя же есть еще какой-то мужчина, - не мог я отцепиться.

 

- С чего ты взял? У тебя, наверное, все же был бред.

 

Она спустилась ниже, и я изумленно увидел себя, обрамленного розами ее губ.

 

 

 

Через несколько дней я многое узнал. Узнал, что Андрей был тем самым якобы умершим учеником Михаила Георгиевича. Он умер не физически, а духовно, сильно провинился, совершив недозволенное, чтобы получить выгоду для себя лично. Узнал также, что Чарский считал именно Ольгу наиболее способной к изучению каббалы, но ее пол был непреодолимым препятствием, делающим подобное изучение невозможным. После чего Ольга стала изучать каббалу самостоятельно, без учителя, но без книг старика делать это было очень трудно и даже бессмысленно. Узнал, что Андрей и Ольга были хорошими знакомыми, даже друзьями, сошедшимися на почве общих интересов. И оба были встревожены намерением Чарского заняться моей персоной. Но подглядывать за мной Ольга отправилась по своей инициативе и Андрею ни о чем не рассказывала. И старику в самом деле подмигнула, произведя сознательную психическую атаку, мол, знай, какая я, мне все известно. Что каждый из них выбрал собственную тактику охоты за книгами и записями старика, и Ольгина оказалась эффективней.

 

-Я просто смогла оказаться рядом с тобой, - смеялась она. – А дальше твоя судьба была предрешена. Но я активно старалась, влюбляла тебя в себя, как могла.

 

Она не скрывала, что мечтает продолжать изучать каббалу. Но мои книги для нее закрыты, потому что подарены лично мне. К их содержимому она могла бы приобщиться лишь двумя способами. Я со временем мог бы стать ее наставником, но пришлось бы слишком долго ждать. В настоящее же время она знала не меньше меня, хотя и не могла использовать ничего из своих знаний на практике. Или я мог бы подарить ей книги, о чем она меня, конечно же, никогда не попросит.

 

Время от времени я не выдерживал и продолжал выспрашивать Ольгу о ее смуглом любовнике. Она отрицала все с пафосом пионерки на сборе дружины, говорила, что я оказался в плену какого-то наваждения. Но многие ее постельные привычки, неповторимые жесты и позы, говорили мне, что я видел в тот памятный вечер подлинную сцену.

 

Ольга постепенно нажимала на меня, уговаривая начать экспериментировать и приобщаться к запредельному. По ее словам, все было вполне безобидным, и начать можно было с малого.

 

- Ты же всегда мечтал побывать в других мирах, почувствовать на себе иное число измерений, - гладила она меня по голове. – Ну, объясни мне, кому от этого плохо, ты просто узнаешь больше всех ныне живущих, разве ты этого не хочешь?

 

Уговоры продолжались в постели, без которой я теперь совершенно не мог обходиться. Я поглощал, поглощал, поглощал ее тело, но все никак не мог наесться им досыта, и стал чрезвычайно зависим от наших ежевечерних встреч. Но в этом я был тверд, не желая нарушать наказа Чарского. Так и не добившись своего в течение недели, Ольга исчезла на несколько дней, и сколько я ее не уговаривал по телефону, ко мне не приходила. Совершенно измученный и съедаемый вроде бы необоснованной ревностью, вечером я снова достал стеклянный шар. Я увидел то, что и ожидал. Она снова была со смуглым мужчиной. Постельная сцена длилась невыносимо долго, а ее эпизоды повторялись почти в той же последовательности, наполняя меня безумными болью и страстью. Наконец я не выдержал и бросил шар в угол. Он закатился под телевизор и прекратил светиться. Напуганный, я схватил его: он был совершенно цел. Я не рискнул повторять эксперимент и проверять, не попортился ли он, но был сильно обеспокоен. Если так пойдет дальше, то я натворю бед.

 

На следующий день, дождавшись Ольгу в университете, я сообщил ей, что согласен и сегодня же попытаюсь попутешествовать.

 

- Вот и умница, - она лениво потрепала меня по щеке, от чего я весь налился сладкой истомой. – Но тебе же не нужны свидетели, да я и занята сегодня вечером. Завтра расскажешь.

 

Мои муки не собирались прекращаться.

 

- Хорошо, - хрипло согласился я. – Сделаю все сегодня же. Но с одним условием: завтра же ты переезжаешь ко мне.

 

- Я не могу, что я скажу родителям?

 

- Придумаешь что-нибудь. Это мое условие.

 

Она посмотрела на меня мужским жестким взглядом.

 

- Я согласна.

 

 

 

Тем же вечером я принялся за дело. За окном гудела последняя зимняя вьюга, улица была пустынна и бесприютна. Я сел за стол и открыл книгу и произнес несколько слов.

 

 

 

Я парил в центре нашей астрономической вселенной, каждой своей молекулой ощущая ее бесконечность. Три пространственных и одно временное измерения ощущались мной физически с упругостью туго натянутых струн. Неведомый мне поток увлекал меня, и я поплыл по волнам пространства, то опускающих, то поднимающих меня в иные, неизвестные мне миры. Мир открывался мне постепенно, более всего походя на многослойный пирог, на вселенский торт, чьи коржи были склеены кремом неизвестной мне субстанции, соединяющей все воедино. Каждый слой представлял собой особый мир, отличающийся от других либо числом пространственных, либо числом временных координат. В некоторых мирах время текло несколькими параллельными потоками.

 

Я поднимался вверх и задыхался от непривычности новых, нахлынувших на меня бесконечным потоком ощущений. Изменяющееся при переходе из мира в мир число измерений служило источником дискомфорта. Мне было странно, непривычно, неуютно, даже болезненно. Иногда мои внутренние органы словно пытались вырваться наружу, иногда тело сжималось, сплющивалось, становилось двумерным или даже одномерным. Один раз я даже превратился в точку. Число пространственных координат нигде не превышало шестидесяти четырех, число временных – двухсот пятидесяти шести, но, как правило, было значительно меньшим. Каждый раз, попадая в новый слой, я четко ощущал их количество. Они высвечивались моими ощущениями, словно электронным табло.

 

Некоторые перегородки между мирами были непроницаемыми для меня, тогда я менял траекторию, ища прорехи и дырки в этих временных и пространственных стенах. В некоторые миры, напротив, проникать было бесконечно легко и приятно, и я радостно делал это, словно купаясь в теплой мыльной пене.

 

Миры обладали разными размерами. Некоторые были практически конгруэнтны нашей Вселенной. Встречались сравнительно небольшие, не превосходящие Солнечную систему. Были и крохотные, в которых я один помещался с трудом.

 

Но все они образовывали определенную систему, сложнейшее сооружение, великолепное здание, явно задуманное и спроектированное по замыслу гениального и всесильного Архитектора.

 

Я насчитал более ста различных миров, хотя не во все смог попасть. Некоторые из них были населены обитателями, похожими на людей, но я не рискнул и отложил знакомство с ними до следующих раз. Я отчетливо ощущал все посещаемые мной миры как вполне материальные.

 

Я стремился только подниматься вверх,, хотя несколько раз попадал в ямы, наподобие воздушных, которые кидали меня резко вниз. Но я упорно возвращался и продолжал подъем.

 

Верхние миры были пятимерны в пространстве, число же временных координат иногда превышало двести. И все попытки выразить эту временную многомерность в словах были бессильны, а мои ощущения – неповторимы. Сознание мое множилось, делясь пропорционально параллельным временным потокам.

 

Я достиг слоев, более всего напоминающих разноцветные пирамиды из сверкающего хрусталя. Далее располагались сияющие непередаваемым радужным многоцветьем моря. Ликующие непередаваемые краски наполняли мою душу блаженством и светом. Великие неназываемые сущности помещались здесь, образуя строжайшую иерархию и постоянно испытывая творческое волнение к осуществлению. Никакие антропомофные понятия не были применимы к описанию их вида, который-то и видом назвать можно было только условно. Еще выше я поплыл по волнам мировой женственности.

 

По мере того, как я поднимался, становилось все светлей и светлей. Непрерывные волны благодати и силы изливались с сияющих высот. Послышалось то, что я мог бы точнее всего назвать метамузыкой, запредельным идеально гармоничным созвучием, музыкой небесных сфер, ангельским хором, пением серафимов. Наконец свет стал нестерпимо ярким, ослепительным, горячим, невыносимым. Я закрыл глаза и тут же уперся в неведомую твердь, небесный потолок, купол мира, преодолеть который не смог никакими усилиями, но за которым явно что-то находилось. Я еще немного поплавал в ослепительной вышине, полавировал, стараясь найти хоть какую-нибудь лазейку на эту закрытую крышу мироздания, но безмерно устал и камнем рухнул вниз.

 

 

 

Я чувствовал себя как выжатый лимон, как спущенная резиновая игрушка, как конфета, раздавленная на полу чьей-то равнодушной ногой. Лежа на диване, я долго не мог пошевелить ни ногой, ни рукой, но постепенно начал приходить в себя. За окном брезжило утро. Я едва успел с трудом сварить себе кофе, принять душ и побриться, как в дверь позвонили.

 

- Сегодня же воскресенье, - вспомнил я. - Может быть, это Ольга?

 

Но даже ее мне сейчас видеть не хотелось. Звонить продолжали все настойчивее и настойчивее, и поплелся открывать. На пороге стоял Андрей.

 

- Чем обязан столь ранним визитом?

 

- Почему ранним, время близится к полудню. Здравствуйте. Позвольте мне пройти, у меня к вам очень важный разговор.

 

Я отступил, пропуская его в квартиру. Он вошел и первым делом подошел к столу, разглядывая книгу с жадностью голодного ребенка, рассматривающего пирожное в витрине кондитерской.

 

- Мы с вами плохо расстались, но прошло время, и я решил навестить вас, чтобы извиниться и кое-что вам объяснить.

 

- Слушаю вас.

 

- Я думаю, теперь вы понимаете, почему я в прошлый раз был так невежлив и настойчив. Я слишком многое потерял.

 

- Я полагаю, по своей вине.

 

- Но вы теперь как никто другой можете понять, как тяжело бороться с некоторыми искушениями. Я вижу, вы путешествовали.

 

- Что вы хотите от меня?

 

- Я хочу предостеречь вас. Вы нарушаете запреты из-за собственной гордыни, любопытства и желания обладать женщиной. Эта вечная тройка соблазнов погубила не одного мужчину.

 

- Вам-то какое дело?

 

- Я вижу, вы не хотите ничего слушать. Мне жаль вас и страшно при мысли о том, что вы можете натворить. Если бы был жив Михаил Георгиевич, он немедленно отнял бы у вас книги.

 

- Об этом не вам судить.

 

- Кому как не мне. Поймите, вы не останетесь безнаказанным.

 

- Ну и что?

 

- Одумайтесь. Я знаю, это все Ольга.

 

- А вы к ней какое имеете отношение?

 

- Совсем недавно она, так же, как и вас, ввела в искушение и меня. Мне повезло, что тогда был жив Чарский и вовремя остановил меня. Иначе я бы загремел в Ыырл.

 

- Куда?

 

- Дай бог вам этого не узнать.

 

- Так вы были с Ольгой?

 

- Опомнитесь, о чем вы спрашиваете? Я предупреждаю вас о возможности вселенской катастрофы, а вы думаете только о бабе.

 

Но он уже зацепил меня за живое.

 

- Вы были ее любовником?

 

Андрей явно старался сделать мне как можно больнее.

 

- Конечно, и не только я. Но я вижу, с вами бесполезно разговаривать.

 

- Он повернулся и пошел к двери, но я загородил ему дорогу и зашептал со слезами.

 

- Умоляю, сжальтесь, вы, наверное, знаете того мужчину, который был с ней после вас. Смуглый, очень хорошо сложен.

 

Андрей рассматривал меня с неожиданной жалостью.

 

- Бедный вы мой, бедный, эк вас зацепило. Не так уж он и хорошо сложен, он хромает, приглядитесь в следующий раз.

 

Я опешил и спросил по-дурацки:

 

- Почему хромает?

 

- Один раз его кинули с огромной высоты на землю, он упал и сильно повредил ногу.

 

- Да кто он? – закричал я, уже зная ответ.

 

Уже с порога Андрей обернулся.

 

- Сатан. Поздравляю, у вас сильный соперник.

 

И он скрылся за дверью.

 

Словно раздавленный, я снова лег в постель. Я не хотел верить Андрею, считая его врагом, стремящимся задеть меня за живое. Но в глубине души был абсолютно уверен, что он сказал правду. Да, слышали бы наш разговор Димка с Игорьком. Неожиданно потерянные силы сделали свое дело, и я провалился в глубокий сон.

 

Проснулся я только к вечеру, а вскоре пришла Ольга. Она была свежа, как майская роза, беззаботна и весела, как птичка.

 

-Ну, рассказывай, - она с удовольствием ела апельсин, брызжа соком и по-американски облизывая пальцы.

 

- Где твои вещи?

 

- Перевезу завтра, я сказала дома, что переезжаю к тебе. Скандала на удивление не было. По-видимому, мои считают, что я засиделась в девках, и даже рады сбагрить меня с рук.

 

- Что ты делала вчера?

 

- Ничего, была дома, смотрела телевизор.

 

Я взял ее за горло и приблизил к себе ее лицо.

 

- Если я узнаю, что ты мне изменяешь, придумаю что-нибудь такое, что ты пожалеешь.

 

Она ничуть не испугалась и легко высвободилась из моих рук.

 

- Пусти, дурак, а то уйду.

 

- Что, не боишься? Наверное, у тебя сильный защитник.

 

Не получалось у меня напрямик обвинить обожаемую девушку в том, что она спит с дьяволом.

 

- Все ясно, здесь был Андрей и наговорил про меня гадостей, это он любит и умеет. А делает это, потому что я его, старого козла, послала куда подальше.

 

- Но он спал с тобой?

 

- Ты что, с ума сошел, конечно, нет.

 

Ее вранье сводило меня с ума, больше, чем любая самая неприятная правда.

 

- Ну, не сердись, расскажи, что видел вчера.

 

Я начал рассказывать, ее глаза загорелись, она расспрашивала обо всех мельчайших подробностях, буквально выуживала из меня все детали моих наблюдений и впечатлений.

 

- В следующий раз возьми меня с собой, - прижалась она ко мне как котенок.

 

- Ты же знаешь, это невозможно.

 

Я почувствовал на себе ее руку, я безумно соскучился и, забыв обо всем, повлек ее в постель.

 

Когда я проводил ее, было около восьми вечера Я немного поготовился к завтрашней лекции, а затем решил проверить, работает ли шар. В шаре можно увидеть любого человека, живущего на земле, но я с последовательностью мазохиста, снова решил увидеть Ольгу.

 

- Ничего страшного, она же только что ушла от меня, я проводил ее до дома, там у нее родители. Ничего плохого я не могу увидеть, - убеждал я себя, доставая шар.

 

Я даже не знал, цел ли шар, после того, как я его так безрассудно бросил в прошлый раз. Щемящая тоска овладела мной.

 

Ольгу я увидел со спины. Она устроилась на ковре, положив голову на колени мужчины, сидевшего на диване. Закат зажег ее волосы великолепным костром, Но не это яркое пятно привлекло мое внимание. Во все глаза я рассматривал мужчину. Он волновал и притягивал меня. Примерно сорока лет, широкоплечий, с великолепным обнаженным торсом. Кисти рук были небольшими, изящными, с длинными вычурными пальцами. Слегка асимметричное лицо было скульптурно вылеплено и походило на античную маску. Крупный чувственный рот был ярким, как у ребенка, и причудливо изгибался в непонятной усмешке. Глаза, очень разные по цвету и слегка отличающиеся по величине, завораживали меня своей глубиной. Я все вглядывался, вглядывался, вглядывался в эти бесконечно глубокие и одновременно пустые, не отражающие света глаза, хотел что-то в них увидеть и заранее знал, не увижу, и так до тех пор, пока не упал в обморок.

 

 

 

 

 

На следующий день после работы я позвонил Андрею. Я окончательно запутался, потерял всякие ориентиры, увлекался неведомым течением в какую-то бесконечную воронку и чувствовал себя самым потерянным человеком на земле. Мне нужна была помощь.

 

- Андрей Владимирович? Это Хирш вас беспокоит. Вы не могли бы со мной встретиться?

 

- Когда?

 

- Сможете сегодня часа в четыре, ну, скажем, в "Европе"?

 

- Хорошо, буду.

 

Когда я пришел, он уже сидел за столиком и помахал мне рукой. Выглядел он тоже неважно, явно нервничал.

 

- Ну что, совсем худо? – спросил он даже как-то тепло.

 

Но я уже никому и ничему не верил.

 

- Плоховато. Я к вам вот по какому поводу. Хочу, чтобы вы мне подсказали, как выйти из этой ситуации. Сами знаете, больше мне не с кем посоветоваться.

 

К нам подошел официант, и мы терпеливо заказали выпивку.

 

- Что вы имеете в виду?

 

- Я хочу избавиться от книг и забыть всю эту историю навсегда.

 

- Боюсь, что это невозможно.

 

- А если я подарю книги вам?

 

- Не знаю, сможете ли вы это сделать сейчас.

 

- Но вы же хотели купить их, значит, было можно?

 

- Да, но тогда вы были невинны и девственно чисты перед Учением. Сейчас вы залезли в него руками и ногами.

 

- И ничего нельзя сделать?

 

- Прекратить все можете только вы.

 

- Каким образом?

 

- Если смирите похоть, любопытство и гордыню, и начнете спокойно изучать Книгу как на первых порах. Или вообще забросите, больше никогда не будете этим заниматься. Но, честно говоря, я сомневаюсь в ваших возможностях сделать это.

 

- Я так слаб?

 

- Вы слишком завязли, и вам в этом помогли.

 

- Ольга?

 

- Что Ольга, она лишь безвольное орудие.

 

- В руках дьявола?

 

- Господи, Саша, да вы абсолютно невежественны, вы же ничего не знаете. Вы напоминаете мне ребенка, которому в руки попал ядерный чемоданчик с кнопкой, приводящей в действие оружие, способное уничтожить всю Землю. Откуда такой пафос? Что вы называете дьяволом?

 

- Ну, силу зла.

 

- Как, вы до сих пор не понимаете, что зла не существует?

 

- Не вполне.

 

- Тогда слушайте.

 

 

 

 

 

Еще до сотворения мира существовал замысел Творца, план, проект будущего мироустройства, и это была Книга. Именно в книгу смотрел Творец, когда создавал мир. Согласно замыслу Творца, все сотворенное им существует как благо и во имя блага. Всевышний совершенен и добро его абсолютно, поэтому все его действия благи. Вот почему существование зла – это лишь одно из проявлений добра.

 

Любое событие, происходящее в мире, есть добро, но только в том случае, если рассматривать его не самостоятельно, а в совокупности, в связи со всеми прочими событиями. В системе мира нет зла, зло существует только в отдельных действиях и только до того, как они были окончательно совершены. Но ни в одной завершенной вещи зла нет. Любой изъян наблюдается только до завершения всего, что должно произойти с вещью, а когда процесс завершится, то все составляющие его действия предстанут как добро.

 

То же, что предстает перед человеческим взглядом, как злое, негативное, черное, кажется таким лишь в силу ограниченности человеческого понимания, когда истинная взаимосвязь событий от людей пока еще скрыта. Но настанет момент, и Всевышний откроет людям свой великий замысел. Тогда каждому станет очевидным, что зла нет на самом деле, а есть только добро. Но человеку в настоящем не дано постигнуть всю глубину замысла Творца.

 

Источником добра является Божественный Свет. И именно убывание божественного света приводит к возникновению зла, как уход солнца с небосвода рождает тьму. Тень есть умаление света, зло есть простое уменьшение добра. Тень не самостоятельна, зло относительно, свет и добро абсолютны.

 

И прост смысл появления зла на свете. Чтобы добро, которое посылает человеку Всевышний, было полным, то тот, кому оно дается должен удостоиться его в результате собственного труда, а не взять как милостыню. Лишь в этом случае получающий будет чувствовать себя полноценным владельцем этого блага. Поэтому цель создания зла - дать людям возможность поучаствовать в его устранении. Тогда от возникновения зла человек лишь выигрывает,а зло предстает в другом свете – как добро. Зло есть отвернувшееся, добро, добро, играющее с людьми в прятки, добро, скрытое одеждами. Сняв их, можно убедиться, что за любым злом прячется добро.

 

Для людей, живущих днем сегодняшним, зло имеет реальную силу, вера в его иллюзорность не устраняет сегодняшней боли. Для тех же, кто научается видеть жизнь как единое целое, зла нет.

 

 

 

Я досадливо поморщился.

 

- Ну конечно же, я знаю это. Я же спрашивал о дьяволе.

 

- Погодите, слушайте дальше.

 

 

 

Когда мы говорим, что Всевышний един, то подразумеваем, что нет другого, как Он, и противоположного Ему, и того, кто мог бы успешно препятствовать Ему. Он один, кто совершенно самостоятельно создал мир, и единственный, кто управляет им. И не было в мире силы, которая могла бы составить оппозицию Ему. Чтобы явить свое могущество, Он сам создал силу, противостоящую его воле, а теперь показывает ее полную несостоятельность. Истинное назначение этой силы – выявить всемогущество и свет Всевышнего.

 

И сотворил Он Ангела Света, и позволил ему, обратившемуся в змея, восстать против себя. И дал силы другим Ангелам сражаться с этим восставшим и изгнать его из высших миров. С тех пор живет тот в нижнем мире, постоянно доказывая могущество Всевышнего. И имя ему Сатан, Люцифер, Дьявол.

 

 

 

-То есть дьявол – творение Господа, и в итоге служит ему?

 

-Да, как и все на свете. Одна из ипостасей дьявола и самое темное создание Бога - эдемский змей-искуситель, но согласно учению, он тождественен мессии, самому светлому и чистому, что было создано Творцом.

 

- Откуда это известно?

 

- Все написано в Книге. Если вы примените один из принципов толкования и подсчитаете суммы числовых значений букв, слагающих слова "змей" и " мессия", то получится одно и то же число – 388. Если бы вы считали гематрии вместо того, чтобы кувыркаться в постели или выполнять дешевые трюки, вы бы это знали.

 

- А я кого видел? Кто был с Ольгой?

 

- Этот - ваше собственное творение, тот дьявол, который живет в вашей душе.

 

- А она его видит?

 

- Наверное.

 

- И чувствует?

 

- Опять вы за свое, спросите ее.

 

- Значит, я должен бороться с собой?

 

-Именно это я вам и толкую битый час. Вы, конечно, попали: от абсолютного невежества, полного неверия вдруг вознеслись на такие высоты. Оттуда можно рухнуть только в абсолютную глубину, откуда уже не подняться.

 

- Вы опять меня пугаете.

 

- Да нет, мне действительно по-человечески жаль вас.

 

- Но что я должен все-таки делать, скажите конкретно.

 

- Остановиться. Слушайте, я начинаю думать, что Чарский сознательно провел с вами чудовищный эксперимент, даже умер для этого специально. Кинул вас, как котенка в воду, - и учитесь себе плавать. Да, уж вам -то божественное благо действительно достанется не как милостыня, а только после преодоления всей той гадости, которую вы сами же и натворите.

 

- У вас своеобразные представления о жалости.

 

-Человек только сам может помочь себе. С Божьей помощью, разумеется.

 

Мы вышли из ресторана.

 

- Когда совсем станет худо, звоните, - пожал он мне руку. – А может быть, вам на все наплевать и пуститься во все тяжкие? Стать властелином мира, например? Как вы, справитесь?

 

- Легко вам смеяться. Может, все-таки заберете у меня книги?

 

- Нет уж, теперь увольте. Подарите лучше их своей пассии.

 

И, помахав мне рукой, он скрылся в сумерках.

 

 

 

Дома меня ждала Ольга.

 

- Ты где гулял так долго?

 

- Да так, прошелся. Ты привезла свои вещи?

 

- Ты знаешь, родители опять запротестовали. Да что скажут соседи, да как на это посмотрят коллеги? Сейчас, мол, неудобно, скажут, он ей пишет диссертацию, а она расплачивается одним местом.

 

- Хорошо, давай подождем.

 

Ольга даже обиделась.

 

- Ты что, раздумал, чтобы я переезжала?

 

- Я всегда буду рад тебе, но если возникают такие проблемы, может быть, и вправду, немного повременить.

 

Она повеселела и отправилась на кухню, но я остановил ее.

 

- Подожди, я хочу с тобой серьезно поговорить. Скажи, как ты познакомилась с Михаилом Георгиевичем?

 

- Он сам со мной познакомился на одной из конференций. Я делала доклад о библейской поэзии, он потом подошел, мы разговорились, я стала бывать у него дома.

 

- А как ты узнала о каббале?

 

- Сначала Андрей проговорился, что изучает ее под руководством Чарского, да, в общем-то, никто и не делал из этого секрета. Я заинтересовалась, стала просить Михаила Георгиевича, чтобы учил и меня, но он объяснил мне, что женщинам это запрещено.

 

- И ты смирилась?

 

- Ну, я кое-что сама начала почитывать, сейчас полно всяких книжонок, но это все ерунда.

 

- А зачем тебе каббала?

 

- Интересно.

 

- И все? Ты же, наверняка, хочешь чего-то конкретного.

 

- Ну конечно, куда мне до вас, я же женщина, я всегда хочу конкретного, метафизика мне чужда по определению.

 

- Ну все же?

 

Ольга как-то внезапно заплакала и закричала:

 

- Да, я хотела утереть нос всем кретинам, открыть что-нибудь новое, самое важное, недоступное для вашего примитивного мужского понимания. Чем ты или Андрей лучше меня? Да я в сто раз вас умнее и талантливее!

 

Я притянул ее к себе и стал целовать соленые щеки. Потом, лежа в постели, она лениво протянула:

 

- Знаешь, ты, пожалуй, прав. Я действительно многого хочу. Так много, что моей жизни для этого не хватит.

 

- Чего же ты хочешь?

 

- Я хочу несметного богатства, такого, чтобы можно было покупать острова в южных морях, дворцы, самые огромные в мире бриллианты и картины импрессионистов. Хочу всемирной славы и огромной власти.

 

- Но всего этого можно достичь и без каббалы.

 

- Шутишь, с моими-то начальными условиями? Но я хочу и еще одного: самого лучшего в мире любовника, такого, чтобы позволил мне испытать ощущения, никогда неведомые ни одной женщине в мире, самый сильнейший, продолжительный и сводящий ума оргазм.

 

- А со мной тебе не нравится?

 

- Нравится, но это все земное.

 

- А тебе какое нужно?

 

- Мне нужно запредельное, потустороннее, дьявольское, адское, а может быть, и божественное наслаждение. От которого умирают. А тебя я вообще не понимаю. Ходишь на свою несчастную работу, зарабатываешь гроши, а мог бы стать самым богатым человеком в мире. Причем легко.

 

- И это все, чего ты хочешь?

 

- Нет, еще я хочу в туалет. Пусти меня.

 

 

 

 

 

На следующий день к вечеру мне позвонил Игорь.

 

- Привет, старик, давно тебя не видел. Мы сейчас с Димкой к тебе забежим.

 

Было мне совершенно не до них, но многолетняя дружба обязывала, и вяло согласился:

 

- Давайте.

 

Они ввалились промокшие от мокрого снега, весь день сыпавшегося со свинцового неба. Принесли пива, водки и целую гору пакетов с фисташками, чипсами, кальмарами и прочей малосъедобной дрянью. Я поставил варить картошку и достал банку соленых маминых огурцов.

 

- Ого, огурчики, - Димка радостно потер руки. – Сейчас мы с устатку вмажем.

 

Есть мне не хотелось, а выпить не мешало.

 

- Что-то ты вялый какой-то, - внимательно разглядывал меня Игорь. – Заработался что ли? Ничего, в момент поправимся.

 

И он откупорил бутылки. Через несколько минут, выпив пару рюмок, я и в самом деле расслабился и успокоился.

 

- А где Андрей?

 

- Сломал ногу и ключицу, лежит в больнице, - ответил Димка, хрустя огурцом. – Двадцать третьего с утра выходил из дома, поскользнулся, потерял сознание, очнулся – гипс. Главное, был совершенно трезвым. Не рассказывай, говорит, никому, что я в праздник был, как стеклышко, и так навернулся, все равно не поверят. Говори всем, что по пьяни. А у нас тут проблемы.

 

- Да? Какие?

 

- Хотим с Игорьком свое дело открыть, торговать оборудованием для промышленного производства продуктов. Колбасными цехами, печами и все в таком духе.

 

- А деньги?

 

- Берем кредит в банке. Надоело на чужого дядю пахать.

 

Еще минут десять мы поговорили о перспективах их дальнейшей совместной жизни, и в воздухе повисло тягостное молчание.

 

- А что, Сашка, говорят, у тебя новая девушка? Рассказывают, красотка.

 

При мысли об Ольге у меня сладко заныло под ложечкой. Я к тому времени уже был полупьян и был рад хотя бы поговорить о ней. Я налил себе еще водки, она приятно обожгла гортань.

 

- Откуда ты взял?

 

- От людей не скроешься, люди, брат, все знают.

 

- И какая же она.

 

- Рыжая.

 

- Рыжие самые заводные, с ними не соскучишься. Повезло тебе.

 

- А мордашка, фигурка? – спросил Димка, хрустя чипсами.

 

- Да так, нормальные.

 

- Хватит врать, я ее с тобой видел. Классная девочка, но за ней нужен глаз да глаз. Я бы лично не отказался.

 

- А когда и от чего ты отказывался, - заржал Игорь. – помнишь ту, косую, у Ковалева.

 

- Никакая она не косая была, - обиделся Димка. – Жениться –то не собираешься?

 

- Да что на ней, свет, что ли, клином сошелся?

 

На мгновение мне показалось, что это действительно так. Нет, все же хорошо, что парни заглянули ко мне.

 

- А у меня всю жизнь одна мечта, - протянул Игорь. – Трахнуть негритянку. Наши бабы по сравнению с ними – как ватные куклы. Все бы отдал за негритяночку. Но где их у нас взять?

 

- Поезжай в Москву, там их как собак нерезаных.

 

- Да когда мне разъезжать. Нет, секс-туризм – это не для нас.

 

- Черт дернул меня за язык, и я зачем-то с миной пресыщенного знатока сказал.

 

- Да нет в них ничего особенного.

 

- Хватить травить, Сашка, у тебя же их не было никогда, - Игорь опять наливал. – Давайте, мальчики, за баб, до дна.

 

- Погоди, Игорек, пусть расскажет, раз начал.

 

- Да что он может рассказать?

 

Я чувствовал, что пьян, понимал, что начинаю делать непростительные глупости, но остановиться уже не мог.

 

- Я имел, имею и буду иметь любую женщину, которую захочу. Хочу - негритянку, хочу – китаянку. Хоть английскую королеву.

 

Игорь глубоко затянулся сигаретой и насмешливо прищурился.

 

- Старик, тебя развезло.

 

- Если хотите знать, то сейчас в моей спальне лежит обалденная негритянка, и когда вы уйдете, я буду с ней всю ночь.

 

- Надо закусывать, когда пьешь.

 

Но я уже поднимался из-за стола.

 

- Погодите пару минут, я сейчас предупрежу ее, а то она не одета, и покажу ее вам.

 

Парни засмеялись.

 

- Ну, покажи.

 

Я вошел в спальню, открыл черную книгу и нашел страницу, которую венчала надпись "Вызов суккуба". С трудом прочитал заклинание, чувствуя, что совершаю что-то совсем уж безрассудное. Через секунду я почувствовал присутствие в комнате чужого человека, оглянулся и увидел на своем многострадальном диване шоколадную девушку. Меня поразил контраст между ее цветущим, очень желанным женским телом и совершенно детским лицом. На темном лице девушки светились неправдоподобно огромные, младенчески наивные глаза. Какой-то своей отдельной жизнью жил огромный мягкий рот. Эта ничего не подозревающая невинная секс-машина была очень хороша.

 

Я открыл дверь и крикнул:

 

-Игорь, Димка, идите сюда!

 

Я никогда не видел такого изумления на мужских лицах, как у этих двух, когда они вошли. Димка присвистнул, Игорь долго молчал.

 

- Откуда такая краля?

 

- Моя студентка.

 

- Слушай, я думал, в твоей работе совсем нет приятных моментов, а здесь такие подарки.

 

- Берите парни, на сегодня она ваша.

 

- Ты что, шутишь?

 

- Дарю.

 

- Ее что, можно вдвоем?

 

- Хоть вдесятером.

 

- Ты серьезно?

 

- И одновременно, и попеременно. Наслаждайтесь.

 

- А ты?

 

- На сегодня я уже сыт.

 

Димка замялся.

 

- А она что, африканка? У них там, в Африке, все бабы сами имунные, а заразу разносят только так.

 

- Не бойся, проверено.

 

И я вышел из комнаты. Я спал в гостиной, всю ночь просыпаясь от возни, вскриков и скрипа многострадального дивана. На рассвете парни разбудили меня, оба были бледны и измождены, совершенно не выглядели радостными.

 

- Мы пошли, Саш, до встречи

 

- Ну, как?

 

- Этой кобыле взвод солдат нужен, заездила совсем. А так -порядок.

 

И я снова провалился в сон. Второй раз меня разбудила девушка. Она трогала меня своими длиннющими худыми пальчиками и вопросительно заглядывала в глаза.

 

- А, это ты. Иди, ты больше не нужна, - сказал я спросонку.

 

И тут же вскочил.

 

- Тьфу, черт, что же мне с тобой делать, куда же ты пойдешь, ты же голая.

 

Но и одетой ей некуда и незачем было идти. Задумавшись, я погладил ее по голове. Неверно поняв мой жест, она привычно начала опускаться на колени.

 

- Нет-нет, погоди, не надо, - я усиленно замотал головой, чтобы она поняла меня. - Угораздило же меня, действительно, надо меньше пить. Наверное, лучше тебя удалить.

 

Я пошел в комнату, ничего не понимающая девушка – за мной следом.

 

- Погоди-погоди, вот, нашел. Удаление суккуба.

 

И я прочитал заклинание. Девушка подпрыгнула, встала на четвереньки, на моих глазах уменьшилась в несколько раз и, отвратительно мяукнув, превратилась в гладкую черную кошку с пронзительными желтыми глазами. Я очень испугался.

 

- Фу, нечисть какая!

 

Схватил кошку за химок и, отворив входную дверь, выкинул ее на лестницу.

 

- Брысь, пошла вон! - затопал я ногами.

 

Кошка опять погано замяукала, прижала уши, но не уходила, норовя прошмыгнуть назад в квартиру. Я снял с ноги тапок и швырнул его в кошку. Она с диким мяуканьем поскакала вниз по лестнице, а я, подняв тапок, вернулся домой.

 

У меня было такое ощущение, что я изнасиловал ребенка, а потом, голого, выкинул его на мороз. Мне было так отвратительно, что я уж, было, хотел пойти разыскивать кошку, но не смог заставить себя одеться и выйти из дома.

 

 

 

Через пару дней по городу поползи слухи. Якобы какая-то черная кошка ночами охотиться на одиноких мужчин, временами превращаясь в красавицу-негритянку. Она насилует несчастных мужиков, но жизни не лишает, только высасывает все соки и забирает мужскую силу. Назывались даже места преступления твари и фамилии пострадавших. Я думал, что только мне известна истинная подоплека этих происшествий, и размышлял, как устранить последствия собственного идиотизма. Но еще через день мне позвонил Андрей.

 

- Ваша работа?

 

- Вы о чем?

 

- Вы выпустили суккуба?

 

- Я.

 

- Как же вы могли?

 

- По пьянке.

 

- Вы с ума сошли! Неужели вы пользуетесь книгами пьяным?

 

- Да нет, так получилось.

 

- Немедленно удалите ее!

 

- Да я не знаю, как.

 

- Страница четыреста шестьдесят седьмая.

 

И он бросил трубку.

 

Я виновато поплелся в спальню и проделал все, что полагалось. Не знаю, справился ли я, но слухи о черной кошке постепенно прекратились.

 

Еще через день позвонила Ольга и прошипела в трубку:

 

- Оргии у себя устраиваешь?

 

- Ты с ума сошла, какие оргии?

 

- Я встретила твою соседку снизу, она сказала, что они все ночь не спали, слушали, как у тебя человек десять безбожно трахается. Хотели даже милицию вызывать, да постеснялись.

 

- Какие десять человек, это Димка с Игорьком.

 

- А ты, конечно, не принимал участия.

 

- Конечно, нет.

 

- Сволочь ты.

 

На этот раз трубку бросил я. А вечером без предупреждения заявился Игорь. Он неловко топтался в прихожей, явно пытаясь что-то сказать.

 

- Ну, чего тебе? - мне было не до дружелюбия.

 

- Слушай, Санек, тут такое дело. Мы с Димычем тебе говорили, хотим открыть свое дело. Ты не мог бы подкинуть нам немножко бабла?

 

- Откуда у меня деньги, ты же знаешь, какая у меня зарплата.

 

Игорь разозлился.

 

- Ты думаешь, что один умный, а все остальные дураки, да? Думаешь я не просек, откуда взялась эта негритянка? Какая там студентка, она же ни слова не знает по-русски.

 

- Они все такие, - это было правдой.

 

- А что в городе потом произошло, думаешь, не понял? Черная баба-кошка, которая кидается на мужиков, - это ведь она.

 

- Спятил ты, что ли?

 

Но Игорь уже доставал из рукава козырного туза.

 

- Если хочешь знать, то я той ночью видел на столе, и шар, и палку стеклянную, и книгу твою. И заглянул в нее. Тебе нам бабок дать, как мне два пальца. Ты можешь горы золотые добыть, реки серебряные, факир чертов, а друзьям жалеешь.

 

- И сколько же ты хочешь?

 

- Сто тысяч. Деньги небольшие.

 

- Рублей?

 

- Охренел совсем? Конечно, долларов.

 

- Да ты хоть один доллар в жизни видел? А хочешь сразу сто тысяч.

 

- Учти, не дашь – пожалеешь.

 

- Пошел ты…

 

Игорек сплюнул, поиграл желваками, попытался испугать меня прищуренным взглядом, и ушел. Да уж, поистине, я попал в самую непонятную из непоняток, которую только могла придумать для меня жизнь.

 

 

 

Я понял: для того, кто прикоснулся к книгам хоть раз, нет пути назад. Содеянное не позволяет остановиться, увлекая в неведомое. И чтобы хоть как-то компенсировать сотворенные за последние дни безумства, решил повернуть дарованные мне возможности в благое русло. И для этого еще раз исследовать мироустройство. Вечером я выключил телефон и открыл книгу.

 

 

 

Сначала я просто погрузился в Ничто, парил в Вечности и, как бы, со стороны разглядывал сложное и великолепное тело Вселенной, покоящееся подо мной. Затем, как скальпель, начал погружаться в него все глубже и глубже, рассекая упругие слои.

 

На это раз я решил спуститься вниз, хотя опасностью веяло оттуда. Но любопытство увлекало меня, и я начал погружаться. Двигаться становилось все труднее и труднее, я уже не летел, а продирался сквозь дебри мироздания. Рядом со мной вниз спускались эфирные тела тех, кто уже закончил земные жизни Тела грешивших много были тяжелее и спускались ниже, пока, подчиняясь духовному аналогу закона Архимеда, не достигали равновесия, помещаясь в определенный слой. И особые бесполые холодные существа с непроницаемыми подобиями лиц следили за тем, чтобы все заняли подобающие им места.

 

Постепенно спустился я в слои, лишенные любви, дружбы, сострадания и творчества, и горестно и тяжело было там. Тут не было смерти, а переход из слоя в слой осуществлялся путем материальной трансформы. Встречались слои, превращенные в неприступные цитадели, куда невозможно было попасть. Попав в другие, начинал я испытывать такое отчаяние, что прикладывал все возможные усилия, чтобы как можно быстрее покинуть их. Излучения злобы, зависти и ненависти определяли существование в них, в этом излучении сложились вся мука и вся боль мира. Страдание здесь множилось и множилось, изливалось потоком. Встречались здесь и существа, вкушающие страдания, пьющие его, как крепкое вино, но я старался миновать их. Их пищей были боль и отчаяние.

 

Я достиг нескольких слоев, про которые известно стало мне, что это чистилища. Первое поражало абсолютно бесцветным ландшафтом, напоминающим мир в период ядерной зимы, и свинцово-серым, никогда не волнующимся морем. Чахлая трава, низкорослые кустарники и мхи напоминали тундру, но ничего и никогда здесь не росло, не распускалось и не цвело. Обитатели этого мира помещались в бараках, расположенных в особых котлованах с неприступными стенами и не знали ни радости, ни любви, ни надежды. Нескончаемый, одуряющий своим размеренным постоянством труд их прерывался только для сна, а сны были лишены сновидений. Нудная и однообразная их работа исключала не только любые намеки на творчество, но и была полностью лишена всякого смысла. Бедняги старательно мыли и вытирали измазанные маслом и мазутом осколки разбитой посуды, чинили и аккуратно штопали ветхие обрывки того, что когда-то было одеждой, надраивали до блеска металлические обломки бывших устройств, приборов, автомобилей, самолетов. Лица этих несчастных вселенских золушек были смыты, полустерты, размазаны, тусклы, более всего напоминая непропеченные рыхлые блины. Скука и безысходность царили здесь, а помещались в нем. те, чье сознание в земной жизни было замусорено житейскими заботами и мыслями лишь о материальном.

 

Следующий слой был похож на предыдущий, но темнее и сумрачней. Здесь не было ни строений, ни человеческих толп, но каждый ощущал невидимое присутствие других по гулу, шевелению, издаваемым тихим звукам.

 

Дальше царили полный мрак и абсолютная тишина. А каждый, пребывающий здесь, был уверен в своем полном одиночестве в мире, отчего великая тоска охватывала страдальцев. Общаться можно было лишь с собственной душой, болевшей воспоминаниями о страшных прегрешениях, совершенных в земной жизни Их бесконечный диалог с собой ничем не прерывался, сводя с ума и принося безмерные страдания.

 

Следующий слой напоминал вязкую трясину, засасывающую любого попавшего в нее несчастного. Здесь царила постоянная ночь, окрашенная в багрово-красный цвет. Формы обитавших здесь существ были уродливы и убоги, все они были немощными глупыми карликами, наказанием для которых служило чувство стыда за себя самого и осознание собственного убожества.

 

Далее царило гниение. Спустившихся сюда глодало отвращение к самому себе, а их эфирные тела становились подобием кусков гниющей падали. К душевным страданиям здесь примешивались и страдания телесные, поскольку несчастных заживо пожирали демоны, имеющие вид отвратительных червей.

 

Еще ниже по невыразимо мрачному миру двигался медленный вязкий темный поток, заключенный в некое подобие огромной трубы. В этом адском нефтепроводе полоскались души, похожие на рваные грязные клочья, испытывающие жгучую тоску по своему бывшему телу.

 

Грязный поток из этой нескончаемой трубы сливался в следующий слой, представляющий собой абсолютно безвидную пустынность. Там не было ничего, никакого тела, никакой среды, и оставались лишь искры самосознания, иллюзия страшного небытия.

 

Следующий слой представлял собой раскаленное багровое железное море, в котором оказывались убийцы, испытывающее жгучее телесное страдание и ужас вечных пыток.

 

Дальше следовало шарообразное плотное нечто, куда я проникнуть не смог. За ним помещалась твердая субстанция, сковывающая любые движения, приносящая своим обитателям невообразимые муки.

 

Я свернул в сторону, чтобы обогнуть эти два слоя и наткнулся на вертикальную расселину в мерцающей скале, в которой в абсолютной неподвижности был навечно замурован единственный человек с рыжей бородой. Вся тяжесть мироздания давила на него, исказив его лицо гримасой чудовищной боли.

 

В ужасе отпрянув от страдальца, я попал в многомерный слой населенный многочисленными демонами, слетающимися сюда со всей Вселенной. Я не стал рассматривать их, так ужасен и отталкивающ был их вид, и, закрыв глаза, продолжал спускаться.

 

Чуть ниже очутился я в двумерном антикосмосе, состоящем из бесконечных пересекающихся плоскостей, и каким-то образом понял, что это Ад, Гееном. Не лишенный торжественности, но угрюмый этот мир помимо двух пространственных координат имел большое число временных. Почва здесь была жесткая, как алмаз, растительности не было совсем. Духовно душно было здесь, и я почувствовал себя словно закованным в теснейший железный корсет. Здесь было темно, а источником света было самоизлучение населяющих этот слой существ. Серы были их лица и немощны сложенные за спиной крылья, поскольку плотность этого слоя допускала лишь продирание через него, а не полет

 

Я спускался все ниже и ниже и вот увидел то, что сковало меня непередаваемым ужасом. Лиловый океан целиком занимал этот мир. На его поверхности возлежало огромное Некто с раскинутыми от горизонта до горизонта черными крыльями. Безмерно жутким был облик его. Он поднимал свое темно-серое асфальтовое лицо к зениту, освещенному инфралиловыми заревами с раскачивающимися и гаснущими наводящими страх протуберанцами, исходящими от светила непередаваемого жуткого цвета, отдалено напоминающим исчерна-фиолетовый. Я увидел, что вместо глаз у него – уродливые кровоточащие бельма, которые внимательно и методично обшаривают фиолетовый небосвод в поисках того, кто попал сюда. Он, временами издавая чудовищный низкий рык, искал в этой тягостной вышине кого-то своим слепым, но всевидящим взором. И я почувствовал, что горе мне будет, если я встречусь с ним взглядом. А он все ловил и ловил меня своими бельмами. Я зажмурился, но непреодолимо притягательным был его ужасающий лик, и поневоле я снова открыл глаза. Его слепой взор продолжал нашаривать меня с методичностью локатора, еще мгновение – и я встречусь с ним взглядом. Я испытал невыразимый ужас и физически, со всей отчетливостью ощутил неминуемый конец своего бренного существования Мой вопль потряс тишину жуткого мира. И в том же миг в моем сознании всплыло одно из имен Божьих. Я трижды прокричал его, и, продолжая молиться, со скоростью света взмыл вверх.

 

 

 

Я лежал лицом на книге, тело сотрясала крупная дрожь, а одежда была насквозь мокрой от холодного пота. Через какое-то время я нашел в себе силы подняться и пойти в ванную. Лицо, глянувшее на меня из зеркала, лишь отдаленно напоминало мое собственное. Виски побелели, на лбу пролегли глубокие кривые морщины, страдание неузнаваемо исказило черты. Я медленно мылся и пытался сообразить, что мне делать. С таким лицом я не могу показаться людям, не рискуя вызвать многочисленные расспросы, на которые мне нечего ответить.

 

После нескольких часов раздумья я позвонил Андрею.

 

- Мне опять нужна ваша помощь.

 

- Ну что еще вы натворили?

 

- Я спускался вниз и постарел лет на двадцать.

 

- Как вы смели?

 

- Я думал, это касается только меня.

 

- Простите, но вы просто дурак. До какого уровня вы спустились?

 

- До лилового океана.

 

- Как вам удалось подняться?

 

- Я вспомнил молитву.

 

- До вас это удалось сделать только Торквемаде, остальные упали на Дно. Как-нибудь расскажете?

 

- Вряд ли я смогу найти в себе силы.

 

- Человек не может хранить в себе такое, рано или поздно, вы обязательно почувствуете потребность выплеснуть это из себя. Ну, ладно. Вам надо просто помолодеть на один день.

 

- Как это сделать?

 

- Двести восемьдесят седьмая страница.

 

Через час я выглядел по-прежнему, а чуть позже пришла Ольга.

 

- Почему тебя не было на работе?

 

- Я заболел, сердце болит, слабость.

 

- Я позвоню врачу.

 

Пожилая женщина из районной поликлиники, послушав мое сердце, вызвала скорую. Та приехала на удивление быстро. Молодой красавец-врач померил давление, достал какой-то прибор, снял показания и тут же велел хорошенькой сестричке сделать мне пару уколов.

 

- Забирать вас не станет, дома в наше время лечиться лучше. Недельку полежите, и все будет в порядке.

 

- Что с ним, доктор?

 

- У него микроинфаркт. Да не волнуйтесь вы, он молодой, покой, питание, поколем витаминчики – и все будет в порядке. Вы что же, волновались или переработали?

 

- Да не знаю, наверное, переработал.

 

- Вы кем работаете?

 

- Преподаю в университете.

 

- Ну что ж, наука и искусство – основные поставщики инфарктов, работяги болеют лишь радикулитом. Нагрузочку уменьшите, отдохните, а остальное сделает природа.

 

Они ушли, а я, обессиленный, заснул.

 

 

 

Неделю я провалялся в постели, читал умиротворяющего Голсуорси, лениво жевал принесенные матерью бананы и апельсины, грыз вялые яблоки, терпел визиты медсестры. Мои нервы, подорванные февральскими событиями, постепенно приходили в норму, мозг включил защитную блокировку и почти освободил память от всего, увиденного мною в опытах, производимых с собственной душой. Мне стало почти спокойно и почти хорошо.

 

Начиналась весна. Доживший до нее кое-где снег стремительно чернел и оседал. Пригретые солнцем, торопливо начали набухать смелые почки. Я растворил окно. Пахло совсем по-весеннему, небо было светло и прекрасно так, как бывает только в марте. Жизнь продолжалась, и мой заплеванный, неухоженный, забытый властями город показался мне самым лучшим местом на земле, да нет, прекраснейшим из миров. Я грелся на солнышке и блаженствовал.

 

Мою негу прервал звонок в дверь. Я подождал, непрошеный визитер был настойчив и явно не собирался уходить. Я подошел к двери и громко крикнул:

 

- Меня нет дома!

 

Из-за двери раздался виноватый голос:

 

- Ладно, Сашок, открой, это я!

 

Это был Игорь. Я почему-то развеселился и открыл дверь. Он зашел, но проходить не стал, неловко топтался у порога, всем своим видом демонстрируя смирение и раскаяние. Весна сделала свое дело, и я был добр.

 

- Хватит из себя Лутоню строить, проходи.

 

Он прошел на кухню, бормоча:

 

- Ты прости меня, Саш, черт попутал. Я подумал: все может, а друзьям не хочет помочь. Да и разозлился из-за этой черной. Почему, думаю, одним все, а другим – хрен с солью. А как это с тобой произошло?

 

- Сам не знаю, - я не лгал.

 

- Говорят, ты болеешь.

 

- Уже все прошло.

 

Сев напротив него, я задумался. Я уже наломал столько дров, почему бы мне и не помочь ребятам. Ведь столько вместе прожито. И я вспомнил, как в седьмом классе сломал ногу на катке, скорая так и не приехала, и Игорь вместе с Женькой Маликовым тащили меня на руках по завьюженной тьме до самого дома, а затем еще на четвертый этаж. А в десятом классе, когда мы вместе с Игорем влюбились в Лену Егорову, он отошел в сторону, уступив Ленку мне, хотя и нравился ей больше. Вспомнил, как Димка, когда на первом курсе меня хотели отчислить за то, что я пошел сдавать зачет за своего одногруппника, каким-то образом сумел прорваться к ректору и так разжалобить его, что тот заменил отчисление выговором.

 

-Подожди меня здесь, я пойду выпью лекарство.

 

Я пошел в спальню и, рассудив, что уже все равно, и решив не мелочиться сделал двести тысяч долларов. Они лежали в новеньком кейсе на моем столе тугими зеленоватыми пачками и приятно пахли ни с чем не сравнимым запахом только что произведенных денег. Я проверил номера: все разные. Вернувшись на кухню, я молча положил чемоданчик перед Игорем и открыл его.

 

Игорь остолбенел.

 

- Здесь двести тысяч, смотрите, тратьте аккуратно, больше не получите. Не бойся, настоящие

 

Губы не слушались Игоря и он едва слышно пробормотал:

 

-Зачем ты, старик, не надо, я же не за этим пришел.

 

- Бери и поминай меня, если умру.

 

- Да что ты говоришь! Ты что! Слушай, может, в кабак сходим, развеемся.

 

- Мне пока нельзя пить. Ну, пока.

 

- Спасибо, мы заработаем и вернем, - забормотал Игорь.

 

- Я и не знаю, кому их возвращать.

 

Игорь попятился из кухни, кое-как, не выпуская чемоданчика, оделся и, не прощаясь, ушел.

 

 

 

Довольно скоро мой весенний душевный подъем сменился новой волной депрессии. Я чувствовал себя мальчишкой, угнавшим и разбившем отцовский "Бэнтли", человеком, дотла спалившем оставленную под его присмотром чужую квартиру. Неотвратимое наказание тем более пугало меня, чем далее откладывалось, висело надо мной домокловым мечом. Я то решал бросить все и уехать в какую-нибудь глухомань, то принимал решение пуститься во все тяжкие перед неизбежным концом. То, что конец этот близок постигалось мной с очевидностью непреложной истины, чувствовалось в каком-то тревожном сгущении жизни.

 

Субботним вечером, когда мои душевные муки приближались к максимуму той фатальной параболы, с которой я неизбежно должен был скатиться на самый низ, пришла Ольга. Я не видел ее целую неделю и очень соскучился

 

-Ну, как ты, уже в силах? - промурлыкала она и, не раздеваясь, направилась в спальню.

 

Там она неуловимым движением скинула шубку и предстала передо мной в одних черных чулках, подчеркивающих розовый свет атласной кожи. Она села на диван и стала медленно стягивать лаковые черные сапоги на высоченной шпильке, а затем легла на диван в заученной порнографической позе. Я молча следил за ее кошачьими грациозными приготовлениями, а затем стал раздеваться, шепча про себя заранее вызубренное заклинание, увеличивающее мою мужскую силу тысячекратно. Я не поскупился. Она этого хотела - пусть получает.

 

 

 

Я совокуплялся с ней так, как никто никогда и ни с кем до меня. Стоя на четвереньках, она визжала, как летящая валькирия, орала, как роженица, мяукала, как мартовская кошка, изрыгала непристойности, как непотребная девка.

 

Наконец-то я действительно имел ее, ибо она полностью была в моей власти. Я поглотил ее, она более не существовала вне меня. Мое мужское естество непостижимым образом размножилось так, что я брал ее сразу несколькими способами. На разворошенной и измятой сцене она одновременно сладко шептала в огромный микрофон слышную только мне песню и делала бедрами немыслимые движения в древнем, как мир, оргиастическом танце.

 

Она, как безумная вакханка, как бесноватая амазонка с криками скакала на мне верхом, не находя в себе сил остановиться. Любое мое действие приносило ей невероятное наслаждение. Она устала от бешеной скачки, и я подкрепил ее самым горячим в мире мороженым

 

Наше сокровище на глазах росло, удлинялось, становилось твердым, как алмаз, наливалось тяжестью, начинало превосходить все возможные фантазии. Я мог входить в нее на значительном расстоянии, и комната стала тесной для нас.

 

Мы раскачивались в бесконечном пространстве на волнах своей похоти, как космическая станция с припаркованным кораблем, соединенные моим невероятно длинным фаллосом, и Вселенная содрогалась от экстатического вопля. Она тысячу раз испытала наслаждение и выбилась из сил, но не могла оторваться от меня. Я же всецело был подчинен ему.

 

Наконец предчувствие скорого конца охватило все мое естество от кончика до основания. Мой главный член был чрезмерен и самодостаточен. Я был тождественен, конгруэнтен ему, слился с ним воедино, устремляясь все выше, выше и выше, становясь подобным высочайшей горе с огнедышащим вулканом на вершине. С пика этой немыслимой горы высотой в миллионы световых лет я мог бы обозреть всю галактику, но мне было не до этого. Извержение этого величайшего из вулканов потрясло мироздание, залило его лавой, покорежило, разбило, скрыло под слоем горячей вязкой магмы, погубило навсегда.

 

И мы умерли вместе с ним.

 

 

 

Ольга долго обессилено лежала на диване, уткнувшись лицом в подушку. Наконец, она повернулась ко мне и хмуро сказала:

 

-Что ты наделал, теперь я никогда не смогу по-другому.

 

- Ну и будем так всегда.

 

- Тогда я умру.

 

- Не самая плохая смерть - умереть красивой и молодой от наслаждения.

 

- О каком наслаждении ты говоришь, я испытала ужас и боль.

 

-До чего же вы, бабы, неблагодарные, ты же сходила с ума от удовольствия, получила умопомрачительный оргазм. Я сделал все, как ты хотела.

 

- Я как-то видела фильм о крысах. Им в участки мозга, отвечающие за удовольствие, вживляли стимуляторы, которые приводились в действие кнопкой. Так крысы научались нажимать эту кнопку мордами, и делали это снова и снова, до тех пор, пока не умирали от наслаждения. Я совершенно не хочу стать такой крысой.

 

- Так тебе не понравилось? Тогда забудь.

 

- Как можно забыть такое? Понравилось – это слово, отличающееся от того, что я испытала, как двухпроцентное молоко от нектара и амброзии.

 

- Можно было сказать и попроще: как хрен от пальца.

 

- Я филолог, и никогда в поисках слова не опускалась до уровня необразованной аудитории.

 

- Ладно, скажи, тебе со мной было лучше, чем с ним?

 

- С кем?

 

- С тем, разноглазым.

 

- С каким еще разноглазым?

 

- С Сатаной.

 

- Ты болен, тебе надо срочно лечиться. А точнее – врачевать душу.

 

- И кто же мне будет ее врачевать?

 

- Вообще-то, человек это может сделать только сам. Но ты слаб, и в твоем случае целитель явно необходим. Я подумаю, кто конкретно тебе нужен. Все становится слишком серьезным.

 

- Спасибо, дорогая. Но все, что со мной сейчас происходит, спровоцировала ты.

 

- Это каким же образом?

 

- Когда уговорила меня первый раз воспользоваться черной книгой для путешествия по другим мирам. А дальше все пошло и поехало.

 

- Не говори глупости, того, кто не хочет уговорить нельзя. Ты сам спал и видел, как сделать что-нибудь этакое. Только и ждал повода, и я подарила его тебе. А если бы не я, ты нашел бы другие причины, оправдывающие собственное любопытство.

 

- Но все же ты мне помогла, не отказывайся.

 

- Помогла тебе на время примириться со своей совестью, и только. Все остальное - твоя работа. Ты, наверняка, много чего натворил, о чем я даже не догадываюсь. Но Бог тебе судья.

 

- А хочешь, я подарю тебе все, что оставил мне Михаил Георгиевич?

 

- И тебе не стыдно? Как ты смеешь предлагать девушке то, что опаснее атомной бомбы размером с Землю, да нет, ящика Пандорры, нет, не подберу слов.

 

- Не хочешь, как хочешь.

 

Когда Ольга ушла, я стал думать о том, что мне и впрямь нужен целитель. Ну, пусть не целитель, а добрый и внимательный собеседник, такой, который бы мог понять, о чем я рассказываю, который хорошо бы относился ко мне, был не заинтересован в происходящем, пожалел бы меня и, может быть, помог советом. Ольга и Андрей не подходили. Среди моих университетских коллег были умные люди, но ни с кем я не сошелся достаточно близко, чтобы претендовать на подобный разговор. Рассказать матери? Она единственная, кто любит меня. Но она испугается, поднимет панику. И тут меня осенило: Лешка. Он мой верный друг, не чужд тяге к неведомому. Наверняка он хотя бы выслушает меня и, может быть, не посчитает за сумасшедшего. Решено. Да, я совсем забыл, что он в больнице. Я набрал его номер, трубку взяла мать.

 

-Здравствуйте, Изабелла Петровна. Это Саша Хирш.

 

- А, Сашенька, куда же ты исчез?

 

- Да закрутился, диссертацию защищал, потом вот заболел.

 

- Что с тобой?

 

- Сердце.

 

- Что-то вы, мальчики, расклеились. А с защитой я тебя поздравляю, такой умничка.

 

- Пустяки. Как здоровье Леши?

 

- На днях выписали из больницы, идет на поправку. Сейчас он в ванной. Перезвонишь попозже?

 

- Его можно навестить?

 

- Конечно.

 

- Тогда будьте любезны, передайте ему, что завтра после обеда я зайду.

 

- Хорошо, приходи, Сашенька, мы будем рады.

 

 

 

Назавтра после обеда я был у Лешки. Он открыл мне дверь, опираясь на палочку.

 

- Как нога?

 

- Проходит, скоро снимут гипс. Ты что такой бледный?

 

- Тоже приболел.

 

- Мама рассказала. Как тебя угораздило?

 

- Ты один? У тебя найдется час времени поговорить со мной?

 

- Спрашиваешь! Мать на работе. Пойдем ко мне в комнату.

 

И он заковылял к себе. Расположившись, я подробно и без утайки рассказал ему обо всем, что со мной произошло. Он долго молчал, потом осторожно спросил:

 

- Ты уверен, что все это в самом деле происходило?

 

- Спроси Игорька. Он тебе подтвердит и про негритянку, и про деньги.

 

- Значит, ты столкнулся с неведомым, непостижимым, потусторонним. Это очень опасно, а главное непонятно – от бога это или от дьявола. Как же мог этот твой Михаил Георгиевич отдать в твои руки подобную вещь?

 

- Я начинаю думать, что это провокация.

 

- Очень похоже на то. Так ты не знаешь, что тебе делать? По-моему, надо немедленно избавиться от этого подарка.

 

- Понятное дело, но как?

 

- Подарить кому-нибудь не можешь?

 

- Кому? Те, кто о нем знал, уже отказались. Ты же не возьмешь?

 

- А что я с ним буду делать? Тогда пусть хранится у тебя, а ты его не трогай.

 

- Я уже пытался, у меня не получается. Все время происходит что-то такое, что заставляет лезть в книги.

 

- Может быть, просто выбросить?

 

- Выбросить такие вещи? Не знаю, удастся ли. И потом, что мне за это будет?

 

- Ничего не будет, тебе их навязали, когда ты был этически неподготовлен, ты не хотел их брать и абсолютно ни при чем. Попробуй сначала выбросить. А если не получится – уничтожь.

 

- Как уничтожить?

 

- Ну что ты пугаешься, наверняка они не в единственном экземпляре.

 

- Порвать их не удастся.

 

- Можно сжечь.

 

- Я боюсь.

 

- Тогда попытайся избавиться. Пока они у тебя, нет тебе покоя. И бесовку эту гони. Ты ее любишь, что ли?

 

- Кажется, уже не люблю. Я вообще полностью опустошен, мне не до любви.

 

- Бедный ты мой, бедный. Ничего, человек выходит и не из таких передряг, все будет хорошо.

 

Плохи были мои дела: я с очевидностью вызывал жалость. Мне уже дважды за последнее время говорили, что я бедный. Мы еще немного поболтали о всякой ерунде, попили чаю, и я распрощался.

 

 

 

Всю следующую неделю я пытался избавиться от наследства. Я заранее знал, что занятие это глупое и обречено на неудачу, но все же решил попытаться. Сначала я старался разыскать в черной книге хоть малейшее указание на то, как это сделать, но ничего не нашел. Затем решил просто выбросить сундучок со всем его содержимым. Это можно было сделать только затемно, и я, сложив все вещи старика, вечером потащился с сундуком в городской парк, пустующий в это время года. Там нашел я какое-то строение, напоминающее сторожку, и засунул шкатулку под ветхое крыльцо. Ничего не происходило. Я подождал немного и отправился домой. Мне было тревожно, но опять ничего не происходило, и я лег спать.

 

После работы я нашел в почтовом ящике извещение на получение посылки. Получать посылки мне было не от кого, и я, абсолютно уверенный в ее содержимом, раздумывал, как мне быть. Не брать ее? Тогда сундук вернется ко мне как-то иначе. Лучше раньше, все равно, я не спрячусь. Я в тот же день отправился на почту, и, проклиная свою глупость, притащил тяжеленную посылку домой. Дома внимательно рассмотрел посылку. Она была по всем правилам упакована в фанерный ящик, на котором аккуратно был выписан мой индекс и адрес. И адрес отправителя: г. Кривой Рог, ул.. Веселая, д. 17., Чарский Михаил Григорьевич. Раскрыв эту посылку с Веселой улицы, я, естественно, обнаружил свой сундук.

 

На следующий день я сделал еще одну попытку. Уже совсем не надеясь на успех, я решил зря силы не тратить и далеко ходить не стал, а закопал сундук поздней ночью на пустыре неподалеку от дома. Чувствовал я себя при этом то упырем-вампиром, то средневековым медиком, охотившемся за свежими трупами. Как назло, было новолуние, и в кромешной тьме выли обалдевшие собаки. Казалось, вот-вот передо мной появится Геката со своей сворой псов. Я поминутно вздрагивал от любого шороха, любого звука, но сундук все-таки закопал.

 

Утро прошло спокойно, но домой с работы я возвращался с опаской. Даже совсем, было, не хотел идти, подумывая заночевать у матери. Но опять решил не растягивать муки и выяснить все сразу. В почтовом ящике ничего не было, около двери и в прихожей – тоже. Я пообедал с каким-то щемящим ощущением подвоха, но ничего не происходило. Неужели я свободен?

 

Примерно через час я зашел в спальню и вздрогнул от знакомого сырого запаха. На письменном столе, весь в комьях тяжелой сырой весенней земли издевательски стоял мой сундук. Излишне говорить, что все его содержимое было на месте. Матерясь, я достал из него книги и тетради и потащил его отмывать в ванную. Вскоре, чистый и сухой, он вернулся в спальню.

 

Не зная, как быть, я позвонил Андрею и рассказал ему все.

 

- Тогда уничтожай, - укрепил он мою решимость.

 

Я решил, что на сегодня с меня достаточно, и решил отложить утилизацию сундука до завтра.

 

 

 

Следующий день был у меня абсолютно свободным, и я задумался. Верхом наивности было бы полагать, что я смогу уничтожить наследство физическими методами: утопить, сжечь или разбить и разорвать на части. Следовало найти подходящее заклинание, и я приступил к этому со всем рвением хватающегося за соломинку. Через несколько часов поисков я нашел то, что искал: "Сожжение магического предмета".

 

Заклинание действовало таким образом, что упомянутые в нем предметы сгорали синим пламенем, не оставив даже пепла, а все окружающее оставалось целым. Поэтому я решил заняться этим у себя же в спальне. Но если бы мне сказали, что в огне этого синего волшебного пламени сгорит моя квартира и я вместе с ней, меня бы это в тот момент не остановило. Подумав еще немного, я приступил к действу. Трижды прочитал нужные слова и написал в воздухе положенные знаки стеклянным стилом.

 

 

 

И тотчас же отовсюду: из ящиков письменного стола, из шифоньера, из-под дивана, из книг, изо всех щелей, даже из розеток полезли многочисленные змеи, сонмы, миллионы, мириады гадюк, кобр, очковых и гремучих змей, питонов, удавов, анаконд, аспидов, гюрз и каких-то еще неизвестных мне гадов. Я душераздирающе закричал и прыгнул на стол.

 

Змеи ползали по стенам, свисали с люстры и потолка, копошились у моих ног, поднимались по ним, обвивали меня, пытались заползти мне в рукава и штанины, множились, все более и более, заполняя комнату. Немигающие их глазки, красные, зеленоватые, желтые и черные, гипнотически рассматривали меня, наполняя мое сердце таким ужасом, перед которым меркло все, испытанное мною ранее.

 

Они кишели, как черви в падали, свивались в многоцветные отвратительные клубки, открывали плоские пасти, обдавая меня своим ядовитым дыханием, шипели, стучали хвостами и трещали.

 

Смерть стала казаться мне желанным подарком, драгоценным избавлением от этого самого жуткого из кошмаров, недостижимым счастьем, райским наслаждением, когда все внезапно закончилось. Гады исчезли все и разом, не оставив не единого следа. Еще секунда – и я бы всенепременно скончался. Я немного помедлил, а затем спрыгнул на пол.

 

 

 

Несколько минут спустя я понял, что произошло. По-видимому, защитные механизмы книг, охраняющие их от плохого настроения и непрофессионализма возможных случайных пользователей, работали таким образом, что произносимое мною слово "сараф", огонь, стало восприниматься трансцендентными силами как омоним этого слова "сараф", змей.

 

И вместо того, чтобы быть охваченными огнем, фолианты оказались просто опутанными совершенно безобидными для себя гадами, причем ровно на то время, которое было необходимо пламени, чтобы покончить с книгами. И только условие неприкосновенности мага дало мне чудесную защиту от многочисленных смертоносных змеиных укусов. Но не смогло защитить от безграничного, леденящего душу ужаса. Теперь я понимал, какой чудовищной была смерть задушенных змеями Лаокоона и его детей, и насколько мужественным был младенец Геракл, победивший змей, заползших к нему в колыбель.

 

Мое поражение было абсолютным, и я окончательно осознал, что обречен.

 

 

 

 

 

 

 

Несколько дней все было спокойно. К книгам я не прикасался, Ольга не приходила. Никто, кроме матери, не звонил. Было спокойно и тихо, но эта была тревожная тишина, затишье перед неминуемой бурей, и я постоянно ждал беды. И, как все страждущие, дождался.

 

Через неделю позвонила соседка моей матери и, рыдая, сообщила, что мать сбила машина. Она возвращалась с работы, и в двух шагах от дома на нее налетел "Камаз". Водитель пытался свернуть, но сбил мать и врезался в стену. Он погиб, а мать в тяжелом состоянии в реанимации.

 

Я бросился в больницу. Молодой усталый врач, отнимая у меня всякую надежду, хмуро сказал:

 

- Травмы, не совместимые с жизнью, поврежден мозг. Она может прожить несколько часов, а может – неделю. Но надежды на выздоровление нет. Вы мужчина, крепитесь.

 

- Может быть, можно что-нибудь сделать? Операцию? Я заплачу, сколько скажете, достану любые лекарства.

 

- Операцию она не выдержит, лекарства бессильны.

 

- Значит, надежды нет?

 

- Не буду вас обманывать.

 

- Я могу ее увидеть?

 

- Пойдемте.

 

Она лежала в отдельной палате, ее худенькое тело терялось на огромной высокой металлической кровати. Голова была забинтована, и только какие-то проводки и трубочки соединяли ее с жизнью, сосредоточенной в мигающих приборах. Я не мог поверить, что это она. Мама была еще молодая и красивая, неужели она умрет?

 

-Она не придет в себя?

 

- Нет.

 

Она была единственным человеком, любящим меня на этой жестокой земле, теперь я останусь совсем один. Было и еще одно обстоятельство, наполняющее мое сердце ужасом. Мать была грешна. Нет, она не была закоренелой грешницей. Ну, в тщетной попытке хоть как-то скрасить женское одиночество, завела пару раз надолго не задержавшихся любовников. И, кажется, стремясь спасти меня и себя от еще большей нищеты, как-то сделала аборт. Об этом я мог только догадываться.

 

Но никто ни в детстве, ни в юности не сказал ей о существовании Вечного, Благого и Прекрасного. А позже она по-беличьи завертелась в неутомимом колесе забот рядовой русской женщины, и многолетние повседневные заботы о хлебе насущном не оставляли времени вкушать духовную пищу. Так что хотя бы верхних чистилищ ей было не миновать.

 

Щемящей тоской наполнилась моя душа, когда я представил, как она сидит на дне серого котлована и бесконечно долго моет разбитые черепки, начищает обломки, словно одинокий ребенок, попавший в вечную дьявольскую песочницу.

 

Но сейчас ей всего сорок пять, и у нее еще есть время задуматься о душе, о вечном,. о Боге. Тем более, после того, что с ней случилось. Вернее было бы, если бы она осталась жива. Я опрометью кинулся домой и после молитвы открыл черную книгу.

 

 

 

Я уже собирался в больницу, когда мне позвонили.

 

- С вами говорит Валерий Иванович Звонарев. Я лечащий врач вашей матери.

 

Я не мог произнести ни слова.

 

- Приезжайте скорее, она очнулась.

 

На такси я домчался до клиники. Валерий Иванович уже ждал меня.

 

- Это какое-то чудо, я такого еще не видел. Ее состояние нормализуется. Идите к ней, только осторожно, не утомляйте.

 

Глаза матери были открыты, при виде меня она слабо виновато улыбнулась. Она даже попыталась что-то сказать мне, но я ласково прикрыл ее рот ладонью.

 

- Тебе нельзя говорить. Теперь все будет хорошо.

 

Из глаз ее покатились слезы.

 

- Не плачь, я буду с тобой.

 

Поправлялась она стремительно. Дня через три начала тихонько разговаривать и осторожно садиться. Еще через пару дней уже пыталась ходить по палате. Через неделю ее перевели из реанимации, через три – выписали из больницы. Все это время я постоянно был рядом, почти не уходил домой, на работе взял отпуск за свой счет. Прощаясь с нами, Валерий Иванович сказал:

 

- Мария Александровна, вы родились в рубашке. Я опишу ваш случай в диссертации как совершенно уникальный. Вы любимица у Бога.

 

И он поцеловал ей руку.

 

Я прожил у матери до мая, а когда она почувствовала, что силы к ней полностью вернулись, перебрался к себе.

 

- Не уходи, Саша, - начала уговаривать меня мать. – Поживи у меня еще. Я чувствую, что с тобой что-то происходит.

 

- Я так запустил все дела, нужно разобраться.

 

- Вот и живи у меня, хоть питаться будешь нормально.

 

- Не могу, мама. Я буду приходить к тебе через день.

 

Мне казалось, что без меня матери будет безопаснее, что мое присутствие бросает тень на возвращенную ей жизнь.

 

- Ну, как знаешь, а в июне поедем на дачу.

 

Май цвел и благоухал. Город был наводнен ландышами, начали появляться первые пионы и ирисы. Часто шли короткие красивые дожди, пахнущие бузиной и жасмином, пару раз случались любимые мной грозы. После них воздух был восхитительно свеж и упоительно вкусен. Ароматы цветов смешивались с запахами мокрой травы и листвы в особый майский букет. Природа было так божественно прекрасна, что даже я почувствовал некоторый подъем. И с удовольствием начал представлять, что вот еще немного, всего полмая и несколько дней в июне, и у меня начнется отпуск, я уеду с матерью на дачу, и все забудется, и потечет по-прежнему. Каким же я был дураком, как не ценил свою прелестную спокойную жизнь! Но теперь я все понял.

 

В конце мая, возвратившись домой с работы, я услышал громкий голос диктора. Наверное, утром впопыхах я забыл выключить телевизор. Со мной это и раньше случалось. Я прошел в комнату и окаменел.

 

В моем кресле перед орущим телевизором, вытянув скрещенные ноги, сидел Он. Я сразу узнал его и по асимметричному лицу, и по разным глазам, и по той мрачной силе, которая исходила от всей его фигуры. На сей раз, Он был одет в шикарный черный костюм, шелковую же черную рубашку с великолепными золотыми запонками и черный галстук с золотой булавкой. Он щелкнул пультом, и во внезапной тишине я отчетливо услышал, как бьется, вырываясь из груди мое сердце.

 

- Я думаю, мне не надо представляться? Ну что вы побледнели, как девица при виде мужского достоинства? Кусаюсь я очень редко.

 

Губы мои пересохли, и я не мог вымолвить ни слова.

 

- Вы не ждали меня?

 

- Ждал, - прохрипел я.

 

- Ну да, у вас же интуиция. А вы, как я вижу не робкого десятка. Многие при виде меня теряют сознание. Один чемпион мира по боксу даже начал заикаться от страха, пришлось его поправить. Но вернемся к нашим баранам, а точнее будет сказать, к козлищам. Правильно ли я понял, что вам не нужны больше книги?

 

- В общем-то, да, но сейчас они мне совершенно не мешают, я не трогаю их.

 

- Но вы же понимаете, что это временно. И мать ваша остается смертной, и вы сами. Да мало ли что еще случится, жизнь всегда подкинет повод обратиться к ним.

 

- Я постараюсь больше этого не делать.

 

- Верится с трудом. Знаете, если козел повадился жрать хозяйскую капусту… Или, как говорили древние кельты, если лисица узнала дорогу в курятник…Так нужны или не нужны?

 

- Не знаю

 

- Да что вы скромничаете? Боитесь, что я запрошу за ваше избавление непомерную цену? Вы же больше всего на свете мечтаете избавиться от них. Правда? - и он внимательно посмотрел на меня пустым черным глазом.

 

На сей раз я не солгал.

 

- Да.

 

- Так радуйтесь, вы нашли своего дилера. Я единственный, кто может избавить вас от них.

 

- А Он?

 

- Не смешите меня, Он и думать забыл о вашем существовании. Разве вы сами не чувствуете, что Он вас покинул?

 

Я промолчал.

 

- Молчите? Вы просто боитесь произнести это вслух, облечь в слова то, что уже давно видно вашим внутренним зрением. Я не прав?

 

- Правы.

 

- Ну, вот видите, вопреки мнению, распространяемому PR-менеджерами моего врага, я иногда бываю прав. Разумеется, я поставлю вам одно условие. У меня есть принцип: я ничего не делаю безвозмездно. Люди ценят только то, что досталось им с усилиями. Было бы просто безнравственно раздавать благодеяния бесплатно.

 

- Какое условие?

 

- Не спешите. Давайте сначала побеседуем. Вы должны привыкнуть ко мне, понять, что я честен с вами. Может быть, вы хотите меня о чем-то спросить? Не стесняйтесь, я отвечу на любой ваш вопрос.

 

- Почему Михаил Георгиевич отдал мне книги?

 

- Он справедливо полагал, а вернее, правильно рассчитал, что ваша наивность и духовное невежество позволят вам сделать то, что ему самому оказалось не под силу. Он всегда все правильно рассчитывал, многое понял, поэтому и удостоился прозвища Гаон.

 

- Почему я могу сделать то, что ему не под силу?

 

- У него слишком сильны были нравственные установки, он не смог перебороть некоторый пустячные человеческие предрассудки. И надеялся, что вы не обратите на них внимания.

 

Я помялся.

 

- Да не бойтесь, спрашивайте.

 

- Вы были с Ольгой?

 

- Что вы называете так ханжески? Акт соития? Спешу вас успокоить, я был со всеми женщинами всех времен и народов, даже с девственницами и монашками. Было бы несправедливо исключить лишь одну из них из их числа, право, она не заслужила такого наказания.

 

И он подмигнул мне лукавым зеленым взглядом.

 

- Так что же я должен был сделать?

 

- Я думаю, и сделаете, но об этом чуть позже. Еще вопросы?

 

- Но безнравственных людей так много, почему Чарский выбрал именно меня?

 

- В прошлом рождении более четырех сотен лет назад вы были Саббтаем Цви. Слышали о нем?

 

- Нет.

 

- Не мудрено, из всех стоящих книг это имя изъято, прочие могут только солгать. Хотите узнать, кем вы были?

 

- Хочу.

 

- Тогда слушайте.

 

 

 

Саббатай Цви родился в турецком городе Смирна. И был он духовным гением, гигантом мысли, носителем истины, каких за всю историю человечества родились лишь единицы. Это обстоятельство обнаружилось еще в его раннем детстве, когда обучающие его раввины поняли, что они сами как малые дети перед ним. Дух всегда высекает себе резцом лицо, поэтому был Саббатай очень красив..

 

К пятнадцати годам он наизусть знал текст Торы и Талмуда и приступил к изучению Каббалы. То, что она позволила узнать ему, было неизвестно ни одному живущему на земле ни до него, ни после него. Структура мироздания, законы, царившие во всех его мирах, открылись ему с абсолютной очевидностью. Замысел Господень приоткрылся перед ним, стал понятен ему как никому другому.

 

Он первым понял, что означает основной тезис Учения "Человек создан по образу и подобию Творца". Там, где глупые усматривали внешнюю похожесть человека на Бога, а умные подозревали духовное сходство, он увидел абсолютную тождественность, эквивалентность, полное равенство человека, Бога и мира. Человек, как и Бог, был равноценен целому миру, а целый мир равноценен человеку. Лишь для человека был создан мир: планета, животные, растения

 

Но создание человека и мира не завершено, ибо сказано: "сотворил Элоким, чтобы делать". Довести работу до конца было возложено на человека, и в этом смысле он уподобился Творцу. Он завершает построение себя и всего Творения, и, в отличие от Бога, является не только творческой, но и саморазвивающейся системой.

 

Чтобы поддерживать этот мир и даже совершенствовать его относительно эталона, предложенного Создателем, человеку, и только человеку, была дана мысль. Человек был единственным, кто способен был не только выполнять Божественные заповеди, но и искать в них все новые и новые смыслы. Значит, в чем-то человек был даже совершеннее Господа. И, дерзая, как гениальный ученик, мог превзойти своего учителя.

 

Лишь человек осознавал целостность Мира во всем ее величии и этим напрямую тоже был связан с Творцом. Как птица, взлетевшая над землей, он в своем духовном полете был способен обозреть весь мир. Он был равноценен всему, ибо он сам по себе как будто все. И поэтому каждый человек был обязан говорить: мир создан для меня.

 

Человек совершает действия, и у этих действий есть последствия. Небольшое движение в человеке может вызвать движение многих вещей, верхних и нижних, материальных и духовных, привести в действие духовные силы, привлечь благодать Творца. Духовный рост человека определяет его воздействие на творение. И духовный рост этот может простираться до небес, равно как и грех человеческий может затронуть все миры, потрясти мироздание.

 

Человек, как и Господь, принадлежит сразу ко всем мирам, вмещает в себя рай и ад. А низший материальный мир, в котором человек непосредственно коренится, именно через него соединен с Божеством.

 

Саббтай сидел и размышлял, а каждая птица, пролетавшая над ним, сгорала, ибо посмела помешать ему. Евреи со всей Европы и Азии, взрослые мужи, юноши и древние старцы, съезжались в Смирну, чтобы приобщиться к его мудрости.

 

Когда истина открылась Саббтаю во всей своей полноте, он осмелился объявить ортодоксальному миру о том, что он, Саббтай Цви, пришел на землю, чтобы открыть человечеству все законы мироздания, что он Мессия и конец дней грядет. В 1648 году, когда было ему от роду двадцать два года, пришел он в синагоу Смирны и во всеуслышание произнес неизрекаемое имя Божие, что дозволялось лишь первосвященнику в храме. Присутствующие были потрясены и изгнали его.

 

Тогда он с несколькими последователями отправился в Иерусалим и нашел поддержку на Святой Земле. Он не боялся ничего, даже создал новые молитвы и отпечатал новые молитвенники. И нашел толпы последователей. Обрадованные скорым избавлением евреи, не так давно пережившие испанское изгнание и совсем недавно погром Богдана Хмельницкого, продавали свои дома, готовясь к отъезду в Израиль, чтобы в Судный День оказаться на Земле Обетованной.

 

Но Судный день так и не наступал, и Саббатай бежал в Стамбул, где был заключен в темницу самим султаном, не потерпевшим в своих владениях другого хозяина. Перед лицом угрожающей ему смерти пленник неожиданно для всех принял ислам. И, о Боже, тысячи правоверных евреев, у которых кроме веры ничего не оставалось, совершили величайший из грехов и перешли в мусульманство следом за Саббтаем, так велика была его сила и власть над ними.

 

 

 

- Почему же он так сделал?! - вскричал я. – Разве он боялся смерти?

 

- Разве вы не поняли? Саббтай никогда, никого и ничего не боялся. Нет, просто я посетил его в темнице и, по дружбе, указал ему на порочный логический круг в его умственных построениях. И он, будучи максималистом и природным холериком, так разочаровался в себе самом, что, в качестве самобичевания, выбрал крайнюю форму нравственного падения – отрекся от веры отцов.

 

- Почему же он не перешел в христианство?

 

- У христиан уже был свой Мессия, зачем им второй. Кроме того, они пытались изображать Бога, а этого Цви стерпеть не мог.

 

- И вы утверждаете, что во мне его душа?

 

- Волей судеб.

 

- Как это может произойти?

 

- Во время всех этих событий душа Цви сильно запачкалась. Человеческие же души призваны к очищению и совершенству. Главное средство для этого – перевоплощение двух видов: гильгуль, круговорот, и иббур, прививка. Первый состоит в последовательном прохождении всех сфер бытия во все новых телах вплоть до полного очищения. Иббур же означает соединение отжившей души с живым человеком с провиденциальной целью на благо того или другого. Вот вы и удостоились такой прививки.

 

- А кому эта прививка на благо, ему или мне?

 

- Время покажет, заранее трудно сказать.

 

- А почему все-таки именно мне?

 

- Потому что он наказан тем, что попал в тело нищего духом.

 

Я обиделся.

 

- Если я нищий духом, какого черта, вы ко мне пристали?

 

- Не упоминайте мое имя всуе, а тем более, к ночи. И не обижайтесь вы, как институтка на юнкера, лишившего ее невинности и отправившего домой без штанишек. Душа-то в вас мощнейшая, только ее надо разбудить.

 

- Что же вы хотите от меня?

 

- Самую крохотную малость и мельчайшую крошечку. Я хочу, чтобы вы сделали самую крохотную дырочку в том самом потолке, в который вы уперлись в своем первом путешествии. Вы же помните, какой он твердый и непроницаемый.

 

- Зачем вам эта дырочка?

 

- Она нужна не мне, а абсолютно всем, и прежде всего людям. А то он отгородился от всех этой небесной твердью, и до него не докричаться. С дырочкой - демократичнее, справедливее, правильнее.

 

- Но это же разрушит всю систему мира!

 

- Что это за система, которая может разрушиться от одной маленькой дырочки? Такая неустойчивость не имеет права на жизнь и не достойна жалости.

 

- Так мир от этого может погибнуть?

 

- Слушайте, да у вас мания величия. Не вы мир создавали, не вам его и разрушать, тем более какой-то крохотулечной дырочкой.

 

- А что я получу от вас взамен?

 

- Вот это уже разговор делового человека. Я предоставляю вам выбор. Либо бессмертие и вечное благоденствие, либо возврат в ваше прежнее беззаботное состояние с полным забвением всего, что с вами произошло.

 

- Бессмертие меня всегда пугало своей скукой и безысходностью. Лучше второе.

 

- На вашем месте я бы так не раскидывался бессмертием, второй раз его вам никто не предложит.

 

- Нет, только не бессмертие.

 

- Ну, хорошо, договорились.

 

- Ни о чем мы с вами не договорились, не пытайтесь меня так бездарно поймать.

 

- Меня еще никто не обвинял в бездарности. Вы очень смелы.

 

- А как я смогу сделать эту вашу дырочку?

 

- О, это очень просто. В вашем многострадальном сундуке лежит маленький лобзик.

 

Так это был лобзик! А мне казалось, что пилка для ногтей.

 

- Вы смеетесь? Лобзиком распиливать купол мира?

 

- Именно, именно лобзиком и ничем другим. Да вы попробуйте.

 

- Вы меня совсем за дурака считаете. Нет я решительно не согласен. Если вам так это нужно, поищите кого-нибудь другого.

 

- Я буду с вами предельно откровенен. Ситуация складывается так, что никто кроме вас это сделать не сможет.

 

- Почему?

 

- Я не смогу точно объяснить это вам в человеческих понятиях, а любое упрощение выхолостит из моего объяснения смысл. Ну, что скажете?

 

- Нет, нет и нет!

 

- Зря вы горячитесь, я и не рассчитывал на ваше немедленное согласие. Это надо хорошенько обдумать. Ведь вам предстоит лишить невинности мироздание. Вы подумайте, а когда решите, позовите меня.

 

- Не буду я ни о чем думать.

 

- Любопытно, как это у вас получится – не думать ни о чем. Даже имбициллы о чем-нибудь думают.

 

- Хватит вам ерничать. Я уже все решил.

 

- И все-таки не горячитесь.

 

Он встал из кресла, прихрамывая, дошел до окна, и растворился в его синеющем ночном переплете.

 

 

 

 

 

Мое обещание ни о чем не думать было слишком опрометчивым. Я думал об этом всю ночь, и весь день, и еще ночь, и еще день. Сообщение о том, что во мне душа Саббатая Цви меня не впечатлило. Даже если это так, то ничего плохого в этом не было. Талантливый парень, с кучей амбиций, не самая плохая душа досталась мне. И вдруг я понял, что мы носим с ним практически одну фамилию. Его фамилия означает "олень", моя – тоже. Совпадение этого удивило меня больше, чем рассказ моего гостя и в чем-то убедило.

 

Что же касается самого предложения, то оно отталкивало меня своей несерьезностью. Я, конечно, понимал, что эта самая пресловутая дырочка далеко не безобидна, ибо нарушает определенные принципы. Принцип недоступности и непостижимости. Потому что в дырочку можно пролезть и через нее можно подглядеть. Но непонятно было, как мои психоделические опыты могут нарушить метафизические принципы. Чтобы во всем разобраться я начал дидактически проговаривать собственные мысли.

 

-Ничего себе, психоделические опыты, - сказал я себе вслух. – Ну ладно, блуждал по мирозданию, ну безмерно увеличил собственную потенцию. Это, и в самом деле, не проверяемо. Но есть же факты и материальные свидетельства. Девку-то парням я сделал и денег дал. Мать от смерти спас. Хотя это тоже не проверишь. Но деньги? Не мог же я сделать все это лишь силой своего воображения. Должны существовать силы, которые мне помогли.

 

А если эти силы есть, то я, не знающий, как они действуют, могу наломать таких дров, что треск пойдет по всей Вселенной.

 

- Но ядерная война-то не начнется, - успокоил я себя. – А что там наверху, большинство жителей нашей планеты не больно-то и волнует.

 

А может, прав был мой духовный донор, и человек тождественен Богу. Тогда почему я не могу провертеть дыру, соединяющую меня с себе подобным, или даже с самим собой. Эх, куда меня заносит!

 

- Но наказание, конечно, за это полагается нешуточное, - громко остановил я себя.

 

Но странное дело, меня, видевшего ужасы низших слоев, никакое наказание совершенно не пугало. Толи я устал бояться, толи во мне и правда жила душа бесшабашного Цви, толи чувство вины за все, что я сделал ранее, жаждало и без того неизбежном наказания, но не боялся я ни капельки. Страха во мне не было.

 

А вот безмерное любопытство овладело всем моим естеством. Наверное, именно это любопытство, вопреки всем нравственным сомнениям, заставляло неизвестного китайца мастерить порох, а Оппенгеймера и академика Сахарова – создавать бомбы, ставящие под угрозу существование мира. Что или кто находится там, за непроходимой завесой, как оно выглядит, каким образом существует? Эта вечная и бесконечная тайна не давала мне покоя.

 

Ну и еще одно чувство. Уж этого точно никто и никогда до меня не делал. Как Он сказал: "Лишить мироздание невинности"? Если я решусь, то буду первым, кто если и не проникнет в Святая Святых мира, то хотя бы поцарапает небосвод. Любопытство и тщеславие сделали свое дело с удивительной быстротой, и я уже обдумывал технологию.

 

- А как же я это сделаю? – начал прикидывать я. – Даже если этот чертов лобзик и сможет что-то выпилить, то подлететь туда можно с тем же успехом, что и к солнцу, так там ослепительно, так ярко. Правда, наверное, далеко не так жарко, хотя точно не знаю. Но живет же кто-то и там, в этой вышине, может и мне удастся продержаться хоть какое-то время.

 

И я поймал себя на том, что уже решился, что уже готов, что уже хочу, даже мечтаю сделать дырку в небесной тверди

 

 

 

На третий день к вечеру разразилась сильная гроза. Она просто обрушилась на город, заливая его потоками воды. Я сидел в кресле перед телевизором, рокот грома временами заглушал звуки новостей. Внезапно в открытое окно медленно вплыла шаровая молния. Она, светясь ласково, как уютное бра, повисела в центре комнаты и направилась ко мне. Я замер, а она остановилась неподалеку от меня в тягостном раздумье.

 

- Ну, давай, - мысленно торопил я ее.

 

Вдруг в полутьме возникла сильная мужская фигура в черном трико и черном же подобии военной плащ-палатки, с которого стекала вода, взяла молнию рукой и выбросила в окно.

 

- Напугались?

 

- Да нет.

 

- Мечтаете о смерти?

 

- Вовсе нет.

 

- Извините, я вам наследил, но сами понимаете – непогода.

 

Опомнившись, я вскочил, уступая ему кресло, а сам пересел на стул. Он устроился поудобнее, вытянув вперед хромую ногу. В сумраке мне почти не было видно его лица, и лишь глаза светились ровным сиянием.

 

- Как вы думаете, это Он предупреждает меня?

 

- Что за чушь, неужели вы думаете, что он может опуститься до того, чтобы запугивать вас так примитивно.

 

- Не знаю, но этот гром…

 

- Просто идет гроза. Вы же смотрите погоду, до нас дошел балтийский циклон. Гроза в мае – экая невидаль!

 

- Да, вы правы.

 

Он довольно улыбнулся.

 

- Видите, я опять прав. По большому счету, я прав всегда, и лишь безумцы и фанатики этого не понимают. Ну, так как наши дела?

 

- Я решился.

 

- Умница! Те впечатления, которые вы получите, стоят самого огромного риска и тысячи смертей. Ваше имя останется в веках.

 

- А что будет со мной?

 

- Мы же договорились, все будет по-прежнему. Вы будете жить своей филологической жизнью и обо все забудете.

 

- Вы не обманете меня?

 

- А вот, пожалуйте, наш с вами договорчик. Все по правилам, - и он достал из-под плаща свернутый трубочкой лист. – Читайте.

 

- Да не надо никакого договора, я вам верю.

 

- А вот это вы зря.

 

Я раскрыл плотный свиток и прочитал слова, написанные коричневыми чернилами.

 

 

 

"Настоящий договор составлен между Заказчиком и Исполнителем, в дальнейшем именуемым также Александром Хиршем.

 

Исполнитель обязуется выполнить следующие работы по разработанной Заказчиком технологии, но своим инструментом:

 

1. Подняться на верхний этаж Всемирного Здания.

 

2. Проделать в потолке этого здания брешь любой формы и любых размеров.

 

3. Заглянуть в проделанное им отверстие и увидеть То, что находится над потолком.

 

4. Составить подробный отчет об увиденном в письменной форме на любом языке, современном или древнем, выбранном исполнителем.

 

Заказчик обязуется немедленно по выполнении перечисленных работ заплатить Александру Хиршу вознаграждение, а именно:

 

1. Избавить его от трех книг, стеклянного цилиндра, хрустального шара, иридиевого лобзика и сундука красного дерева, полученного им в качестве наследства от р. Михаэля Гаона, известного в светской жизни как Михаил Геориевич Чарский.

 

2. Стереть из его сознания и сознания всех свидетелей память о событиях периода, начинающегося со знакомства с М. Гаоном, и заканчивающегося моментом окончательного исполнения поименованных работ.

 

Если Исполнитель откажется от выполнения настоящего договора или по каким-то причинам не сможет выполнить взятые на себя обязательства, то договор аннулируется.

 

Заказчик не берет на себя ответственность за непричинение вреда исполнителю сторонними силами и не предоставляет ему никакой страховки на тот случай, если исполнителю будет нанесен телесный или душевный урон.

 

Подписи сторон. "

 

Против слова "Заказчик" небрежно растопырила свои поднятые вверх три пальца буква "син". Сатан, догадался я. Место против слова "Исполнитель" пустовало.

 

- Хорош договор, значит, если со мной что-нибудь случится, вы ни за что не отвечаете.

 

- Я вам этого и не обещал. Естественно, вы рискуете, иначе, какой вам интерес.

 

- И заказчик не поименован.

 

- Я же говорил вам, что опасно употреблять мое имя всуе.

 

- Да вы просто боитесь Его, страхуетесь.

 

- Но он же и так все знает. А потом, этот договор все равно не имеет юридической силы, а его моральная подоплека совершенно очевидна и без моего имени. Но я же все же расписался для вашего спокойствия.

 

- Почему же он не имеет юридической силы?

 

- А вы можете представить себе суд, способный рассудить нас с вами, если вы останетесь обиженным? Да и трудно представить, какой областью права мог бы регулироваться подобный договор. Поэтому вы просто должны мне довериться.

 

- Зачем же тогда договор?

 

- Так полагается.

 

- Ну, тогда он должен быть написан кровью.

 

- А чем же он, по-вашему, написан?

 

- И расписываться кровью?

 

- Само собой разумеется, - и он протянул мне лобзик.

 

- Подождите, но здесь ничего не сказано о сроках исполнения.

 

- Это на ваше усмотрение, но я бы на вашем месте не медлил. Зачем удлинять собственные страдания? Вознаграждение же сразу по выполнении, как и написано. Может быть, вы хотите еще и денежного вознаграждения? Назовите любую сумму.

 

- Деньги мне не нужны.

 

- Первый раз встречаю человека, которому не нужны деньги. Но воля ваша.

 

Я взял лобзик и осторожно провел им по руке чуть выше запястья. Из пореза показалась кровь, капля которой упала на договор и тут же растеклась в мое имя и фамилию как раз в положенном месте. Рана мгновенно исчезла.

 

- Ну и чудненько. Вот ваша половина договора.

 

И он разорвал договор вдоль, отдав мне правую половину.

 

- Да, чуть не забыл. Вот возьмите, а то повредите руки и глаза.

 

И он протянул мне перчатки тончайшей светлой кожи и темные очки. Очки были какие-то дурацкие, с искривленными самодельными дужками и неровными, покрытыми чем-то темным, стеклами. Я повертел очки и попытался стереть со стекол сажу.

 

- Какие-то они ненадежные.

 

- Не волнуйтесь, их делали самые высококлассные специалисты.

 

- Но перчатки просто прозрачные.

 

- Послушайте, да вы неблагодарны, у вас и таких-то не было. А сделаны они из самого прочного материала на свете.

 

- Это из чего же?

 

- Из человеческой кожи. Приступайте, ни пуха, ни пера.

 

- Идите к черту.

 

- Я всегда с ним. Прощайте.

 

И он растворился в воздухе. Я пошел на кухню, заварил крепкий чай и выпил его на лоджии, с удовольствием, может быть, в последний раз вдыхая всей грудью ароматы дождя.

 

 

 

Я плыл в сияющей субстанции, поднимаясь все выше и выше к куполу мира. Это было мое последнее путешествие, и любопытство заставляло меня рассмотреть все как можно внимательнее, хотя я и надеялся, что очень скоро увиденное будет вычеркнуто из моей памяти. Это неземное воздухоплавание наполняло мое сердце светлой радостью, и постепенно моя тревога рассеялась в эфире. Я подлетал к Миру Создания.

 

Очень скоро я оказался в области Лучезарного Покоя, обитатели которого имели вид прозрачных светящихся теней. Некоторых я из них я с уверенностью узнавал. Я пролетел мимо Аристотеля, Ньютона и Эйнштейна, хотя их черты и преобразились вечной неземной молодостью. Но они не замечали меня, погруженные в свой вечную благость. Сияние в этом слое было лучезарным, но невыразимо мягким, умиротворяющим, навевающем сладкие грезы. Ласка была разлита по всему слою, что-то, более нежное, чем самая нежнейшая музыка, умиротворяло и баюкало.

 

Чуть выше я попал в Страну Великого Отдыха. Эфирные тела живущих здесь праведников менялись, становились все легче и пронизаннее духом. Их новый облик потрясал до глубины души нездешней светлостью преображенного. На лбу обитателей этого слоя сияли волшебные сияющие камни – органы духовного зрения

 

Вскоре я попал в Мир Творения. Все возможные идеи, когда-либо сотворенные или возникшие в человеческих умах, существовали здесь, имея вид светящихся, быстро вращающихся сгустков, размазанных как электронные облака. Иногда какая-либо из них на мгновение замедляла вращение, и я мог ее понять. Здесь были большие и даже огромные идеи, такие, как Идеи Добра, Справедливости, Любви. А были крохотные всеми забытые человеческие изобретения вроде рецептов слабительного или фасонов корсетов.

 

По истечении времени я ощутил все возрастающее радостное прибавление сил и ощущение, похожее на раскрывание крыльев. Эти духовные крылья означали лишь появление абсолютной свободы передвижения. Это породило предвкушение еще большего счастья.

 

Выше я попал в леса с чудесными гигантскими поющими цветами, размер которых не умалял их удивительной нежности. За ними тянулись радужные долины золотого, розового, бирюзового и небесно-синего цвета. Побывавшему здесь предоставлялся выбор: навсегда подняться еще выше или попросить еще одно или несколько перевоплощений в физическом мире, если просящий чувствовал, что его миссия на земле еще не завершена.

 

Далее я очутился в слоях, где помещались пантеоны божеств, духовные гении, величайшие пророки и провидцы всех народов. Ландшафты здесь отдаленно напоминали земную природу. Я видел области Атлантической, Египетской, Вавилонской, Китайской, Индийской, Иранской, Еврейской, Греческой и Мусульманской метакультур. Я пролетел мимо Аполлона, Будды, Соломона, Ильи, Даниэля, Зороастра, Иоанна и многих других обитателей этого мира, жалея, что не могу остановиться и хотя бы посмотреть на них.

 

И вот достиг я Планетарного Логоса, Божественного Разума. На моих глазах здесь творились, формировались, становились все законы мира, чуждые страданию, смерти и тьме.

 

Еще немного – и я влетел в Мир Сияний, тот самый, наиболее приближенный к Нему горний мир, куда могли попасть лишь самые избранные. Свет становился нестерпимым, и я, замедлив движение, надел очки и перчатки. Вскоре я, как и в первый раз, уперся в непреодолимую преграду.

 

Очки помогли мне разглядеть ее. Хрустальная сфера служила крышей тому зданию, по этажам которого я поднимался. На ней помещались разноцветные звезды, голубые и синие планеты, золотое Солнце и серебряная Луна. Через нее лился ярчайший свет, такой сильный, что был подобен тьме, потому что ослеплял, не позволяя ничего разглядеть. Сквозь купол, несмотря на его хрустальную прозрачность, ничего не было видно. Увидеть что-либо на куполе можно было, только спустившись на несколько этажей вниз, подобно тому, как спускаются на дно колодцев те, кто хочет увидеть звезды днем.

 

Но мне некогда было экспериментировать, и я остановился в непосредственной близости от вселенского потолка. Жарко не было, потому что лившийся свет не был материален. Мастера из преисподней неплохо постарались, закопченные в аду стекла и впрямь давали неплохую видимость. Я собрался с духом, достал лобзик и принялся за работу.

 

Я пилил небо, и жуткий скрежет заполнял мироздание. Привлеченные шумом, со всех сторон слетелись зыбкие светящиеся фигуры, образуя небольшую толпу. Многие укоризненно мотали головами, некоторые с мольбой протягивали ко мне руки, не произнося ни звука. Зрелый крупный мужчина с рогами смотрел на меня с выражением безмерного сочувствия, какая-то простоволосая женщина беззвучно плакала от отчаяния, глядя на меня. Но помешать мне никто не пытался.

 

Я все пилил, пилил и пилил, уже устал, но хрустальная твердь не поддавалась. Наконец, крохотные осколки начали откалываться от нее, продолжая летать рядом со мной, как в невесомости. Перчатки не спасали меня и уже были изрезаны в клочья. Руки кровоточили, кровь капала с них и маленьким шариками тоже летала вокруг меня, но боли я не чувствовал.

 

И вдруг я понял, что написано на лобзике. Полустертая причудливая вязь, освещенная лившимся сверху потоком, сложилась в слово "сэхель", ум. Но было слишком поздно, чтобы осмысливать это. Я начал опасаться, что буду пилить вечно, и всеми силами старался как-то закончить начатое дело.

 

Наконец-то лобзик проник в твердь, но, слегка погрузившись в нее, тут же застрял. Я с чудовищными усилиями пытался вытащить его, но он даже не шелохнулся. От величайшего напряжения мои сухожилия растянулись, многие мышцы порвались, сосуды полопались, некоторые кости сломались, но я так и не чувствовал боли. Отчаявшись, я схватился за проклятую пилку, уперся в небо ногами и сильно рванул.

 

Сила противодействия, придуманная безумным Исааком, отбросила меня прочь от купола, и его же проклятая сила всемирного тяготения стала увлекать вниз. Я, как бомба, с воем и свистом, падал вниз через все верхние слои, пробил головой землю и оказался в нижнем мире.

 

Мимо меня промелькнули чистилища, я на мгновение расплющился в двумерном Гееноме. Пролетел мимо Чернокрылого так быстро, что он не успел даже рыкнуть на меня, и рухнул прямо на его жидкое лиловое ложе. Теперь я быстро тонул в этих отвратительных чернилах, и через несколько мгновений достиг Дна.

 

Я не берусь описать словами то, что я увидел на Дне, но мгновения, проведенные там, показались мне вечностью. По сравнению с ужасами, сконцентрированными на Дне, жутчайший Чернокрылый казался безобидной летучей мышью. Но даже Дно не захотело принять меня. Оно спружинило, самортизировало, и этот чудовищный батуд подкинул мое изуродованное тело вверх с такой силой, что почти сразу я оказался на поверхности земли.

 

 

 

Уже давно лежу я в тусклой серой комнате и изо дня в день вижу только несколько человек. Все они в белом: пожилой мужчина с умными и печальными глазами, молодая девушка, двое широкоплечих парней и мама. Только мама остается постоянной, лица других время от времени меняются. Люди не очень беспокоят меня, иногда что-то делают с моим телом, но я не придаю этому никакого значения, оставаясь безучастным.

 

А по вечерам ко мне приходит Он.

 

- Ты обманул меня, - кричу я. – В контракте было написано, что дырочка может быть любых размеров, я же вогнал в небо лобзик, значит дырка была.

 

- Но ты же ничего не увидел.

 

- Нет, увидел, увидел, - капризничаю я, как ребенок.

 

- Ну, тогда напиши отчет об увиденном, и я тут же расплачусь.

 

Тут я начинаю плакать и биться головой об стену до тех пор, пока не приходят девушка и парни, и не успокаивают меня. Тогда я тревожно засыпаю, а когда просыпаюсь, то вижу маму. Ее губы шевелятся, и я знаю, что она молится за меня.