– Благословите меня, святой отец, - черноволосый юноша, смиренно потупив взгляд, преклонил колено перед настоятелем монастыря. – И прошу Вас – молитесь за меня. Я уезжаю отсюда. Надолго уезжаю.

Рука старого священника, поднятая для крестного знамения, замерла в воздухе.

– Куда ты собрался ехать, сын мой?

– Сейчас наш король ведет войну с язычниками на севере, – не поднимая головы, проговорил юноша. – И наш добрый герцог уже почти готов ехать туда. И ждёт, чтобы…

– Ты не можешь ехать туда, Альберт, – опустилась рука настоятеля. – Тебе ещё нет… Подожди… Что у нас сегодня? Святой Стефании… значит, вчера тебе исполнилось…

– Семнадцать, святой отец, – подсказал юноша, и настоятель расслышал, как в его хриплом голосе, сквозь покров смирения, пробивается с трудом скрываемая гордость. – И я, как это и подобает покорному вассалу и доброму христианину, – твердил юноша хорошо заученные строки, – собираюсь отправиться за ним, дабы покрыть славою своё имя и снискать… – юноша на секунду запнулся, и глаза его беспокойно забегали, – …и снискать уважение в глазах доблестных братьев рыцарей. Я уже всё решил.

Священник глубоко вздохнул. Он смотрел сверху вниз на преклонившего колени юношу и молчал.

Через просторный монастырский двор суетливо сновали монахи, низко склоняя голову, когда проходили мимо отца-настоятеля. Солнце, застыв на вершине своего дневного пути, щедро одаривало ласковыми лучами всех людей на этой грешной земле. Воробьи затеяли шумную драку возле широкого крыльца. Несколько крестьян, комкая в руках шапки, нерешительно замерли в открытых – по случаю праздника – воротах монастыря и растерянно наблюдали, как юноша в богатой одежде стоит на коленях перед священником. Судя по всему, у этих крестьян было какое-то дело к отцу-настоятелю, но они не решались подойти к нему сейчас.

– Идём в сад, Альберт. Я хотел бы поговорить там с тобой, – наконец-то произнес старик. – Брат Серафим! – громко окликнул святой отец высокого молодого монаха, повернувшись в сторону от юноши. – Сходи, не поленись, в мою келью. Там, справа от святого Николая, на полочке - ящичек деревянный. Принеси мне его сейчас. Ну, а я в саду буду с Альбертом. Ступай, с богом.

Монастырский сад был маленьким квадратным клочком земли с двумя чахлыми яблонями, несколькими ровными рядами капустных грядок и кустами смородины вокруг всего этого.

– Садись, сын мой, – проговорил святой отец, усаживаясь на длинную доску, прибитую к двум необтёсанным чурбанам, вкопанным в землю. – Как здоровье твоей матушки?

Лицо юноши помрачнело.

– Ей… ей все так же плохо, святой отец. Мои сёстры привозят из города лекарей каждый месяц, они усердно молятся, но ничего не могут сделать. Какой-то огонь жжет её изнутри.

Священник вздохнул.

– Все мы в руках нашего господа. Я сам помолюсь за её выздоровление… А твои сёстры? Я видел их недавно. Они уже вошли в тот возраст, когда… когда стоит подумать о замужестве.

Повернув голову, Альберт старательно делал вид, что рассматривает большие кочаны капусты на грядках. Потом он легонько щёлкал пальцами по рукаву, стряхивая с него несуществующую пылинку. Отец-настоятель терпеливо молчал.

– Вы же знаете, отче… – наконец-то начал Альберт тихим голосом. – Когда умер наш отец… Наш род, конечно, древний и знатный… Но вот – приданного… А тут – ещё я собрался.

Альберт затих и, не глядя на священника водил пальцем по скамье.

– А ведь ты любишь своих сестёр, Альберт.

– Да, отче, – чёрные глаза, чуть сощурившись, уставились на большой крест, висящий на груди святого отца. – Юношеству должно чтить родителей своих и питать любовь к братьям и сёстрам своим, ибо плоть их… – забубнил он.

Подняв руку, отец-настоятель остановил Альберта и развернулся на скамье к входу в сад.

– Принёс, брат Серафим? Вот спасибо тебе. Ступай с миром. Да хранит тебя господь.

В руках святого отца оказалась деревянная коробочка с кулак величиной. Никакой резьбы, никаких красок – просто гладкое, тёплое дерево с гвоздиком-крючком.

– Послушай меня, мальчик, – негромко произнес священник, гладя рукою коробочку. Юноша перевёл внимательный взгляд чёрных глаз с коробочки на лицо отца-настоятеля. – Сорок пять лет назад… господи, уже ведь сорок пять… Так вот… Сорок пять лет назад один молодой юноша пришёл в этот монастырь. Всего неделя прошла с тех пор, как глашатаи прокричали на площади его имя, объявляя его совершеннолетним наследником знатного рода. Такого же знатного, как и твой. И, кстати, такого же бедного. Да… Он, так же как и ты пришёл сюда получить благословление и отправиться… С кем тогда воевал дед нашего короля?.. Не помню уже. Но, он с кем-то там воевал. Точно воевал.

Альберт чуть наклонился и приоткрыл рот, пытаясь не упустить ни слова из рассказа старика. Священник едва заметно улыбнулся, глядя на юношу и, вздохнув, неторопливо продолжил.

– У него уже всё готово было для этого похода. Но ему тогда пришлось гораздо труднее чем тебе. Что бы купить себе доспехи, доброго коня и всё необходимое для дальней дороги ему пришлось продать почти всё родительское наследство. Только дом он не стал продавать. У него там остался младший брат. Как ты там говорил-то, сын мой? «Питать любовь к братьям и сёстрам своим»?.. И вот здесь, – настоятель погладил рукой скамью. – Нет… Скамейка тогда другая была… И стояла не тут… Ну, не важно.

– Возьми, – протянул старик коробочку Альберту. – Отец Николай, который был настоятелем этого монастыря в то время, подарил эту коробку тому юноше. И так же как он – я дарю тебе её. И так же как он – я говорю тебе – приходи за благословлением завтра. Подумай над этим, – кивнул священник на коробочку, – и приходи. Прямо с утра и приходи. Открой, – разрешил священник, глядя, как краснеет лицо юноши.

Альберт, изо всех сил пытаясь казаться спокойным, открыл крышку и засунул пальцы внутрь коробки. Он достал оттуда длинную – в локоть длинной и шириною в ладонь – ленту из некрашеного шёлка. С одного конца к ленте был привязан проволочный крючок, а другой край, свёрнутый в тоненькую трубочку, был просунут в маленькую, не больше пальца бутылочку.

– Что это? – удивленно спросил Альберт, аккуратно, двумя пальцами, вертя перед собой ленту. – Ладанка? Святая вода?

– Ладанка? – удивленно переспросил священник и рассмеялся. – Ты что же, не знаешь, что это такое? Это – «шёлковая дорожка». По крайней мере, так это называли тогда – сорок пять лет назад, когда я… Да-да, сын мой, тем юношей, с такими же как и у тебя горящими глазами, был я… Сорок пять лет, господи… Словно вчера… Так вот, Альберт. Эта лента просто необходима тому, кто решил отправиться на войну.

– Шёлковая дорожка? – переспросил Альберт. – Что это такое? Я не слышал о нёй ни разу. Я прочитал все книги в нашем… в моём доме. Я беседовал со всеми рыцарями, которые проезжали через наш город. Но, никто и никогда не говорил мне о такой штуке. Для чего она?

– Нууу, – протянул священник, поудобнее усаживаясь на скамье. – Об этой вещице не пишут в книгах, и доблестные рыцари предпочитают молчать о ней. Это – ловушка для насекомых.

– Для насекомых? – удивлённо вытянулось лицо юноши. – Для каких насекомых?

– Для разных, – пожал плечами старик. – Для клопов, вшей…

– Тараканов? – осмелился предположить Альберт и испуганно закрыл рот. «Не подобает юношеству перебивать старших, когда те говорят с ними, ибо мудрость, что те несут в разговоре своём…»

– Тараканов? – удивлённо переспросил священник. – Нет. Для тараканов это не годится. Если, конечно, за всё это время ничего не изменилось. Это – шёлковая дорожка войны, – громко сказал старик, пальцем указывая на ленту. – Доблестные рыцари, вот за тот крючок, вешают это себе в кирасу, когда идут на войну. Посмотри внимательно. Шёлк скользкий. И когда вошь попадает на ленту, то она соскальзывает по этой дорожке в бутылочку. А выбраться оттуда они уже не может. Приглядись – горлышко здесь гораздо уже чем дно. А даже, если и выберутся – то падают в неё снова. Выбираются-то они обратно на скользкую ленту… На скользкую дорожку.

Альберт невольно содрогнулся, а священник продолжил гневным голосом.

– Что ты знаешь о войне, мальчик! На этой земле не было войны уже полвека, да хранит господь нашего короля и упокоит с миром его отца и деда! Ты думаешь, что война – как летний турнир у нашего доброго герцога? Там, где доблестные рыцари надевают доспехи за полчаса до поединка и снимают их перед вечерним пиром? Там, – взметнулась в сторону рука священника, – там – всё по другому. Стрелы язычников остры и летят они из темноты, поражая…

– Я не боюсь их стрел, – фальцетом произнёс юноша, даже не замечая, что снова перебил священника. – Не подобает доблестному рыцарю страшится…

– Ты не боишься их стрел, потому что те доспехи, которые ты собираешься купить, стоят столько, сколько стоит целая деревня. Со всеми домами, с огородами, с теми людьми, что копаются на этих огородах! – громко закричал старик. – Пусть этих стрел боятся слуги и оруженосцы. Но там… Там тебе придётся неделями не снимать эти доспехи. А ты попробуй почесаться, когда они завинчены у тебя на спине шестью болтами!!

Двое монахов, прибежавших сюда, услышав громкие крики священника, застыли у входа в сад. Старик махнул на них рукою, и они тут же скрылись.

– Ты будешь вытаскивать эту бутылочку вот за этот крючок, – святой отец завертел руками у своего подбородка, показывая, как это делается, – высыпать на землю вшей, – потряс он рукою, – давить их ногами, а потом запихивать ленту обратно, подвешивая её на верхний срез своей кирасы.

Увидев бледное лицо юноши, отец-настоятель внезапно успокоился. Он поднялся со скамьи, закрыл ленту в коробочку и вложил её в руки Альберта, который, вопреки всем прочитанным им книгам, продолжал сидеть в присутствии стоящего перед ним старого священника.

– Иди, – кивнул головою святой отец. – Подумай. Хорошенько подумай. А потом – приходи. Мне, сорок пять лет назад, было гораздо труднее, чем тебе сейчас. Тогда у юноши моего происхождения было лишь два пути. Или идти под знамёна герцога, либо – сюда, смиренным послушником. А у тебя выбор гораздо больше. Сколько языков ты знаешь.

Юноша наконец-то осознал, что сидит и смотрит снизу вверх на лицо священника.

– Четыре, – произнес он почти шёпотом, медленно поднимаясь. – Но, писать я умею только на двух.

– На двух… – отвернулся от Альберта святой отец. – Девять из десяти рыцарей у нашего доброго герцога, да хранит его господь, не могут подписаться, и рисуют крест на бумаге … Я слышал, что король собирается послать своего брата на юг, через пролив, в страну франков. Наверное, что герцогу Глэдису понадобится человек, который сможет перевести ему, что же болтают за столом тамошние придворные.

– Но, святой отец, – глубоко вздохнув, начал Альберт, – Только на поле брани, на конце своего копья можно…

– Ступай, – раздражённо махнул рукою старик, чертя в воздухе святой крест. – Подумай хорошенько и приходи потом. Если уж захочешь идти за своим герцогом – бог тебе судья – будет тебе благословление. Ну, а не захочешь – всё равно приходи. Напишем письмо королю, я всё таки лицо духовное.

Юноша растерянно стоял перед стариком, сжимая в руках коробочку.

– Но, святой отец, – забормотал он растеряно. – Я уже заказал доспехи. И коня приведет мне через…

– Откажись от них, – пожал плечами старик. – Скажи, что они тебе не понравились. Побей кузнеца. У тебя это должно получиться, – взглянув на крепкую фигуру юноши продолжал священник. – А деревеньки свои не продавай. А если уже продал – так выкупи обратно. Все ж твоим сёстрам, какое-никакое, а приданное… Ступай, сынок.

Священник смотрел, как, сжимая в руках коробочку с шёлковой дорожкой, медленно идёт к воротам монастыря Альберт.

– Сорок пять лет, сорок пять лет, господи прости… – бормотали сморщенные губы. – Как вчера… Ну, что там у вас? – громко спросил он, поворачиваясь к крестьянам, по прежнему застывшими у ворот. – С чем пришли, чады?

 

* * *

 

Альберт сидел один за длинным столом. Слева от него на столе лежала массивная раскрытая книга, справа – узкая полоска «шёлковой дорожки».

Свечи давно расплавились и умерли в ночной темноте, комары оттрубили свои песни и ушли на покой. Петухи где-то затянули свои солнечные гимны.

Альберт не спал всю ночь. Всю ночь он переводил свой взгляд с книги на шёлк и обратно.

Когда он смотрел на книгу, то в голове его, одна за другой, проносились яркие картинки. Рыцари, с опущенными забралами и яркими перьями на шлемах, железной лавиной скакали по полю; и таранным ударом ломали строй пехотинцев, прикрывающихся большими квадратными щитами. Но теперь, любуясь этой картинкой, Альберт видел, что она хоть и красива, но какая-то… нереальная. Рыцари были плоскими фигурками, раскрашенными яркими красками, а шлемы задних рядов пехотинцев были, как в старых гравюрах, похожи на каменную мостовую.

А когда Альберт переводил взгляд на шёлковую ленту, и тогда иные картины вставили перед его глазами. Он видел красные, обмороженные пальцы, сжимающие шит с гербом герцога; и мокрую фигуру слуги, пытающегося этим щитом расчистить снег с камней, что бы установить палатку. Юноша явственно чувствовал запах не приготовленного вчера и пропавшего в летнюю жару заячьего мяса; потому что в этом месте, кроме травы и камней, ничего не было. Он слышал удары весеннего града по щитам, которые держат у себя над головой рыцари в грязных мокрых плащах. И видел, как летит головою вперед рыцарь, когда его конь ломает себе ноги, поскользнувшись на осенней грязи дороги.

И стрелы… Длинные, острые стрелы, летящие из темноты… И черное оперенье, долго дрожащее в пробитом насквозь человеке. Эти стрелы, словно сухой горох стучат о его кирасу; а оттуда – изнутри доспехов – этому стуку отзывается тихое постукивание стеклянной бутылочки, внутри которой копошатся маленькие твари…

 

* * *

 

– Брат, там снова пришли крестьяне… Они собрали деньги для тебя. И они просят, чтобы ты не продавал их деревню своему соседу.

– Пусть подождут. Я ещё ничего не решил.

– Но… Они ждут ответа уже целую неделю.

–Я сказал тебе, сестра! Пусть подождут!! Я ЕЩЁ НИЧЕГО НЕ РЕШИЛ!!!